Proverbial modeling of a reference situation of drunkenness in Russian paremias

Full Text

Введение

Как известно, важнейшее свойство пословицы — ее ситуативность, при этом паремиологи выделяют 3 типа ситуаций: интерактивную, в которой пословица произносится; референциальную, к которой пословица отсылает, и провербиальную, которая словесно отображается в пословице (Гжибек, 2009: 51). В связи с этим паремический фонд дает незаменимый материал для выявления этнической специфики моделирования той или иной референциальной си-туации. При этом особенность провербиальной репрезентации типичных жизненных обстоятельств заключается в конкретно-образном, иносказательном, представлении ситуации посредством конкретной лексики, которая выступает в качестве основного «строительного материала» паремий (Пермяков, 1970: 19), определяя их «этническую, географическую, историческую и языковую (в смысле языковой „модели мира“) специфику» (Пермяков, 1970: 29).

Ситуация винопития — одна из этнически маркированных в русской лингвокультуре, о чем, в частности, свидетельствует выделение изречений о пьянстве в отдельную тематическую рубрику в сборнике «Пословиц русского народа» В.И. Даля.

Ранее паремии о пьянстве изучались как репрезентанты концепта «Питие» (Бойченко, 2009), как часть фрагмента языковой картины мира — «Винопитие» (Глушкова, 2009, 2015), как гастрономический компонент — «пристрастие к пьянству» (Нелюбова, Скнарев, Кол, 2024: 99–100). Кроме того, в отдельный фольклорный жанр выделяют застольные приговорки (Тростина, 2019), или вакхизмы по (Юнаковская, 2007: 138). Научный интерес к данной группе паремий мотивирован тем, что они «раскрывают национальные особенности типовой ситуации употребления алкоголя» (Долгова, 2009: 8). Как правило, исследователи отмечают, что в пословицах и поговорках о пьянстве представлена амбивалентная оценка этого явления, но в некоторых работах наблюдается шкалирование, аксиологическая градация паремий о пьянстве от резко отрицательной оценки до снисходительной и нейтральной, и даже положительной (Бойченко, 2009). К примеру, изучив 300 пословиц и поговорок о пьянстве, Л.Р. Хомкова определила, что в 35 % случаев выражаются положительные коннотации (Хомкова, 2019: 50–51); в более 60 % пословиц пьянство осуждается и расценивается как антисоциальное явление, которое связывается с чувством беды и нужды (Хомкова, 2019: 52); в 4 % народных изречений представлено двоякое отношение к питию (Хомкова, 2019: 53).

В ряде исследований пословиц о пьянстве рассматривается взаимодействие духовной и материальной сфер (Глушкова, 2009, 2015), связь винопития со сферой интеллекта (наличие / отсутствие ума), с достатком (богатство / бедность), а также с ценностями «жизнь», «счастье» и «семья» (Нелюбова, Скнарев, Кол, 2024: 99–100). Е.В. Ничипорчик приводит среди прочих параллель «ум — вредные привычки», в которой особо подчеркивается, что «умный пьет с умом» (Ничипорчик, 2023: 166).

Таким образом, пословицы и поговорки о пьянстве привлекают внимание лингвокультурологов и паремиологов, однако аспект провербиальной этноспецифичности моделирования ситуации винопития не изучался специально. Следовательно, актуальность исследования определяется важностью познания особенностей корреляции референциальной и провербиальной ситуаций, представленных в русских пословицах, а также научной значимостью выявления лингвокультурной маркированности ситуации употребления алкоголя.

Модель описания ситуации винопития «включает, во-первых, описание человека, так или иначе связанного с употреблением спиртного, т.е. субъекта (агенса), объекта пития (напитков и посуды), действия и / или состояния» (Димитриева, 2025: 32). Заметим, что для последнего компонента (действия и состояния субъекта) немаловажным является хронотоп, или «время-пространство» обстоятельств употребления алкоголя.

Как отмечалось выше, для провербиальной реализации ситуации пития активно используется конкретная лексика, в том числе (наряду с другими лексико-семантическими группами) антропонимы, зоонимы и религионимы, которые и находятся в центре нашего внимания.

Цель исследования — выявление особенностей провербиальной репрезентации ситуации винопития посредством антропонимов, зоонимов и религионимов в русских паремиях.

