Кабардинская басня: архетипическое ядро и этноспецифическая поэтика

Полный текст

Введение Басня - краткое дидактическое повествование, созданное для передачи народной мудрости и способствующее более глубокому пониманию особенностей человеческого поведения. Это двуединый жанр, имеющий отношение как к фольклору, так и профессиональной литературе. Вопрос генезиса басни до сих пор остается дискуссионным. В обыденном сознании данный жанр ассоциируется с именем легендарного древнегреческого баснописца Эзопа. Однако целый ряд исследователей происхождение и развитие «бродячих сюжетов» связывают с древнейндийской «Панчатантрой» и его арабским аналогом «Калила и Димна», например: «Современные исследователи национальных сказок могут с удивлением обнаружить, что архифабулы древних фольклорных текстов тянутся к “Калиле и Димне”. Большое количество известных нам народных сказок (английских, немецких, испанских, итальянских, американских, русских, кабардинских, балкарских и др.) содержат в своей основе ключевые мотивы басен и притч “Калилы и Димны”» [1. С. 307]. В любом случае басня как жанр принадлежит всем этническим культурам мира в равной степени: «Что же касается до изобретения, то басня, кажется нам, принадлежит не одному народу в особенности, а всем вообще, равно как и все другие роды поэзии» [2. С. 404]. В первую очередь важно отметить как общность басенных нравственных ориентиров у каждого этноса, так и различие в подаче морали в зависимости от культурной идентичности авторов басен. Отмечается, что «древнегреческие и древнеиндийские басни разбрелись по всему свету; они явились тем богатейшим источником, из которого черпали мотивы и сюжеты многие последующие баснописцы. Но при всей общечеловечности содержания басня каждого народа приобретает своеобразный национальный колорит» [3. С. 7]. Итак, элементы басенного жанра в большей или меньшей степени прослеживаются в литературном творчестве множества народов. В кабардинской литературе с начала XIX в. на основе национального фольклора, нравоучений и притч под влиянием русской литературы начал формироваться прозаический и стихотворный басенный жанр со своей художественной структурой и особенностями. В жанре басни в кабардинской литературе задействована большая часть элементов этнической картины мира кабардинцев и их национальных обычаев и традиций, несмотря на то, что баснописцы зачастую прибегали к использованию заимствованных сюжетов. В данной статье анализируются басни кабардинского субэтноса, который является частью черкесского этноса с самоназванием «адыгэ». Несмотря на незначительные субэтнические отличия, в целом черкесы обладают общей культурой. Взаимопонимание между различными народами может быть переведено на качественно новый уровень благодаря заинтересованному изучению этнических характеристик своих «соседей по планете», т.е. формуле «возлюбленной непохожести», по выражению отечественного философа и культуролога Г.Д. Гачева. Свой взгляд на особенности этносов и их исследование мыслитель выразил в труде «Ментальности народов мира»: «Наш подход - не прагматико-идеологический, но культурно-эвристический: понять национальное, как особый талант зрения, в силу которого человек (ученый, художник) из данного народа склонен открывать одни аспекты в бытии и духе, а выходец из другой традиции - иные. Наша цель - явить взаимную дополнительность, как бы разделение исторического и культурного труда между странами и народами, описать национальный мир и ум как инструмент с особым тембром в симфоническом оркестре человечества и так продемонстрировать богатый спектр в наличном достоянии современной цивилизации Земли» [4. С. 5]. Анализ этноспецифических черт кабардинской басенной поэтики становится возможным благодаря развитию научной мысли о наличии психологических особенностей народов. Упоминалось об этом еще у Геродота: «Подобно тому, как небо в Египте иное, чем где-либо в другом месте, и как река у них отличается иными природными свойствами, чем остальные реки, так и нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов» [5. С. 108-109]. Впоследствии этой проблемой занимались многие мировые мыслители, такие как Шарль Луи де Монтескье, Георг Гегель, Иоганн Готфрид Гердер и др. Опыт изучения особенностей разных народов учтен в данной статье: важнейшей опорой для ее написания послужили исследования Г.