The Archetype of the Home - the Anti-Home in the Literary Space of the Mari Novels of the second half of the 20th - beginning of the 21st century

Full Text

Введение Дом - один из базовых архетипов, значимых практически во всех национальных культурах и связанных с самыми существенными сторонами человеческой жизни. Его проявление в художественной литературе привлекает сегодня внимание многих исследователей (см., например, [1-7] и др.). Есть аналитическое рассмотрение и его бинарного варианта «дом/антидом» (см., например, [8; 9] и др.). Архетипический образ дом/антидом в марийской литературе рассматривается нами впервые. Понятие «дом» исследователями изучается в разных аспектах. Его основное значение зафиксировано в словарях русского языка как «здание, семья, очаг». В.С. Непомнящий обозначает лексическое значение дома в русской культуре следующим образом: «Дом - жилище, убежище, область покоя и воли, независимость, неприкосновенность. Дом - очаг, семья, женщина, любовь, продолжение рода, постоянство и ритм упорядоченной жизни, „медленные труды“. Дом - традиция, преемственность, отечество, нация, народ, история. Дом, „родное пепелище“ - основа „самостоянья“, человечности человека, „залог величия его“, осмысленности и неодиночества существования. Понятие сакральное, онтологическое, величественное и спокойное; символ единого, целостного большого бытия» [10. С. 198]. М.М. Морараш, рассматривая дом в русле семантико-когнитивного исследования, говорит о пространственном предназначении дома, разделяя его на «свое» и «чужое»: «…дом - (1) «свое» пространство, замкнутое пространство (огражденное от внешнего мира); (2) место жизни человека, его родина; (3) защищенное убежище человека, противопоставленное всему остальному «чужому» и обычно враждебному миру; (4) центр семейного очага, место, объединяющее родных и близких людей; (5) средоточие уюта, тепла, комфорта, красоты; (6) место, к которому человек эмоционально привязан» [4. С. 107]. Е.В. Шутова, исследуя значение дома на примере западноевропейской культуры, отмечает, что дом предстает в ней как «точка интенсивности, концентрированного существования человека, место локализации гуманистической модальности его бытия», как «точка траектории движения экзистенциального путешествия в поисках себя» [9. С. 85]. Производное от «дома» понятие «бездомье» понимается ею «как лишенность дома, то есть места, где человек живет». Е.В. Шутова выделяет два измерения бытия «бездомья»: «социальное как выражение безродности человека в отечестве и неукорененности в социальном мире и духовно-культурное» [9. С. 85] (бездомность в значении бездуховности). В марийских повестях второй половины XX - начала XXI в., ориентированных на традиционную ценностную систему, образ дома, выполняя самые разнообразные функции (дом как фон, где строятся сюжетные линии; дом как средство описания внутреннего мира хозяев помещения; дом как отражение современной действительности; дом как персонаж произведения), сохраняет свое архетипическое значение (наиболее значимыми в этом плане являются произведения Ю. Артамонова). Однако с конца столетия в период грандиозных социальных потрясений, когда устоявшийся уклад, миромоделирующий порядок подвергся опустошительному разрушению, понятие «дом» как жизненное пространство человека, семья, Отечество также подверглось трансформации. Исконные ценности были пересмотрены, они приспосабливались к новой реальности, теряя прежние, знакомые и понятные, ориентиры. В художественной литературе второй половины ХХ - начала ХХI в. можно наблюдать значительное изменение традиционной семантики данного образа: дом превращается в антидом. Архетип «антидом» символически обозначает распад бытия, кризис мира в целом, становится символом разрушения онтологической гармонии, сакральной ценности мироздания, божественно-упорядоченного течения жизни (повести Г. Алексеева, М. Илибаевой, М. Ушаковой). Результаты и обсуждение Для народа мари, как отмечает прозаик Ю. Артамонов, дом имеет важное значение в его бытии: …сурт - тиде ныл пырдыж да ныл пусак веле огыл. Тыгак тудо кресаньыклан илемжат веле огыл. Суртым ныл пырдыж але илем веле манына гын, путырак шагал лиеш. Суртын чапшым волтымо але нимолан шотлымо дене иктак лектеш. Сурт - тиде эше чатка кудывече, сад, пакча, клат, вӱта. Сурт шомакышкак эше пурат ушкал, шорык, сурт кайык, пий, пырыс, тӧрза ӱмбалне илыше пӧрткайык еш, клат ӱмбалне шинчыше шырчык омарта, леваш: йымалне пыжашым ненчыше вараксим. Ялысе айдемылан сурт - пӱтынь тӱня, шочын вочмыж гыч тӱҥалын, колоткаш шуйналт вочмыж йотке. Кресаньык колен возеш гынат, торашке ок кае, верже тыштак лиеш. Садлан сурт - тиде айдемын рӱдӧ вожшо, тудо кресаньыкым ушан-шотаным ышта, кресаньык пашалан туныкта, мланде дене пеҥгыдын уша[73] (…дом - это не только ограждения и углы, и не только крестьянская постройка. Назвать домом просто четыре стены или усадьбу слишком мало. Это значит, совсем унизить, оскорбить честь и достоинство имения. Дом - еще и красивый двор, сад, огород, кладовые, хлева. В значение же дома можно добавить коров, овец, кошек, собак, поселившуюся над окошком воробьиную семью, висевший на амбаре скворечник, свившую под крышей сарая себе гнездо ласточку. Для деревенского жителя дом - это весь мир, начиная с рождения до гроба. Даже уходя в потусторонний мир, человек остается рядом с родовым имением. Поэтому дом - это стержневой корень, который учит уму-разуму, крестьянскому труду, крепкими узами связывает жителя деревни с родимой землей). В творчестве Ю. Артамонова родная деревня, родной край, милый его сердцу дом, обладая всеми архетипическими признаками, становятся традиционной, исключительно притягательной и живительной силой для его персонажей, которые волею объективных или личных обстоятельств оказались (не всегда обдуманно) вдали от родимых мест. Тему малой родины и связанный с нею образ дома как сурт-пече (родного очага) писатель развивает от произведения к произведению. Сохраненный ими в душе образ родного дома придает им веру в себя, способствует восстановлению внутренней гармонии, психологического благополучия, побуждает к активной гражданской позиции. Начав с повести «Возвращение» (1974) и продолжая эту тему в повестях «Когда поют жаворонки» (1975), «Весомый каравай» (1980) и «Петля» (1984), Ю. Артамонов раскрывает глубинную роль «сурт-пече» в развитии характера человека, в формировании его мировоззрения, взгляда на окружающий мир и понимания своего места в нем. Именно родной дом в повести «Сонимаке пеледыш» (букв. «Цветы мальвы»; название при издании повести на русском языке - «Возвращение») призывает к себе и возвращает к родной земле инженера завода Николая Воронцова, уроженца сельской местности, проживающего в городе. Автор знакомит с персонажем в то время, когда он в середине зимы неожиданно получает отпуск и решает его провести в своей родной деревне, где прошли его детство и юность. Николай, в момент повествования горожанин, внимательно всматривается в жизнь современной деревни, мысленно сравнивает ее с тем, что было в недавнем прошлом, подмечает в ней существенные перемены. Он думает о своей малой родине, которую почти забыл, но где могила его матери, частицей которой Николай себя осознает. Он размышляет о бессмертии души. Автор выражает взволнованное, а иногда просто бурлящее эмоциями состояние души героя, прибегая к приемам и формам психологического изображения. Ему хочется кричать от душевной боли и тревожащей душу памяти: Авай, могай шинчавӱд дене чон йӧсын шортынат? Кӧ каласа? Ала пырдыж, коҥга, малыме вер каласеда ыле? Те вет чыла ужында! …Тувырмелынак кудывечыш куржын лекте, пеҥгыде южым шодо тич нале, чурийжым пушкыдо лумыш чыкыш. Тыге ик жап пӱгырнен шогышат, изиш лыпланыме гай лие. Шӱм веле пудештшашла шола ӧрдыжым тук-тук-тук кыра, пуйто эртен кодшым ушештарынеже, тек чыланат колыт манын, чаҥ йӱкла шолтка[74] (Мама, какими слезами ты рыдала? Кто скажет? Может, стена, печка, вы подскажете? Вы ведь все видели? В одной рубашке он вылетает во двор, во всю грудь вдыхает свежего воздуха, опускает свое