Влияние криминальной девиации на демографические процессы в Республике Башкортостан

Полный текст

Проблематика социальных отклонений (девиация) в силу своей чрезвычайной актуальности является одной из наиболее активно исследуемых в социологии. При этом специалисты больше внимания уделяют негативным, деструктивным проявлениям социальных отклонений, нежели их позитивным формам (творче­ству). Причина, по-видимому, в том, что деструктивные формы отклонений оце­ниваются как наиболее опасные по направленности и последствиям и потому нежелательные для человеческого общества на всех уровнях его организации. В то же время позитивная девиация (общественные инициативы, новаторство, социальные движения и т.п.), напротив, направлена на обеспечение поступатель­ного развития.

Выраженный интерес к проблеме социальных отклонений проявился в фор­мировании различных подходов к их изучению. В отношении деструктивных форм социальных отклонений применяются понятия «делинквентность» и «делин­квентное поведение» (алкоголизм, самоубийства, наркомания, токсикомания, про­ституция и т.п.) и «криминальное поведение» (преступность) [8. С. 447—448]. В последнее время перечень делинквентных форм поведения расширяется за счет кибер- и гэнг-стокерства, гемблинга, фрикинга и др. [16. С. 14].

В социологической литературе присутствует целый ряд дефиниций понятия «девиантное поведение», но во всех в качестве критерия оценки индивидуального и группового поведения выступает социальная норма, хотя П.А. Сорокин указы­вал на некоторую условность типологизации актов поведения в силу подвижности и противоречивости социальных норм, служащих мерилом их оценки [22. С. 56]. На фоне многообразия имеющихся определений наиболее конкретным и понятным выглядит определение, предложенное одним из основателей отечественной деви­антологии Я.И. Гилинским. Девиацию он определяет как «социальное явление, выражающееся в относительно массовых, статистически устойчивых формах (видах) человеческой деятельности, не соответствующих официально установ­ленным или же фактически сложившимся в данном обществе (культуре, группе) нормам и ожиданиям» [3. С. 28]. Социальные отклонения, в том числе и прежде всего криминального характера, отличаются массовостью, повторяемостью, устойчивостью, взаимообусловленностью и взаимосвязью их видов и форм [5. С. 25]. Конечно, не все они являются криминальными, но если становятся причиной и предметом преступления, то их можно считать преступными.

Таким образом, признаком отнесения форм деструктивной девиации к кри­минальным является их причинно-следственная связь с преступностью. Эта взаи­мосвязь на примере влияния алкоголя на преступность была отмечена предста­вителем сформировавшейся в конце XIX — начале XX века в уголовном праве социологической школы Г. Ашаффенбургом: «Разрушительное влияние алкоголя принадлежит к разряду тех причин преступления, которые изучены наиболее основательно и полно. Однако действие алкоголя как фактора преступления во всем его объеме может быть оценено только в том случае, когда последнее является непосредственным результатом его» [1. С. 62]. Это положение относится и к употреблению и распространению наркотиков, и к коррупции, и к другим проявлениям криминальной девиации. В качестве примера отметим, что в Респуб­лике Башкортостан, несмотря на снижение в последние годы (за 2015—2018 годы на 19%), уровень регистрируемой преступности остается сравнительно высоким. В расчете на 100 тысяч населения в 2018 году он составил 1413,3 (по России — 1337,8, по Приволжскому федеральному округу — 1287,8). В состоянии алкоголь­ного и наркотического опьянения совершено 46,3% раскрытых преступлений (в Приволжском федеральном округе — 38,1%, в России — 32,4%). Демон­стрирует тенденцию роста рецидивная преступность, увеличивается количество преступлений коррупционной направленности и фактов взятничества, не удается добиться существенного снижения преступлений, связанных с незаконным оборо­том наркотических и психотропных средств [11—14; 23].

Официальная статистика, заметно отличаясь в меньшую сторону от данных, которыми оперирует публицистика и Интернет, отражает только зарегистрирован­ные преступления и заявления о преступлениях, по которым принято решение о возбуждении уголовного дела, — вне поля зрения статистики остаются незаяв­ленные, латентные и ряд других видов преступлений. Так, например, в 2015 году в регионе правоохранительными органами было принято 514 721 заявление о со­вершенных преступлениях (в 2016 году — 429 630, в 2017 — 432 601, в 2018 — 407 525), а доля заявлений, по которым были возбуждены уголовные дела, со­ставила в 2015 году — 13,3%, в 2016 — 15,4%, в 2017 — 14%, в 2018 — 13,7% [11—14; 23]. Эти цифры характеризуют не только относительный характер официальной статистики, на что иронично указывал М. Твен и что серьезно отмечал итальянский криминолог и специалист по социологии уголовного права Э. Фэрри [27. С. 202], но и свидетельствуют о снижении эффективности право­охранительных органов в противодействии криминальной девиации.