Д. Гачева, а незаменимым источником для глубокого осмысления именно кабардинской культуры стали труды историка и этнолога Б.Х. Бгажнокова. Следует отметить, что автор статьи является этнофором, свободно владеет кабардино-черкесским языком и полностью вовлечен в черкесскую культуру. Данная подробность важна, поскольку для раскрытия глубинных особенностей духа народа необходимо исследование культуры изнутри, иначе могут возникнуть сложности, связанные с «сопротивлением материала». Отмечая актуальность подобной проблемы, тувинские ученые Ш.Ю. Кужугет, Н.Д. Сувандии и Ч.К Ламанжаа пишут: «Это проявляется в ходе культурологических дискуссий, в которых может обсуждаться та или иная нерусская культура, но носители этих культур попросту не узнают в них свою культуру, поскольку из дискурса может “выключаться” вся лексика культуры и в итоге обсуждается скорее русский образ иной культуры» [6. С. 407]. В то же время хотим подчеркнуть, что весьма важную роль в объективном исследовании играет и преодоление этноцентризма. После выполненного нами перевода басен на русский язык и анализа творчества кабардинских баснописцев мы рассмотрим этнические особенности кабардинской басенной поэтики и вместе с тем отметим общемировые черты басни, культурные универсалии, свойственные басням всех народов. Мы имеем возможность идентифицировать особенности кабардинской басни с помощью сравнительно-исторического, семиотического и этноонтологического методов анализа. Как справедливо отмечает Г.Д. Гачев, «пока народ существует изолированно, он не имеет возможности иметь национальное самосознание. Оно начинается лишь в актах сравнения с другими народами, которые предлагают собой многостороннее зеркало данному народу для многогранного познания самого себя в рефлексии» [4. С. 31]. Обсуждение Зарождение жанра басни в недрах кабардинской словесности происходит в конце XIX в. под влиянием фольклорной традиции и русской литературы. Для реализации главной задачи - просвещения и образования народа - басни были введены просветителями К.М. Атажукиным (1841-1899) и П.И. Тамбиевым (1873-1928) в содержание первых кабардинских азбук (К. Атажукин активно работает с сюжетами Эзопа, П. Тамбиев также с произведениями Л.Н. Толстого, И.И. Дмитриева, К.Д. Ушинского). Такие просветители и писатели, как Т.А. Шеретлоков, П.Д. Шекихачев, А.Г. Дымов, Х.У. Эльбердов тоже использовали одноименные сюжеты древнегреческой и русской классической басни, включая в них и элементы кабардинского фольклора. Кабардинские писатели использовали заимствованные сюжеты, однако они умело адаптировали их под свою культурную систему. М.М. Бахтин писал: «Мы ставим чужой культуре новые вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответа на наши вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины» [7. С. 335]. В связи с исторически обусловленным отсутствием у адыгского народа профессиональной художественной словесности кабардинской литературе за короткий промежуток времени пришлось пройти путь, который европейская литература проходила веками, что отсылает нас к теории ускоренного развития, разработанной Г. Гачевым. И если в начале пути опора на опыт инокультурных баснописцев прошлого была велика, то с течением времени в данном жанре проглядывается все больше и больше этноспецифических черт, что в итоге приводит к зарождению независимой, оригинальной кабардинской басни, вышедшей изпод пера таких писателей и поэтов, как Б.