The influence of criminal deviation on the demographic processes in the Republic of Bashkortostan

Full Text

Проблематика социальных отклонений (девиация) в силу своей чрезвычайной актуальности является одной из наиболее активно исследуемых в социологии. При этом специалисты больше внимания уделяют негативным, деструктивным проявлениям социальных отклонений, нежели их позитивным формам (творче­ству). Причина, по-видимому, в том, что деструктивные формы отклонений оце­ниваются как наиболее опасные по направленности и последствиям и потому нежелательные для человеческого общества на всех уровнях его организации. В то же время позитивная девиация (общественные инициативы, новаторство, социальные движения и т.п.), напротив, направлена на обеспечение поступатель­ного развития.

Выраженный интерес к проблеме социальных отклонений проявился в фор­мировании различных подходов к их изучению. В отношении деструктивных форм социальных отклонений применяются понятия «делинквентность» и «делин­квентное поведение» (алкоголизм, самоубийства, наркомания, токсикомания, про­ституция и т.п.) и «криминальное поведение» (преступность) [8. С. 447—448]. В последнее время перечень делинквентных форм поведения расширяется за счет кибер- и гэнг-стокерства, гемблинга, фрикинга и др. [16. С. 14].

В социологической литературе присутствует целый ряд дефиниций понятия «девиантное поведение», но во всех в качестве критерия оценки индивидуального и группового поведения выступает социальная норма, хотя П.А. Сорокин указы­вал на некоторую условность типологизации актов поведения в силу подвижности и противоречивости социальных норм, служащих мерилом их оценки [22. С. 56]. На фоне многообразия имеющихся определений наиболее конкретным и понятным выглядит определение, предложенное одним из основателей отечественной деви­антологии Я.И. Гилинским. Девиацию он определяет как «социальное явление, выражающееся в относительно массовых, статистически устойчивых формах (видах) человеческой деятельности, не соответствующих официально установ­ленным или же фактически сложившимся в данном обществе (культуре, группе) нормам и ожиданиям» [3. С. 28]. Социальные отклонения, в том числе и прежде всего криминального характера, отличаются массовостью, повторяемостью, устойчивостью, взаимообусловленностью и взаимосвязью их видов и форм [5. С. 25]. Конечно, не все они являются криминальными, но если становятся причиной и предметом преступления, то их можно считать преступными.

Таким образом, признаком отнесения форм деструктивной девиации к кри­минальным является их причинно-следственная связь с преступностью. Эта взаи­мосвязь на примере влияния алкоголя на преступность была отмечена предста­вителем сформировавшейся в конце XIX — начале XX века в уголовном праве социологической школы Г. Ашаффенбургом: «Разрушительное влияние алкоголя принадлежит к разряду тех причин преступления, которые изучены наиболее основательно и полно. Однако действие алкоголя как фактора преступления во всем его объеме может быть оценено только в том случае, когда последнее является непосредственным результатом его» [1. С. 62]. Это положение относится и к употреблению и распространению наркотиков, и к коррупции, и к другим проявлениям криминальной девиации. В качестве примера отметим, что в Респуб­лике Башкортостан, несмотря на снижение в последние годы (за 2015—2018 годы на 19%), уровень регистрируемой преступности остается сравнительно высоким. В расчете на 100 тысяч населения в 2018 году он составил 1413,3 (по России — 1337,8, по Приволжскому федеральному округу — 1287,8). В состоянии алкоголь­ного и наркотического опьянения совершено 46,3% раскрытых преступлений (в Приволжском федеральном округе — 38,1%, в России — 32,4%). Демон­стрирует тенденцию роста рецидивная преступность, увеличивается количество преступлений коррупционной направленности и фактов взятничества, не удается добиться существенного снижения преступлений, связанных с незаконным оборо­том наркотических и психотропных средств [11—14; 23].

Официальная статистика, заметно отличаясь в меньшую сторону от данных, которыми оперирует публицистика и Интернет, отражает только зарегистрирован­ные преступления и заявления о преступлениях, по которым принято решение о возбуждении уголовного дела, — вне поля зрения статистики остаются незаяв­ленные, латентные и ряд других видов преступлений. Так, например, в 2015 году в регионе правоохранительными органами было принято 514 721 заявление о со­вершенных преступлениях (в 2016 году — 429 630, в 2017 — 432 601, в 2018 — 407 525), а доля заявлений, по которым были возбуждены уголовные дела, со­ставила в 2015 году — 13,3%, в 2016 — 15,4%, в 2017 — 14%, в 2018 — 13,7% [11—14; 23]. Эти цифры характеризуют не только относительный характер официальной статистики, на что иронично указывал М. Твен и что серьезно отмечал итальянский криминолог и специалист по социологии уголовного права Э. Фэрри [27. С. 202], но и свидетельствуют о снижении эффективности право­охранительных органов в противодействии криминальной девиации.

