Провербиальное моделирование референциальной ситуации винопития в русских паремиях

Полный текст

Введение

Как известно, важнейшее свойство пословицы — ее ситуативность, при этом паремиологи выделяют 3 типа ситуаций: интерактивную, в которой пословица произносится; референциальную, к которой пословица отсылает, и провербиальную, которая словесно отображается в пословице (Гжибек, 2009: 51). В связи с этим паремический фонд дает незаменимый материал для выявления этнической специфики моделирования той или иной референциальной си-туации. При этом особенность провербиальной репрезентации типичных жизненных обстоятельств заключается в конкретно-образном, иносказательном, представлении ситуации посредством конкретной лексики, которая выступает в качестве основного «строительного материала» паремий (Пермяков, 1970: 19), определяя их «этническую, географическую, историческую и языковую (в смысле языковой „модели мира“) специфику» (Пермяков, 1970: 29).

Ситуация винопития — одна из этнически маркированных в русской лингвокультуре, о чем, в частности, свидетельствует выделение изречений о пьянстве в отдельную тематическую рубрику в сборнике «Пословиц русского народа» В.И. Даля.

Ранее паремии о пьянстве изучались как репрезентанты концепта «Питие» (Бойченко, 2009), как часть фрагмента языковой картины мира — «Винопитие» (Глушкова, 2009, 2015), как гастрономический компонент — «пристрастие к пьянству» (Нелюбова, Скнарев, Кол, 2024: 99–100). Кроме того, в отдельный фольклорный жанр выделяют застольные приговорки (Тростина, 2019), или вакхизмы по (Юнаковская, 2007: 138). Научный интерес к данной группе паремий мотивирован тем, что они «раскрывают национальные особенности типовой ситуации употребления алкоголя» (Долгова, 2009: 8). Как правило, исследователи отмечают, что в пословицах и поговорках о пьянстве представлена амбивалентная оценка этого явления, но в некоторых работах наблюдается шкалирование, аксиологическая градация паремий о пьянстве от резко отрицательной оценки до снисходительной и нейтральной, и даже положительной (Бойченко, 2009). К примеру, изучив 300 пословиц и поговорок о пьянстве, Л.Р. Хомкова определила, что в 35 % случаев выражаются положительные коннотации (Хомкова, 2019: 50–51); в более 60 % пословиц пьянство осуждается и расценивается как антисоциальное явление, которое связывается с чувством беды и нужды (Хомкова, 2019: 52); в 4 % народных изречений представлено двоякое отношение к питию (Хомкова, 2019: 53).

В ряде исследований пословиц о пьянстве рассматривается взаимодействие духовной и материальной сфер (Глушкова, 2009, 2015), связь винопития со сферой интеллекта (наличие / отсутствие ума), с достатком (богатство / бедность), а также с ценностями «жизнь», «счастье» и «семья» (Нелюбова, Скнарев, Кол, 2024: 99–100). Е.В. Ничипорчик приводит среди прочих параллель «ум — вредные привычки», в которой особо подчеркивается, что «умный пьет с умом» (Ничипорчик, 2023: 166).

Таким образом, пословицы и поговорки о пьянстве привлекают внимание лингвокультурологов и паремиологов, однако аспект провербиальной этноспецифичности моделирования ситуации винопития не изучался специально. Следовательно, актуальность исследования определяется важностью познания особенностей корреляции референциальной и провербиальной ситуаций, представленных в русских пословицах, а также научной значимостью выявления лингвокультурной маркированности ситуации употребления алкоголя.

Модель описания ситуации винопития «включает, во-первых, описание человека, так или иначе связанного с употреблением спиртного, т.е. субъекта (агенса), объекта пития (напитков и посуды), действия и / или состояния» (Димитриева, 2025: 32). Заметим, что для последнего компонента (действия и состояния субъекта) немаловажным является хронотоп, или «время-пространство» обстоятельств употребления алкоголя.

Как отмечалось выше, для провербиальной реализации ситуации пития активно используется конкретная лексика, в том числе (наряду с другими лексико-семантическими группами) антропонимы, зоонимы и религионимы, которые и находятся в центре нашего внимания.

Цель исследования — выявление особенностей провербиальной репрезентации ситуации винопития посредством антропонимов, зоонимов и религионимов в русских паремиях.

