Историческая память слово- и формообразующих аффиксов дагестанских языков

Полный текст

Известные нам лингвистические традиции подходили к объектам своего исследования с точки зрения синхронии, «представление об историческом изменении языка не было свойственно ни одной из традиций. Язык понимался как нечто существующее изначально, обычно как дар высших существ» [1. С. 27]. Как отмечает Р.А. Будагов, «...тем не менее, грамматисты не могли не заметить, что язык (даже язык культуры) меняется. Всегда наблюдались большие или меньшие расхождения между языковым идеалом и реальной языковой практикой. Это однозначно расценивалось как порча языка. Человек не может изменить или усовершенствовать божий дар, но может полностью или частично его забыть или испортить. Именно в связи с этим едва ли не во всех традициях появлялись этимологии… Однако научная этимология не существовала вплоть до XIX века. Первоначально эта дисциплина вовсе не понималась в историческом смысле как восстановление происхождения слова. Задача ученого состояла в том, чтобы очистить язык от наслоений, созданных людьми, и вернуться к языку, сотворенному богами. Этимон - не древнейшее, а “истинное” слово, всегда существовавшее и существующее, но по каким-то причинам временно забытое людьми; цель этимолога - восстановить его» [1. С. 27]. Как уже говорилось, очень часто язык культуры представлял собой нормированный вариант более раннего состояния языка, более поздняя стадия развития которого употреблялась в быту. Однако латынь и средневековые романские языки, классический арабский и его диалекты, бунго и разговорный японский и т.д. понимались не как разные стадии развития языка, а как престижный и непрестижный его варианты. Задачей ученого было не допускать в «возвышенный» язык проникновения элементов вульгарного языка. Лишь немногие языковеды, в частности Ибн Джинни, признавали, что язык не создан сразу, и допускали возможность создания новых слов. Однако и Ибн Джинни допускал языковые изменения только в лексике, но не в грамматике. Обсуждение Идея историзма появилась только в Европе и лишь на более позднем этапе, чем даже идея о сравнении языков [1. С. 27]. Лишь начиная с XVIII в. сложился исторический подход к языку, который в XIX в. стал главным. Как справедливо подмечает С.М. Толстая, «излишне говорить о том, что язык является самым надежным хранителем, инструментом и резервуаром исторической и культурной памяти. И даже не столько язык вообще, сколько именно слово - самим фактом своего появления и долгого существования во времени, закрепившим в сознании носителей языка присутствие того или иного явления действительности и его значение для человека» [2. С. 21]. По мнению Р.А. Будагова, проблема взаимодействия между строем языка и уровнем мышления, рассмотренная исторически, сохраняет свою актуальность [3]. Он считает, что проблема языка и мышления, в диахроническом аспекте оказывается намного сложнее, чем в плане синхронии, где часто опираются на общий постулат единства языка и мышления. Чтобы перейти к вопросам, которые характеризуют внутреннюю сущность процесса развития языка, необходимо анализировать материал конкретных языков, групп родственных языков, языков разного строя, потому что «уровень развития мышления детерминируется, разумеется, не этнически, а исторически» [3], именно этим обусловливается и преемственность в его эволюции. Изменение и развитие языка надо определить как собственно лингвистический процесс и выявить его закономерности. Р.А. Будагов отмечал: «Очень легко декларативно утверждать, что языки изменяются и развиваются. Гораздо труднее об основать характер этих изменений и природу этого развития... язык развивается не только в прошлом, но и в настоящем. Его движение ощущается в самой синхронии. Поэтому понятие развития так же важно для синхронии, как и для диахронии... историческое сплошь и рядом выступает как современное, а современное осмысляется на фоне истории» [3. С. 3, 17, 29]. Такой диалектический подход к анализу причин языкового развития дает возможность ученому сделать вывод о том, что «принцип историзма в лингвистике вовсе не означает, что любое явление, любой факт в любом языке сам по себе детерминирован исторически» [3. С. 36], а «новое может выражаться не только и даже не столько в количественном увеличении единиц, сколько прежде всего в различных качественных трансформациях уже наличных в языке единиц и категорий» [3. С. 27]. Этимологическая память слова - это мощный инструмент познания. Заметим, что «благодаря усилиям этимологов, в наше время семантическая карта древнеславянской материальной и духовной культуры оказалась во многих сферах заполненной, хотя, конечно, остаются неизбежные лакуны, которые, можно надеяться, будут заполняться в дальнейшем. Этот “прорыв” этимологии и семантической реконструкции стал возможным благодаря преодолению изначальной атомарности в изучении слова» [2. С. 22]. Здесь следует добавить, что главный «недостаток