Paul Boyer and the Russian-French Dialogue of Cultures

Full Text

Введение Взаимодействие языка, искусства, литературы и научной мысли разных стран представляет собой основной механизм углубления и развития национальной культуры. Особенно ярко это проявляется в контексте культурного диалога, в котором европейская культура на протяжении веков формировалась как результат непрерывного обмена, восприятия и переработки чужого опыта. Как писал М.М. Бахтин: «…наиболее напряженная и продуктивная жизнь культуры проходит на границах отдельных областей ее…», и именно в этих зонах культурного соприкосновения и возникает подлинный диалог - как в «большом», так и в «малом» времени [1. С. 303-304]. Французская русистика занимает особое место в общеевропейском диалоге культур. После Второй мировой войны Франция стала первой страной Западной Европы, включившей русский язык в систему среднего образования. Это стало важным шагом не только в изучении языка, но и во вхождении в культурный и литературный диалог с Россией [2]. Начало XIX в. ознаменовалось тем, что русская культура активно впитывала западноевропейские влияния - переводы В.А. Жуковского не воспринимались современниками как просто переводы, они становились неотъемлемой частью русской поэтической традиции, романтического дискурса. Однако уже во второй половине XIX в. Россия становится культурным донором: творчество И.С. Тургенева и Л.Н. Толстого формирует представления европейцев о русской культуре как о носителе глубоких экзистенциальных и нравственных идей. Не случайно, что И.С. Тургенев и Л.Н. Толстой до сих пор воспринимаются во Франции как ключевые фигуры культурного диалога между двумя народами. Диалог культур - не просто обмен текстами и идеями, но сложная система взаимовлияний, которую еще только предстоит в полной мере осмыслить. Как указывает Ю.М. Лотман, «в стадиальном единстве культуры» [3. С. 192] кроется возможность осознания как типологических сходств, так и глубинных историко-культурных связей, объединяющих, казалось бы, далекие традиции. Сравнительное литературоведение, по мысли Ю.М. Лотмана, обретает свое методологическое основание именно в признании таких связей - генетических, типологических, и в особенности тех, что рождаются в диалоге. Об этом же писал и Д.С. Лихачев [4. С. 15], отмечая, что систематизация литературных явлений требует еще более точного понятийного аппарата, способного отразить сложность межкультурных процессов. Материалы и методы В нашем исследовании, используя историко-культурный анализ, сравнительный метод и текстологический подход, мы рассмотрим главные вехи русско-французского диалога в XVII-XX вв., чтобы через цепь событий, встреч и совместных трудов подойти к важному вопросу: возможно ли укреплять научные связи двух стран без посторонних политических мотивов? Выражение «Cette grande lueur à l’Est» - «Этот великий свет с Востока» (перевод наш. - Авт.) - как назвал Жюль Ромэн один из своих романов-эпопей «Les hommes de bonne volonté» («Люди доброй воли», 1932-1946), - это характерное для той эпохи увлечение большевизмом; путешествия писателей и деятелей культуры из Западной Европы и США в СССР. Но часть европейских исследователей ретроспективно переносит это явление и на начало ХХ в., и на первые годы после революции 1917 г. в России. Множество работ по этой теме создает ощущение, что не было неполитических связей между нашими странами. Но мы, вступая в диалог и с одной из авторитетных исследовательниц русской интеллектуальной истории Софи Керэ [5] и с французским полем идей, постараемся помочь выйти из-за кулис политического и литературного мифа Полю Буайе и его учебнику («les coulisses d’un mythe politique et littéraire») [6] как важной вехе в истории русско-французских отношений, успешной попытке научного и педагогического обмена опытом между странами. Выдающийся французский славист Поль Буайе (1864-1949) [7] посвятил этой проблеме (порой сознательно, порой нет) свои труды. Именно с помощью анализа одного из его главных произведений, которое не появилось бы вне сложной, но плодотворной истории взаимодействия русской и французской культур - «Manuel pour l’étude de la langue russe, textes accentués, commentaire grammatical, remarques diverses en appendice, lexique» - учебника русского языка, выдержавшего испытание временем (5 изданий с 1905 г., 6-е обновленное издание появилось в 2024 г.), - мы раскроем одну из основополагающих проблем кросс-культурных