Методы и материалы

Эмпирическую базу для настоящего исследования составили извлеченные методом сплошной выборки из сборника В.И. Даля^[1] 830 пословиц и поговорок, в которых содержится лексика с семантикой ‘употребление спиртного’. Предварительный анализ отобранных паремий показал, что в них активно исполь-зуются имена собственные, наименования животных и религиозная лексика, поэтому объектом исследования избраны пословицы и поговорки о пьянстве, включающие в свой состав антропонимы, зоонимы и религионимы. Данные группы лексики составляют своеобразную триаду, где верх — это Божественное, духовное, низ — земное, материальное (животные), а центр — человеческое (духовное и материальное).

В ходе анализа и интерпретации полученных данных использованы общенаучные методы (анализ и синтез, эмпирическое наблюдение, описание и обобщение), а также лингвистические — синхронный анализ языка, метод лексико-семантического, концептуального, контекстуального и лингвокультурологического анализа, приемы моделирования и интерпретации переносного смысла паремий.

Новизна исследования заключается в определении особенностей функционирования антропонимов, зоонимов и религионимов в аспекте моделирования провербиальной ситуации винопития.

Результаты

Определен списочный состав антропонимов, зоонимов и религионимов, использованных в русских паремиях о пьянстве.

Установлено, что имена собственные, номинации животных и религиозные лексемы используются для пословичной объективации всех компонентов ситуации винопития: субъекта и объекта, действия и его хронотопа, состояния агенса. При этом овнешнение референциальной ситуации винопития посредством антропонимической, зоонимической и религиозной лексики в русских паремиях помещает саму ситуацию и отдельные ее компоненты в систему координат с духовной вертикалью и человеческой горизонталью.

Показано, что антропонимы в русских пословицах и поговорках выражают субъект, объект и время ситуации винопития: репрезентативные личные имена создают отрицательный образ пьющего человека (простоватый, глупый, непривлекательный, неудачник и т.п.), хрононимы отражают народные представления о наиболее подходящем времени для винопития (праздниках), патронимы обозначают объект (алкогольный напиток);

Уточнена значимость зоонимов в моделировании провербиальной ситуации винопития: они характеризуют субъект, его качества, действия и состояния; образы животных используются для маркирования статуса пьющего человека, шкалирования степени его опьянения, указания на «расчеловечивание» человека пьющего, для оправдания употребления алкоголя; кроме того зоонимические образы коррелируют с хронотопом ситуации — типичный локус пьяницы совпадает с привычным местом обитания животного, а в праздничные дни даже мелкие представители фауны становятся субъектами ситуации пития;

Доказано, что религионимы, участвуя в репрезентации всех компонентов провербиальной ситуации винопития, маркируют земную и грешную суть самой ситуации, несовместимой с Божественно-духовной составляющей жизни.

Обсуждение

Как справедливо отмечают В.И. Карасик, В.М. Шаклеин, «в коллективном и индивидуальном сознании существует метафорическая мощность того или иного концепта» (Карасик, Шаклеин, 2025: 83), таковой, на наш взгляд, является ситуация винопития, в провербиальном осмыслении которой задействуется разнообразный «строительный материал», при этом осуществляется трансфер из самых разных областей: соматического и пищевого, антропонимического и артефактного кодов культуры и мн.др. Как известно, «образы есть средства экономии ментального напряжения» (Алефиренко, 2021: 15), поскольку являются «заместителями тех масс мыслей, из которых они возникли» (Потебня, 1976: 520), поэтому так существенна их роль в малых жанрах, особенно в лапидарном тексте пословицы. К тому же образ неразрывно связан с культурой: «цель Образа есть материальное обобщение фактов — (в) несовпадении со своим собственным смыслом — (как) основание искусства и культуры» (Колесов, 2022: 105), а этноспецифичность лингвокультуры наиболее ярко проявляется именно в метафорическом образе, который «тесно связан с особенностями мировидения народа, является лингвокультурным маркером и отражением этнического своеобразия концептуализации и категоризации действительности» (Бочина, 2023: 8).

Антропонимы как единицы провербиальной ситуации винопития

В народных изречениях антропонимы выполняют несколько функций. Во-первых, относясь, по меткому выражению В.И. Даля, ко «внешней одежде пословиц»^[2], они играют большую роль в создании рифмы, созвучия, ритма, аллитерации. Во-вторых, «использование имени собственного, связанного с единичным объектом действительности, согласуется с требованиями жанра пословицы, которая является суждением одновременно и частным, и общим» (Бочина, 2018: 71). В-третьих, «собственные имена участвуют в формировании семантического и семиотического планов пословичных изречений. Целый ряд имен, закрепленных за героями сказок, рассказов, анекдотов, связанных с народными обычаями, имеет в пословицах репрезентативный смысл» (Бочина, 2018: 71).

