Semantic Potential of the Word: by the Material of the Mythologem of the Holy Marriage of Heaven and Earth

Full Text

Введение

Становление антропологии, а позднее антропологический «поворот» гуманитарных наук переключили внимание исследователей на изучение «этно-национальных особенностей, социальных характеристик, историко-культурных истоков» языковой личности [1. С. 8]. Тем самым были созданы предпосылки для раскрытия того потенциала, который заложен в архетипической семантике слова-концепта. Следовательно, обращение к культурной памяти слова как источнику потенциальных «смысловых приращений» (В.В. Виноградов) позволяет проследить эволюцию начальной семантики базовых восточнославянских мифоконцептов.

Статья посвящена анализу восточнославянской мифологемы священного брака Неба-отца и Земли-матери на фоне греческих мифов с целью выявления ее этимологических, историко-культурных, этико-эстетических и собственно семантических особенностей. При этом мифологема понимается как «сюжетно-понятийная структура, которая имплицитно содержит в себе повествование о некотором событии, имеющем мифологические корреляты, эксплицированные лингвистически, графически, акционально или институционально» [2. С. 7].

Изучение данной мифологемы, с одной стороны, приблизит к пониманию культуры как деятельностного феномена, уходящего корнями в глубокую архаику. А с другой — позволит раскрыть заложенные в ней волевые интенции и тот семантический потенциал, который сформировался в данной лингвокультуре. Ведь «когниция вдвойне “интерактивна”: связана и с воспринимаемым миром, и с волей человека» [3. C. 20]. Это сделает возможным изучение становления, развития и, возможно, угасания начальной семантики слова и мифа.

При этом мы будем опираться на концепцию эволюции сознания Г.Г. Шпета, которая включает называющий (язык), религиозно-мифологический, художественно-героический, научно-технический, культурно-исторический и философско-культурный этапы^[1]; в качестве материала в работе используются данные словарей [4–9] и собрания восточнославянских пословиц [10–13]. Энциклопедический словарь «Славянская мифология» под редакцией С.М. Толстой (2002) [4], Энциклопедический словарь «Мифы народов мира» под редакцией С.А. Токарева (1980–1982) [5], «Словарь индоевропейских социальных терминов» Э. Бенвениста (1970) [6], «Краткий этимологический словарь-тезаурус индоевропейских языков» М.М. Маковского (2014) [7], «Историко-этимологический словарь русского языка» П.Я. Черных (1993) [8], «Этимологический словарь современного русского языка» А.К. Шапошникова (2010) [9], а также собрания восточнославянских пословиц Дм. Попа (2011) [10], З.Ф. Санько (1991) [11], I.Я. Лепешаў, М.А. Якалцэвiч (2002) [12], В.М. Мокиенко, Т.Г. Никитиной, Е.К. Николаевой (2010) [13] и др.

Мифологема брака Неба-отца и Земли-матери  в Восточной Славии

Идея целостного единства Неба и Земли возникла на раннем этапе эволюции первобытной общности и восходит к эпохе индоевропейского единства. В славянском мировосприятии земля представлялась плоской или плавающей в воде, но дойти до ее края никому не удавалось. Небо же напоминало бычью шкуру, по которой перемещались солнце, луна и звезды [14. С. 169].

Что же касается мифов о «начале времен», то мы располагаем лишь христианизированной версией. Так, согласно русской и белорусской народно-поэтическим традициям, данное «первособытие» предстает как акт Божественного творения, когда Бог сначала создал себе небо, а потом землю. Примечательно, что у всех восточных славян есть поверье о том, что раньше небо было близко от земли и на него можно было подняться по радуге, но, когда люди согрешили, Бог отделил небо от земли и закрыл этот путь [4. C. 248–249]. При этом «Небу придан воздействующий, мужской тип, а Земле — воспринимающий, женский», — писал А.Н. Афанасьев, ссылаясь на пословицу Не Земля родит, а небо [15. С. 55].

Возникшие на этой основе архаичные обряды включали в себя призывы к Небу-отцу и Земле-матери: Ты, Небо-отец, ты, Земля-мать!; Небобатька, земля-матка!, которые дошли до нашего времени в составе заговоров и заклинаний [16]. Так в процессе своего бытования начальный миф о брачном союзе Земли, «производящей хлеб и лен», и Неба, «возбуждающего земные роды», был этически переосмыслен как свойственный и простым людям [15. С. 157]. При этом концепты «муж», «человек», «мужчина» ассоциировались с зерном и семенем, «жена» — с землей, готовой к посеву, а «семья» — с зернами одного семени [8. Т. 2. С. 154; 9. Т. 2. С. 314.]. В дальнейшем возникшие «понятийные мифы» (О.М. Фрейденберг) выполняли функцию идеальных прообразов, гармонизирующих мировосприятие и бытие.

