“Imam, don’t go to Groznaya”: on the fundamental idea of the historical novel “The Wild Terek“ by Hadji-Murat Muguev

Full Text

Введение Исторический роман Хаджи-Мурата Магометовича (1893-1968) Мугуева «Буйный Терек» (1937-1968) - яркое произведение советской эпохи. Роман неоднократно переиздавался и пользовался большим успехом, но, как всякое самобытное литературное явление, к тому же воспроизводящее сложные социально-исторические процессы прошлого, удостаивался подчас довольно разноречивых оценок и у читателей, и среди критиков и литературоведов. Определенный скепсис вызывала у некоторых специалистов трактовка революционных феноменов эпохи и типизация образов исторических лиц. Например, в предисловии к 4-му изданию романа профессор И.Н. Бороздин подробно остановился на проблеме идеологического осмысления мюридизма и образов его предводителей и упрекал автора за «излишне идиллическое повествование» [1. С. 5-10], а К. Давыдов [2], Х.Д. Ошаев [3. С. 168-172] и Н.Г. Джусойты [4] укоряли Х.-М. Мугуева за тенденциозное освещение личности генерала А.П. Ермолова. С другой стороны, Э.Е. Левонтин [5], Ю.Н. Либединский [6] и Мусса Хаким (М.Г. Домба) [7], Т.К. Гальченко [8. С. 13-16; 9. С. 3-15] и др. выступили с положительными и довольно комплиментарными отзывами. В 2015 году мы, рассмотрев и обобщив содержание этой критической литературы, предложили свою интерпретацию [10], в которой из-за комплексного подхода к роману, требовавшего внимания к вопросам историзма и реализма, упустили из виду, вслед за нашими предшественниками, ряд нюансов. Здесь мы предлагаем уточнение и дополнение к своим предыдущим работам в части, относящейся к основной идее Х.-М. Мугуева - именно к ее динамическому развитию, сопряженному с событийной канвой, и ее апофеозу. Обсуждение По своим основным параметрам «Буйный Терек» - типичное произведение литературы социалистического реализма [10. С. 40-41; 56-57]. Об этом позволяют говорить и концепция образа народа как субъекта исторического процесса, и акцент на классовой борьбе, и интернациональный пафос в его традиционном значении. Однако центральная тема произведения - первый этап (предводительство имама Гази-Магомеда) Большой Кавказской войны - наряду с происхождением автора (осетин-казак из станицы Черноярской Терской области) обусловили (конечно, не только они) оригинальные акценты и обертоны главной исторической и художественной мысли «Буйного Терека». Роман Х.-М. Мугуева на всех своих главных уровнях содержания и формы является образцом пограничного культурного синтеза подобно тому, как сам автор воплощал в себе неразрывное единство русской (казацкой) и горской (осетинской) культурных традиций. Выявление идеи романа должно учитывать его этнокультурные источники. Замечательной особенностью романа «Буйный Терек» является то, что образ штабс-капитана Александра Небольсина - главного героя романа, «солнца» его образной системы - обретается в нейтральном - в плане основного военно-политического конфликта между Россией и горцами Северного Кавказа - положении. Главный герой равно близок (этически и нравственно) «вождям» вступивших в конфликт сторон. Офицер, близкий по духу генералу Ермолову, парадоксальным образом вполне сочувствует Гази-Магомеду и его борьбе. Тем самым в образе (или образом) Небольсина уже идейно примирены две противостоящие друг другу исторические силы. Вследствие этого здесь правомерно говорить не только о «степени широты захвата исторического поля» [11. С. 9], но и о степени его «глубины» в произведении Мугуева. В полном соответствии с реалистическим подходом к изображению человека в крупных хронотопах образ Небольсина дан Мугуевым в определенной динамике. Если в первой книге романа развитие данного образа определятся преимущественно перипетиями личной судьбы (сюжетная линия Небольсин - Нюшенька - Голицын - Петушков), то во второй становление личности Небольсина сопряжено с центральной, исторической темой романа и во многом обусловлено влиянием Алексея Булаковича, дворянина и офицера, сосланного на Кавказ за участие в восстании декабристов. На первом этапе в отношении образа Небольсина проблема решается в вынесении им «приговора» крепостничеству