В качестве примера можно указать на то, что из принятых правоохранителями республики в 2015 году решений об отказе в возбуждении уголовного дела 12,1% были отменены (в 2016 году — 13,1%, в 2017 — 10,9%, в 2018 — 11%). На 2,6% за этот четырехлетний период сократилось число выявленных лиц, совершивших преступления, и на 11% меньше стало установленных потерпевших. Крайне низка результативность и превентивных мер: с 2012 по 2017 годы правоохрани­тельными органами региона было выявлено на стадии приготовления или поку­шения не более 5% зарегистрированных преступлений [10. С. 53].

Признаком преступления, отличающим его от другого действия, Э. Дюркгейм называл то, что «преступление оскорбляет чувства, обнаруживаемые у всех нор­мальных индивидов», это «поступок, задевающий сильные и определенные состо­яния коллективного сознания» [9. С. 382]. Действительно, криминальное насилие, помимо вреда обществу в виде людских и материальных потерь, закономерно вызывает в общественном сознании сильную тревогу и осуждение, не говоря уже о той физической и душевной боли, которую испытывают потерпевшие и их близ­кие. В ходе социологического опроса, проведенного в Республике Башкортостан под руководством автора статьи на тему «Состояние и динамика криминальной девиации в Республике Башкортостан и ее минимизации на региональном уровне» в ноябре—декабре 2018 года (объем выборки — 1000 человек), было установлено, что 26,7% респондентов постоянно и часто испытывают чувство тревоги за себя и близких под влиянием криминальной угрозы, 45,7% — испытывают это чувство редко, 19,2% — никогда. 52,6% респондентов указали на острый характер про­блемы наркотизации, 34,8% — преступности в общественных местах, 30,3% — преступности в быту. На наш взгляд, признак «оскорбление чувств и чувство тревоги, вызванное ею» можно применять ко всем видам криминальной девиации, если они имеют выраженный характер. Эта выраженность определяется социоло­гическими методами, которые позволяют зафиксировать социально терпимый или нетерпимый уровень преступности. Также к признакам криминальной девиации следует добавить выделенный Э. Фроммом «синдром распада, который побуждает человека разрушать ради ненависти» [26. С. 20], т.е. эта девиация носит ярко выраженный деструктивный, разрушительный характер.

Исходя из этих особенностей криминальную девиацию, не претендуя на за­вершенность дефиниции, мы определяем как разновидность социальной девиации деликвентного характера, выражающуюся в преступности и иных отклонениях (наркотизм, алкоголизм, мздоимство и т.п.), которые являются непосредственными причинами преступлений и диктуют их характер и деструктивность. Криминаль­ная девиация оказывает тормозящее и нередко разрушительное воздействие на социальное развитие общества на всех уровнях его организации, в том числе отражаясь на демографическом состоянии страны и ее регионов. Поэтому при определении направлений совершенствования демографической политики следует выделять систему мер по минимизации проявлений криминальной девиации с целью доведения ее до социального терпимого уровня. Так, например, заявляя о развитии экономического потенциала, о росте экономического и социального благополучия, нельзя сбрасывать со счетов то, что за 2017 год материальный ущерб только по оконченным уголовным делам в республике составил около миллиарда рублей.

Рассмотрим тенденции, которыми характеризуется демографическая ситуация в Республике Башкортостан, и проанализируем, насколько на них влияют проявле­ния криминальной девиации. С 2011 года статистика фиксирует ежегодное (за ис­ключением 2013 года) сокращение численности постоянного населения Башкорто­стана, причем уменьшается не только общая численность жителей, но и количе­ство людей трудоспособного возраста. Так, если в 2015 году в регионе проживало 4 071 987 человек, то в 2017 году — 4 063 293, на начало 2019 — 4 063 293. Из них лица трудоспособного возраста в 2015 году составляли 58,4%, в 2017 году — 56,4%, на 1 января 2019 года — 55,6% [19. С. 20]. При этом в силу экономических и социально-культурных поселенческих различий более высокий удельный вес населения трудоспособного возраста сохраняется в городах (56,5% в 2018 году), нежели в сельской местности (52,4%) [6. С. 6—7].