Г. Кагермазов, Б.А. Жанимов, А.К. Шомахов, Б.Г. Тхамоков и др. По нашим наблюдениям, каждый из кабардинских авторов при создании нравоучительных художественных текстов в первую очередь руководствовался морально-этическим кодексом черкесов «Адыгэ хабзэ», который представляет собой совокупность нравственных норм поведения, законов, предписаний относительно того, каким должен быть человек. Быть адыгом - значит соблюдать нормы «Адыгэ хабзэ»; адыгство - ключевое понятие, на котором строится концепция национального сознания и самосознания адыгов. Можно утверждать, что адыгский «народный дух» сосредоточен в идеалах адыгства и «адыгэ хабзэ», ярко отраженных в кабардинских баснях. Однако само понятие «дух народа» ввели французские просветители XVII в., и до сих пор нет единого мнения о том, что же он собой представляет. Немецкий мыслитель И.Г. Гердер (1744-1803), несколько отходя от идей географического детерминизма, считал, что «душу народа» можно узнать в первую очередь через народное творчество. В труде «Идеи к философии истории человечества» он отмечал значительную роль мира фантазий и воображения в отражении присущих народу черт и сокрытие под подковами мифа и сказки человеческой правды [8. С. 284]. Исторически лишенные возможности иметь свою письменность, адыги выразили свое художественное дарование в устном народном творчестве, где идеалы «Адыгэ хабзэ» нашли свое отражение. В кабардинских баснях присутствуют различные фольклорные формулы, зачастую моральные поучения в них представляют собой пословицы. О родстве басни и пословицы писал известный языковед А.А. Потебня [9. С. 90-97]. Также собиратель русских пословиц и поговорок И.М. Снегирёв в предисловии к «Русским народным пословицам и притчам» указывал: «Как многие притчи и басни сократились в пословицы… так равно последние развиты в баснях и притчах» [10. С. 31]. В басне Т. Шеретлокова «Два козлика» мораль выражается пословицей: «Iэуэлъауэ щыкуэдым акъыл щымащIэщ» («Там, где много шума, мало ума») [11. С. 298]. Одноименная басня К. Ушинского учит, что лучше уступить, иначе упрямство приведет к несчастью [12. С. 104]. Авторы, используя один и тот же сюжет, по-своему преподносят идею басни и пользуются разными способами передачи нравственного посыла. Басня Х. Эльбердова «Муравей и голубь», написанная по сюжету Эзопа, заканчивается пословицей: «ФIы пщIэмэ, фIы къыпокIуэж» («Добро сделаешь, добро получишь») [13. С. 76]. У Эзопа же мораль гласит, что при случае и от бессильных бывает помощь [14. С. 131]. Замена оригинальной морали на кабардинскую пословицу повлекла за собой некоторое изменение смысла. По мнению Г.Д. Гачева, «первое, очевидное, что представляет лицо народа, - это ПРИРОДА, среди которой он вырастает и совершает свою историю. Она - фактор постоянно действующий. Тело земли: лес (и какой), горы, пустыня, тундра, вечная мерзлота или джунгли, климат умеренный или с катастрофическими изломами (ураганы, землетрясения, наводнения, засуха, пожары…), животный мир, растительность - все это предопределяет и роль труда, которым здесь надо заниматься населению (охота, бортничество, кочевье, скотоводство, земледелие, мореплавание, торговля, промышленность…)…» [4. С. 28-29]. Затрагивая тему природы и роли труда в черкесском обществе, невозможно не отметить бортничество, нашедшее свое отражение во множестве басен (Б. Тхамоков «Оса и пчелы», У. Тхагапсов «Пчела и мухи» и др.). Пчелы, традиционно олицетворяющие такие качества, как трудолюбие и усердие, становятся героями басен не случайно, ведь пчеловодство издревле было одним из важнейших занятий адыгов, а мед - одним из их основных продуктов питания. Пчела (каб. бжьэ) имеет сакральный, кодификационный характер в системе адыгских мифопоэтических воззрений [15. С. 40]. По утверждению Г.