Архаичные мифообразы сохранялись и после принятия христианства. В подтверждение приведем летописное свидетельство (1095 г.): Пакыже и землю глаголють матерью… Да аще им есть земля мати, то отец им есть небо (цит. по [17. С. 98]). Большой интерес вызывает и образ мира, созданный народной духовной поэзией, который связывает элементы природного мира «с членами антропоморфизированного Божества — как тела космического, порожденного телом Божественным: У нас белый свет взят от Господа, / Солнце красное от лица Божия, / Млад-светёл месяц от грудей Его, / Зори белыя от очей Божьих, / Звезды частыя — то от риз Его. / Ветры буйные от Свята Духа! [18. С. 66].

И здесь перед нами встает вопрос: что представлял собой начальный семантический потенциал мифологемы священного брака Неба-отца и Земли-матери?

В поисках ответа обратимся к называющему (Г.Г. Шпет) этапу эволюционирующего сознания и рассмотрим начальную семантику данных слов-концептов. Ведь «оязыковление — это результат культурной интерпретации самих фрагментов действительности с целью выразить свое отношение к ним — ценностное и эмоционально значимое» [19. С. 82].

Мифоконцепт «Небо-отец». Согласно древним преданиям, в начале мира не было неба, земли, ничего, лишь одна вода. В русской и белорусской народной традиции полагается, что Бог сначала сотворил себе небо, а украинская версия уточняет, что небо создано Богом в третий день творения для себя, ангелов и святых угодников, которые соответственно занимают высший, средний и низший ярусы [4. С. 249].

В мифоконцепте Неба-отца присутствует общеславянское *nebo, образованное от индоевр. *nebhos- ‘неблестящий, неясный; облако, облачное небо’ [9. С. 4]. «Древние славяне, — писал А.Д. Дуличенко, — видимо, не поклонялись солнцу (в отличие от некоторых древнеиранских племен) и не видели в нем главного божества» [14. С. 170].

Значительный интерес вызывает также лексема отец (*otьcь), в которой получили выражение архетипические представления. Здесь мы имеем в виду тот факт, что она восходит к обыденному индоевропейскому термину родства *ǎtta ‘принадлежащий к родовому классу мужчин-отцов’ [6. С. 147]. Поэтому в эпоху матриархата и полигамных отношений все старшие мужчины считались отцами и членами фратрии, которая носила имя первопредка-тотема.

Немаловажной представляется также следующая закономерность. «Первоначально члены рода употребляли термин otьcь как название ближайшего отца, который сам был в сущности ‘отцов’ (att-iko-s), т. е. происходил от старшего, общего отца» [20. С. 26]. Что же касается лексем тата, айцец (белор.), отиць, тато (русин.), отец, тятя, тата (русск.) и тато, отець (украин.), то они образованы от *otьcь (< индоевр. *ǎtta), за которым стоял Первопредок (< индоевр. культ *Hordʰu-) [5. Т. 2. С. 384]. А в номинациях бацька (белор.), батько (русин.), батя (русск.) и батько (украин.), возможно, восходящих к сакральному индоевропейскому термину *pəter, — архетип Старшего [9. Т. 1. С. 51].

Таким образом, почитание Старшего и культ Первопредка, который олицетворял вечное единение живых и умерших родичей, утверждали семейно-родовые и фратерниальные ценности, выполнявшие функцию смысложизненной доминанты бытия. (Подробнее о культе Первопредка см. в [21].)

Для мифологических картин мира характерно «обилие разных имен у одного и того же божества, накопившееся за время существования культа» [22. С. 356]. Возможно, данное замечание относится и к «небесному божеству» иранского происхождения «всеобъемлющему» Сварогу (санскрит. *svarga ‘ходячее небо’). Демиург-богатырь и праславянский мифический герой, отец Солнца-царя Дажьбога, Сварог выступает и как законодатель, который «устави единому мужю едину жену имети и жене за един мужъ посагати» (цит. по [22. С. 530, 532]). Так в период сильного скифского влияния (VI—IV вв. до н. э.) семантика мифоконцепта Небаотца активизировала в сознании сакральное представление о всевидящем и всесильном Небе.