и самодержавию, на втором - войне (как их следствию). Здесь мы застаем Небольсина в состоянии глубокой апатии, которая явилась результатом личной трагедии (гибель любимой женщины). Хорошо известный мотив разочарованности в жизни может спровоцировать сближение этого образа с литературными типами соответствующей описываемым событиям эпохи. Персонаж Мугуева в общем закономерно ассоциируется с образами «героев времени» и «лишних людей». Это подтверждает его художественно-историческую достоверность, но в то же время Мугуев как писатель XX века и представитель нового художественного метода не хотел, чтобы трактовка его героя читателем обусловливалась только литературными стереотипами романтизма и критического реализма. Стремясь убедить нас в обманчивости внешних ассоциаций, он предупреждает такую оценку образа, вкладывая в уста Евдоксии Чегодаевой речи о «северном Чайльд Гарольде», «байронизме» и «пушкинских кавказских чудесах» [12. С. 285, 293], исполненные, как отзывается о них Небольсин, «милой романтики» [12. С. 310], ибо в этой великосветской интерпретации характеристика Небольсина теряет всякую убедительность. Апатия и разочарованность главного героя «Буйного Терека» иного порядка: это результат не шума бала, а грохота битвы, это не «английский сплин» и не «русская хандра»; это драма патриота, усомнившегося в «правоте Отечества» подобно тому, как А.С. Грибоедов осознал «трагическую вину своей родины» [13. С. 68]. «Одна мечта у меня. Уйти с военной службы» [12. С. 7]: это слова «обновленного» Небольсина, ибо он не мог произнести их до личной трагедии, тяжелого ранения на русско-персидском фронте и поражения Ермолова в «схватке» с Петербургом. Когда мы узнаем, что он «освободил от тягот крестьян и также подумывал вовсе освободить ряд семейств» [12. С. 59], тенденция развития этого образа получает векторное обозначение. По возвращении же героя на Кавказ основной дискурс работы его сознания уже соответствует мугуевскому «синдрому декабризма»: «Зачем все это? К чему ночные походы, разорение аулов, смерть вот этих терпеливых, все сносящих солдат?» [12. С. 241]. Горцы глубоко симпатичны Небольсину, как и другим, реальным «невольникам чести», служившим на Кавказе: «Признаюсь, - писал декабрист В.С. Норов, - что я шел в бой за дело, которое мне было совершенно чуждо... Я был тем более далек от того, чтобы считать черкесов своими врагами» [14. С. 85]. Большое значение имеет в романе эпизод посещения Небольсиным осетинского аула под Владикавказом. Примечательно, что хронологически это событие параллельно пребыванию Булаковича в плену у дагестанцев и чеченцев. Этот момент является своего рода прологом их будущих отношений, отмеченных глубоким взаимопониманием и искренней дружбой. Несмотря на то, что Булакович находится в качестве военнопленного в немирном Чиркее («Буйный Терек», таким образом, развивает богатую в мировой литературе тему «кавказского плена»), а Небольсин - гость союзных русским войскам осетин, их наблюдения и выводы абсолютно конгениальны. Непосредственное соприкосновение с бытом горцев, с их обычаями и нравами становится для них настоящим откровением. Это один из важнейших лейтмотивов всемирной литературы, которая отражает трудный, но неуклонный процесс духовного единения человечества, взаимопознания народов и наций, и особенно впечатляюще и драматично эта тема звучит в русской литературе, и особенно в той ее части, которая относится к кавказской тематике. Достаточно вспомнить здесь «Путешествие в Арзрум» и «Кавказского пленника» А.С. Пушкина, «Кавказского пленника» М.Ю. Лермонтова, «Аммалат-бека» А.А. Бестужева-Марлинского, «Хаджи-Мурат» и «Казаки» Л.Н. Толстого, «Кавказскую повесть» П.