Концепт «память» и национальный образ мира в творчестве Александра Кана

Полный текст

Введение Многогранный и разнообразный культурный контекст современности создает предпосылки для качественно нового осмысления современного развития национальных литератур. В поисках эстетической свободы (символично название книги Евгения Шишкина «Я свободен» [1]) писатели и поэты возвращаются к традиционным ценностям реализма, лирико-автобиографическому повествованию и к реалистической манере письма. В то же время картины реальности и художественного вымысла в повествовании причудливо переплетаются, продолжая эксперимент авторов художественных текстов с языком и стилем, графическим оформлением разными шрифтами, включением sms-сообщений, визуального, монтажно-клипового ряда изображений. Открытая и предельно обнаженная авторская манера повествования характерна для прозы Александра Кана. Современный романист, драматург, эссеист пишет на русском языке. И сам предпринимает попытку ответить на вопрос: к каким мировым стилям и направлениям можно отнести корейскую литературу на русском языке? Корейский русскоязычный автор, по мнению А. Кана, «волен работать в самых разных стилистиках и манерах - архаической, реалистической, модернистской, - выстраивая свой сюжет линейно или метафорически, играя с языком или относясь к нему слишком буквально, используя те или иные уровни художественной условности, создавая одноили многоэтажные произведения, кому как по силам. Суть не в этом, а в том, что всех нас, как это видно из “Книги белого дня”, объединяет один пронзительный посыл совершенной любви к несовершенному миру, через который наша стойкая, дерзкая литература, в своих лучших проявлениях, своим чистым голосом присоединяется к хору литературы мировой» [2. С. 271]. Непревзойденным мастером слова и образа является известный русскоязычный прозаик Анатолий Ким. Поэтика его романов и повестей не просто оригинальна, в каждом последующем произведении российский прозаик так раскрывает образы героев и выстраивает повествование, что поднимает его на новый уровень. Творчество А. Кима «развивается по двум направлениям - корейскому, герметичному, под тяжелым небом изгнаннической, родовой, национальной судьбы, с четкой, детерминированной… под стать древнегреческой, драматургией, и русскому - напротив, неохватному, настежь открытому всем любопытствующим взглядам, залетным ветрам, драматургически не оформленному, а скорей портретному, где писатель больше художник… Как ему разрешить в себе два этих, никак не соприкасающихся мира, а об их пересечении вообще говорить не приходится» [3. С. 202]. Все это отражается в диалогичности поэтик произведений. Диалектику развития его художественного пространства А. Кан видит следующим образом: волнующееся сахалинское море - плодоносящее луковое поле - проповедующий Отец-Лес. Писатель обратил корейского героя к русской жизни и космосу, продемонстрировав «всю возможную мощь и магию художественного слова, на что оно, слово, способно» [3. С. 220]. Разные культурные практики обогащают стиль А. Кима. Коллективная идентичность, дематериализация прошлого, память - в центре его прозаических произведений. Нарратор пытается осмыслить свое предназначение на земле, будучи уверенным в том, что как писатель он родился в дальневосточной деревеньке Роскошь и именно деревня - главное хранилище духовных ценностей и нравственного богатства. И в то же время подтверждает всем своим творчеством приверженность национальной классической корейской литературной традиции. Обсуждение В эссе «Третий Гамлет (Мировые диаспоры XXI века: опыт литературного осуществления маргинального героя)» А. Кан выделяет в современной литературе корейцев СНГ три направления: литература архаики, литература ассимиляции и литература сопротивления. Поэты архаики обращаются к дальневосточной поэтической традиции, что приводит в современной социокультурной ситуации к бесконечному оплакиванию утраченных культурных ценностей [4. С. 200]. Представители второго направления - некоторые поэты корейского происхождения (Диана Кан и др.) пытаются ассимилироваться в русской литературе. Литературу сопротивления А. Кан рассматривает на примере своего творчества, приходя к выводу, что литература корейцев СНГ - «русская по языку, корейская по ментальной пластике и экзистенциальная по своему окончательному выходу, по всем ее гамлетовским вопросам» [4. С. 204]. Диалогичность поэтик включает диалог индивидуального и общественного опыта. Вот как это происходит у А. Кана: «… Я высвобождал близких, дорогих мне людей, замурованных