Д. Гачева, «растительный или животный символизм - тоже важный аспект в различении национальных миросозерцаний» [4. С. 20]. В оригинальной басне Б. Жанимова «Жыгымрэ Лъэнтхъуриймрэ» («Дерево и вьюнок») автор обращается к растительным образам. Следует отметить, что фольклор и мифологические воззрения кабардинцев имеют тесную связь с растительным кодом: «Культ священных деревьев, рощ и лесов (Тхьэч1эгъ чъыг, Тхьэч1эгъ мэз) в различных формах был известен адыгам еще с древнейших времен. Об этом свидетельствуют античные и средневековые источники, наблюдения Шильтбергера, Иоана Лукского, Эвлия Челеби, Витсена, К. Главани и других» [16. С. 161- 162]. В адыгском мифопоэтическом сознании дерево имеет особую значимость и наделено человеческими качествами. В басне Б. Жанимова дерево выступает как один из главных героев наряду с вьюнком, второстепенные же герои - птицы. Вьюнок пытается с помощью хитрой лести объединиться с деревом, чтобы впоследствии паразитировать на нем. Птицы пытаются предотвратить это, однако дерево остается непреклонным. Басня заканчивается моралью: Мораль сей басни посмотри: Негодное в супрягу не бери, И если встретишь, то скорей беги, А если нет - окажешься ты в путах [17. С. 55]. Появление в басне птиц, желающих отговорить дерево от смертельно опасного союза, также связано с кабардинскими традициями, предписывающими человеку деятельное участие в делах ближнего в качестве его морального долга. Этнолог Б. Бгажноков отмечает: «В адыгской этике в значении “эмпатия” используется слово гущIэгъу, состоящее из двух элементов: гу - “сердце”, щIэгъу - “сочувствие”, “соучастие”. В итоге получаем ряд однородных значений: “сердечное участие”, “сердечная участливость”, “сердечная связь”, “сердечный отклик”. Все они хорошо передают не только сущность, но и различные оттенки эмпатии. При этом, в полном соответствии с идеей и общей направленностью человечности, “участливость” оценивают как моральную обязанность и важное нравственное качество личности» [18. С. 36]. Еще одна кабардинская традиция отражается в басне Б. Жанимова через использование понятия «дзей» (супряга). Традиция коллективной взаимопомощи у кабардинцев носила добровольный характер и служила формой объединения во время выполнения тяжелых работ: «Наиболее известной формой объединения служила супряга (дзей), связывавшая во время выполнения тяжелых сельскохозяйственных работ 2-4 близкородственных дворов путем соединения рабочего инвентаря и тягловой силы» [19. С. 99]. Трудовая солидарность кабардинцев могла выходить за пределы их собственных интересов: «Супряжные союзы также могли обрабатывать земли одиноким, пожилым людям, старикам, сиротам, инвалидам, вдовам» [19. С. 99]. Как отмечает историк Х. Думанов, «никто с поля не возвращался, пока не были вспаханы все участки земли, а отставшим помогали те, которые заканчивали раньше» [20. С. 34]. Примеры взаимной поддержки сохранялись в памяти народа в нартском эпосе, в сказках и сказаниях, пословицах, поговорках. Б. Бгажноков пишет: «Традиция взаимопомощи, занимающая важное место в обычном праве всех народов - ярко выраженный эмпатический социальный институт» [21. С. 88]. Басня «Дерево и вьюнок» Б. Жанимова касается вечных моральных проблем, истин, знакомых каждому народу: опасаться лести, не пренебрегать мудрыми советами, которые помогут уберечь от несчастий. Она отражает народный менталитет и культурные традиции. Мораль басни заключена в выразительной реплике: «Уэ мыхъумыщIэр зэи умыщI дзей» («Негодного в супрягу не бери»). Она соотносится с кабардинской пословицей: «Уи мыщауэгъу гъусэ умыщI» («Неравного в товарищи себе не бери»). Похожий посыл содержится и в басне Б. Жанимова «ЩIыIубымрэ ужьэмрэ» («Крот и ласка»). Здесь крот и