А. Павленко и другие произведения. Мугуевские «русский и дагестанец» (и русский и осетин) содержат массу классических реминисценций: Небольсин не сводил глаз с танцующих. Все ему казалось фантастическим, чем-то нереальным и в то же время необходимым. Да, именно здесь, впервые после Петербурга, он был самим собой. Среди этих искренних, простых людей с их немудреной жизнью, с эпически спокойными понятиями о жизни и смерти, о веселье и горе. Как хорошо, что меня вернули на Кавказ, к этим чистым, неиспорченным цивилизацией детям природы. Среди них, среди казаков и поселенцев пусть проходит моя жизнь... [12. С. 198]. Булакович изучал своих хозяев... Все здесь дышало строгой простотой, естественной сдержанностью и свободным общением. За обедом сидели равноправные, хотя один из них был имамом, остальные мюридами или просто жителями аула. Ничего похожего на раболепство, на петербургское низкопоклонство... Во всем была какая-то библейская патриархальность, напоминавшая героев Вальтера Скотта или рассказы о первобытной простоте нравов и жизни индейцев Северной Америки... Такими, вероятно, были наши предки, когда не знали денег, бояр, крепостной зависимости, гнева и прихоти царей... [12. С. 212-213]. Горцы в глазах Булаковича и Небольсина - «естественные» люди (Мугуев продвигает здесь несколько руссоистскую идею). Вся их, горцев, жизнь - движение естественных чувств, что, по Мугуеву, должно служить если не доказательством их полной правоты, то, во всяком случае, бесспорным аргументом в пользу их защиты. Последние наблюдения и мысли Булаковича и Небольсина непосредственно предваряют один из важнейших диалогов романа Мугуева. Это своего года квинтэссенция идеи произведения. Случилось то, что закономерно и неизбежно (в данностях художественной концепции автора) должно было произойти: представители прогрессивных исторических, аккумулирующих общенародные идеалы, тенденций развития Кавказа и России (имам Гази-Магомед и прапорщик Булакович) беседуют как старые друзья и понимают друг друга без посредника, - если не считать толмача: · ...вовсе не знаем мы, русские, горцев. · Потому и воюете, что не знаете. Что же ты... узнал нового? · Вы - гордый, вольнолюбивый народ, а не дикари, как вас называют наши начальники... · Я верю тебе, урус. Ты человек храбрый, справедливый, перенесший от своего падишаха много горя и зла. Мы знаем, что есть немало солдат, которые пытались сделать своему народу добро... Спасибо тебе, русский друг... Ты честен, как истинный ших [12. С. 214-216]. Мугуев очевидно далек от желания сколько-нибудь усложнить свою концепцию. Его «предмет веры» прост: он видит вполне достаточное основание для соотнесения мюридизма и декабризма в наивной аналогии, сформулированной имамом: «Мы тоже (мюриды, как и декабристы - И.Х.) стремимся к тому, чтобы простой народ был свободен и сыт» [12. С. 214]. Так военно-политическое противостояние России и Северо-Восточного Кавказа (Дагестана и Чечни) лишается в «Буйном Тереке» доминирующего значения. Максимальную идейную нагрузку получает не межнациональный, а социальноисторический конфликт эпохи, обнаруживаемый как во внутрироссийской, так и во внутрикавказской общественно-политической обстановке (две России - два Кавказа), в которой мюридизм и декабризм трактуются в роли прогрессивных, революционных тенденций. Вероятно, именно это обстоятельство имел в виду Э.Е. Левонтин, когда писал: «Две чистые струи, сливаясь в единый поток повествования, придают ему глубину и быстрину. Течение становится неукротимым, сильным. Подобно быстрому Тереку» [5]. В дальнейшем (после освобождения из плена) в рассуждениях Булаковича, равно как и Небольсина, с которым они тесно сходятся, доминируют окончательно оформившиеся идеи бесперспективности войны. Мысли, высказываемые сначала А.С. Грибоедовым (4-я глава книги 1-й) и А.С. Пушкиным (1-я глава книги 2-й), и предварявшие собой разные этапы развития действия и идеи романа, в лице Небольсина, Булаковича и Гази-Магомеда получают как бы всестороннее эмпирическое обоснование. Политических целей, считает Булакович, можно и должно достигнуть «не походами в горы, не уничтожением аyлов и людей, а примирением, отводом войск за линию, признанием их (горцев - И.Х.) призрачной самостоятельности, усиленной торговлей с горцами, открытием школ, приобщением к русской жизни, помощью деньгами и образованием...» [12. С. 308-309]. Роман являет собой не иллюстрацию авторской концепции, предварявшей художественный опыт, а живой, динамичный процесс становления и реализации идеи, при котором сюжетная кульминация резонирует с наиболее мощным идейным акцентом. Речь идет о главах романа, повествующих о совместном пребывании Небольсина и Булаковича в ставке имама (в качестве послов-парламентеров). Заметим, что к этому времени обозначились (в повествовании Мугуева) определенные кризисные явления как вообще в горской среде, так и в самом мюридистском движении: экономическая деградация в результате изнурительной войны, «падение адатов» в оставшихся без мужчин аулах, первые нелицеприятные признаки пренебрежения к шариату со стороны уставших от газавата шихов и т.