В сборнике В.И. Даля зафиксированы следующие мужские и женские имена, связанные с моделированием провербиальной ситуации винопития: Аввакум, Аноха, Афонюшка, Ерема, Демьян, Еремей, Ерофеич, Иван, Ивашка, Карп, Кирила, Кузьма, Куприян, Марко, Мирошка, Нестер, Нефед, Савва, Савелий, Степашка, Татьяна, Тит, Федот, Фекла, Филя, Фока, Фомка, Фонюшка, Хавронья.

В паремиях о пьянстве антропонимы, в первую очередь, «визуализи-руют» информацию о субъекте винопития, делают ее личностно маркиро-ванной. Антропонимы фиксируют образ недалекого, простоватого человека, а в некоторых случаях и наглого лентяя: У Фили пили, да Филю ж и побили;  У Фомки пили, да Фомку же и били (2, 98)^[3]; Без Ивашки не выпьешь бражки (2, 272); Еремины слезы по чужом пиве льются (1, 156); Еремеевы слезы о чужом пиве льются (2, 277); Не схоже Анохино пиво с Нестеровым (2, 231); Зачал Мирошка пить понемножку; Савелья ломает с похмелья (2, 169); Степашка, есть ли другая баклажка? У нашего Куприяна все дети пьяны; Знать Феклу по рылу мокру (1, 328); Запила Хавронья про свое здоровье (2, 44) и др.

В «Словаре коннотативных собственных имен» С.Е. Отина^[4] даются следующие оценочные характеристики именам: Филя «простак, разиня, недо-умок»^[5], Фомка «глупый, недалекий, никудышный человек»^[6], Ерема «персонаж русской народной сказки о незадачливых Фоме и Ереме. <…> человек, не приспособленный к жизни, неудачник; глупый человек, простофиля»^[7]; Ивашка «простак»^[8], Мирошка — «дурак, глупец»^[9] и т.д. Схожий комментарий имеют и некоторые женские имена: Фекла — «распространенность имени в крестьянской среде, у женщин „низших“ слоев общества <…> малопривлекательная и недалекая женщина»^[10]; Хавронья — «непривлекательная, простоватая (чаще полная) и недалекая женщина»^[11]. Таким образом, в большинстве своем за антропонимами скрывается отрицательное, осуждающее отношение говорящего к поступкам и поведению недалекого, простоватого человека.

Среди имен собственных особое место занимают хрононимы — имена, называющие даты в народном месяцеслове, церковном календаре: У него то Саввы, то Варвары (у охотника попировать) (1, 328); Просаввился еси, проварварился еси; Продемьянился, прокузьмился (1, 329); Ныне Тита — много пито; завтра Карпа — нет ни капли (1, 34). Номинации праздников (День св. Саввы — 5 декабря по старому стилю, св. Варвары — 4 декабря; день св. Космы и Дамиана 1 ноября по старому стилю), так же, как и глаголы, образованные по модели про-…-и-ся с семантикой израсходованности, истраченности, маркируют стереотип поведения, легкое времяпрепровождение и одновременно осуждение со стороны говорящего. День Тита и Карпа — день именин: возможно, эти имена выбраны народом из-за частоты празднования: Тит, согласно святцам, отмечает день ангела 14 раз в году, Карп — 9, что вновь отсылает к определенному социальному типажу с типичными поступками.

Таким образом, имена собственные в пословицах о пьянстве фиксируют народные представления не только о субъекте пития, но и о наиболее подходящем времени для винопития (праздниках). Имеются случаи номинирования именем собственным и объекта референтной ситуации, в частности, патронимом (наименованием по отцу) Ерофеич, обозначающим «горькую спиртовую настойку на травах»: Ерофеич часом дружок, а другим вражок (2, 166); Ничто нипочем: был бы Ерофеич с калачом  (2, 170) (см. также: Феоктистова, 2017). При этом, введение антропонимов как этнокультурного фона, с одной стороны, делает ситуацию винопития не обобщенно-назидательной, а конкретно-привязанной, условно говоря, к представителю общины, сообщества, с другой — воспроизводит общий негативно-иронический модус интерпретации типовой ситуации.