лицо глубоко в мягкий снег. Так, сутулившись, стоит какое-то время, немножко успокаивается. Но сердце, готовое взорваться, напоминает о прошлом, и чтобы все услышали, бьет колокольным звоном). С помощью интерьерного описания и психологических приемов изображения (главным образом, несобственно-прямой речи и психологических деталей) писатель создает образный мир памяти героя, в котором дом предков становится смысловым центром, предметом глубоких размышлений и переживаний главного персонажа. При этом писатель усиливает «ноту традиционной символической ценности Дома как архетипа, что может быть свидетельством утраты, реакцией на номадическую тоску современного человека по своему Дому как родному углу, жилищу предков и уютному пристанищу» [5. С. 110]: Чемодан пӧрт покшелне, шкеже кужу олымбалне шинча. Кудашынат огыл, йырваш ончыштеш. Пурла лукышто кӧтырем коҥга шинча, ваштарешыже кухня, тудым оҥа дене шойыштымо, кошташ аҥысыр виш уло, омсаже уке, чарша дене веле петырыме. Кыдеж оҥаште фотокарточка-влак рамыште кечат: сареш колышо ачаже, тылеч вара кужунак илен шуктышо аваже, пошкудо-влак, палыдыме чурият шукын койыт, икманаш, Воронцов полко. Ончыл окна воктене, кудывече лукышто, кугу ӱстембал пеҥгыде йол ӱмбалне шога. Тудын йыр ала-кунам ондакак, Николай тидым сайын шарна, изи еш погынен шинчын кочкын. Икте уке - чыланат тудым вучен шинченыт. Укеже кеч изи лийже, кеч кугу - иктак. Садлан нигӧ вараш кодын огыл, жапыштыже толын шуаш тыршен. Кызыт ӱстел оҥаже шелышталт пытен. Ӱмбалныже парня кӱжгыт пурак. Тыгаяк пурак йырваш оза лийын илен. Кӱвар ӱмбалне, пӱкеныште, фотокарточкыштат, юмоҥаштат. Мом шонет, парня дене чыла возаш лиеш. Кушечын тудо тынар погыненже? Вет суртышко нигӧ пурен лектын коштын огыл. Тудо эре шып шинчен. Ала пӧртат айдеме семынак ила, шоҥгемеш, тоштемеш, кӧргӧ вийжым, патырлыкшым пытара, йӧршеш шӱкшемеш, вара шӱйын пыта?[75] (Чемодан стоит посреди избы, сам же [Николай. - М.Р.] сидит на длинной лавке. Той самой, которую видел во сне. Медленно поглаживает ее окоченевшими руками. Весь правый угол у окна занимает огромная печь, напротив нее - маленькая кухонька, отгороженная дощатой крашеной стенкой. Дверей в кухню нет, просто оставлен у печки узкий проход, прикрытый ситцевой занавеской. На стенке в узорных рамках развешаны старые фотографии: отец, погибший на войне, которого Николай не помнит живым и знает только по этой фотографии, мать, близкие родственники, соседи. Есть и совсем незнакомые лица. Незнакомые для него, для Николая. А в общем-то почти все они родственники. Фотографии чужих людей мать не стала бы вешать. К окну, выходящему во двор, вплотную придвинут большой массивный стол, мастеровито, на вечные времена сделанный когда-то еще дедом. Не одно поколение Воронцовых обедало за этим столом. Николай хорошо помнит, как вокруг него собиралась и их небольшая семья. Свято соблюдался старинный обряд: если нет одного, никто не приступит к еде. Ждут хоть малого, хоть старого. Сейчас стол стоит сиротливо и выглядит как бы даже лишним в этой нежилой холодной избе. На клеенке - пыль, толщиной чуть не в палец. Такая же пыль на полу, на полках, на заправленной цветастым одеялом кровати... Николай перевел взгляд на вешалку рядом с кроватью. Висит старая материна фуфайка, демисезонное пальто, побитая молью шаль... Будто только сейчас мать, вышла в хлев управиться со скотиной да что-то замешкалась там. Как все пронзительно знакомо, и как не увязывается с этим чувством застарелая пыль, нежилой подпольный дух, витающий в каждом уголке забытой избы! Наверное, и вещи, и дома старятся так же, как люди. Особенно, если они никому не нужны). Герой повести Ю. Артамонова «Кайык ӱжын ужата» (букв. «Птица провожает, призывая»; название при издании повести на русском языке - «Когда поют жаворонки») Григорий Якимович, волею судьбы оставшийся в военные годы на Дону, на склоне лет не может найти успокоения души, пока не побывает на родине и не увидит родной очаг в далекой марийской деревне, где он вырос, где проходило формирование его