прошлым, политическим режимом, исторической несправедливостью, расизмом и ксенофобией, собственными слабостями, ошибками, просто кривым и дырявым пространством и временем, и возвращал им жизни в своих рассказах, воскрешал их смыслы, которые обыкновенно так стремительно исчезают с уходом людей. И свое сочинительство, и свою литературу я воспринимал уже как некое религиозное действо по возвращению живых и ушедших из духовного небытия» [5. С. 233]. На примере своего творчества современный казахстанский автор раскрывает главный смысл литературы коре сарам - собирать и создавать из осколков прошлого бессмертные образы людей. Символично название пьесы А. Кана «Коридор», действующие лица которой меняют свои облики. Нравственные ценности трансформируются. Экзистенциальное ощущение одиночества в пьесе «Коридор» (жанр которой самим автором определен как патриотическая комедия) сквозное: «Самое страшное, когда рядом люди, а на самом деле - никого…» [5. С. 162]; «Всем одинаково плохо и одинаково хорошо» [5. С. 162]; «А сейчас, как в тоннеле: ни начала, ни конца… Вот когда-нибудь войду и обратно не выйду» [5. С. 164]; «Везде одно и то же. Замкнутый круг» [5. С. 180]. Призраки бывшие, родные, близкие, дальние, куклы, тени… В сборнике «Дорожка феи в саду», посвященном 75-летию Республиканского корейского театра музыкальной комедии и 70-летию проживания корейцев в Казахстане, опубликованы пьесы Хан Дина, Цой Ен Гына, Анатолия Кима, Лаврентия Сона, Генриетты Кан и Александра Кана. Тональность пьес самая разнообразная: от трагико-эпических нот при воссоздании картин прошлого (депортации, военного времени и т.д.) до искрометных, образных и точных интонаций в текстах музыкальных сказок и комедии-фарса, реплики действующих лиц которых из далекого прошлого звучат порой актуально и современно. В пьесах корейских драматургов раскрыты фольклорные образы и мотивы. Этнические и этические проблемы, связанные с изображением коллективной травмы последствий депортации 1937 года, в текстах корейских авторов присутствуют постоянно. О депортации размышляет один из героев пьесы А. Кана «Коридор» - современный писатель, который «ручонками своими так мелко-мелко по листу водит, и прямо видно, как из-под пера его маленькие человечки врассыпную разбегаются, потом он их - раз! - волевым движением коротенькой руки обратно - в колонки, темницы - вот тебе и самая настоящая депортация!» [5. С. 162]. Изучение дискурса о депортации в современной художественной литературе корейских авторов позволяет рассматривать влияние исторической травмы на современную культуру, на сохранение и развитие «открытого критического пространства, принимающего во внимание параллели между перекликающимися концептами и эпистемологическими традициями постколониального и деколониального дискурсов» [6. С. 42]. Концепт «дом» в пьесе «Коридор» так или иначе находит отражение в репликах персонажей. Римма отвечает бывшему мужу: «А где он, дом? Вот мой дом! (Шумно раскрывает зонтик)» [5. С. 164]. Аня, подружка Антона, 16-17 лет мечтает, как и героини «Трех сестер» А.П. Чехова, уехать в Москву и жить так, «чтобы никто не мог уходить из моего нового дома и возвращаться, когда пожелает» [5. С. 174]. Антон, сын Риммы и Бориса, собираясь вслед за Анной, просит немного времени, чтобы «попрощаться с домом. Мысленно». Концепт дома оживает в просьбе Бориса, обращенной к матери: «Мне срочно нужен здешне-тамошний словарь». И в диалоге матери с сантехником: «Разве книги спасут, если дом рушится? Книги надо читать в светлом, чистом и сухом доме» [5. С. 176]. Мотив ухода из дома (Анна, Антон, бабушка) и вынужденного возвращения (Римма) проходит красной нитью через всю пьесу. Нет дома у соотечественника, приехавшего из-за рубежа, он приглашает всех в ресторан на прощанье. И концепт дома вырастает до концепта Родины, маленьких родин, разделенной родины; чудесной родины, пасторальной картины из окна проносящегося поезда, выйти из которого нельзя; родного городка, в котором родилась Римма. Родина гостя - технический прогресс: Освободили нас: послали на рудники, понастроили заводов, железных дорог, магазинов, небоскребов, военно-морских баз, банков… А теперь, где бы я ни был, везде вижу: технический прогресс. И гордость меня переполняет… Технический прогресс - это и есть моя Родина [5. С. 183]. Лейтмотив непрекращающегося дождя варьируется. Вслух читает страницы «Библии» о потопе пришедший по вызову сантехник. И дождь, и коридор оживают в репликах матери, одной из главных героинь. Коридор может шалить и хулиганить, менять свою