Тенденция уменьшения численности населения, включая находящихся в тру­доспособном возрасте, наблюдается в последние годы во всех субъектах Приволж­ского федерального округа и в России в целом. Прирост имеет место только в пяти субъектах Российской Федерации (Ленинградская область, Санкт-Петербург и Се­вастополь, Республика Ингушетия и Чеченская Республика). Естественно, данная тенденция ведет к повышению демографической нагрузки, коэффициент которой в республике в 2015 году был равен 714, в 2017 году — 773, в 2018 — 797, а в на­чале 2019 — 820 [19. С. 8].

Тенденция снижения доли трудоспособного населения в регионе, как и в стране в целом, может усилиться за счет сокращения показателей естественного при­роста и в связи с миграционной убылью. По данным статистики, в регионе в 2015 году родилось 59 028 детей, в 2017 году — 49 315, а в 2018 — 47 010. За период с 2011 по 2018 годы только в 2012 и 2014 годах фиксировался рост рождаемости, соответственно, на 105,8% и 101,6% к предыдущим годам [6. С. 50]. Наиболее заметно сокращение рождаемости в городах, где продолжает снижаться численность женщин репродуктивного возраста. Если для простого воспроизвод­ства населения суммарной коэффициент рождаемости равен 2,15 в расчете на одну женщину этого возраста, то в республике в 2017 году он составлял 1,695, а по Рос­сии — 1,621 [19. С. 14].

Снижение рождаемости на протяжении ряда лет происходит за счет как из­менения брачно-возрастной структуры населения, так и широкого распростране­ния внутрисемейного контроля рождаемости, т.е. намеренного ограничения рождений [2. С. 59]. Специалисты считают, что социально-биологический потен­циал рождаемости в Республике Башкортостан реализуется лишь на треть от био­логически возможного уровня, и при сложившихся демографических тенденциях в ближайшей перспективе возможно еще большее сокращение рождаемости [20. С. 188—190]. Соответственно, увеличивается численность людей старше тру­доспособного возраста (в 2015 году — 902 891, или 22,2%, в 2017 — 2 294 078, или 23,4%), т.е. население региона стареет.

Характеризуя демографическую ситуацию, сложившуюся в России в целом и в Республике Башкортостан за последние десятилетия, исследователи отмечают, что особенностью ситуации стали два параллельных процесса: низкая рождаемость и высокая смертность, которые, по сути, ведут к резкому и катастрофическому сокращению населения и негативно отражаются на состоянии трудового потен­циала страны [7. С. 6—7]. Самой распространенной и очевидной причиной сокращения людских ресурсов является смертность: в статистике ее причин выделяются внешние, которые связаны не с заболеваниями или старостью, а с внешними воздействиями умышленного (убийства, самоубийства) и неумыш­ленного (несчастные случаи) характера [21]. В Республике Башкортостан намети­лась тенденция снижения общей смертности населения с 54 024 человек в 2015 году до 50 440 — в 2018. Общий коэффициент смертности в расчете на 1000 жителей равен 12,4 (для сравнения: рождаемости — 11,6). Сохраняется более высокий уро­вень смертности среди сельского населения: коэффициент смертности в 2018 году составил 14,6, в городах — 11,1.

Если рассматривать смертность населения региона только от внешних при­чин, то она также снижается и составила в 2016 году 10,1% от числа умерших, а в 2018 — 8,9%. Среди этих причин преобладают самоубийства: на них в среднем приходится 20% смертей от внешних причин, а на убийства — 4,5% (табл. 1). Несмотря на проявившуюся с 2012 года тенденцию сокращения числа суицидов, которые А. Камю называл «исходом абсурда» [15. С.26], их уровень остается выше средних показателей по стране. Так, например, в 2017 году в республике на 100 тысяч человек приходилось 22 смерти в результате суицида, а по России — 14 [18. С. 29]. Статистика фиксирует и сокращение числа убийств, но это примерно в три раза меньше тех, кто погиб не сразу в результате преступления, а через некоторое время. И, конечно, не все внешние причины являются по характеру криминальными. Например, в 2017 году в республике по различным причинам было травмировано 448297 человек, из которых 1169 получили тяжкий вред здо­ровью в результате криминальной агрессии или доведения до самоубийства. Проявления криминальной девиации в демографическом развитии регионального социума имеют не только прямые негативные последствия в виде преждевремен­ной насильственной смерти или травмирования людей, но и в целом усложняют криминогенную обстановку (табл. 1) [5; 11—14; 23].