волевого и патриотического характера, становление его как будущего бойца - защитника Родины: Ватыжым помыжалташ огыл манын, Григорий Якимович ятыр жап чытенак кийыш, ик йӱкымат ыш лук, ышат эҥыралте. Нимыняр тарваныде, пычкемыш туврашыш икмагал ончыш. А шӱм тугак чот кыра, пуйто лектынак вочнеже. Теве - тудо, оҥышко кидым ок тушкалте гынат, садак шижеш. Тук-тук... Изишлан шогалмыла лиешат, вара уэш... тук-тук-тук... чӱчкыдынрак кыраш тӱҥалеш. Чӧгыт семын ӧрдыжлумак перкала, пуйто тудлан тушто шыгырын чучеш, эрыкыш лекташ толаша. Григорий Якимович шижеш: тудын эше ала-можо коршта. Но шӱм алят лыпланен ок керт, садлан мо эше коршта - огешат пале. Вуйышко нимогай шонымаш ок пуро, кап тӱҥмыла лийын, пуйто вӱр шогалынат, могыржат пуаҥын, вуйдорыкшат кошкен. Ала-можо кӧргыштем тарванен, омыштемат шочмо-кушмо суртемым веле ужам, тудымак веле шонем... Тау, шӱмбелем, шижтарышыч. Мый гын - азыр дене йылмем ковылтарен луктышт - садак ом каласе ыле[76] (Григорий Якимович проснулся давно, но долго лежал не шевелясь, превозмогая боль, чтобы не разбудить жену. Он смотрел на темный потолок, и сердце билось у него неровно и быстро, словно собиралось выскочить из груди, где ему стало тесно и нехорошо. Но Григорий Якимович чувствовал, что кроме сердца у него болит еще что-то, и от этой другой боли оно никак не может успокоиться. «Что-то тронулось внутри. Даже во сне вижу родной дом, слышу, как жаворонок поет…» - говорит он жене[77]). Обращает на себя внимание психологическая составляющая в описании встречи героя с дорогой ему марийской землей: «Григорий Якимович совсем не чувствовал ветра, ему казалось, что и земля расцвела, покрылась густой зеленой травой - душа его поет, молодеет, обновляется. Идет, выставляя вперед свою палку, сердце поет, глаза, как у обрадованного ребенка, светятся счастьем. Как будто заново родился. Григорий вдыхает свежий воздух родной стороны, во всем теле чувствует облегчение. В сердцах ему хочется, как маленькому ребенку, размахивая руками, пробежаться по милым сердцу местам»[78]. Из этого фрагмента видно, что писатель развивает проблему неразрывной связи «малой родины» с необъятными просторами всей страны. Повествователь, рисуя прощание героя со своей деревней, которую он смог наконец-то посетить, обобщает: «Григорий Якимович идет, все дальше он уходит от своей деревни, от своей первой любви. Но он не один - его провожает жаворонок. Выр-р, выр-р-р - летит вслед за ним, поднимается выше, спускается, едва не касается земли. Будто от столба к столбу тянет линию проводов, прокладывает невидимую глазу связь от родной деревни и до самого Дона». Влечет к себе, зовет и бередит душу родной дом и Анатолия Орехова, главного героя научно-фантастической повести Ю. Артамонова «Шӧрга» (Петля), которому после службы в армии вместо возвращения на родину предлагают остаться на сверхсрочную: Эше икмыняр ийым служитлаш кодаш йодыч, Толя ыш келше. Тудым мӧҥгыжӧ, шаршудан уремже, Какшан эҥер воктен лыкын-лукын шуйналт вочшо пеледышан олыкшо, Шопкеҥер воктенак Ӧшкуп чашкерже шупшыныт. Туштак ача-аваже, йӧратыме таҥже, Олюк. Кузе чыла тидым мондет, мо амал дене кудалтет? Курым мучко салтак лияш пӱралтын огыл. Вара шоҥгылык вуеш шочмо суртышкет миен пурет мо? Могай чурий дене тудым ончалат? Уке, тегытым нералтыде, миен пурашыжат намыс[79] (Толя не согласился. Его тянули домой деревенские улицы, покрытые бархатом травы, раскинувшиеся на берегу Кокшаги цветущие луга, роща Ошкуп, шелестящая возле деревни Шопкеҥер. Там же - отец и мать, любимая девушка Оля. Как же все это забудешь, по какой причине отступишься! Ведь не суждено всю жизнь быть солдатом. Что - потом, на старости лет, заявишься туда? Какими глазами посмотришь на людей? Нет, стыдно появиться там…). В этих размышлениях персонажа «сурт-пече» - не только притягательная магическая сила, но и совесть человека, ответственность перед самим собой и односельчанами, перед малой и большой родиной, у которой ты навсегда остаешься в долгу. Марийский писатель, с большой любовью рисуя народный