ласка решают объединить свои усилия, однако ласка не является к назначенному сроку и в целом безответственно относится к возложенным на нее обязанностям. Крот спокойно ожидает ее появления, но даже после того, как они приступают к работе, их союз не приносит плодов: ярмо переламывается, крот застревает в овраге. После многочисленных хождений от одного друга к другому ласка, наконец, получает запасное ярмо и вытаскивает крота, однако времени для пахоты уже не остается. Заканчивает автор снова словами о том, что неравного себе нельзя выбирать в спутники, иначе предприятие будет обречено на неудачу. Для формирования супряги наиболее результативным считалось объединение равных по трудовым возможностям семейств. В данном случае крот и ласка совершенно разные по характеру и возможностям персонажи, и оттого их союз неэффективен. Можно привести аналогию с известной басней И. А. Крылова «Лебедь, щука и рак»: Когда в товарищах согласья нет, На лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука [22. С. 71]. В характере крота мы можем увидеть отражение одной из заповедей адыгского этикета - «тэмакъ кIыхь» (длинное горло), что означает терпимость, сдержанность: «Термин “тэмакъ кIыхь” - букв.: “длинное горло” как нельзя лучше отвечает такому содержанию. Принято думать, что сильные эмоции возникают в животе, в груди, а затем, проникая в мозг, дают о себе знать в виде плохо контролируемых действий. Если этот путь длинный, то эмоции гнева успевают затихнуть, не обнаруживая себя. В противном случае выходят наружу в виде реакций, идущих вразрез с правилами приличия (бранные слова, рукоприкладство и т. д.)» [18. С. 66]. Крот сохраняет спокойствие после ожидания ласки, прощает ее и идет с ней на пахоту. Кабардинцы говорят: «уи тэмакъ кIыхьын нэхърэ нэхъ нэсып сыт щыIэ» («что может сравниться со счастьем быть сдержанным в гневе» букв.: иметь длинное горло). Басня Б. Жанимова «Номинымрэ кIэпхъымрэ» («Обезьяна и белка») обличает такой порок, как неблагодарность. Семью обезьян постиг голод, белка увидела это и, приняв близко к сердцу, принесла им орехи. Обезьяны, поделив дары между собой, их съедают, однако глава семейства называет белку бессовестной из-за того, что та принесла им недостаточно еды. Белка, услышав упрек в свой адрес, быстро уходит, открывает сундук, вынимает из него весь запас орехов и относит семье обезьян, однако и такой щедрый жест их не удовлетворяет. «Это тоже, - говорит обезьяна, - не наполнило наш амбар!» [17. С. 69]. Басня завершается строками: «Я не ищу новой морали для басни: кто неблагодарен за малое, тот не оценит и многого» [17. С. 69]. Кабардинцы говорят: «ФIыщIэ пщIымэ, уцIыхущ, цIыхугъэ пхэлъщ, напэ уиIэщ» («Отвечая на добро благодарностью, ты поступаешь как благородный человек, обладающий человечностью и честью»). Как отмечает Бгажноков, «щепетильность адыгов здесь настолько велика, что даже в том случае, когда, действуя с добрыми намерениями, человек не смог помочь другому человеку, последний обязан исполнить по отношению к первому свой долг признательности. Заслуживает благодарности сама по себе готовность помочь или оказать услугу, сам импульс участия. Более того, услуга из разряда “медвежьих”, и та нуждается в благодарной и благородной оценке. Обычно, в связи с этим говорят: Зы дэкIэ уигъу сыкъэкIи кунэфу къыщIэгъэкI, что означает: “Да будет твое участие в моих делах всего с один орех, и пусть даже этот орех окажется гнилым, и в этом случае я благодарен тебе и ценю твой поступок”» [18. С. 40]. Следует отметить, что именно орех и фигурирует в басне. Обезьяна не только не проявляет благодарности, но и называет белку словом «напэншэ» (бессовестная). Выбранное обезьяной выражение считается едва ли не самым оскорбительным у кабардинцев. Басня показывает, что отрицательный персонаж не только не испытывает благодарность