взаимоотношений двух стран. Результаты и обсуждение История научного изучения русского языка во Франции берет начало в 1724 г. (хотя надо отметить, что еще в 1720 г. Людовик XV, после визита Петра Первого весной - летом 1717 г., учредил должность переводчика старославянского и русского языков в Королевской библиотеке), когда Жан Сойе, сотрудник Королевской библиотеки, опубликовал труд «Грамматика и метод: русский и французский язык» («Grammaire et Méthode russes et françoises») [7]. Это было первое французское сочинение, систематизировавшее структуру русского языка. С восхождением на трон Екатерины II (состоявшей, как известно, в переписке с философами эпохи Просвещения - Вольтером, Даламбером, Дидро)[105] [8][9] и вплоть до Великой французской революции 1789 г. культурные связи между Россией и Францией значительно расширились. Особый интерес в рамках нашего исследования представляет деятельность французских просветителей, в частности Дени Дидро, посетившего Россию и прожившего в Санкт-Петербурге с сентября 1773 по март 1774 г. В 1947 г. русский читатель получил 10-й том полного собрания сочинений Д. Дидро[106], содержащий множество работ, посвященных[I12] [U213] восприятию философом нашей страны и ее культуры. Однако Д. Дидро черпал знания о России далеко не только из бесед с императрицей [10], которые могли дать лишь ограниченное представление о реальном положении дел. Важными источниками для него стали беседы с И. Бецким, Е. Дашковой, Д. Голицыным, Г. Орловым и братьями А.В., С.В. и В.В[I14] [U215] . Нарышкиными. Примечательно, что наиболее близкое к рукописному источнику издание «Бесед с Екатериной II (1773)»[107] было подготовлено именно французскими исследователями. Рукопись обнаружили в Центральном государственном архиве древних актов (ныне - Российский государственный архив древних актов) и включили в том политических сочинений Д. Дидро[108]. К сожалению, до сих пор этот текст не был переведен и остается неизвестным российскому читателю и лишь благодаря книге саратовского историка С.А. Мезина мы имеем довольно полное представление о диалоге Д. Дидро с российской культурой [11]. Но в XIX в. большинство работ философа оставались непереведенными, что, впрочем, не мешало русской интеллигенции: французский язык был тогда широко распространен в России, и сама родина прав и свобод человека казалась многим молодым людям той эпохи близкой и созвучной их собственным мыслям. Однако для самой Франции первая половина XIX столетия стала сложным и в то же время переломным периодом в истории отношений с нашей страной. Тем не менее в Санкт-Петербурге выходит в свет грамматика русского языка Карла-Филиппа[I16] [ДЕ17] (Филиппа Ивановича) Рейффа[109] [12]. Как установил академик М.П. Алексеев, это издание представляло собой перевод «Пространной грамматики» Н.И. Греча. Однако, несмотря на это, работа К.-Ф. Рейффа приобрела неожиданную популярность и стала восприниматься как самостоятельное научное достижение. Параллельно с этим во Франции формировался противоречивый образ России. В 1843-1844 гг. Астольф де Кюстин публикует свои нашумевшие путевые заметки «Россия в 1839 году» [13], где рисует Восточную империю в крайне мрачных тонах. Этот труд оказал значительное влияние на европейское восприятие России. В то же время, в 1840 г., в Коллеж де Франс[I18] [U219] происходит знаковое событие - Адам Мицкевич открывает первую во Франции кафедру славистики, которая, однако, просуществовала недолго: уже в 1844 г. кафедру пришлось закрыть из-за резкого ухудшения франко-русских отношений накануне Крымской войны. Во второй половине XIX в. распространение русской культуры во Франции происходило во многом благодаря усилиям отдельных энтузиастов. Среди них особое место занимает Проспер Мериме, состоявший в переписке с И.С. Тургеневым и С.А. Соболевским. Как отмечал Н.В. Гоголь: «…известно выданное им собрание славянских песен под именем Гусли. Собранием этим он поддел даже самого Пушкина, который принял их за подлинные и с такою верною простотою передал их в полновесных стихах своих. Почувствовать и угадать дух славянский - это уже слишком много и почти невозможно для француза. По природе своей эти две нации не сходятся между собою в характере. К тому же французу трудно позабыть на минуту, что он француз. (курсив наш. - Авт.). С этой стороны Мериме является в своих созданиях далеко выше своих писателей-соотечественников»[110]. Эти слова подчеркивают, насколько редким и ценным было для французского деятеля культуры глубокое понимание славянской культуры. Значимым шагом в укреплении русско-французских культурных связей стало открытие 15 февраля 1875 г. русской библиотеки в Париже. Инициатива принадлежала революционеру-народнику Г.