Зоонимы как единицы провербиальной ситуации винопития

«Животный мир, — пишет Д.Б. Гудков, — оказывается «зеркалом» мира людей <…>, животные обретают свойства эталонных носителей тех или иных индивидуальных или социальных характеристик человека (заяц — трусость, пчела — трудолюбие, осел — глупость и т.д.)» (Гудков, 2017: 45). Ситуация винопития изображается посредством таких зоонимов, как корова, свинья, собака, кот, лошадь, барашки, курица, птица, гусь, утка, медведь, ворона, воробей, пташка, пиявка, червяк, комар. Они, в первую очередь, используются для описания действия или состояния субъекта.

Прежде всего, зоонимы употребляются для оправдания основного действия референциальной ситуации винопития путем его «запараллеливания» с элементарным действием животных пить (клевать): И курица пьет. Курица и вся три денежки, да и та пьет (2, 164); Как курица: что грянет (ступит), то клюнет (2, 162). Более того, в «определенное» время (в праздник), согласно народным изречениям, алкоголь имеется даже у самых мелких представителей фауны: На праздник и у комара сусло (и у воробья пиво) (2, 95); В осень и у воробья пиво (1, 367).

Уподобление пьяного человека свинье, с одной стороны, характеризует особенности поведения пьяницы, например, бессвязную, бессмысленную речь: Пойми пьяного речи, поймешь и свиное хрюканье (2, 173), с другой — шкалирует степень опьянения: нахрюкаться, напиться в зюзю, до полного свинства, как свинья, как поросенок и др. Заметим, что для славянских поверий характерна ассоциативно-вербальная связь свиньи с пьяницей: «встретить свинью — успеха в делах не будет (рус.), свинья перебежит дорогу — встреча с пьяницей (зап. Галиция)»^[12].

Другим типичным действием пьяного человека является бравада и мнимая храбрость, драчливость, противопоставляемые трусости того же субъекта в трезвом виде, которая подчеркивается включением в пословицу эталонов безобидных и безопасных животных: Мужик напьется — с барином дерется; проспится — свиньи боится; Напьется, так с царями дерется, а проспится, так и курицы боится (2, 174).

При описании степени опьянения довольно часто используется модель сравнения с животными «пьян + как»: пьян как лошадь, как корова, как свинья^[13]. Сюда относится устойчивое сравнение натянулся, как пиявка (2, 163), в котором задействуется естественный образ червя, пьющего кровь, глагол натянуться является маркером предела, невозможности продолжать дальнейшее действие. Употребляется также модель «глагол с семантикой физического воздействия + номинация животного»: медведя побороть (то есть одолеть большое затруднение: также выпить большую кружку вина) (2, 162); зашибить дрозда; убить муху^[14] (2, 162).

С представлением о типичном локусе в провербиальной ситуации винопития связаны образы собаки и вороны, поскольку эти животные являются непременной частью внешнего мира, своего рода обязательным атрибутом улицы, при этом характеризуются типичным алгоритмом действий (собака лает и лижет, ворона каркает и клюет): Не тот пьян, что двое ведут, третий ноги расставляет, а тот пьян, кто лежит, не дышит, собака рыло лижет, а он и слышит, да не может сказать: цыц! (2, 167); Ему ворона глаз клюет, а он и носом не ведет (2, 163). Неумение противостоять действиям животных и покинуть характерный для ситуации топос акцентируют беспомощность пьяного человека.

Провербиальная интерпретация образа коровы несовместима с ситуацией винопийства, поскольку корова-кормилица в крестьянской картине мира осмысливается как знак семейного достатка и благополучия, несовместимого с пьянством. Противопоставление корова — переходница («молодая, еще не телившаяся корова; нетель; корова, оставшаяся яловой»^[15]) показывает степень «ухудшения» домашнего быта и социального положения пьяницы, другими словами, репрезентирует результаты действия агенса: У пьяного семь коров доится, а проспится, так и переходницы нет (2, 174); Ныне натощак, завтра натощак, ан и корову со двора тащат (2, 167); Не дело пьяной бабе коров доить (2, 173).

Таким образом, зоонимы играют важную роль в моделировании провербиальной ситуации винопития, характеризуя и субъект, и его качества, действия и состояние. Кроме того, они коррелируют с хронотопом ситуации — праздником и улицей. Образы животных используются для оправдания пьянства, маркирования статуса пьющего человека и шкалирования степени его опьянения.