Криминальная девиация в целом сдерживает социально-экономическое раз­витие, проявляясь в больших материальных, в том числе финансовых, потерях, в исключении из активной социальной жизни и производительного труда значи­тельного числа людей, ставших алкоголиками и наркоманами, заболевших психи­ческими заболеваниями, осужденных к лишению свободы за преступления и т.п. Все это, пусть косвенно, влияет на показатели рождаемости, продолжительности жизни и смертности, на качество жизни, состояние общественного сознания, в це­лом на атмосферу в обществе. Вместе с тем, в силу выраженной латентности влияния криминальной девиации на смерть людей, учитывать эти данные необходимо. Так, рост смертности наблюдался в 52 субъектах федерации, в том числе в 13 субъ­ектах Приволжского федерального округа, за исключением Республики Мордовия. Но увеличение числа умерших в основном происходило за счет уходящих из жизни старших возрастных групп, смертность же лиц трудоспособного возраста не воз­росла, а, напротив, несколько снизилась [6. С. 25]. Мужчин в этом возрасте уми­рает заметно больше: в 2015 году — 11 920 мужчин и 3087 женщин, в 2017 — соответственно 10 010 и 2577 [6. С. 87]. В трудоспособном возрасте по мере увеличения числа лет растет и смертность: наибольшее число умерших приходится на период 55—59 лет. Однако, несмотря на снижающуюся динамику смертности в трудоспособном возрасте, регион заметно отстает от общероссийских показателей.

Таблица 1. Людские потери от проявлений криминальной девиации в Республике Башкортостан (2015—2018, ед.)

Людские потери	Годы
	2015	2016	2017	2018
Всего умерших от всех причин	54 024	52 330	50 387	50 440
Количество умерших от внешних причин	5 905	5 286	4 651	4 485
в том числе   в результате несчастных случаев	4 323	3 871	3 550	3 485
в том числе от отравления алкоголем	288	146	151	211
Число лиц, совершивших самоубийство	1 260	1 150	877	827
Количество людей, погибших в результате преступлений	992	803	783	—
в том числе убито	322	265	224	173
Количество лиц, которым был причинен тяжкий вред здоровью	1 331	1 295	1 169	—
Выявлено лиц, совершивших преступления	27 014	29 482	27 913	26 309

Подобная демографическая ситуация характерна для многих развитых стран с устойчивой тенденцией старения населения, последствия которой преодолева­ются целым комплексом мер экономического (развитие производительных сил и рост производительности труда), социального (улучшение качества жизни и продление активного долголетия), политического (миграционная политика), экологического (здоровая среда, охрана труда) и духовного (ценности здорового образа жизни) характера. В нашей стране и в Республике Башкортостан подоб­ные меры также применяются. Так, Указ Президента России «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» направлен на достижение устойчивого естественного прироста насе­ления и значительное повышение ожидаемой продолжительности жизни [25]. Задачи демографической политики на региональном уровне были конкретизиро­ваны в Концепции демографической политики Республики Башкортостан на период до 2025 года и в Указе Главы региона «О стратегических направлениях социально-экономического развития Республики Башкортостан до 2024 года», где поставлена задача добиться ежегодного роста численности населения на 10 тысяч человек, доведя ее до 4,1 млн (на 1 января 2019 года она составила 4 063 293 человек [24]). Кроме того, на эффективное решение задач демографической политики направ­лены и реализуемые в настоящее время национальные проекты.

Вместе с тем в силу специфики социально-экономического развития страны и регионов кардинально повлиять на демографическую ситуацию не удается, хотя наблюдаются позитивные подвижки, например, рост ожидаемой продолжитель­ности жизни, увеличение числа граждан, ведущих здоровый образ жизни и т.п. Так, в регионе в 2017 году ожидаемая продолжительность жизни составила 71,73 лет (в среднем по России — 72,7 лет): по значению этого показателя рес­публика находится на 45 месте среди субъектов федерации и на 11 месте в При­волжском федеральном округе.