А. Лопатину, а важную поддержку оказал И.С. Тургенев. В 1883 г. библиотека получила название «Тургеневской общественной библиотеки», поскольку именно книги из личной коллекции писателя составили основу ее фонда. Без этого вклада создание «Тургеневки» едва ли было бы возможным. Ранее в 1874 г. в Школе восточных языков был введен курс русского языка, который спустя четыре года (в 1878 г.) стал основой для создания кафедры славянских языков. Нельзя не отметить также важность еще одного из центров изучения славянских языков во Франции - Лиона. Лионская русистика отметила столетие в 2023 г. [14]. Этот период ознаменовал новый этап в институционализации славистики во Франции. Особую роль в развитии кафедры сыграл Поль Буайе, возглавлявший ее с 1891-го по 1936-й год. Но П. Буайе, в 1869 г. слушавший на факультете словесности Московского университета лекции Ф.Ф. Фортунатова и А.А. Шахматова, интересуется не только нашим языком как гранью русской культуры. Известный французский славист А. Мазон отмечает широкий круг интересов П. Буайе, говоря, что русский язык для него - ключ к проблемам истории, философии, литературы России, поэтому его деятельность выходила далеко за рамки академического руководства: П. Буайе не только стоял у истоков создания первого серьезного научного сообщества по изучению русского языка во Франции, выходящего и сегодня авторитетного научного журнала «Revue des Études Slaves», но и во второй половине 1920-х гг. помогал В.Э. Мейерхольду восстанавливать театральные связи во Франции [15. С. 744-745, 761, 798]. Подчеркнем, что для П. Буайе был важен genetivus objectivus как аспект исследования: Россия как объект цивилизации. Не менее значимым стал его вклад в основание Французского института в Петербурге - проект, который по праву считается одним из важнейших достижений выдающегося слависта. Подробнее остановимся на этом событии, которое положило начало продолжающейся и сегодня дискуссии о роли интеллектуального и научного аспекта в диалогах культур, а также о влиянии русской дидактической школы на формирование преподавателей французского языка и преподавания французского языка в России [16]. К 1911 г. Франция уже имела опыт создания языковых институтов за рубежом - подобные учреждения существовали во Флоренции и в Испании [17]. Петербургский институт, по замыслу Поля Буайе, должен был стать уникаль- ным проектом с двойной миссией. С академической точки зрения, он задумывался как центр, где французские слависты могли бы углубленно изучать русский язык и культуру, одновременно проводя серьезные научные исследования. Параллельно институт должен был служить площадкой для подготовки русских студентов, будущих преподавателей французского языка, которые могли бы распространять французскую культуру в России. Двусторонний обмен представлял особую ценность не только для изучения языка, но и для методики его преподавания. Процесс изучения языка всегда определяется широким комплексом факторов - от индивидуальных способностей учащихся до применяемых педагогических подходов и актуальных научных концепций. Однако реализация этой модели столкнулась с противоречиями. Сорбонна, опасаясь потерять монополию на обучение иностранцев французскому языку, потребовала пересмотреть положения о подготовке русских преподавателей. Хотя П. Буайе формально согласился на эти условия, статья Поля Думера, будущего 14-го президента Франции, опубликованная накануне открытия института, раскрывала иную идею - «интеллектуальную экспансию Франции»[111]. Эта идея не была случайной: в XIX в. во Франции активно переосмыслялось историческое наследие эпох Людовика XIV, Просвещения и Реставрации, что способствовало формированию представлений о превосходстве культурной миссии Франции в мире. В частности, характерно, что в заголовкеработы Pingaud L. Les Français en Russie et les Russes en France (1886) «Les Français en Russie» набрано гораздо более крупным шрифтом, чем «les Russes en France». Окончательно этот идеологический вектор в работе нового учре-ждения был закреплен первым директором института Луи Рео (1881-1961)[112], что существенно отличалось от первоначальных академических целей П. Буайе. Именно Л. Рео