Методы и материалы

Эмпирическую базу для настоящего исследования составили извлеченные методом сплошной выборки из сборника В.И. Даля^[1] 830 пословиц и поговорок, в которых содержится лексика с семантикой ‘употребление спиртного’. Предварительный анализ отобранных паремий показал, что в них активно исполь-зуются имена собственные, наименования животных и религиозная лексика, поэтому объектом исследования избраны пословицы и поговорки о пьянстве, включающие в свой состав антропонимы, зоонимы и религионимы. Данные группы лексики составляют своеобразную триаду, где верх — это Божественное, духовное, низ — земное, материальное (животные), а центр — человеческое (духовное и материальное).

В ходе анализа и интерпретации полученных данных использованы общенаучные методы (анализ и синтез, эмпирическое наблюдение, описание и обобщение), а также лингвистические — синхронный анализ языка, метод лексико-семантического, концептуального, контекстуального и лингвокультурологического анализа, приемы моделирования и интерпретации переносного смысла паремий.

Новизна исследования заключается в определении особенностей функционирования антропонимов, зоонимов и религионимов в аспекте моделирования провербиальной ситуации винопития.

Результаты

Определен списочный состав антропонимов, зоонимов и религионимов, использованных в русских паремиях о пьянстве.

Установлено, что имена собственные, номинации животных и религиозные лексемы используются для пословичной объективации всех компонентов ситуации винопития: субъекта и объекта, действия и его хронотопа, состояния агенса. При этом овнешнение референциальной ситуации винопития посредством антропонимической, зоонимической и религиозной лексики в русских паремиях помещает саму ситуацию и отдельные ее компоненты в систему координат с духовной вертикалью и человеческой горизонталью.

Показано, что антропонимы в русских пословицах и поговорках выражают субъект, объект и время ситуации винопития: репрезентативные личные имена создают отрицательный образ пьющего человека (простоватый, глупый, непривлекательный, неудачник и т.п.), хрононимы отражают народные представления о наиболее подходящем времени для винопития (праздниках), патронимы обозначают объект (алкогольный напиток);

Уточнена значимость зоонимов в моделировании провербиальной ситуации винопития: они характеризуют субъект, его качества, действия и состояния; образы животных используются для маркирования статуса пьющего человека, шкалирования степени его опьянения, указания на «расчеловечивание» человека пьющего, для оправдания употребления алкоголя; кроме того зоонимические образы коррелируют с хронотопом ситуации — типичный локус пьяницы совпадает с привычным местом обитания животного, а в праздничные дни даже мелкие представители фауны становятся субъектами ситуации пития;

Доказано, что религионимы, участвуя в репрезентации всех компонентов провербиальной ситуации винопития, маркируют земную и грешную суть самой ситуации, несовместимой с Божественно-духовной составляющей жизни.

Обсуждение

Как справедливо отмечают В.И. Карасик, В.М. Шаклеин, «в коллективном и индивидуальном сознании существует метафорическая мощность того или иного концепта» (Карасик, Шаклеин, 2025: 83), таковой, на наш взгляд, является ситуация винопития, в провербиальном осмыслении которой задействуется разнообразный «строительный материал», при этом осуществляется трансфер из самых разных областей: соматического и пищевого, антропонимического и артефактного кодов культуры и мн.др. Как известно, «образы есть средства экономии ментального напряжения» (Алефиренко, 2021: 15), поскольку являются «заместителями тех масс мыслей, из которых они возникли» (Потебня, 1976: 520), поэтому так существенна их роль в малых жанрах, особенно в лапидарном тексте пословицы. К тому же образ неразрывно связан с культурой: «цель Образа есть материальное обобщение фактов — (в) несовпадении со своим собственным смыслом — (как) основание искусства и культуры» (Колесов, 2022: 105), а этноспецифичность лингвокультуры наиболее ярко проявляется именно в метафорическом образе, который «тесно связан с особенностями мировидения народа, является лингвокультурным маркером и отражением этнического своеобразия концептуализации и категоризации действительности» (Бочина, 2023: 8).

Антропонимы как единицы провербиальной ситуации винопития

В народных изречениях антропонимы выполняют несколько функций. Во-первых, относясь, по меткому выражению В.И. Даля, ко «внешней одежде пословиц»^[2], они играют большую роль в создании рифмы, созвучия, ритма, аллитерации. Во-вторых, «использование имени собственного, связанного с единичным объектом действительности, согласуется с требованиями жанра пословицы, которая является суждением одновременно и частным, и общим» (Бочина, 2018: 71). В-третьих, «собственные имена участвуют в формировании семантического и семиотического планов пословичных изречений. Целый ряд имен, закрепленных за героями сказок, рассказов, анекдотов, связанных с народными обычаями, имеет в пословицах репрезентативный смысл» (Бочина, 2018: 71).