современной этимологии, нередко присутствующий и в лучших работах по этимологии, состоит в понимании слова как самодостаточного, так сказать, “законченного” и потому независимого элемента, тогда как в формировании круга значений слова принимают участие и сочетающиеся с искомым словом другие слова. Вне контекста (от элементарного двучленного сочетания до целой фразы, а нередко и более обширного фрагмента текста) слово не может считаться (если только оно не элемент словаря) самодостаточным, и разгадка его этимологии может отчасти находиться и вне самого слова, в его “констекстном” пространстве» [4. С. 201]. Этимологическая память слова называется еще исторической памятью слова. Реконструкция исторической памяти слова есть восстановление своеобразия концептуализации объективной реальности носителями языка. Историческая память требует учитывать культурно-историческую мотивацию особенностей семантики языковых единиц. О сопряженности актов первичной номинации с опредмечиванием человеком объективного мира, с этапами его общественного опыта и трудa, с разделением и обобщением необходимого и главного в предмете познания писала А.А. Уфимцева [5. С. 8]. В истории слов отражаются факты развития конкретной языковой системы. Но не только это: в ней заключается информация о людях, о времени, о ценностях эпохи. «Для современного сознания слово - всего лишь знак, который имеет свое лексическое значение. Оно складывается из множества представлений о признаках предмета, существенных и случайных, полезных и малозначительных... Содержание понятия также состоит из обобщенных признаков предмета, но самых важных, существенных, необходимых для опознания вещи. Развитие и мужание мысли заключалось в том, что в постоянном поиске, отражая внешний мир, человеческое слово все строже и строже выражало представление о самом существенном признаке того или иного предмета, порождая тем самым понятие о нем. Понятие логично, связано со значением, слово же ближе к чувственным формам конкретного познания» [6. С. 9-10]. По мнению В.В. Колесова, «признак - это всегда образ, история каждого древнего слова и есть сгущение образов - исходных представлений - в законченное понятие о предмете. Каждое древнее слово по исходному своему смыслу является мотивированным, и в своей реконструкции мы всегда можем сказать, что именно лежит в основе данного исходного представления» [6. С. 12]. В действительности «словесный знак способен обобщенно выражать идею, дифференцируя или отождествляя понятие, мысль...» [5. С. 25]. В этом отношении благодаря исследованиям ученых-этимологов восстановлены многие важные для реконструкции духовной культуры области, к которым относятся сам человек, его быт, труд, социальные отношения и ценности. Проблемы слово- и формообразования в диахроническом аспекте остаются малоизученными вопросами не только дагестанского сравнительно-исторического, но и кавказского языкознания в целом. На этот факт обращал внимание Г.А. Климов, который указывал на редко встречающиеся исследования этимологического плана [7. С. 17]. Первые сведения о слово- и формообразовании в дагестанских языках приводятся в работах П.К. Услара, который отмечал возможность выполнения классными показателями функции словообразовательных морфем [8. С. 83-84], что было отмечено и Л.И. Жирковым [9. С. 21]. В ранних работах исследователей по деривативной лексикологии и грамматике освещаются также модели образования отдельных частей речи, номенклатура словообразовательных моделей. Заслуживает внимания включение в область слово- и формообразовательных исследований отраслевой лексики и др. Важность изучения отраслевой лексики обусловливается тем, что тонкие знатоки дагестанских языков (это в основном люди старшего поколения) уходят, унося с собой знания именно и прежде всего отраслевой лексики. Восполнение этих потерь становится задачей невыполнимой [10. С. 475]. Важно помнить, что лексика является очень чувствительной и весьма гибкой структурой языка. Все изменения в общественно-политической, экономической и культурной жизни общества, во-первых, обновляют лексическую систему языка, во-вторых, приводят и к исчезновению устаревающих слов и словосочетаний, старых значений некоторых слов. Идет постоянный процесс изменения и обогащения языка. В этой связи своевременный сбор, систематизация, тщательный анализ лексики, особенно отраслевой, является задачей очень актуальной, так как именно данный класс лексики играет большую роль в создании традиционной картины мира, тем самым вносит значительный вклад в духовную картину народа. Существенный вклад в дагестанское и кавказское языкознание внесли авторы коллективной монографии «Сравнительно-историческая лексика дагестанских языков» [11] и Словаря кавказских языков [12]. В первой работе проводится сравнительный анализ основной лексики дагестанских языков, устанавливаются закономерные звукосоответствия, определяется возможная этимологическая форма, присущая