Существенным фактором, определяющим демографическую ситуацию в Рес­публике Башкортостан, являются миграционные процессы — международные, межрегиональные и внутрирегиональные, которые характеризуются нестабиль­ностью. Например, с 2013 по 2018 годы имела место тенденция миграционной убыли населения (в 2015 году составила 5927 человек, в 2016 году — 7390, в 2017 — 2607, в 2018 — 8858) [6. С. 129]. В 2018 году отрицательное сальдо межрегиональ­ной и международной миграции составило, соответственно, 7827 и 1031 человек, и, естественно, миграционная убыль в основном приходится на людей трудоспо­собного возраста: в 2015 году — 5942 человека, в 2016 и 2017 — соответственно 6625 и 1100 [6. С. 150]. Наиболее характерна миграционная убыль для сельской местности: из 8858 человек, покинувших регион в 2018 году, на село пришлось 7018 (79,2%), на город — 1840 (20,8%). На село приходится и основной объем маятниковой миграции. В целом ежегодно из республики на заработки уезжают 150 тысяч человек [17. С. 22]. В основном миграционная убыль населения региона обеспечивается межрегиональной, в пределах России, миграцией.

Миграционные процессы отражаются не только на демографической ситуа­ции в регионе, но и на криминогенной обстановке (табл. 2) [6; 19; 23]. Мигранты становятся субъектами преступлений и в качестве жертв, и в качестве правона­рушителей, и в качестве благоприятной среды для совершения преступных деяний, связанных с миграцией. Например, в 2016 году в республике правоохранитель­ными органами было выявлено 28 фактов незаконной миграции и 431 случай фиктивной постановки на учет иностранных граждан. В 2018 году за нарушения правил въезда на территорию Российской Федерации или режима пребывания в стране решением суда за ее пределы было выдворено 1032 мигранта, что на 2,2% больше, чем в 2017 году [14]. Влияние криминальной девиации на демографиче­ские процессы в Республике Башкортостан не носит выраженного или критиче­ского характера, но все же имеет место.

Таблица 2. Влияние миграции на криминогенную обстановку в Республике Башкортостан (ед. и % прироста и убыли)

Криминальные проявления	Годы
	2015	2016	2017	2018
Совершено преступлений иностранными гражданами и лицами без гражданства	288 (–18,6%)	355 (+23,3%)	422 (+18,9%)	280 (–33,8%)
Совершено преступлений в отношении иностранных граждан и лиц без гражданства	182 (+11,0%)	147 (–19,2%)	188 (+27,9%)	170 (–9,8%)

В свою очередь, демографический фактор также оказывает влияние на кри­минальную девиацию: это половозрастная и поселенческая структуры преступно­сти (в городах и сельской местности, женская преступность, преступность несо­вершеннолетних и мигрантов, безработных и др.). Каждый вид преступности характеризуется особыми причинами, составом, последствиями и тенденциями. Например, в 2017 году в Республике Башкортостан преступления, совершенные в городах и поселках городского типа, составили 69,3% зарегистрированных преступных деяний. В этом же году из числа выявленных лиц, совершивших преступления (27913), женщины составили 12,9%, а несовершеннолетние — 3,9% [13].

При разработке стратегий, программ, планов и прочих документов, опреде­ляющих направления совершенствования демографической политики, правоохра­нительных практик и социально-экономического развития важно учитывать взаи­мовлияние криминогенных и демографических факторов. Следует согласиться с Я.И. Гилинским, подчеркнувшим, что «одни и те же социальные, экономические, политические, психологические и прочие факторы воздействуют на любое пове­дение людей. Поэтому являются ли „криминогенные“ факторы криминогенными? Да. Но в равной степени алкогенными, наркогенными, суицидогенными, „порож­дающими“ творческую активность и обыденную, повседневную жизнедеятель­­ность» [4. С. 9].

Человечество на протяжении всей своей истории стремится противодейст­вовать деструктивным проявлениям социальных отклонений, но результаты этого противодействия различны и часто далеки от ожидаемых: государство и общество совершенствовали законодательство, практику правового и нравственного конт­роля, расширяли состав и реформировали работу правовых институтов и органи­заций, улучшали имеющиеся и разрабатывали новые средства, технологии и мето­ды противодействия. Очевидно, что преодолеть девиацию вообще невозможно. В юридической и социологической литературе все больше авторов разделяют тезис Э. Дюркгейма и П. Сорокина, что девиация, в том числе преступность, не противопоставлена обществу, а сопровождает его — это часть реального пове­дения, своего рода социально-правовая конструкция [9. С. 463—464; 22. С. 63—65]. Следовательно, речь может идти преимущественно о минимизации проявлений криминальной девиации и доведения ее до социально терпимого уровня, чего невозможно добиться наказанием, запретом или общественным осуждением — только формированием в общественном сознании устойчивого и активного неприятия девиаций, а также вытеснением деструктивных видов девиации и заме­щением их социально полезными видами, включая социальное творчество.