быт, обычаи мари, воссоздавая его моральные ценности, ищет реальные истоки сегодняшней жизненной философии своих лучших персонажей, воспитанных на национальных традициях, которые были привиты им в семье, в стенах родного, уютного, дома. В повести М. Ушаковой «Тошто пӧртын монологшо» (Монолог старого дома) дом, сооруженный руками хозяев (родителей), на первый взгляд, воплощает идею семьи, рода, связи предков и потомков, реализуя архетипическое значение жилища (дома) как «закрытого внутреннего пространства, находящегося в оппозиции наружному, внешнему миру, пространства, дающего покой, безопасность и надежную защиту» [2. С. 48] («Построили-то из деревьев лучших пород, строевой лес рубили в полнолуние. И печь внутри сложили с толком - дым в избу не шел»[80]); как «средоточия универсальных жизненных ценностей - таких как счастье, благополучие и согласие в семье» [2. С. 48] («Элчивий с Павлом дожидались окончания стройки с любовью, радостной мечтой, трепетом»[81]; «Молодые хозяева мне понравились. Они прямо светились от чувств, тщательно скрываемых от людских глаз, чтобы ненароком не сглазили»[82]); а также как воплощения материального достатка («Прямо ко мне примыкал большой и густой сад, разведенный хозяевами. Много разных деревьев посадили…, во дворе водилось много всякой животины, а кур и гусей была целая тьма»[83]); как места (способа) сохранения традиций и обычаев предков («Соблюдали все обычаи, всякая работа у них спорилась и ладилась»[84]; «Все во мне мыли, протирали, чистили. Выносили в солнечный жаркий двор большие вещи. Сушили и выхлопывали из них пыль. Даже мой потолок от чистоты исходил бликами. Вся семья мылась в бане, одевалась в новые одежды. Весь я пропитывался запахом пирогов»[85]). Но в одночасье в повести все меняется. Однажды утром Элчивий находит в саду воткнутые в землю по обеим сторонам главной дорожки гусиные крылья. Атмосфера в семье накаляется. Повествование ведется от лица старого дома (антропоморфного персонажа), который «с прискорбием сообщает», что в доме Элчивий рушатся не только связи между родными людьми, вынужденными жить рядом, но и сами представления о дружной семье вообще: жена грызет мужа, дети после окончания школы уходят из дома и не возвращаются обратно, братья и сестры делят между собой «родимое пространство». Происходит трансформация дома в чужое пространство, лишенное любви, согласия, взаимопонимания. Главными характеристиками антидома в повести становятся: - ненужность, безразличие: «Я - брошенный дом. Зачем мне тогда адрес и для кого он нужен? Может, пожарной службе? Мне уже много лет. Снаружи потемнел, состарился, сыплется мох, заложенный между бревнами. Деревня наша состоит из одной улицы, а я самый крайний. Рядом начинается овраг, поросший ольховыми кустами. Возле меня нет места для другого дома»[86]; - холод: «Выгрузили в мой подпол корнеплоды, уехали и забыли. Печь сама не топится, избу не согреет. Картошка вся и замерзла. Сам-то я окоченел в эту зиму от холода. Весь вызнобел, так, как и ухитить меня уже считали без надобности. Домовые ушли к банным деду с бабкой. Вчетвером им легче»[87]; - жестокость: «После ее свадьбы я видел: Элчивий перед печкой переломила свечку пополам и бросила в огонь. Сама все чего-то бормотала. Прокляла, окаянная! Потом, позже, когда Коли не стало, я понял, о чем Элчивий ворожила. Страшная женщина - моя хозяйка…»[88]; - злость: «Элчивий старела, становилась злее и ворчливее, ходила с вечно недовольным лицом. Никто ей не мог угодить. Ну чего, к слову, не хватало человеку? И так все жили под ее волею. Так нет ведь! Ругается, придирается. Что с ней поделаешь? Я от нее устал. А другие терпели»[89]; - незащищенность: «Как? А меня на кого оставят? - всполошился я. Ведь хочется, чтобы со мной была семья, чтобы я был наполнен их радостями, жил с их горестями. Ради этого под небом стою. Старею, конечно. Но не могу представить себя совсем одного. Не сгнию, так смогу сгореть. Самого себя чинить, поправлять, где какую доску поменять - без людей же все это не