В сборнике В.И. Даля зафиксированы следующие мужские и женские имена, связанные с моделированием провербиальной ситуации винопития: Аввакум, Аноха, Афонюшка, Ерема, Демьян, Еремей, Ерофеич, Иван, Ивашка, Карп, Кирила, Кузьма, Куприян, Марко, Мирошка, Нестер, Нефед, Савва, Савелий, Степашка, Татьяна, Тит, Федот, Фекла, Филя, Фока, Фомка, Фонюшка, Хавронья.

В паремиях о пьянстве антропонимы, в первую очередь, «визуализи-руют» информацию о субъекте винопития, делают ее личностно маркиро-ванной. Антропонимы фиксируют образ недалекого, простоватого человека, а в некоторых случаях и наглого лентяя: У Фили пили, да Филю ж и побили;  У Фомки пили, да Фомку же и били (2, 98)^[3]; Без Ивашки не выпьешь бражки (2, 272); Еремины слезы по чужом пиве льются (1, 156); Еремеевы слезы о чужом пиве льются (2, 277); Не схоже Анохино пиво с Нестеровым (2, 231); Зачал Мирошка пить понемножку; Савелья ломает с похмелья (2, 169); Степашка, есть ли другая баклажка? У нашего Куприяна все дети пьяны; Знать Феклу по рылу мокру (1, 328); Запила Хавронья про свое здоровье (2, 44) и др.

В «Словаре коннотативных собственных имен» С.Е. Отина^[4] даются следующие оценочные характеристики именам: Филя «простак, разиня, недо-умок»^[5], Фомка «глупый, недалекий, никудышный человек»^[6], Ерема «персонаж русской народной сказки о незадачливых Фоме и Ереме. <…> человек, не приспособленный к жизни, неудачник; глупый человек, простофиля»^[7]; Ивашка «простак»^[8], Мирошка — «дурак, глупец»^[9] и т.д. Схожий комментарий имеют и некоторые женские имена: Фекла — «распространенность имени в крестьянской среде, у женщин „низших“ слоев общества <…> малопривлекательная и недалекая женщина»^[10]; Хавронья — «непривлекательная, простоватая (чаще полная) и недалекая женщина»^[11]. Таким образом, в большинстве своем за антропонимами скрывается отрицательное, осуждающее отношение говорящего к поступкам и поведению недалекого, простоватого человека.

Среди имен собственных особое место занимают хрононимы — имена, называющие даты в народном месяцеслове, церковном календаре: У него то Саввы, то Варвары (у охотника попировать) (1, 328); Просаввился еси, проварварился еси; Продемьянился, прокузьмился (1, 329); Ныне Тита — много пито; завтра Карпа — нет ни капли (1, 34). Номинации праздников (День св. Саввы — 5 декабря по старому стилю, св. Варвары — 4 декабря; день св. Космы и Дамиана 1 ноября по старому стилю), так же, как и глаголы, образованные по модели про-…-и-ся с семантикой израсходованности, истраченности, маркируют стереотип поведения, легкое времяпрепровождение и одновременно осуждение со стороны говорящего. День Тита и Карпа — день именин: возможно, эти имена выбраны народом из-за частоты празднования: Тит, согласно святцам, отмечает день ангела 14 раз в году, Карп — 9, что вновь отсылает к определенному социальному типажу с типичными поступками.

Таким образом, имена собственные в пословицах о пьянстве фиксируют народные представления не только о субъекте пития, но и о наиболее подходящем времени для винопития (праздниках). Имеются случаи номинирования именем собственным и объекта референтной ситуации, в частности, патронимом (наименованием по отцу) Ерофеич, обозначающим «горькую спиртовую настойку на травах»: Ерофеич часом дружок, а другим вражок (2, 166); Ничто нипочем: был бы Ерофеич с калачом  (2, 170) (см. также: Феоктистова, 2017). При этом, введение антропонимов как этнокультурного фона, с одной стороны, делает ситуацию винопития не обобщенно-назидательной, а конкретно-привязанной, условно говоря, к представителю общины, сообщества, с другой — воспроизводит общий негативно-иронический модус интерпретации типовой ситуации.