Вероятно, этим объясняется и отсутствие лексемы отец в восточнославянских пословицах: Бог бачыць з неба, што каму трэба (белор.); У Бога всевидюче око (русин.); Бог правду видит, да не скоро скажет (русск.); Бог бачить з неба те, що потрібно (украин.) [10; 11]. В этой связи, заметим, что небом и миром в патриархальной среде при дружинном строе всегда управляет мужское божество, власть женского божества распространяется на землю, ее плодородие и природу, а супружеские отношения подчиняются закону Сварога о прочной семье [22. С. 358, 547].

Мифологема Земли-матери. В духовных стихах «Голубиной книги» говорится, что земля создана самим Богом «усяму свету на пропитаньня». А в белорусской фольклорной традиции земля сама возникает из крови Христовой-Господней. Широко распространена у всех восточных славян версия ныряния Бога или его помощника на дно морское за землей, которая потом увеличивается в размерах [4. С. 132–135].

В отличие от концептуализации отцовства на основе обыденного термина родства *ǎtta, номинации матери во всех индоевропейских языках образованы от сакральной номинации *māter (<—индоевр. *mad- ‘влага’ и *mā- ‘спелый’, ‘плод матери’) [7. С. 188], в которой получил выражение архетип Великой матери (Матери-земли). Ср: мацi, матка (белор); матерь, мати (русин.) мать, мама (русск.); матiр, мати (украин.).

Отнесем различение обыденного и сакрального языков к называющему этапу в эволюции сознания (Г.Г. Шпет). Однако, заимствуя индоевропейские первокорни, славяне не унаследовали разделения языка на обыденный и сакральный, способствуя тем самым целостному мировосприятию и более тесному взаимодействию. Как следствие, в мифопоэтической картине мира восточных славян утвердилось представление о целостном единстве Небаотца и Земли-матери. Более того, как отмечал О.Н. Трубачев: «Никаких оснований для постулирования примата мужского начала реконструкция системы родства не дает» [20. С. 230].

В этой связи примечательно, что, исследуя «сакральную природу Неба», известный этнограф и фольклорист М. Элиаде пришел к выводу, что Небесные боги «нигде не играют ведущей роли, напротив, постепенно отдаляются от человека и заменяются другими формами религии: культом предков, поклонением духам и богам природы, духам плодородия, великим богиням и т. д.» [23. С. 109].

Действительно, постепенно в русском народном самосознании произошло сближение Матери–сырой земли с Богородицей и женской долей, которых объединила «религия страдания»: Первая мать — Пресвятая Богородица, / Вторая мать — сыра земля, / Третья мать — кая скорбь приняла (цит. по [18. С. 78]). Более того, как писала Н.Д. Арутюнова в статье «Воля и свобода»: «Связь с природой и особенно с землей <…> устойчива. Поэтому и в цивилизационном обществе, как только поэт обращается к миру природы, он пользуется словом воля» [24. С. 89]. Далее автор приводит цитату из стихотворения А. Блока «Осенняя воля»: Не мани меня ты, воля, Не зови в поля! Пировать нам вместе, что ли, Матушка земля?».

Так, преодолевая хаос, который обычно подстерегал человека на земле, но мог быть послан и с неба, славяне обожествляли небо и землю, наделяя их соответственно мужской и женской природой. Неудивительно, что в восточнославянском ареале сложилась гармоничная мифологема священного брака Неба и Земли, которая утверждала самобытный социально-коммуникативный модус бытия, за которым стояли семейно-родовые и фратерниальные ценности. Постепенно установка на взаимодействие, взаимопонимание и достижение искомых взаимоотношений сформировала коллективистический тип культуры [25. С. 307]. В этой связи примечательна восточнославянская этико-эстетическая модель свадебного ритуала, в котором каравай символизировал целостное единство Неба-отца и Земли-неба (см. об этом в [26. С. 249–254]).

Греческие мифы о «начале мира». Стремясь раскрыть историко-культурное и этико-эстетическое своеобразие восточнославянской мифологемы брака Неба-отца и Земли-матери, рассмотрим ее через призму греческих космологических представлений. В отличие от восточнославянской народной традиции, греческие мифы хорошо сохранились благодаря письменным источникам, которые позволяют проследить развитие мифопоэтической картины мира и выявить ее характерные черты.