длину, трансформироваться, укорачиваться (в детстве) и удлиняться (сейчас). Приезжий гость не понимает значения слова «коридор», ему пытаются объяснить, подбирая синонимы и выстраивая синонимический ряд: проход, вестибюль, тоннель, шахта, мостик - нежилое, промежуточное пространство. Ложь, грубость, невежество, потемки - это все тот же коридор, темный и душный, которого так боится мать. О депортации пишет современный писатель, «творчество» которого прочел всемогущий Аполлон (именно он решает, кого отправить в поездку на историческую родину): «…Между табличками слова - “свобода”, “самосознание” - вот еще такое слово помню: “депортация”». А вот молодая героиня пьесы, Анна, рассказывает о матери, ждущей отца: «Она сейчас как сумасшедшая стала, все ходит по комнате - из угла в угол. Как заключенная за час до освобождения» [5. С. 173]. Важно, что драматург сам в беседе с автором статьи раскрывает замысел пьесы и объясняет движение сюжета: «Таким образом, в этом печальном произведении моими героями была осуществлена попытка - трагикомическая, истерическая, драматическая! - выбраться из Коридора, но это, как видится, невозможно сделать, поскольку любое родное пространство, в котором мы обитаем, каким бы уродливым оно не было, срастается с нашей душой, плотью и памятью». Интересно проследить, как А. Кан от образов Человек-капсула («Невидимый остров») и Человек-река («Свидание с комнатой») переходит к образу-понятию - Человек-коридор, «когда это проклятое пространство уже вросло глубоко в тебя и даже формирует твое мировидение». В романе «Треугольная Земля» А. Кана было прослежено формирование сознания у всей диаспоры и отдельной личности, «после многолетнего коридорного существования»: Да, жизнь моя есть один коридор, правда, бывало, свернешь налево или направо, а там как бы комната, а в ней человек, но присмотришься, не человек это, а дверь, за которой другой коридор, и даже не обидно, остановишься в раздумье, - а теперь куда? Сам себе и ответишь, что нет разницы никакой, куда, все равно кругом коридор, и, значит, это и есть путь человеческий, и нет ни рая, ни ада, а есть один коридор, и ветер в лицо. Герои произведений А. Кана всегда - перед выбором. Свой экзистенциальный выбор они совершают вопреки опасности и, порой, страху собственной гибели. Герои умирают и рождаются заново: «И тогда начинается новая полнокровная жизнь с построением нового свободного мира». Центральное место в эссе «Невидимый остров» занимает память. «Память как пустота. Память как ожог» [7. С. 420]. А. Кан вводит понятие этнического экзистенциализма [7. С. 423]. Принципиально важным для национального сознания он считает самоощущение вечного гостя: «Оказавшись на чужой территории, кореец автоматически расставался со своей культурой, традициями, национальным духом» [7. С. 423]. И в любом случае он попадал под сильнейшее влияние русской культуры. В то же время он оказывался словно в состоянии междуязычия (незнание корейского и русского языков), которое на деле оборачивалось безъязычием. В сложившейся ситуации будущее корейской культуры видится А. Кану «на пути сращения мощного подсознательного пласта национальной - психологической и художественной - пластики с российским образованием и российским контекстом» [7. С. 426]. Безусловно, в структуре художественного произведения, в поэтике, стилистике, системе художественных образов находит отражение национальная картина мира, национальное миросознание автора. Емко и всеобъемлюще пишет об этом А. Ким, первой картиной души которого (считая себя художником, писатель пишет по этому поводу: «Я мыслю цветом, линией и художественными образами». - С.А.) были степь и желтые холмы Казахстана. Цвет старого меда холмов, огромные алые облака тюльпанов, словно в одночасье опустившихся с небес на землю, яркое сияние зелени. «Мир нашей души - это музей Божественного искусства. Каждый из нас носит в себе целую картинную галерею», - уверен писатель. Картинная галерея детства: пыльно-желтая степь, голубой свет небес (небо может быть разным: размытым и синим), желтые холмы, зеленые перья лука, бескрайние степи, неспешные орлиные спирали над горами. «Блекло-желтые» склоны холмов становятся весной «нарядными, как расписные шелка». Элемент национального мировосприятия дополняет весенний степной пейзаж. «Душу человека, - уверен писатель, - формируют ландшафты той страны, которую впервые увидел он в самом раннем детстве. В дальнейшем она не может измениться. Душа может только расшириться и дополниться другими картинами мира. Я навсегда останусь огнепоклонником