сделаешь. Невозможно. А вдруг какая-нибудь напасть? Тревогу поднять не сумею. В общем, запереживал я сильно. Грустно и худо мне стало»[90]; - недовольство: «Родилась и выросла в этом доме, - не унималась Зойка. - Не только твоя, но и моя доля в нем имеется. Не станет матери - как миленький, поровну разделишь, по досочкам разберешь. А я на тебя в суд подам! Хозяин, видишь ли, нашелся»[91]. Так дом «теряет смысл жизни», его «душа» опустошена. Приведем некоторые детали авторской характеристики дома, которые передают внутренние перемены, произошедшие в нем под влиянием жизненных потрясений: «Люди думают, что дом не умеет плакать. Еще как за все переживаю, горюю! Стекла на окнах потеют - люди спешат их вытереть. Кто ведает вот - это слезы мои стекают? На подоконнике для скапливания влаги специальные углубления имеются. Кошка из них обычно любит пить…»[92]. В повести М. Илибаевой «Орина кова» (Старушка Орина) авторская концепция дома также представляет трансформацию дома в антидом - пространство, в котором нет уюта и комфорта и который стал источником безразличия, жестокости и страха, одиночества и внутренней дисгармонии. С приходом в семью нового человека, невестки Пестай, своенравной и бесчувственной женщины, традиционное представление о доме как о светлом мире, наполненном теплом, любовью, уважением к близким резко меняется. Дом теряет свою защитную функцию и превращается в место конфликтов и эмоционального насилия. Бабушка Орина оказывается изолированной в собственном доме, который вдруг становится для нее чужим. Она делает попытки описать свой дом, но останавливается, произнеся лишь несколько фраз. Ей больно воспринимать родной дом в новом, странном для нее, состоянии, она не видит жизненных перспектив в этом доме. Ее собственное бытовое пространство сужается до размеров одной комнаты, от решения пожилого человека уже ничего не зависит, ее никто не видит и не слышит: Шешкым пуртымо годсек Орина кова тиде кӱртньӧ койкышто, лукышто, мала. Омса шелше гыч шиялтарыше мардежат ондак тудлан логалеш. Ушкал телым лиеш гын, презыжым ик-кок арнялан, пӧртыш пуртен, тудын койкыж воктек йолыштат. Презын йӱдвошт кывырт-ковырт тарванылмашеш омыжо лугыч лиеда. Шошо велеш комбым тышке пӱкташ шындат. Узыжын йӱкшым колын, ава комбо эр ӱжара денак кычкырлаш тӱҥалеш, адак шоҥгын омым печкалтарен, чоныш витара[93] (После того как в доме появилась сноха, бабушка Орина спит на этой железной кровати, в углу. Пронизывающий ветер из дверных щелей первым делом попадает на нее. Если корова зателится зимой, теленка на недельки две заводят домой, привязывают к ее кровати. Теленок всю ночь туда-сюда передвигается, от его нерасторопных движений сон прерывается. Ближе к весне сюда сажают гуся высиживать птенцов. Услыхав голос гусака, гусыня еще до рассвета начинает кричать, пробуждая, изводит старушку). Чужим становится для нее не только родной дом, но и родной сын. Его слова «Авай, тый кунам колаш шонет, вара? Колоткалан оҥамат ямдыленам» (Мама, а когда ты собираешься умирать? Я для гроба и доски приготовил) глубоко ранят ее невинную душу, доводят до такого состояния, что она замыкается в четырех стенах с личными мыслями и тревогами, пытаясь сохранить свои воспоминания о прошлом, остро переживая свое одиночество, силой своего воображения она старается заполнить личное пространство, в остром желании высказаться, с кем-то поговорить и как-то облегчить свою душу, начинает общаться с миром мертвых, с мужем, которого давно уже нет в живых. Пестай, стремясь получить в доме всеобщую власть, разрушает традиционные семейные связи, настраивая сына против матери. Это приводит к распаду семейной жизни и внутренней дисгармонии. Таким образом, дом в повести становится не просто физическим пространством, но и отражением душевного состояния героев. Он символизирует утрату традиционных ценностей и эмоциональную изоляцию, что делает произведение актуальным при обсуждении современных социально-нравственных проблем. В повести М. Илибаевой «Олигарх-влак» (Олигархи) архетип антидома проявляется