Религионимы как единицы провербиальной ситуации винопития

Рассматривая религиозную лексику, В.А. Маслова выделяет полевую структуру духовного кода: в ядре располагается Бог, на периферии ядра Вера, Церковь, Спасение, Крест и др. Кроме того, выделяется интерпретационная зона, включающая понятия Колокол, Свеча, Покаяние и др. (Маслова, 2016: 84). В пословицах о пьянстве из сборника В.И. Даля используются следующие единицы религиозной лексики: Бог (бог); господи, Христов; святые угодники; бес – черт – лукавый; псалмы; молитва; молить – каяться; за здравие – за упокой; грех, грешные; поп, игумен (игуменья), братья (чернецы), сестры; церковь; пост; аминь; слава богу; свеч(к)а, колокол, колокольня.

Известно, что в паремийной интерпретации Бога прослеживаются несколько оппозиций: христианское – народно-мифологическое^[16], или «реликтово языческое» (Мокиенко, 2023: 166); в вере в Бога сакральное – несакральное (Высочаньски, 2019: 294), в следовании традициям ритуальное (церковное) — бытовое (профанное).

В паремиях о пьянстве отражаются не столько христианские традиции, сколько народно-мифологические представления о потусторонних силах, что проявляется, например, в телесном образе черта: черт с ведром; пошел по бочкам; челом бьет: Мужик лишь пиво заварил, уж черт с ведром (1, 354); Пошел черт по бочкам (запили) (1, 187); Пошел черт по бочкам — быть попойкам (2, 168); Иван пиво пьет, а черт со стороны челом бьет (2, 334). Бес, черт, лукавый (и мифический оборотень) изображаются как внешние духи, которые управляют поступками человека, при этом пьяный человек становится объектом внешнего воздействия: Вина напиться — бесу предаться. Уродился детина кровь с молоком, да черт горилки прибавил (2, 169); Над пьяным и оборотень потешается (2, 173). В некоторых пословицах прослеживается библейское представление о возможности проникновения беса в тело человека: В пьяном бес волен (2, 167). Как видно из данной подборки, в провербиальной интерпретации наименования бесов коррелируют со всеми компонентами ситуации винопития: с субъектом (варящий пиво мужик, пьющий пиво Иван, пьяный), объектом (пиво, вино, горилка; ведро, бочка), действия (пить, напиться). К тому же в пословицах нечистая сила маркирует ситуацию пьянства как относящуюся к «миру чужому». Так, И.В. Калита относит появление образов потустороннего мира во фразеологии о пьянстве «к маркерам перехода границ известного мира» (Калита, 2021: 127): Пошел чертей слепить (2, 162); Допился до чертиков. Попей, попей — увидишь чертей (2, 163); Смелым Бог владеет, а пьяным черт качает (2, 174).

Сакральные единицы (Бог, молитва, молиться, пост, каяться), напротив, противоречат ситуации винопития, сопрягаясь с его компонентами в отрицательном или ироническом плане: Ни пьяного молитва, ни голодного пост! (2, 109); Пьяный Тит псалмы твердит (2, 165). Правда, в русской культуре сильно убеждение в том, что пьяные наивны, искренни и беззащитны, как малые дети, поэтому находятся под защитой Бога: Пьяного да малого Бог бережет (2, 166).

На уровне ритуальное (церковное) — бытовое (профанное) винопитие также тесно связано со вторым (отрицательным) компонентом антитезы, вер-бализуясь, к примеру, оппозициями церковь – кабак (шинок), свечка (ритуал) – балалайка (развлечение): Богу пятак да в кабак четвертак; На балалайку станет, и на кабак станет, а на свечку не станет; Хоть в церковь и близко, да ходить склизко, а кабак далеконько, да хожу потихоньку; Пойдем в церковь! – Грязно. – Ну так в шинок! – Разве уж под тыном пройти? (1, 33).

Временной план ситуации винопития в паремиях реализуется отсылкой к церковным и языческим праздникам масленица, радуница, Вознесенье, используя христианские календарные традиции как оправдание употребления спиртного: Для праздника Христова не грех выпить чарочку простова (2, 95); Выпили пиво о маслене, а с похмелья ломало после радуницы (1, 79); Закаялся и зарекся (пить), от Вознесенья до поднесенья (2, 171). Иронический модус осмысления хронологического компонента ситуации винопития передается указанием на соответствие количества святых и посвященных им праздников: Сколько дней у Бога в году, столько святых в раю, а мы, грешные, им празднуем; Святые угодники на пьяниц угодливы: что ни день, то праздник (2, 173). В последней пословице обыгрывается словообразовательная форма сакральной номинации угодник и профанного прилагательного угодливый.