солнца, яростно пылающего над раскаленной бескрайней степью. Никогда не перестанет шуметь и мельтешить в моей душе многоязыкий пестрый базар народов. Я стану человеком множественного, полиментального склада характера» [8. С. 235]. Навсегда вошло в душу писателя «огромное пространство, которое вмещает в себя и круговые полеты орлов, и предгорную равнину, и желтые холмы Казахстана» [8. С. 236]. В душе прозаика распахнулись огромные орлиные просторы, и она насквозь пропиталась жарой казахской пустыни. Через границу «идет - не влияние! не заимствование! - а взаимодействие культур, литератур. То, что считалось “влиянием”, оказывалось сложной операцией сотрудничества, содействования различных кодов, трансформационным процессом перекодировки воспринятого в одной культуре, литературе и перенесении его путем “перевода - парафраза - пересказа” - в другую культуру, литературу» [9. С. 285]. Именно так в творчестве современного казахстанского прозаика А. Кана и писателей корейского происхождения происходит взаимообогащение корейской и русской литературных традиций. Заключение Тему более чем векового существования корейской диаспоры в России и Казахстане с самых разных точек зрения, в ракурсе настоящего, прошлого и будущего, проецируя реальное историческое время и время художественное или мифологическое анализирует А. Кан в эссе «Невидимый остров». Размышляя о корейской литературе, создаваемой на русском языке, о том, к каким мировым стилям и направлениям ее можно отнести, о ее этнической идентичности, А. Кан убежден, что все, пишущие в самых разных традициях и направлениях, «объединены одной национальной тоской или ревностью по дому». Память в произведениях корейских писателей выступает как лирическое переживание, благодаря которому автор выводит героя из художественного пространства прошлого в условное будущее. Память как сон, дикий и ужасный, оставляющий в читательском сознании ожог. Память - это и родной (корейский) язык, и все, с ним связанное (традиции, национальная культура, атмосфера, мироощущение). Память - вечная боль и память - пустота, абсолютная ледяная пустота и в то же время неземная пронзительная тоска автора по этой пустоте. Авторская завороженность своей памятью или объектом, ее вызвавшим, присутствует во всех перечисленных пунктах. Лики памяти - Боль, Страдание, Сон, Ожог, Корейский язык, Пустота… [7. С. 440]. Память перестает быть памятью, становясь прошлым, настоящим и будущим, истинным содержанием человеческого Духа. Ассоциативно связаны с картинами прошлого родного народа рассказы и повести А. Кана, посвященные современным темам, эссе писателя о судьбах корейской русскоязычной литературы («Возвращение домой»), о его личном восприятии литературы, ставшей идеальным убежищем, позволяющим ни от кого и ни от чего не зависеть («От литературы отчаяния к литературе преодоления») и др. Среди представительниц старшего поколения, с которыми автору фатально невозможно установить полный контакт (из-за языкового барьера и из-за магической, завораживающей неподвижности их лиц, лиц мумий, уносящих с собой в небытие тайну целого народа), видятся ему те, кто уносит с собой культуру и историю. «Я глубоко убежден, что те остатки культуры, фольклора, преданий, осколочки когда-то разбитого зеркала искусства, несут в себе именно они, - в складках своих лиц и ладоней, одежд, в тонких щелках глаз, в которых уже невозможно чтолибо разобрать - это прорези маски, сквозь которые еще глядят на тебя исчезающие история и культура», - говорит современный автор. Эта монотонно звучащая древность, безликая и величественная, отшлифованная миллиардами скорбных голосов, летит дальше навстречу новым голосам, новым утратам. Высокая этничность определяется по способу авторского видения мира, пронизанного национальной тоской, - видения корейского прасимвола, праиероглифа, проступающего сквозь любую - родную, чужую - картину мира. Процесс восстановления разорванных связей, воссоединения оборванных струн в национальных литературах Казахстана приобретает в ХХI веке отчетливый культурновозрожденческий смысл. Важно понять не только самого себя, но и другого (национальный мир, художественную реальность, человека).

Об авторах

Светлана Викторовна Ананьева

Институт литературы и искусства имени М.О. Ауэзова Министерства образования и науки Республики Казахстан

Автор, ответственный за переписку.
Email: svananyeva@gmail.com

кандидат филологических наук, доцент, заведующий отделом международных связей и мировой литературы

Республика Казахстан, 050010, Алматы, Курмангазы, 29

Список литературы