Зоонимы как единицы провербиальной ситуации винопития

«Животный мир, — пишет Д.Б. Гудков, — оказывается «зеркалом» мира людей <…>, животные обретают свойства эталонных носителей тех или иных индивидуальных или социальных характеристик человека (заяц — трусость, пчела — трудолюбие, осел — глупость и т.д.)» (Гудков, 2017: 45). Ситуация винопития изображается посредством таких зоонимов, как корова, свинья, собака, кот, лошадь, барашки, курица, птица, гусь, утка, медведь, ворона, воробей, пташка, пиявка, червяк, комар. Они, в первую очередь, используются для описания действия или состояния субъекта.

Прежде всего, зоонимы употребляются для оправдания основного действия референциальной ситуации винопития путем его «запараллеливания» с элементарным действием животных пить (клевать): И курица пьет. Курица и вся три денежки, да и та пьет (2, 164); Как курица: что грянет (ступит), то клюнет (2, 162). Более того, в «определенное» время (в праздник), согласно народным изречениям, алкоголь имеется даже у самых мелких представителей фауны: На праздник и у комара сусло (и у воробья пиво) (2, 95); В осень и у воробья пиво (1, 367).

Уподобление пьяного человека свинье, с одной стороны, характеризует особенности поведения пьяницы, например, бессвязную, бессмысленную речь: Пойми пьяного речи, поймешь и свиное хрюканье (2, 173), с другой — шкалирует степень опьянения: нахрюкаться, напиться в зюзю, до полного свинства, как свинья, как поросенок и др. Заметим, что для славянских поверий характерна ассоциативно-вербальная связь свиньи с пьяницей: «встретить свинью — успеха в делах не будет (рус.), свинья перебежит дорогу — встреча с пьяницей (зап. Галиция)»^[12].

Другим типичным действием пьяного человека является бравада и мнимая храбрость, драчливость, противопоставляемые трусости того же субъекта в трезвом виде, которая подчеркивается включением в пословицу эталонов безобидных и безопасных животных: Мужик напьется — с барином дерется; проспится — свиньи боится; Напьется, так с царями дерется, а проспится, так и курицы боится (2, 174).

При описании степени опьянения довольно часто используется модель сравнения с животными «пьян + как»: пьян как лошадь, как корова, как свинья^[13]. Сюда относится устойчивое сравнение натянулся, как пиявка (2, 163), в котором задействуется естественный образ червя, пьющего кровь, глагол натянуться является маркером предела, невозможности продолжать дальнейшее действие. Употребляется также модель «глагол с семантикой физического воздействия + номинация животного»: медведя побороть (то есть одолеть большое затруднение: также выпить большую кружку вина) (2, 162); зашибить дрозда; убить муху^[14] (2, 162).

С представлением о типичном локусе в провербиальной ситуации винопития связаны образы собаки и вороны, поскольку эти животные являются непременной частью внешнего мира, своего рода обязательным атрибутом улицы, при этом характеризуются типичным алгоритмом действий (собака лает и лижет, ворона каркает и клюет): Не тот пьян, что двое ведут, третий ноги расставляет, а тот пьян, кто лежит, не дышит, собака рыло лижет, а он и слышит, да не может сказать: цыц! (2, 167); Ему ворона глаз клюет, а он и носом не ведет (2, 163). Неумение противостоять действиям животных и покинуть характерный для ситуации топос акцентируют беспомощность пьяного человека.

Провербиальная интерпретация образа коровы несовместима с ситуацией винопийства, поскольку корова-кормилица в крестьянской картине мира осмысливается как знак семейного достатка и благополучия, несовместимого с пьянством. Противопоставление корова — переходница («молодая, еще не телившаяся корова; нетель; корова, оставшаяся яловой»^[15]) показывает степень «ухудшения» домашнего быта и социального положения пьяницы, другими словами, репрезентирует результаты действия агенса: У пьяного семь коров доится, а проспится, так и переходницы нет (2, 174); Ныне натощак, завтра натощак, ан и корову со двора тащат (2, 167); Не дело пьяной бабе коров доить (2, 173).

Таким образом, зоонимы играют важную роль в моделировании провербиальной ситуации винопития, характеризуя и субъект, и его качества, действия и состояние. Кроме того, они коррелируют с хронотопом ситуации — праздником и улицей. Образы животных используются для оправдания пьянства, маркирования статуса пьющего человека и шкалирования степени его опьянения.