Согласно Гесиоду, «прежде всего во вселенной Хаос зародился», затем из «мирового яйца» появился Эрос как самовозникшее творческое начало, а от него, как от первопотенции, произошла Земля Гея. Гея же прежде всего родила себе равное ширью Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду / И чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных [27. С. 24].

В Древней Греции во время элевсинских мистерий их участники говорили, обращаясь к небу: «Пролейся дождем», а обращаясь к земле: «Будь беременна». Согласно Плутарху, «люди приписали небу отправление должности отца, а земле — отправление обязанности матери. Небо было отцом потому, что оно посредством дождей изливало семя в недра земли, земля, воспринимая это семя, делалась плодородною и матерью» (цит. по [28. С. 197]).

Однако дети, рожденные от брака Геи-Земли и Урана-Неба, были уродливы, поэтому отец прятал их в недрах Земли. Уступив просьбам матери, Кронос, сын Геи и Урана, оскопил отца. Так власть перешла к Зевсу, «богу всех богов», который, вступая в брачные отношения, стал отцом богов, героев и людей. Примечательно, что античная этимология связывала имя Зевса с такими понятиями, как «жизнь», «кипение», «орошение», т. е. «с тем, через что всё существует». Ритуальное обращение к Зевсу Zɛύζ πáτέρ! (Zɛύζ < Διόζ) восходит к индоевр. *deiuo- ‘дневное сияющее небо’ и включает сакральный термин бога-отца πáτέρ [5. Т. 1. С. 463, 528].

Что же касается культа Геры, третьей законной супруги Зевса, то он отражал три состояния земли: весеннее цветение, летнюю зрелость и зимнее одиночество богини. Гера — защитница моногамных браков, поэтому она постоянно ссорится с Зевсом и преследует его незаконные связи. Но и она, чтобы отомстить супругу, сама рождает вне брака Гефеста, а увидев уродство сына, сбрасывает его с Олимпа.

В этой связи обращает на себя внимание также следующий факт. Греческий концепт «hieros gámos» ‘священный брак’ появился лишь к V веку до н. э. для «упорядочивания более сложных отношений, отраженных в мифе», поскольку «до этого были две различные супружеские пары: с одной стороны, Зевс и какая-то его супруга, с другой — некий бог и Гера» [6. С. 153]. В этом контексте заметим, что подобного рода мифы не характерны для восточных славян.

Вместе с тем этимологически древнерусское «брак» ‘бракосочетание’ (< *bher-: *bhor-: *bhr- ‘нести’) и его греческий аналог «γάμος» ‘вступать в брак’ (< *ǵame- ‘зять, жених, жениться’) имеют индоевропейские корни [8. Т. 1. С. 107, 109; 28. С. 263]. Однако формирование и развитие их семантики протекало в различной историко-культурной и этико-эстетической ситуации. В целом, семантика греческой мифологемы священного союза Неба и Земли отражала антропоцентрическое миропонимание и приоритетность личностного самоутверждения, волевого и деятельностного начала главы семейства, которые обусловили развитие индивидуалистического модуса бытия и типа культуры [25. С. 307].

Далее, чтобы расширить исследовательское поле предпринимаемого анализа, обратим внимание на общность мифа и пословицы. Так же, как и миф, пословица, с одной стороны, «содержит в себе строжайшую и определенную структуру и есть логически, т. е. прежде всего диалектически, необходимая категория сознания и бытия вообще». C другой, — представляет собой «живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинность, достоверность и принципиальную закономерность» [29. С. 24]. В этой связи отметим, что Аристотель в своих сочинениях нередко прибегал к паремиям и писал, что они являются «фрагментами древней мудрости, которые благодаря своей краткости и уместности сохранились среди всеобщей гибели и разрушения» (цит по [29. С. 32]).

Завершая рассмотрение античной мифологемы брака Неба и Земли, заметим, что мотив первых несовершенных людей есть в русинском мифе, соотносимом с художественно-героическим этапом в эволюции сознания (Г.Г. Шпет). Здесь мы имеем в виду дошедшее до нашего времени предание о богатыре-великане Святогоре, в котором Род, «верховное божество» (Б.А. Рыбаков) восточных славян, отправил в преисподнюю первых несовершенных людей. И сказау Рид-Вотэц Вэлэкий / Сватогорю крэпкому и тяжкому: Стань конём на Карпатэ, Прэтэснэ цэ крэтя горбатэ, Шоб нэ вэлиз твий Тато-Яма, А з нэм и Пэрва Мама [30]. И здесь возникает вопрос: чем объясняется отсутствие у других восточных славян мотива несовершенства первых людей?