В качестве примера можно указать на то, что из принятых правоохранителями республики в 2015 году решений об отказе в возбуждении уголовного дела 12,1% были отменены (в 2016 году — 13,1%, в 2017 — 10,9%, в 2018 — 11%). На 2,6% за этот четырехлетний период сократилось число выявленных лиц, совершивших преступления, и на 11% меньше стало установленных потерпевших. Крайне низка результативность и превентивных мер: с 2012 по 2017 годы правоохрани­тельными органами региона было выявлено на стадии приготовления или поку­шения не более 5% зарегистрированных преступлений [10. С. 53].

Признаком преступления, отличающим его от другого действия, Э. Дюркгейм называл то, что «преступление оскорбляет чувства, обнаруживаемые у всех нор­мальных индивидов», это «поступок, задевающий сильные и определенные состо­яния коллективного сознания» [9. С. 382]. Действительно, криминальное насилие, помимо вреда обществу в виде людских и материальных потерь, закономерно вызывает в общественном сознании сильную тревогу и осуждение, не говоря уже о той физической и душевной боли, которую испытывают потерпевшие и их близ­кие. В ходе социологического опроса, проведенного в Республике Башкортостан под руководством автора статьи на тему «Состояние и динамика криминальной девиации в Республике Башкортостан и ее минимизации на региональном уровне» в ноябре—декабре 2018 года (объем выборки — 1000 человек), было установлено, что 26,7% респондентов постоянно и часто испытывают чувство тревоги за себя и близких под влиянием криминальной угрозы, 45,7% — испытывают это чувство редко, 19,2% — никогда. 52,6% респондентов указали на острый характер про­блемы наркотизации, 34,8% — преступности в общественных местах, 30,3% — преступности в быту. На наш взгляд, признак «оскорбление чувств и чувство тревоги, вызванное ею» можно применять ко всем видам криминальной девиации, если они имеют выраженный характер. Эта выраженность определяется социоло­гическими методами, которые позволяют зафиксировать социально терпимый или нетерпимый уровень преступности. Также к признакам криминальной девиации следует добавить выделенный Э. Фроммом «синдром распада, который побуждает человека разрушать ради ненависти» [26. С. 20], т.е. эта девиация носит ярко выраженный деструктивный, разрушительный характер.

Исходя из этих особенностей криминальную девиацию, не претендуя на за­вершенность дефиниции, мы определяем как разновидность социальной девиации деликвентного характера, выражающуюся в преступности и иных отклонениях (наркотизм, алкоголизм, мздоимство и т.п.), которые являются непосредственными причинами преступлений и диктуют их характер и деструктивность. Криминаль­ная девиация оказывает тормозящее и нередко разрушительное воздействие на социальное развитие общества на всех уровнях его организации, в том числе отражаясь на демографическом состоянии страны и ее регионов. Поэтому при определении направлений совершенствования демографической политики следует выделять систему мер по минимизации проявлений криминальной девиации с целью доведения ее до социального терпимого уровня. Так, например, заявляя о развитии экономического потенциала, о росте экономического и социального благополучия, нельзя сбрасывать со счетов то, что за 2017 год материальный ущерб только по оконченным уголовным делам в республике составил около миллиарда рублей.

Рассмотрим тенденции, которыми характеризуется демографическая ситуация в Республике Башкортостан, и проанализируем, насколько на них влияют проявле­ния криминальной девиации. С 2011 года статистика фиксирует ежегодное (за ис­ключением 2013 года) сокращение численности постоянного населения Башкорто­стана, причем уменьшается не только общая численность жителей, но и количе­ство людей трудоспособного возраста. Так, если в 2015 году в регионе проживало 4 071 987 человек, то в 2017 году — 4 063 293, на начало 2019 — 4 063 293. Из них лица трудоспособного возраста в 2015 году составляли 58,4%, в 2017 году — 56,4%, на 1 января 2019 года — 55,6% [19. С. 20]. При этом в силу экономических и социально-культурных поселенческих различий более высокий удельный вес населения трудоспособного возраста сохраняется в городах (56,5% в 2018 году), нежели в сельской местности (52,4%) [6. С. 6—7].