Религионимы как единицы провербиальной ситуации винопития

Рассматривая религиозную лексику, В.А. Маслова выделяет полевую структуру духовного кода: в ядре располагается Бог, на периферии ядра Вера, Церковь, Спасение, Крест и др. Кроме того, выделяется интерпретационная зона, включающая понятия Колокол, Свеча, Покаяние и др. (Маслова, 2016: 84). В пословицах о пьянстве из сборника В.И. Даля используются следующие единицы религиозной лексики: Бог (бог); господи, Христов; святые угодники; бес – черт – лукавый; псалмы; молитва; молить – каяться; за здравие – за упокой; грех, грешные; поп, игумен (игуменья), братья (чернецы), сестры; церковь; пост; аминь; слава богу; свеч(к)а, колокол, колокольня.

Известно, что в паремийной интерпретации Бога прослеживаются несколько оппозиций: христианское – народно-мифологическое^[16], или «реликтово языческое» (Мокиенко, 2023: 166); в вере в Бога сакральное – несакральное (Высочаньски, 2019: 294), в следовании традициям ритуальное (церковное) — бытовое (профанное).

В паремиях о пьянстве отражаются не столько христианские традиции, сколько народно-мифологические представления о потусторонних силах, что проявляется, например, в телесном образе черта: черт с ведром; пошел по бочкам; челом бьет: Мужик лишь пиво заварил, уж черт с ведром (1, 354); Пошел черт по бочкам (запили) (1, 187); Пошел черт по бочкам — быть попойкам (2, 168); Иван пиво пьет, а черт со стороны челом бьет (2, 334). Бес, черт, лукавый (и мифический оборотень) изображаются как внешние духи, которые управляют поступками человека, при этом пьяный человек становится объектом внешнего воздействия: Вина напиться — бесу предаться. Уродился детина кровь с молоком, да черт горилки прибавил (2, 169); Над пьяным и оборотень потешается (2, 173). В некоторых пословицах прослеживается библейское представление о возможности проникновения беса в тело человека: В пьяном бес волен (2, 167). Как видно из данной подборки, в провербиальной интерпретации наименования бесов коррелируют со всеми компонентами ситуации винопития: с субъектом (варящий пиво мужик, пьющий пиво Иван, пьяный), объектом (пиво, вино, горилка; ведро, бочка), действия (пить, напиться). К тому же в пословицах нечистая сила маркирует ситуацию пьянства как относящуюся к «миру чужому». Так, И.В. Калита относит появление образов потустороннего мира во фразеологии о пьянстве «к маркерам перехода границ известного мира» (Калита, 2021: 127): Пошел чертей слепить (2, 162); Допился до чертиков. Попей, попей — увидишь чертей (2, 163); Смелым Бог владеет, а пьяным черт качает (2, 174).

Сакральные единицы (Бог, молитва, молиться, пост, каяться), напротив, противоречат ситуации винопития, сопрягаясь с его компонентами в отрицательном или ироническом плане: Ни пьяного молитва, ни голодного пост! (2, 109); Пьяный Тит псалмы твердит (2, 165). Правда, в русской культуре сильно убеждение в том, что пьяные наивны, искренни и беззащитны, как малые дети, поэтому находятся под защитой Бога: Пьяного да малого Бог бережет (2, 166).

На уровне ритуальное (церковное) — бытовое (профанное) винопитие также тесно связано со вторым (отрицательным) компонентом антитезы, вер-бализуясь, к примеру, оппозициями церковь – кабак (шинок), свечка (ритуал) – балалайка (развлечение): Богу пятак да в кабак четвертак; На балалайку станет, и на кабак станет, а на свечку не станет; Хоть в церковь и близко, да ходить склизко, а кабак далеконько, да хожу потихоньку; Пойдем в церковь! – Грязно. – Ну так в шинок! – Разве уж под тыном пройти? (1, 33).

Временной план ситуации винопития в паремиях реализуется отсылкой к церковным и языческим праздникам масленица, радуница, Вознесенье, используя христианские календарные традиции как оправдание употребления спиртного: Для праздника Христова не грех выпить чарочку простова (2, 95); Выпили пиво о маслене, а с похмелья ломало после радуницы (1, 79); Закаялся и зарекся (пить), от Вознесенья до поднесенья (2, 171). Иронический модус осмысления хронологического компонента ситуации винопития передается указанием на соответствие количества святых и посвященных им праздников: Сколько дней у Бога в году, столько святых в раю, а мы, грешные, им празднуем; Святые угодники на пьяниц угодливы: что ни день, то праздник (2, 173). В последней пословице обыгрывается словообразовательная форма сакральной номинации угодник и профанного прилагательного угодливый.