В поисках ответа обратимся к трудам Н.И. Толстого, который писал, что восточнославянская культура изначально «вся была проникнута убежденностью ее носителей в постоянном присутствии и участии сверхъестественной силы во всех трудовых процессах» [31. С. 15], что исключало подобную форму их наказания. Кроме того, сакральный статус священного союза Небаотца и Земли-матери был дополнен в процессе христианизации Древней Руси Евангельскими представлениями о святости брака, которые легли в основу пословиц и крылатых слов: Что бог сочетал того человек да не разлучает; Добрая жена, что камень драгоценный; Добрая жена дом сбережет, а плохая рукавом растрясет и др. [32].

Однако переход эволюционирующего сознания на новый, — научно-технический этап (Г.Г. Шпет), — сопровождался семантической девальвацией слов, паремий и мифоконцептов. В качестве иллюстрации сошлемся на пословицы, восходящие к Евангельскому тексту и на их трансформации в эпоху секуляризированного сознания: Оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью (Мф. 19.6) → Муж да жена — одна плоть; Муж и жена — одна душа; Муж и жена — два сапога: Муж с женой, что вода с мукой: взболтать взболтаешь, а разболтать не разболтаешь → Муж и жена — одна сатана; Жена да муж — змея да уж; Жена не гусли: поиграв, на стенку не повесишь и др. [10; 11; 12; 33].

Национальная специфичность пословичного фонда рассматривается исследователями как «наиболее сложная его характеристика, которая основана на национально-языковом своеобразии и национально-культурной маркированности» [33. С. 1001]. Вместе с тем в восточнославянских паремиях отчетливо просматривается общность ценностно-смыслового акцента. В качестве иллюстрации приведем пословицы с тождественными или близкими лексико-грамматическими структурами, в которых получила выражение девальвация брака и семейных устоев:

1. Жонка не рукавіца: з рукі не скінеш (белор.); Жона не рукавиця, з руки не стягнеш (русин.); Жена не рукавица: с руки не сбросишь (русск.); Жінка не рукавиця, з руки не стягнеш (украин.);
2. Грошы кошт любяць, а жонка кухталі (белор.); Грõші дõбрі личині, а жона бита (русин.); Деньги счет любят, а жена тумаки (русск.); Копійка любить, щоб її рахували, а жінка — щоб її били (украин.) [10–13].

Вместе с тем за характерной для этих пословиц иронией скрывается искомый этико-этический образ брака и семьи. Ведь прошлое не исчезает, но, «фиксируясь в памяти культуры, оно получает постоянное, хотя и потенциальное бытие» [34. С. 245]. Так присутствующий в сознании рефлексивный, бытийный (экзистенциальный) и духовный опыт [35. С. 113] становится источником семантического потенциала слова, свидетельствуя о культурно-исторической и философско-культурной ступени в его эволюции.

Заключение

Подведем итоги. Предпринятое обращение к генезису восточнославянской мифологемы священного брака Неба-отца и Земли-матери на фоне греческих мифов позволило проследить ее развитие, опираясь на концепцию эволюционирующего сознания (Г.Г. Шпет). В результате анализ восточнославянской и греческой мифологем, включая стоящие за ними ментальные сущности, раскрыл некоторые историко-этимологические, лингвокультурные и этико-эстетические особенности, в которых получили выражение соответственно коллективистический и индивидуалистический типы культуры, в которых они сформировались.

Действительно, мифологема как одна из составляющих мифологической картины мира вбирает в себя ценностные представления, «обертоны смысла» (Б.А. Ларин) и коннотативные значения, характерные для развивающегося этносоциокультурного пространства. Поэтому накопленный языком опыт бытия и «память культуры» остаются надежными источниками в развитии семантического потенциала слова. Таким образом, архетипическая семантика слова и укорененные в сознании ценности и идеалы не только сохраняют целостность культуры и ее самобытность, но выступают как «определенный механизм порождения» (Б.А. Успенский), способствуя ее дальнейшему саморазвитию.

 

^{1 Архивные записи Г.Г. Шпета опубликованы в [4. С. 79–80].}

About the authors

Tatyana E. Vladimirova

Peoples’ Friendship University of Russia

Author for correspondence.
Email: yusvlad@rambler.ru
ORCID iD: 0000-0003-2458-3653

Professor, DSc, Russian Language Institute

6, Miklukho-Maclay st., Moscow, Russian Federation, 117198

References

Supplementary files