в форме «бездомья» (лишенность дома - места, где человек должен жить или живет) и художественно реализуется через судьбы беспризорников, которые называют себя маленькими «олигархами», новым классом в государстве, проводя прямые параллели между олигархами и собой: олигархи разбогатели за чужой счет - они тоже пытаются выжить за счет других; для олигархов закон не писан - они также не соблюдают законы; олигархи творят, что хотят - и они живут, как им вздумается. Персонажи повести - жертвы жестоких обстоятельств и социальных проблем; они оказались на улице: одни - из-за эгоизма и равнодушия родителей, которые пренебрегли ими в угоду своей личной жизни и личному «счастью»; другие - из-за алкоголизма родителей, забывших о детях; третьи - из-за того, что мамы, потеряв работу после закрытия школы, вынужденно уехали на заработки в Москву; четвертые - убежали от насилия и пренебрежения со стороны опекунов и новых семей. Временным пристанищем, местом существования для «олигархов» («босяков») становится заброшенная комната старого элеватора, которую пытаются хоть как-то обустроить. Это место не только холодное, но и эмоционально подавляющее: Пирожок, давай калай коҥгаш олто! Уремыштат йӱштӧ, кӧргыштыжат йӱштӧ - чыташ ок лий![94] (Пирожок, растопи печку буржуйку! И на улице холодно, и внутри - зябко - нельзя терпеть!). Дети, оказавшиеся в этом замкнутом пространстве «ложного» дома, живут без еды, без средств к существованию: Кочмо нерген ойлымым колын, Пирожок шӱвылвӱд толмым шиже: «Еҥ-шамыч кызыт ӱстембакышт тӱрлӧ чесым погат. А поян-влакшын, сий дене стемын, сӱмырлен волаш ямде докан… Кугу лиям гын, пашам ыштен налме оксам дене теммеш ситышашлык кочкышым наламат, мӱшкыр тореш кайымеш кочкын шындем»[95] (Услышав разговор о еде, Пирожок проглотил слюну: «Сейчас люди собирают на стол. У богачей кухни переполнены разными блюдами. Если бы был постарше, заработав, купил бы еды, чтобы досыта наесться»). Они предоставлены сами себе, лишены защиты со стороны окружающих, не защищены от «враждебного взрослого мира», от чужих глаз: Миша, пӧлем мучко ыраш тӧчен тошкыштшыжла, кенета йот вургемым ужо. - Санька, ончо, укена шеҥгеч хатыштына весе-влак озаланеныт[96] (Миша, пытаясь хоть как-то согреться, потоптался в комнате и вдруг заметил чужие вещи: «Санька, смотри, пока нас не было, в нашей хате успели похозяйничать»). Дети-беспризорники уязвимы, их «дом» (а по сути, бездомье) - символ страданий и утрат. Их внутренний мир - это бесконечные страхи, тревога, с которыми они безуспешно пытаются справиться; окружающая среда лишь усугубляет такое состояние, она забирает их друзей, отправляет за решетки. Таким образом, бездомье лишает «маленьких олигархов» жизни, собственного мира (личностного существования) и будущего. Заключение Характеризуя художественно реализованные бинарные понятия дом/антидом на примере марийских повестей второй половины XX - начала XX в., мы приходим к выводу, что первый компонент оппозиции, представленный в основном в повестях Ю. Артамонова, имеет традиционные признаки архетипического образа дома (родовое гнездо, традиции, детство, родной кров, пристанище души и т. д.) и представлен, прежде всего, мотивом возвращения в родной дом. В нем выражен общекультурный смысл «дома» - это не только место, куда человек может вернуться, не только семья, род, но и Родина. Второй компонент оппозиции «антидом», представленный в повестях М. Ушаковой и М. Илибаевой, обозначен мотивами бездомья, разрушенного дома, отсутствия жизни.

About the authors

Marianna V. Ryabinina

Mari State University

Author for correspondence.
Email: mari.riabinina@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0001-8635-275X
SPIN-code: 1167-0504

Candidate of Philological Sciences, specialist of the scientific and Educational laboratory “Mari Yilme”, the Center for the Study of Uralic Languages, Associate Professor of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology

1 Lenin Sq, Yoshkar-Ola, 424000, Russian Federation

References

Supplementary files