Номинации священнослужителей игумен / игуменья, братья (чернецы) / сестры, поп используются в функции презентации субъекта и / или коагенса ситуации: Поп в колокол, а мы за ковш (1, 45); Игуменьи за чарки, сестры за ковши (2, 336).

Таким образом, при провербиальной интерпретации ситуации винопития религионимы участвуют в репрезентации всех ее компонентов: субъекта и объекта, действия и состояния агенса, хронотопа, последовательно маркируя земную и грешную суть референциальной ситуации.

Заключение

В русском провербиальном пространстве типовая ситуация употребления спиртного образно представляется конкретной лексикой различной тематики, в т.ч. антропонимами, зоонимами и религионимами. Единицы каждой из данных групп вербализуют как минимум 3 компонента референциальной ситуации винопития. В свою очередь, субъект, объект, действие, состояние и хронотоп в провербиальной ситуации пития изображаются словами разных лексико-семантических групп. Субъект иносказательно выражается антропонимами и зоонимами, коагенс — религиозными номинациями; объект (посуда, напиток) метафорически представлены названиями животных и личными именами. При описании хронотопа ситуации винопития зоонимы и религионимы участвуют в моделировании типового локуса, а религиозная лексика и собственные имена формируют временной план вакхической ситуации, подчеркивая связь человека с церковно-календарным ритмом жизни.

Овнешнение референциальной ситуации винопития посредством антропонимической, зоонимической и религиозной лексики в русских паремиях помещает как саму ситуацию, так и отдельные ее компоненты в систему координат с духовной вертикалью и человеческой горизонталью.

Перспективы исследования видятся в изучении провербильной этноспецифичности моделирования других референциальных ситуаций, в т.ч. в сопоставительном плане.

 

 

 

^{1 Даль В.И. Пословицы русского народа : в 2 томах. 2-е изд. М. : Академический проект, 2024.}

^{2 Даль В.И. Напутное // Пословицы русского народа : в 2 томах. М. : Академический проект, 2024. Т. 1. С. 8.}

^{3 Здесь и далее примеры приводятся по: Даль В.И. Пословицы русского народа :  в 2 томах. 2-е изд. М. : Академический проект, 2024. В скобках первая цифра указывает на том, вторая — на страницу.}

^{4 Отин Е.С. Словарь коннотативных собственных имен. Донецк : Юго-Восток, Лтд, 2004. 412 с.}

^{5 Там же. С. 362.}

^{6 Там же. С. 364.}

^{7 Там же. С. 139.}

^{8 Там же. С. 175.}

^{9 Там же. С. 239.}

^{10 Там же. С. 359.}

^{11 Там же. С. 369.}

^{12 Белова О.В. Свинья // Славянские древности : этнолингвистический словарь / под ред. Н.И. Толстого. Т. 4. М. : Междунар. отношения, 2009. С. 577.}

^{13 Бирих А.К., Мокиенко В.М., Степанова Л.И. Словарь русской фразеологии. Историко-этимологический справочник. СПб. : Фолио-Пресс. 1998. С. 221.}

^{14 Последний фразеологизм связывается с карточной игрой (Виноградов, 1999: 332–338).}

^{15 Словарь русских народных говоров. 26. Первее – Печетник. Ленинград : Наука, Ленинградское отделение, 1991. С. 264.}

^{16 Толстой Н.И. Бог // Славянские древности : этнолингвистический словарь / под ред. Н.И. Толстого. Т. 1. А–Г. М. : Международные отношения, 1995. С. 202–203.}

Об авторах

Татьяна Геннадьевна Бочина

Казанский (Приволжский) федеральный университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: Tatyana.Bochina@kpfu.ru
ORCID iD: 0000-0002-2606-2985
SPIN-код: 2455-0673
Scopus Author ID: 56028782000
ResearcherId: E-2299-2015

Doctor of Philology, Professor, Head of the Department of Linguistic Education for International Students

Российская Федерация, 420008, Казань, ул. Кремлевская, д. 18

Ольга Альбертовна Димитриева

Чувашский государственный педагогический университет им. И.Я. Яковлева

Email: olgaal_79@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-2734-640X
SPIN-код: 9686-0190
Scopus Author ID: 57787537900
ResearcherId: AAZ-3038-2020

кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры русской и чувашской филологии и культурологии 

Российская Федерация, 428000, Чебоксары, ул. К. Маркса, д. 38

Список литературы

Дополнительные файлы