принадлежит термин «l’expansion de l’art français» - «экспансия французского искусства», развитая им в фундаментальном труде «Histoire de l’expansion de l’art français moderne», где первый том посвящен «латинскому (романскому) миру», второй «германскому миру», третий - «скандинавскому и англосаксонскому». Показательно, что свою концепцию об экспансии французского искусства Л. Рео представляет лишь в четвертом томе, посвященном России и русской культуре. Концепция Л. Рео предшествовала теории культурно-идеологической гегемонии, изложенной в «Тюремных тетрадях» А. Грамши (1928-1937), концепции «силы над мнениями» Э. Карра (1939) и ставшей уже фактически мемом «мягкой силе» Дж. Найя (2004). В отличие от П. Буайе, видевшего в русской культуре и русском языке явления, не только способствующие межкультурному диалогу, но и источник обогащения французской и, шире, европейской культуры, Л. Рео предлагает ставшую затем, увы, довольно распространенной в кругах западных интеллектуалов теорию (многочисленные виды культурного и языкового этноцентризма), согласно которой Русь / Россия была «провинцией византийского искусства», а в XIX в. «естественным образом» превратилась в «провинцию французского искусства»[113]. Сегодня мы наблюдаем довольно опасные притязания английского языка на самодостаточность и на такую же культурную гегемонию в диапазоне от lingva franca до Global’lish, свойственную латыни от поздней Античности до конца Средневековья и даже за хронологическими границами Возрождения, или же французскому в более позднюю классическую эпоху. Как мы уже отмечали, совершенно иную позицию занимал Поль Буайе, чьи гуманистические идеи так и не получили полного воплощения в новом Институте. В отличие от концепции «интеллектуальной экспансии» он отстаивал принципы политической нейтральности научного сотрудничества, подлинного, свободного от идеологических наслоений культурного диалога. Эти убеждения привели П. Буайе в Россию, где в 1901-1904 гг. он неоднократно посещал Л.Н. Толстого в Ясной Поляне. Эти встречи, подробно описанные в изданной в 1950 г. книге «П. Буайе у Толстого. Встречи в Ясной Поляне»[114], имеют особое значение для понимания духовных связей между русской и французской культурами. Но здесь необходимо уточнение: в Западной Европе и США воспринимали толстовство, в первую очередь, как идеологию и эстетику Л.Н. Толстого, в то время как педагогические взгляды писателя оставались до учебника П. Буайе и Н. Сперанского в стороне [18; 19; 20]. П. Буайе сохранил важное свидетельство - адресованные ему в 1901 г. слова Л.Н. Толстого: «Ваши великие мастера XVIII века: Вольтер, Дидро, Руссо написали множество мощных, прекрасных, полезных для каждого страниц, моральных!» («Vos grands maîtres du XVIIIe siècle, Voltaire, Diderot, Rousseau, ont écrit tant de fortes pages, belles, utiles pour chacun, morales!» [32, C. 38]). Это высказывание не только демонстрирует глубокое влияние французских просветителей на русского писателя, но и подтверждает правоту П. Буайе в его стремлении к подлинному, содержательному культурному обмену. Мысль Л.Н. Толстого - это мысль об интеграции и синтезе культур, а не об интеллектуальном доминировании одной из них. Идея о том, что искусство и язык призваны объединять людей, наиболее ярко выражена в его эссе «Что такое искусство?» (1897)[115]. В нем Л.Н. Толстой отмечал, что среди литераторов его эпохи величайшими были Ч. Диккенс, В. Гюго и Ф.М. Достоевский - именно потому, что передаваемое ими чувство способствовало согласию и братству между людьми[116]. Сама деятельность Л.Н. Толстого подтверждала эти взгляды: он неоднократно переводил или редактировал произведения этих авторов, нередко адаптируя их в соответствии со своими убеждениями. Так, например, в 1890 г. он отредактировал перевод «Человека, который смеется» Виктора Гюго (выполненный А.Ю. Бижукиным) для своего издательства «Посредник» [21], в 1889 г. переработал рассказ Г. де Мопас сана «Порт», изменив его название на «Сестры»[117] и подписав: «Л.Н. Толстой (по мотивам Мопассана)». Влияние Л.