Номинации священнослужителей игумен / игуменья, братья (чернецы) / сестры, поп используются в функции презентации субъекта и / или коагенса ситуации: Поп в колокол, а мы за ковш (1, 45); Игуменьи за чарки, сестры за ковши (2, 336).

Таким образом, при провербиальной интерпретации ситуации винопития религионимы участвуют в репрезентации всех ее компонентов: субъекта и объекта, действия и состояния агенса, хронотопа, последовательно маркируя земную и грешную суть референциальной ситуации.

Заключение

В русском провербиальном пространстве типовая ситуация употребления спиртного образно представляется конкретной лексикой различной тематики, в т.ч. антропонимами, зоонимами и религионимами. Единицы каждой из данных групп вербализуют как минимум 3 компонента референциальной ситуации винопития. В свою очередь, субъект, объект, действие, состояние и хронотоп в провербиальной ситуации пития изображаются словами разных лексико-семантических групп. Субъект иносказательно выражается антропонимами и зоонимами, коагенс — религиозными номинациями; объект (посуда, напиток) метафорически представлены названиями животных и личными именами. При описании хронотопа ситуации винопития зоонимы и религионимы участвуют в моделировании типового локуса, а религиозная лексика и собственные имена формируют временной план вакхической ситуации, подчеркивая связь человека с церковно-календарным ритмом жизни.

Овнешнение референциальной ситуации винопития посредством антропонимической, зоонимической и религиозной лексики в русских паремиях помещает как саму ситуацию, так и отдельные ее компоненты в систему координат с духовной вертикалью и человеческой горизонталью.

Перспективы исследования видятся в изучении провербильной этноспецифичности моделирования других референциальных ситуаций, в т.ч. в сопоставительном плане.

 

 

 

^{1 Даль В.И. Пословицы русского народа : в 2 томах. 2-е изд. М. : Академический проект, 2024.}

^{2 Даль В.И. Напутное // Пословицы русского народа : в 2 томах. М. : Академический проект, 2024. Т. 1. С. 8.}

^{3 Здесь и далее примеры приводятся по: Даль В.И. Пословицы русского народа :  в 2 томах. 2-е изд. М. : Академический проект, 2024. В скобках первая цифра указывает на том, вторая — на страницу.}

^{4 Отин Е.С. Словарь коннотативных собственных имен. Донецк : Юго-Восток, Лтд, 2004. 412 с.}

^{5 Там же. С. 362.}

^{6 Там же. С. 364.}

^{7 Там же. С. 139.}

^{8 Там же. С. 175.}

^{9 Там же. С. 239.}

^{10 Там же. С. 359.}

^{11 Там же. С. 369.}

^{12 Белова О.В. Свинья // Славянские древности : этнолингвистический словарь / под ред. Н.И. Толстого. Т. 4. М. : Междунар. отношения, 2009. С. 577.}

^{13 Бирих А.К., Мокиенко В.М., Степанова Л.И. Словарь русской фразеологии. Историко-этимологический справочник. СПб. : Фолио-Пресс. 1998. С. 221.}

^{14 Последний фразеологизм связывается с карточной игрой (Виноградов, 1999: 332–338).}

^{15 Словарь русских народных говоров. 26. Первее – Печетник. Ленинград : Наука, Ленинградское отделение, 1991. С. 264.}

^{16 Толстой Н.И. Бог // Славянские древности : этнолингвистический словарь / под ред. Н.И. Толстого. Т. 1. А–Г. М. : Международные отношения, 1995. С. 202–203.}

About the authors

Tatyana G. Bochina

Kazan (Volga region) Federal University

Author for correspondence.
Email: Tatyana.Bochina@kpfu.ru
ORCID iD: 0000-0002-2606-2985
SPIN-code: 2455-0673
Scopus Author ID: 56028782000
ResearcherId: E-2299-2015

доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой лингвистического образования для иностранных студентов 

18 Kremlevskaya St., Kazan, 420008, Russian Federation

Olga A. Dimitrieva

Chuvash State Pedagogical University

Email: olgaal_79@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-2734-640X
SPIN-code: 9686-0190
Scopus Author ID: 57787537900
ResearcherId: AAZ-3038-2020

PhD in Philology, Associate Professor of the Department of Russian and Chuvash Philology and Cultural Studies

38 K. Marksa St., Cheboksary, 428000, Russian Federation

References

Supplementary files