Тенденция уменьшения численности населения, включая находящихся в тру­доспособном возрасте, наблюдается в последние годы во всех субъектах Приволж­ского федерального округа и в России в целом. Прирост имеет место только в пяти субъектах Российской Федерации (Ленинградская область, Санкт-Петербург и Се­вастополь, Республика Ингушетия и Чеченская Республика). Естественно, данная тенденция ведет к повышению демографической нагрузки, коэффициент которой в республике в 2015 году был равен 714, в 2017 году — 773, в 2018 — 797, а в на­чале 2019 — 820 [19. С. 8].

Тенденция снижения доли трудоспособного населения в регионе, как и в стране в целом, может усилиться за счет сокращения показателей естественного при­роста и в связи с миграционной убылью. По данным статистики, в регионе в 2015 году родилось 59 028 детей, в 2017 году — 49 315, а в 2018 — 47 010. За период с 2011 по 2018 годы только в 2012 и 2014 годах фиксировался рост рождаемости, соответственно, на 105,8% и 101,6% к предыдущим годам [6. С. 50]. Наиболее заметно сокращение рождаемости в городах, где продолжает снижаться численность женщин репродуктивного возраста. Если для простого воспроизвод­ства населения суммарной коэффициент рождаемости равен 2,15 в расчете на одну женщину этого возраста, то в республике в 2017 году он составлял 1,695, а по Рос­сии — 1,621 [19. С. 14].

Снижение рождаемости на протяжении ряда лет происходит за счет как из­менения брачно-возрастной структуры населения, так и широкого распростране­ния внутрисемейного контроля рождаемости, т.е. намеренного ограничения рождений [2. С. 59]. Специалисты считают, что социально-биологический потен­циал рождаемости в Республике Башкортостан реализуется лишь на треть от био­логически возможного уровня, и при сложившихся демографических тенденциях в ближайшей перспективе возможно еще большее сокращение рождаемости [20. С. 188—190]. Соответственно, увеличивается численность людей старше тру­доспособного возраста (в 2015 году — 902 891, или 22,2%, в 2017 — 2 294 078, или 23,4%), т.е. население региона стареет.

Характеризуя демографическую ситуацию, сложившуюся в России в целом и в Республике Башкортостан за последние десятилетия, исследователи отмечают, что особенностью ситуации стали два параллельных процесса: низкая рождаемость и высокая смертность, которые, по сути, ведут к резкому и катастрофическому сокращению населения и негативно отражаются на состоянии трудового потен­циала страны [7. С. 6—7]. Самой распространенной и очевидной причиной сокращения людских ресурсов является смертность: в статистике ее причин выделяются внешние, которые связаны не с заболеваниями или старостью, а с внешними воздействиями умышленного (убийства, самоубийства) и неумыш­ленного (несчастные случаи) характера [21]. В Республике Башкортостан намети­лась тенденция снижения общей смертности населения с 54 024 человек в 2015 году до 50 440 — в 2018. Общий коэффициент смертности в расчете на 1000 жителей равен 12,4 (для сравнения: рождаемости — 11,6). Сохраняется более высокий уро­вень смертности среди сельского населения: коэффициент смертности в 2018 году составил 14,6, в городах — 11,1.

Если рассматривать смертность населения региона только от внешних при­чин, то она также снижается и составила в 2016 году 10,1% от числа умерших, а в 2018 — 8,9%. Среди этих причин преобладают самоубийства: на них в среднем приходится 20% смертей от внешних причин, а на убийства — 4,5% (табл. 1). Несмотря на проявившуюся с 2012 года тенденцию сокращения числа суицидов, которые А. Камю называл «исходом абсурда» [15. С.26], их уровень остается выше средних показателей по стране. Так, например, в 2017 году в республике на 100 тысяч человек приходилось 22 смерти в результате суицида, а по России — 14 [18. С. 29]. Статистика фиксирует и сокращение числа убийств, но это примерно в три раза меньше тех, кто погиб не сразу в результате преступления, а через некоторое время. И, конечно, не все внешние причины являются по характеру криминальными. Например, в 2017 году в республике по различным причинам было травмировано 448297 человек, из которых 1169 получили тяжкий вред здо­ровью в результате криминальной агрессии или доведения до самоубийства. Проявления криминальной девиации в демографическом развитии регионального социума имеют не только прямые негативные последствия в виде преждевремен­ной насильственной смерти или травмирования людей, но и в целом усложняют криминогенную обстановку (табл. 1) [5; 11—14; 23].