в ответ на добро, но даже готов оскорбить благодетеля. Подобное поведение ставится автором в один ряд с самыми злостными преступлениями: Данте Алигьери, известный автор «Божественной комедии», даже поместил в последний, девятый круг ада тех, кто предал доверие, а также проявил неблагодарность в отношении своих благодетелей. Образ белки также раскрывает элементы адыгской этики, которая, в частности, обязывает совершать добрые дела, не рассчитывая на благодарность. Об этом свидетельствует кабардинская пословица: «ФIы щIэи псым хэдзэ» («Сделай добро и брось в воду»): «оказав кому-либо помощь, недостойно жаловаться на то, что тебя за это не поблагодарили, что ты зря потратил время, силы, средства; неприлично напоминать человеку об оказанных ему услугах, говорить об этом с упреком или с сожалением» [18. С. 41]. Однако, как мы уже отметили, использование темы неблагодарности в литературе не является исключительно адыгской прерогативой и остается актуальным во все времена и у всех народов. Известные писатели и поэты мира считали неблагодарность абсолютно неприемлемым качеством человека. Так, У. Шекспир писал: «Есть ли что-нибудь чудовищнее неблагодарного человека?» [23. С. 250]. Данный порок отображен также и во множестве басен, например, в баснях Эзопа «Платан», «Олень и виноград», И.А. Крылова «Волк и Журавль», «Крестьянин и работник», Лафонтена «Собачья неблагодарность» и др. Национальный колорит можно обнаружить и в басне А. Шомахова «Бажэмрэ дыгъужьымрэ» («Лиса и волк»). Образ лисы здесь традиционен: она хитра и коварна, с помощью лести добивается своих целей. Обманывая волка, она ссылается на обычаи своего народа, говорит, что держит пост, и зовет его в гости, чтобы якобы угостить, а на самом деле заманивает в капкан. Для лисы нет ничего святого: ни традиций гостеприимства, которые у адыгов были на сакральном уровне, ни религиозных убеждений. Обычай гостеприимства, свойственный всем народам, воспринимался кабардинцами как одна из величайших добродетелей и соблюдался неукоснительно, с особой тщательностью [24. С. 23]. Гость, кем бы он ни был, считался адыгами неприкосновенным, а соблюдение принципа гостеприимства строго контролировалось общественным мнением. Адыгский просветитель Хан-Гирей писал о нарушителях законов гостеприимства: «Они делаются предлогом народного презрения, честные люди теряют к ним уважение и гнушаются их сообществом; на каждом шагу оскорбительные упреки встречают их» [25. С. 29]. Немаловажными для кавказских народов являлись и обычаи, связанные с трапезой. Г.Д. Гачев, описывая особенности менталитета грузин, отмечает: «То, что совершается за грузинским пиршественным столом, - это совсем не просто насыщение. Это национальная литургия, домашняя церковь. Тамада - это первосвященник. На столе распластана сама Грузия, ее плоды» [4. С. 250]. В целом сам по себе процесс поглощения пищи мыслитель считает сакральным: «Принятие пищи - всегда священнодейство, акт сакрального соединения моего тела, кости и плоти моих, - со вселенной, чтоб состоять в гармонии с нею» [4. С. 62]. И для адыгов застолье являлось не только способом утолить голод и жажду, но и обладало высокой социальной значимостью. В басне Б. Тхамокова «Нэмысымрэ насыпымрэ» («Почтительность и счастье») действие происходит именно за столом. В традиционном адыгском обществе, как правило, места за столом были четко регламентированы, и самое почетное из них занимал глава застолья: «Почетное место, наиболее удаленное от входной двери, занимал глава застолья. Остальные рассаживались в порядке убывания возраста и ранга» [26. С. 92]. Сюжет басни строится на том, что почетное место за столом заняла Почтительность, но при этом она ведет себя недостойно, хвалится своим высоким положением. Почтительность, т.