д. Хорошо чувствуя ситуацию, русское командование предлагает горцам перемирие на весьма сомнительных для имама и верных ему сподвижников условиях. « ...имам, не ходи в Грозную, - говорит Алексей Булакович Гази-Магомеду. - Царь никогда не помилует тебя, как не простит и нас, тех, кто шесть лет назад поднялся против него» [12. С. 362]. Драматизм положения в том, что Булакович и Небольсин совершают, в сущности, диверсию по отношению к своему начальству и царскому правительству, но с точки зрения нравственной они - «защитники свободы и правды» [12. С. 367]. Так Небольсин и Булакович становятся своего рода русскими Тазитами. Мы не будем вникать в нюансы этой аналогии; мы только хотим указать общее культурное значение феномена, позволившее В.Г. Белинскому ассоциировать Тазита даже с Галилеем, которого «в Италии чуть не сожгли живого за его несогласие с чеченскими понятиями о мировой системе»; здесь мы тоже наблюдаем вечную борьбу «общего с частным, разума с авторитетом и преданием, человеческого достоинства с общественным варварством» [15]. Перемирие не состоялось, но русские послы, как, впрочем, и Гази-Магомед, хорошо сознают, что оно не принесло бы мира. Эпизод заканчивается сценой клятвы имама и мюридов на Коране - в том, «что ни один из них никогда, даже под страхом смерти и боясь вечного огня ада, не скажет никому о том, что говорили здесь эти два русских человека» [12. С. 363]. По возвращении из посольства в крепость Грозную между капитаном Небольсиным и прапорщиком Булаковичем окончательно утверждаются узы братства. Теперь диалоги их кратки и лаконичны, благодаря чему красноречивым становится само молчание, а реплики героев выигрывают в содержательности и характерности. «В день четырнадцатого декабря, - говорит Небольсин, - я был на Кавказе, а людей, вышедших на Сенатскую площадь, почитаю героями» (...) “Спасибо”, - сердечно поблагодарил Булакович и снова улегся на песок. Это был весь их разговор, связанный с поездкой к имаму» [12. С. 367]. Заключение Строгий критический взгляд может, вероятно, распознать в ряде построений Мугуева идеализацию исторических явлений и отдельных образов, а также элементы некоторого «утопического прекраснодушия», связанного, в частности, с верой автора в то, Советский Союз раз и навсегда воплотил идеалы, оставшиеся за пределами романного нарратива. Но коль скоро это не так, роман Мугуева сегодня даже более актуален, чем в эпоху его создания. По меньшей мере, он актуализирует важность культурной органики межнационального диалога, без которой немыслим и «русский мир», уже явивший нам свои смутные - и прекрасные черты. Он показывает по меньшей мере, насколько органичной была для русского офицера - именно для людей, подобных Небольсину и Булаковичу - «идея включения кавказского мира в общероссийский мир», что Кавказ важен для России «не просто как колонизированное пространство», а как «исторически и культурно необходимый фрагмент империи» [16. С. 131]. Таким образом, «Буйный Терек» является одним из тех произведений мировой литературы, которые воплощают великую творческую идею движения народов к единению и противостоят как историческим концепциям и политическим доктринам, утверждающим разобщенность мира и фатальную несовместимость бытия разных народов, так и безличной глобализации. Даже схематизм Мугуева носит теплый, гуманистический характер, ибо он вскрывает положительный смысл всемирного исторического процесса: движение от войны - к миру, от культа силы - к культу разума, из эпохи страха - в эпоху свободы.

About the authors

Irlan S. Khugaev

Author for correspondence.
Email: shmiksel@rambler.ru

Doctor of Philology, a leading researcher of the Integrated Research Department

References

Supplementary files