Криминальная девиация в целом сдерживает социально-экономическое раз­витие, проявляясь в больших материальных, в том числе финансовых, потерях, в исключении из активной социальной жизни и производительного труда значи­тельного числа людей, ставших алкоголиками и наркоманами, заболевших психи­ческими заболеваниями, осужденных к лишению свободы за преступления и т.п. Все это, пусть косвенно, влияет на показатели рождаемости, продолжительности жизни и смертности, на качество жизни, состояние общественного сознания, в це­лом на атмосферу в обществе. Вместе с тем, в силу выраженной латентности влияния криминальной девиации на смерть людей, учитывать эти данные необходимо. Так, рост смертности наблюдался в 52 субъектах федерации, в том числе в 13 субъ­ектах Приволжского федерального округа, за исключением Республики Мордовия. Но увеличение числа умерших в основном происходило за счет уходящих из жизни старших возрастных групп, смертность же лиц трудоспособного возраста не воз­росла, а, напротив, несколько снизилась [6. С. 25]. Мужчин в этом возрасте уми­рает заметно больше: в 2015 году — 11 920 мужчин и 3087 женщин, в 2017 — соответственно 10 010 и 2577 [6. С. 87]. В трудоспособном возрасте по мере увеличения числа лет растет и смертность: наибольшее число умерших приходится на период 55—59 лет. Однако, несмотря на снижающуюся динамику смертности в трудоспособном возрасте, регион заметно отстает от общероссийских показателей.

Таблица 1. Людские потери от проявлений криминальной девиации в Республике Башкортостан (2015—2018, ед.)

Людские потери	Годы
	2015	2016	2017	2018
Всего умерших от всех причин	54 024	52 330	50 387	50 440
Количество умерших от внешних причин	5 905	5 286	4 651	4 485
в том числе   в результате несчастных случаев	4 323	3 871	3 550	3 485
в том числе от отравления алкоголем	288	146	151	211
Число лиц, совершивших самоубийство	1 260	1 150	877	827
Количество людей, погибших в результате преступлений	992	803	783	—
в том числе убито	322	265	224	173
Количество лиц, которым был причинен тяжкий вред здоровью	1 331	1 295	1 169	—
Выявлено лиц, совершивших преступления	27 014	29 482	27 913	26 309

Подобная демографическая ситуация характерна для многих развитых стран с устойчивой тенденцией старения населения, последствия которой преодолева­ются целым комплексом мер экономического (развитие производительных сил и рост производительности труда), социального (улучшение качества жизни и продление активного долголетия), политического (миграционная политика), экологического (здоровая среда, охрана труда) и духовного (ценности здорового образа жизни) характера. В нашей стране и в Республике Башкортостан подоб­ные меры также применяются. Так, Указ Президента России «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» направлен на достижение устойчивого естественного прироста насе­ления и значительное повышение ожидаемой продолжительности жизни [25]. Задачи демографической политики на региональном уровне были конкретизиро­ваны в Концепции демографической политики Республики Башкортостан на период до 2025 года и в Указе Главы региона «О стратегических направлениях социально-экономического развития Республики Башкортостан до 2024 года», где поставлена задача добиться ежегодного роста численности населения на 10 тысяч человек, доведя ее до 4,1 млн (на 1 января 2019 года она составила 4 063 293 человек [24]). Кроме того, на эффективное решение задач демографической политики направ­лены и реализуемые в настоящее время национальные проекты.

Вместе с тем в силу специфики социально-экономического развития страны и регионов кардинально повлиять на демографическую ситуацию не удается, хотя наблюдаются позитивные подвижки, например, рост ожидаемой продолжитель­ности жизни, увеличение числа граждан, ведущих здоровый образ жизни и т.п. Так, в регионе в 2017 году ожидаемая продолжительность жизни составила 71,73 лет (в среднем по России — 72,7 лет): по значению этого показателя рес­публика находится на 45 месте среди субъектов федерации и на 11 месте в При­волжском федеральном округе.