Н. Толстого выходило далеко за пределы литературы: знакомство с ним стало переломным моментом в судьбе П. Буайе. Вдохновившись «Азбукой» (1872)[118] [22] Л. Толстого, П. Буайе совместно с Н. Сперанским, своим коллегой по Институту славянских исследований, написал учебник русского языка «Manuel pour l’étude de la langue russe, textes accentués, commentaire grammatical, remarques diverses en appendice, lexique»[119], который выдержал шесть переизданий (1905, 1935, 1951, 1957, 1967, 2024). В Предисловии к Учебнику авторы указывают: “Deux noms, celui d'un Français et celui d’un Russe, se lisent sur la couverture de ce Manuel, et leur droit à y figurer est égal. Le plan général du livre, le choix des morceaux, la rédaction du commentaire et des remarques, la composition du Lexique ont été discutés et arrêtés en commun par Nicolas Spéranski et moi-même” - «Два имени, француза и русского, можно прочесть на обложке этого Учебника, и они имеют равное право фигурировать в нем. Общий план книги, выбор частей, написание введения и замечания, составление Лексикона обсуждалось и согласовывалось совместно Николя Сперанским и мною» (перевод наш. - Авт.)[120]. Об этом труде необходимо сказать подробнее, но его детальному анализу будет в дальнейшем посвящена отдельная статья. Авторы учебника справедливо предполагают, что полноценное освоение языка невозможно без занятий с преподавателем или носителем, уже в предисловии предупреждая о сложностях, возникающих при изучении русского языка как языка флективного. Задача учебника - «представить верную и достаточно полную картину русского разговорного языка и способы высказывания» («Présenter un tableau fidèle et suffisamment complet de la langue russe parlée et de ses procédés d'expression»)[121]. Хотя книга содержит тексты для начинающих и подробные комментарии почти к каждому слову / предложению, в ней практически отсутствует фонетический блок - лишь указаны ударения, без объяснений и анализа особенностей русского произношения, представляющего особые трудности для франкофонов. Авторы предполагают, что читатель уже обладает базовыми навыками артикуляции, однако с методической точки зрения отсутствие фонетических комментариев остается серьезным упущением. Не менее спорным выглядит включение на начальном этапе стилистически и семантически маркированной лексики. В качестве материала П. Буайе использовал тексты из толстовской «Азбуки» (указание на это авторы помещают в рамке на отдельной странице), где встречается множество диалектизмов - Л.Н. Толстой сознательно опирался на народную речь, пословицы и поговорки. С одной стороны, это можно считать недостатком, поскольку подобная лексика усложняет восприятие. С другой - такой подход отражает стремление П. Буайе погрузить учеников в естественную звуковую среду русского языка, дать им прочувствовать его ритм и мелодику. Напомним, что речь идет о русском языке начала ХХ в. Выбор текстов Л.Н. Толстого не случаен. Как мы уже отмечали, П. Буайе был лично знаком с писателем и разделял его педагогические взгляды. Л.Н. Толстой считал, что обучение должно строиться на принципах свободы, уважения и доступности - именно так была организована его яснополянская школа для крестьянских детей. Учитель, по его мнению, не должен навязывать знания, а, напротив, обязан создавать условия для естественного развития ученика. Эти идеи перекликаются с концепциями Жан-Жака Руссо[122], но Л.Н. Толстой адаптировал их к русской реальности и к своей философско-религиозной системе. Влияние толстовской мысли прослеживается и в структуре пособия П. Буайе. В отличие от традиционных учебников тех лет с жесткой системой упражнений и сухой грамматикой здесь нет механического закрепления материала - вместо этого предлагается свободное погружение в язык. Такой подход, с одной стороны, лишает ученика привычных ориентиров, привычной практики, но с другой - полностью соответствует толстовскому принципу свободного обучения. Пособие П. Буайе позволяет не только освоить грамматику («скелет» языка, как это делал, например, П. Мериме, изучавший русский по учебнику К.-Ф. Рейффа), но и понять, как язык функционирует в реальности. В книге подробно разбираются формы слов, структура предложений, даются комментарии к культурным реалиям (включая приложение с лексиконом и входящий туда перечень междометий). Это создает эффект естественного языкового погружения, что стало новаторским решением для своего времени. Несмотря на некоторые недостатки (отсутствие комплексной фонетики, сложная, порой диалектная, лексика), учебник П. Буайе остается одним из самых влиятельных пособий по русскому языку XX в.: переведенный на английский и изданный в 1916 г. в Чикаго, учебник П. Буайе и Н. Сперанского фактически стал основным в формировании американской русистики[123]. Более того, его структурные принципы предвосхитили