общедагестанскому хронологическому уровню или отдельным группам языков. Словарь кавказских языков посвящен определению материальной и семантической общности лексических единиц на уровне общекавказской идентичности или по группам кавказских языков. Неоценимый вклад в развитие кавказской лексикографии внесли Б. Комри, М. Халилов [13]. Глубокому научному анализу подвергалась и лексика многих дагестанских языков и их отдельных диалектов. Эта деятельность отразилась в работах по лексикологии даргинского, табасаранского, агульского, аварского языков. Современное состояние и перспективы дагестанской и аварской филологии определены Программой развития фундаментальной науки ДНЦ РАН «Словесная культура Дагестана: логика формирования, опыт тысячелетия. Школа и проекты академика Г.Г. Гамзатова» [14]. Согласно этой программе дагестанская филология наряду с исследованиями по истории и теории национальной литературы и устного народного творчества избирает ведущим антропоцентрическое направление - этнокультурное взаимодействие в Евразии. В соответствии с Программой к 2006 году опубликовано 25 монографий. Наиболее успешной в дагестанском языкознании представляется работа в лексикографии. Опубликовано множество словарей бесписьменных языков Дагестана, в частности, Словарь языков и диалектов народов Северного Кавказа под редакцией Б. Комри и М. Халилова [11]. Однако новаторской в дагестанской лексикографии представляется монография Р.И. Гайдарова «Введение в этимологию лезгинского языка». В работе предпринята попытка реконструкции исторической морфологии слова. Так, акун «видеть» рассматривается как композит из акв «свет» + ун «делание», композиционная семантика которых рождает новый смысл «видение». Исследуются также и фонетические трансформации, наряду с исконной лексикой анализируются и заимствования [15. С. 7]. Новым для дагестанского языкознания является обращение к антропоцентрическим изысканиям в сравнительно-сопоставительном аспекте. Эти работы диссертационного характера ведутся в основном на материале письменных дагестанских языков в корреляции с русским, романо-германскими, тюркскими и арабским языками. Объектом исследования, как правило, является фразеология. Тем не менее некоторые проблемы и аварского, и в целом дагестанского языкознания все еще не нашли окончательного решения, в частности, вопросы этимологической семантики формантов падежной системы, генезиса эргативного строя, исторической памяти классных показателей, которые релевантны и для глагола. В собственно глагольной морфологии дискутируется проблема примарной структуры корня, исторической семантики масдарообразующих формантов и показателей времени в синтетических моделях. Ниже проводится критический анализ современного состояния аварского языка в корреляции с другими дагестанскими и арабским языками. Проблемы истории падежной системы дагестанских языков, в том числе и аварского, неоднократно становились объектом внимания исследователей. Однако вопросы этимологической семантики падежных окончаний все еще остаются неразработанными. В то же время понимание принципов формирования падежных окончаний актуально не только для системоцентрической лингвистики, но и для антропоцентрического языкознания. Г.Б. Муркелинский считает, что в лакском языке исторически местные падежи образовались от родительно-локативного падежа прибавлением к его основе послелогов места [16. С. 154-160]. Это вполне вероятно, но не освещает проблемы примарной семантики послелогов, которые, возможно, и присоединялись к основе родительно-активного падежа лакского языка. С другой стороны, послелоги возникают в результате грамматикализации знаменательных слов [17]. Однако материалы табасаранского языка указывают на производность падежных окончаний от глагольных форм [18. С. 3, 10]. Следует заметить, что собственно природа вставочных элементов исследовалась лингвистами, но единого мнения о ее характере в науке еще не сложилось. Согласно одной из наиболее распространенных точек зрения по данному вопросу вставочные элементы определяются как показатели лексико-грамматических классов. При анализе вопроса о реконструкции этих элементов Е.А. Бокарев и Б.Б. Талибов высказывали мнение, что различные суффиксы косвенной основы считались историческими фонетическими видоизменениями одного из них. Так, Е.А. Бокарев возводит аффикс эргатива в крызском и будухском языках -р и удинский аффикс -н к *-ди (*ди > -*ри > -р; *-ди > *-ни > -н) [19. С. 46]. Б.Б. Талибов возводит показатели -цци, -ц1и, -ччи, -ч1и, -уни /-ини, -ра /-ре к форманту *-ди при определении природы полиформантности косвенной основы в лезгинском языке [20. С. 132-133]. Имели место попытки выявить генетические связи аффиксов косвенной основы с показателями классов. Например, Л.