Существенным фактором, определяющим демографическую ситуацию в Рес­публике Башкортостан, являются миграционные процессы — международные, межрегиональные и внутрирегиональные, которые характеризуются нестабиль­ностью. Например, с 2013 по 2018 годы имела место тенденция миграционной убыли населения (в 2015 году составила 5927 человек, в 2016 году — 7390, в 2017 — 2607, в 2018 — 8858) [6. С. 129]. В 2018 году отрицательное сальдо межрегиональ­ной и международной миграции составило, соответственно, 7827 и 1031 человек, и, естественно, миграционная убыль в основном приходится на людей трудоспо­собного возраста: в 2015 году — 5942 человека, в 2016 и 2017 — соответственно 6625 и 1100 [6. С. 150]. Наиболее характерна миграционная убыль для сельской местности: из 8858 человек, покинувших регион в 2018 году, на село пришлось 7018 (79,2%), на город — 1840 (20,8%). На село приходится и основной объем маятниковой миграции. В целом ежегодно из республики на заработки уезжают 150 тысяч человек [17. С. 22]. В основном миграционная убыль населения региона обеспечивается межрегиональной, в пределах России, миграцией.

Миграционные процессы отражаются не только на демографической ситуа­ции в регионе, но и на криминогенной обстановке (табл. 2) [6; 19; 23]. Мигранты становятся субъектами преступлений и в качестве жертв, и в качестве правона­рушителей, и в качестве благоприятной среды для совершения преступных деяний, связанных с миграцией. Например, в 2016 году в республике правоохранитель­ными органами было выявлено 28 фактов незаконной миграции и 431 случай фиктивной постановки на учет иностранных граждан. В 2018 году за нарушения правил въезда на территорию Российской Федерации или режима пребывания в стране решением суда за ее пределы было выдворено 1032 мигранта, что на 2,2% больше, чем в 2017 году [14]. Влияние криминальной девиации на демографиче­ские процессы в Республике Башкортостан не носит выраженного или критиче­ского характера, но все же имеет место.

Таблица 2. Влияние миграции на криминогенную обстановку в Республике Башкортостан (ед. и % прироста и убыли)

Криминальные проявления	Годы
	2015	2016	2017	2018
Совершено преступлений иностранными гражданами и лицами без гражданства	288 (–18,6%)	355 (+23,3%)	422 (+18,9%)	280 (–33,8%)
Совершено преступлений в отношении иностранных граждан и лиц без гражданства	182 (+11,0%)	147 (–19,2%)	188 (+27,9%)	170 (–9,8%)

В свою очередь, демографический фактор также оказывает влияние на кри­минальную девиацию: это половозрастная и поселенческая структуры преступно­сти (в городах и сельской местности, женская преступность, преступность несо­вершеннолетних и мигрантов, безработных и др.). Каждый вид преступности характеризуется особыми причинами, составом, последствиями и тенденциями. Например, в 2017 году в Республике Башкортостан преступления, совершенные в городах и поселках городского типа, составили 69,3% зарегистрированных преступных деяний. В этом же году из числа выявленных лиц, совершивших преступления (27913), женщины составили 12,9%, а несовершеннолетние — 3,9% [13].

При разработке стратегий, программ, планов и прочих документов, опреде­ляющих направления совершенствования демографической политики, правоохра­нительных практик и социально-экономического развития важно учитывать взаи­мовлияние криминогенных и демографических факторов. Следует согласиться с Я.И. Гилинским, подчеркнувшим, что «одни и те же социальные, экономические, политические, психологические и прочие факторы воздействуют на любое пове­дение людей. Поэтому являются ли „криминогенные“ факторы криминогенными? Да. Но в равной степени алкогенными, наркогенными, суицидогенными, „порож­дающими“ творческую активность и обыденную, повседневную жизнедеятель­­ность» [4. С. 9].

Человечество на протяжении всей своей истории стремится противодейст­вовать деструктивным проявлениям социальных отклонений, но результаты этого противодействия различны и часто далеки от ожидаемых: государство и общество совершенствовали законодательство, практику правового и нравственного конт­роля, расширяли состав и реформировали работу правовых институтов и органи­заций, улучшали имеющиеся и разрабатывали новые средства, технологии и мето­ды противодействия. Очевидно, что преодолеть девиацию вообще невозможно. В юридической и социологической литературе все больше авторов разделяют тезис Э. Дюркгейма и П. Сорокина, что девиация, в том числе преступность, не противопоставлена обществу, а сопровождает его — это часть реального пове­дения, своего рода социально-правовая конструкция [9. С. 463—464; 22. С. 63—65]. Следовательно, речь может идти преимущественно о минимизации проявлений криминальной девиации и доведения ее до социально терпимого уровня, чего невозможно добиться наказанием, запретом или общественным осуждением — только формированием в общественном сознании устойчивого и активного неприятия девиаций, а также вытеснением деструктивных видов девиации и заме­щением их социально полезными видами, включая социальное творчество.