е. уважение к окружающим людям, к их чести и достоинству, крайне важная составляющая адыгской этики, однако в данном случае героиня Почтительность и само понятие почтительности выступают как противоположности. Героями басни Б. Тхамокова становятся абстрактные понятия, что необычно для данного жанра. Более того, эти понятия являются особо значимыми в контексте культурной парадигмы адыгского народа, что придает басне национальный колорит и позволяет автору вложить в нее мораль, напрямую соотносящуюся с идеалами «Адыгэ хабзэ». В настоящее время в кабардинской литературе наблюдаются процессы, связанные с деконструкцией классических жанровых канонов басни, поиском новых стилевых модификаций, усилением в ней притчевого начала. При этом неизменным остается одно - зооморфная или вегетативная метафоризация человеческих пороков и добродетелей, национальный контекст, актуализация социальной проблематики. Ярким примером нового видения формы данного жанра может послужить нравоучительный текст М.А. Хакуашевой «Грустная притча о доброй корове и непослушной ласке»[6], написанный в прозе. Мы можем наблюдать и увеличение объема басни, и приближение ее к публицистике, и пролонгированную «интригу» басенной аллегории, раскрываемую автором в самом конце. Также фокус внимания автора смещается в сторону политическую, отражая не только вечные истины, включенные в «моральный каталог» классических басен, но и этносоциальную ситуацию адыгов в конкретный исторический момент. Кабардинская басня не ограничивается именами и явлениями, представленными в данной работе. Другие литературоведческие проблемы, спроецированные на басенную субкультуру, определяют перспективу дальнейшего исследования адыгской и - шире - северокавказской дидактической литературы. В частности, в наши планы входит исследование лектонического содержания кабардинских басен, обеспечивающего самоорганизацию социума в ответ на любой вызов жизни (в любой жизненной ситуации) [27. С. 132]. Заключение Басенный жанр в кабардинской литературе в ускоренном темпе прошел все ступени своего развития, опираясь на мировой опыт и в то же время интегрируя элементы народного творчества и отражая национальную специфику. Система нравственных идеалов каждого этноколлектива обладает своими специф ическими особенностями, однако в сердцевину этой системы заключены общие, универсальные ценности, определяющие, что для человечества является благом, а что - пороком. Но при этом в каждой «этнобасне» присутствуют элементы, обусловленные национальным «Космо-Психо-Логосом» [4. С. 34], в том числе анималистические, вегетативные образы, региональная проблематика. Другими словами, жанровая сущность басни позволяет соотносить частные проявления человеческой жизни с универсальными законами бытия, что придает ей общечеловеческий смысл, однако в зависимости от этнокультурной принадлежности авторов басня при всей универсальности посыла приобретает и свои уникальные черты. Проведенное исследование показало, что кабардинские баснописцы прибегают к использованию «бродячих сюжетов», однако адаптируют их к культуре, повседневной жизни и этико-эстетическим потребностям своего народа. Выбор сюжетов обусловлен их способностью коррелировать с адыгским мировоззрением, нередки случаи, когда моральное поучение подвергается незначительной корректировке в соответствии с национальным видением жанра. Даже полностью заимствованные кабардинскими баснописцами сюжеты могут преображаться и транслировать читателям уникальный посыл.

Об авторах

Кара Оскаровна Хашир

Кабардино-Балкарский государственный университет имени Х.М. Бербекова

Автор, ответственный за переписку.
Email: cara.khashir@gmail.com
ORCID iD: 0000-0003-3426-9166

аспирант, эксперт Центра мониторинга и рейтинговых исследований

Российская Федерация, Кабардино-Балкарская Республика, 360004, Нальчик, ул. Чернышевского, 173

Список литературы