И. Жирков писал о том, что «несомненна связь между вставками в падежных формах единственного и множественного числа; больше того - несомненна связь этих вставок со сложными окончаниями множественного числа; наконец - несомненна связь их с классными показателями - и все-таки эти вставки нельзя с уверенностью признать ни частью падежных окончаний, ни отдельными инфиксами в составе падежной формы...» [9. С. 29-30]. М.Е. Алексеев высказал сомнения по поводу состоятельности гипотезы о генетической связи вставочных элементов с классными показателями. Он пишет: «...хотя точно сферу употребления каждого из вышеперечисленных показателей установить не удается, они являлись в пралезгинском языке своего рода классификаторами. Тем не менее, увязывать эти показатели с категорией класса непосредственно было бы ошибкой» [21. С. 228]. Он не поддерживал предположение о вставках как фонетических видоизменениях одной их них: «возможность объяснения разнообразия суффиксов косвенной основы теми или иными фонетическими процессами в значительной степени сомнительна» [21. С. 224]. Г.Т. Бурчуладзе, изучив материал лакского языка, высказал возможность утраты этого компонента основой абсолютива в результате эволюции языка [22. С. 12- 14]. Анализ фактического материала мухадского диалекта, проведенный М.А. Ибрагимовой, позволил выявить, что при оформлении косвенной основы имен существительных единственного числа во всех диалектах рутульского языка вставочные элементы ограничиваются выбором из представленных в рутульском языке четырех консонантных компонентов: -р-, -й-, -д-, -л-, которые могут варьироваться и взаимозаменяться: мухадский диалект мюхрекский диалект: Ном. - нагъв «слеза» нагъ «слеза», Эрг. - нагъв-ал-ыра нагъ-ур-ур, Ген. - нагъв-ал-ды нагъ-ур-ды, Дат. - нагъхв-ал-ыс нагъ-ур-ус и т.д.; мухадский диалект шиназский диалект: Ном. - нисе «сыр» нисе «сыр», Эрг. - ниси-д-ире ниси-й-ре, Ген. - ниси-д-д ниси-й-ды, Дат. - ниси-д-ис ниси-й-с и т.д. [23]. Научный интерес вызывает то обстоятельство, что во всех диалектах рутульского языка (один из языков лезгинской группы нахско-дагестанских языков) склонение имен существительных во множественном числе дифференцировано по признаку одушевленности/неодушевленности. Последующий разбор фактического ареального материала дал следующий результат: склонение субстантивов единственного и множественного числа дифференцируется по признаку разумности/неразумности [23]. При склонении субстантивов единственного числа I, II классов в ареальных единицах рутульского языка употребляются следующие фонетические варианты вставочного элемента: -ний- - в мухадском диалекте, -ну- / ни- - в ихрекском диалекте, -на- - в шиназском и борчинско-хновском диалектах, -ну- - в мюхрекском диалекте. Косвенную основу субстантивов единственного числа III и IV классов во всех диалектах, кроме ихрекского, выражает вставочный элемент -д, в мюхрекском диалекте одновременно также употребляется формант -й-. В ихрекском диалекте для оформления падежных форм субстантивов III и IV классов используется вставочный элемент -ни-. Противопоставление вставочных элементов, образующих косвенную основу субстантивов I и II классов, сближает ихрекский диалект с диалектами цахурского языка, в цахском диалекте представлены вставки -къв- (для I класса) и -къ- (для II класса), в гельмецком - -гъв- (для I кл.) и -гъ- (для II класса). Здесь можно отметить отличие: актуальность ихрекского элемента -ни- и для субстантивов III и IV классов, а в диалектах цахурского языка для субстантивов, принадлежащих к этим классам, имеется специальный вставочный элемент -чи- [23]. Заключение Анализ вставочных элементов, присоединяемых к основам субстантивов мн. ч. I, II кл., относящихся к категории разумных, и субстантивов мн. ч. III, IV кл., относящихся к категории неразумных, в диалектах рутульского языка позволил выявить единообразие: во всех случаях к основам субстантивов множественного числа I и II классов присоединяется формант -ш-, а основам субстантивов множественного числа III и IV классов - формант -м-. Таким образом, инвентарь вставочных элементов, маркирующих формы множественного числа существительных и субстантивов в диалектах рутульского языка, является единым (-ш- и -м-), а принципы, которые взяты за основу их применения, различаются: склонение имен существительных во множественном числе дифференцировано по признаку одушевленности-неодушевленности, а склонение субстантивов единственного и множественного числа - по признаку разумности/неразумности. Исследователь пришел к заключению, что имеет место единый принцип оформления косвенной основы, охватывающий все имена существительные, субстантивы, масдар и позволяющий минимизировать количество типов склонения, сохраняя при этом оппозиции форм косвенных падежей.

Об авторах

Руманият Омаровна Асельдерова

Дагестанский государственный педагогический университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: rumomarovna@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-4261-6703

кандидат филологических наук, доцент

Российская Федерация, Республика Дагестан, 367003, Махачкала, ул. Магомеда Ярагского, 57

Список литературы