При определении стратегии и тактики противодействия проявлениям крими­нальной девиации необходимо учитывать ее природу и определять ее социально терпимый уровень. Не менее важно и совершенствование мер и технологий, используемых различными субъектами, прежде всего правоохранительными орга­нами, в работе по снижению уровня и сокращению форм криминальной девиации. В ходе нашего исследования экспертам (выборка — 50 человек; преподаватели и слушатели Академии управления МВД России в Москве и руководители служб и отделов МВД по Республике Башкортостан в Уфе) было предложено проран­жировать в зависимости от силы влияния возможные меры воздействия на кри­минальную девиацию (табл. 3). Эксперты отдали предпочтение, прежде всего, превенции криминальной девиации (предотвращение и профилактика), резуль­тативность которой они оценивают как «среднюю», раскрытию преступлений, поскольку это один из главных критериев оценки их работы, а также мерам, направленным на усиление ответственности за правонарушения. Меры, приме­нение которых связано со взаимодействием с социальной средой, оцениваются скромнее. Каждый третий эксперт (31,3%) указал на необходимость разработки и апробации таких мер влияния на социальные отклонения, которые учитывали бы исторические, этнические, конфессиональные и в целом культурные особенности региона.

Таблица 3. Оценка экспертами влияния мер, направленных на снижение уровня и сокращение форм проявления криминальной девиации

Мера влияния	%	Ранг по сумме показателей «влияние очень существенное, сильное» и «влияние заметное»
Усиление работы по предотвращению криминальной и других форм девиаций	84,7	1
Повышение эффективности профилактики отклонений	75,4	2
Усиление работы по раскрытию преступлений	73,8	3
Ужесточение санкций за нарушение правовых норм	68,1	4
Криминализация правовых норм	65,2	5
Научно обоснованное прогнозирование тенденций криминаль­ной и других форм социальных отклонений, мониторинг их проявлений и эффективности мер противодействия	50,3	6
Широкое привлечение общественности	44,6	7
Декриминализация правовых норм	40,9	8
Создание действенного механизма социального контроля	37,5	9
Активное воздействие на массовое сознание с целью формиро­вания нетерпимого отношения к проявлениям криминальной девиации	30,4	10
Замещение девиантных форм социально полезными	26,8	11

Отмечая низкий уровень взаимодействия правоохранительных органов с об­щественными организациями в деле противодействия проявлениям криминаль­ной девиации, эксперты (57,1%) в ряде институтов, которые, на их взгляд, имеют наибольшие возможности влиять на уровень и формы криминальной девиации, наряду с правоохранительными органами (78,4%) поставили семью (75,3%), обра­зовательные организации (68,4%), трудовые коллективы (63,8%), органы власти и управления (58,2%), общественные формирования правоохранительной направ­ленности (50%), средства массовой информации (48,4%), социальную рекламу (40%) и органы здравоохранения (37,5%). Потенциал влияния политических пар­тий, профессиональных союзов, общественных организаций не правоохранитель­ного профиля эксперты оценили значительно ниже (20,7—14,4%). Оценки экспер­тов говорят о том, что серьезным потенциалом минимизации проявлений крими­нальной девиации обладают те социальные институты, которые во взаимодействии с органами социального обеспечения и защиты могут позитивно влиять и на демо­графическую ситуацию. Благоприятная социальная среда в одинаковой мере необходима и для улучшения демографической ситуации, и для снижения проявлений криминальной девиации и ее влияния на демографическую ситуацию.

About the authors

S. V. Egoryshev

Eastern Economic and Law Humanitarian Academy Institute of Social and Economic Research of the Ufa Federal Research Center of the RAS

Author for correspondence.
Email: nauka@vegu.ru

доктор социологических наук, проректор по научной работе Восточной экономико-юридической гуманитарной академии; главный научный сотрудник Института социально-экономических исследований Уфимского федерального исследовательского центра Российской академии наук

Mendeleeva St., 215/4, Ufa, 450071, Russia

References

Supplementary files