При определении стратегии и тактики противодействия проявлениям крими­нальной девиации необходимо учитывать ее природу и определять ее социально терпимый уровень. Не менее важно и совершенствование мер и технологий, используемых различными субъектами, прежде всего правоохранительными орга­нами, в работе по снижению уровня и сокращению форм криминальной девиации. В ходе нашего исследования экспертам (выборка — 50 человек; преподаватели и слушатели Академии управления МВД России в Москве и руководители служб и отделов МВД по Республике Башкортостан в Уфе) было предложено проран­жировать в зависимости от силы влияния возможные меры воздействия на кри­минальную девиацию (табл. 3). Эксперты отдали предпочтение, прежде всего, превенции криминальной девиации (предотвращение и профилактика), резуль­тативность которой они оценивают как «среднюю», раскрытию преступлений, поскольку это один из главных критериев оценки их работы, а также мерам, направленным на усиление ответственности за правонарушения. Меры, приме­нение которых связано со взаимодействием с социальной средой, оцениваются скромнее. Каждый третий эксперт (31,3%) указал на необходимость разработки и апробации таких мер влияния на социальные отклонения, которые учитывали бы исторические, этнические, конфессиональные и в целом культурные особенности региона.

Таблица 3. Оценка экспертами влияния мер, направленных на снижение уровня и сокращение форм проявления криминальной девиации

Мера влияния	%	Ранг по сумме показателей «влияние очень существенное, сильное» и «влияние заметное»
Усиление работы по предотвращению криминальной и других форм девиаций	84,7	1
Повышение эффективности профилактики отклонений	75,4	2
Усиление работы по раскрытию преступлений	73,8	3
Ужесточение санкций за нарушение правовых норм	68,1	4
Криминализация правовых норм	65,2	5
Научно обоснованное прогнозирование тенденций криминаль­ной и других форм социальных отклонений, мониторинг их проявлений и эффективности мер противодействия	50,3	6
Широкое привлечение общественности	44,6	7
Декриминализация правовых норм	40,9	8
Создание действенного механизма социального контроля	37,5	9
Активное воздействие на массовое сознание с целью формиро­вания нетерпимого отношения к проявлениям криминальной девиации	30,4	10
Замещение девиантных форм социально полезными	26,8	11

Отмечая низкий уровень взаимодействия правоохранительных органов с об­щественными организациями в деле противодействия проявлениям криминаль­ной девиации, эксперты (57,1%) в ряде институтов, которые, на их взгляд, имеют наибольшие возможности влиять на уровень и формы криминальной девиации, наряду с правоохранительными органами (78,4%) поставили семью (75,3%), обра­зовательные организации (68,4%), трудовые коллективы (63,8%), органы власти и управления (58,2%), общественные формирования правоохранительной направ­ленности (50%), средства массовой информации (48,4%), социальную рекламу (40%) и органы здравоохранения (37,5%). Потенциал влияния политических пар­тий, профессиональных союзов, общественных организаций не правоохранитель­ного профиля эксперты оценили значительно ниже (20,7—14,4%). Оценки экспер­тов говорят о том, что серьезным потенциалом минимизации проявлений крими­нальной девиации обладают те социальные институты, которые во взаимодействии с органами социального обеспечения и защиты могут позитивно влиять и на демо­графическую ситуацию. Благоприятная социальная среда в одинаковой мере необходима и для улучшения демографической ситуации, и для снижения проявлений криминальной девиации и ее влияния на демографическую ситуацию.

Об авторах

Сергей Васильевич Егорышев

Восточная экономико-юридическая гуманитарная академия Институт социально-экономических исследований Уфимского федерального исследовательского центра РАН

Автор, ответственный за переписку.
Email: nauka@vegu.ru

доктор социологических наук, проректор по научной работе Восточной экономико-юридической гуманитарной академии; главный научный сотрудник Института социально-экономических исследований Уфимского федерального исследовательского центра Российской академии наук

Ул. Менделеева, 215/4, Уфа, 450071, Россия

Список литературы