современные образовательные тренды, такие как гипертекстовый подход (диалоговость в ходе усвоения материала и его постепенное усложнение с уменьшением подсказок); контекстное обучение (язык через культуру, через картину мира; прецедентные тексты, а не изолированные грамматические правила); свобода от формализма в обучении и от формального контроля (важный акцент на мотивации, а не на механическом запоминании). Вспомним, что схоластику и формализм в обучении высмеивал еще Ф. Рабле: «Обучение Гаргантюа сводилось к бессмысленной механической зубрежке схоластических книг. Он выучил их так хорошо, что при испытании мог пересказать все это не только наизусть, но даже наоборот. Отец его заметил, что от этого сын его становится все бестолковее, задумчивее и страннее и в результате чего лишь отупел»[124]. Сегодня благодаря цифровым технологиям все эти идеи могут получить новое воплощение в озвучке текстов носителями языка для компенсации отсутствия фонетического блока; в съемках видеолекций к грамматическим и культурологическим комментариям; в создании алгоритмов интервального повторения для запоминания лексики и расширения словаря. Характерна ремарка П. Буайе: он указывает, что его учебник содержит примерно 3000 слов, объем, который сам П. Буайе называет основным. Примечательно, что авторитетный словарь Жоржа Гугенхейма “Dictionnaire fondamental de la langue française” (первое издание - 1958) содержит 3500 слов. Эти 3500 лексических единиц, по мнению автора словаря, - ядро часто встречающихся слов и ос-новной доступный лексикон. Вместе они образуют фундаментальный французский язык и представляют собой очень прочную и достаточно широкую основу для изучения обычного языка, как в контексте французского языка как иностранного, так и французского как родного языка. Создание такого русского словаря, будем надеяться, только вопрос времени. Заключение Труд П. Буайе - это не просто учебник, а продукт глубокого интеллектуального диалога между французской и русской мыслью. Этот диалог двух людей своей эпохи - русского гениального писателя и выдающегося французского слависта - создал методику, способную не просто оставаться долгое время актуальной, но и эволюционировать вместе с обществом. Как показала история, именно такой непредвзятый, научный (а не интеллектуально-догматический) диалог порождает произведения, входящие в культурный код нации. В апреле 1926 г. сам П. Буайе в статье «Les relations scientifiques entre la France et la Russie»[125] не только анализировал особенности научного сотрудничества между странами, но и объявил о создании комитета по развитию научных отношений с Россией. Этот шаг - логическое развитие мысли о том, что настоящие открытия рождаются не через подавление одной культурной парадигмы другой, а через свободный и равноправный обмен идеями. Методика П. Буайе, вдохновленного толстовскими принципами, доказала свою жизнеспособность. И сегодня, в эпоху цифровых технологий, переосмысляя наследие французского слависта, мы видим, как эти идеи могут обрести вторую жизнь, сохраняя при этом свою гуманистическую основу. К сожалению, как отмечал сам П. Буайе, не всегда удается избежать соблазна интеллектуализма, когда формальные и идеологические построения начинают преобладать над живой мыслью. Однако именно его работа служит ярким примером того, как можно сохранить баланс между двумя аспектами одного явления - межкультурного диалога стран.

About the authors

Alexey Yu. Ovcharenko

RUDN University

Author for correspondence.
Email: ovcharenko_ayu@pfur.ru
ORCID iD: 0000-0002-8544-5812
ResearcherId: Z-3696-2019

D. Sc. (Philology), Professor at the Department for the Russian Language and Cultural Linguistics, Russian Language Institute

10/3 Miklukho-Maklaya St, Moscow, 117198, Russian Federation

Elizaveta A. Shaprinskaya

RUDN University

Email: lizashapr@yandex.ru
ORCID iD: 0009-0004-6127-0116
ResearcherId: MGV-9836-2025

Laboratory technician at the scientific school “Linguacultural and professional communication”, Russian Language Institute

10/3 Miklukho-Maklaya St, Moscow, 117198, Russian Federation

Julia A. Voropaeva

RUDN University

Email: voropaeva_yua@pfur.ru
ORCID iD: 0000-0002-5425-3359
ResearcherId: AAN-5202-2020

PhD, Associate Professor at the Department for the Russian Language and Cultural Linguistics, Russian Language Institute

10/3 Miklukho-Maklaya St, Moscow, 117198, Russian Federation

References

Supplementary files