Двуязычие или моноязычие? (О некоторых аспектах билингвизма и диглоссии в литературном творчестве)

Полный текст

1. Введение Введенное в конце 50-х годов XX века Ч. Фергюссоном понятие диглоссии [1] получило широкое распространение в науке, прежде всего - как оппозиционное понятию билингвизма. Хотя моносемия считается основным требованием, предъявляемым к научному термину (во всяком случае, в пределах одной терминосистемы), применительно к диглоссии оно не всегда соблюдается. Не останавливаясь на подробном рассмотрении данной проблемы (некоторые наши соображения по этому вопросу были высказаны в [2; 3]), ограничимся только одним примером: оппозиция русского и французского языков в отечественной культуре XVIII-XIX веков одними авторами трактуется как проявление диглоссии [4. С. 136], тогда как другие отрицают правомерность подобной трактовки [5. С. 109- 110]. Отчасти подобную неоднозначность можно объяснить тем, что при характеристике диглоссии принимаются во внимание разные признаки: генетическая близость взаимодействующих идиомов, их функциональное распределение по различным сферам речевого общения, престижность каждого из них, разная оценка по шкале «высокий-низкий» и т.п., которые не всегда удается четко развести, что отчасти признавал и сам Ч. Фергюссон. В большинстве случаев проблема разграничения билингвизма и диглоссии рассматривается применительно к использованию самих явлений в соответствующих языковых коллективах. В предлагаемой статье анализируется аспект, связанный с индивидуальным писательским творчеством. 2. Обсуждение Прежде всего отметим, что из представленных в специальной литературе проявлений диглоссии в данном случае наиболее актуальным и наиболее распространенным ее видом приходится считать оппозицию: стандартный язык/диалект, которую, Ч. Фергюссон не склонен был в нее включать, ссылаясь на то, что «при диглоссии никакая часть речевой общности не использует регулярно вариант H (т.е. high «высокий» - Г.Х., И.В.) как средство обычного общения» [1. С. 56]. Поскольку нас интересует не обычное общение, а литературное творчество, постольку критерием здесь может служить иной фактор - область применения соответствующего идиома тем или иным автором. Иными словами, используется ли он исключительно в произведениях, касающихся данной территории и данной этнической группы (т.е. имеет место в произведениях, тематика которых окрашена локальным колоритом), а также в юмористических и пародийных целях, или же его применение не имеет подобных ограничений. Так, украинский элемент весьма обильно представлен в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», где понадобился даже особый словарь соответствующих лексических единиц, приложенный к произведению; есть он и в «Тарасе Бульбе»; но, скажем, в «Петербургских повестях» он полностью отсутствует. Таким образом, в данном случае можно говорить о проявлении диглоссийности, тогда как современник Н.В. Гоголя Тарас Шевченко, написавший по-украински не только, например, «Катерину», но и переложение библейских псалмов Давида, должен рассматриваться как билингвальный автор. Второй момент, который приходится учитывать - степень близости сосуществующих идиомов. Данный признак не всегда считается необходимым для диглоссии, но применительно к литературному творчеству, думается, он является обязательным. Независимо от того, как расценивали относительную престижность бенгальского по отношению к английскому в Индии начала ХХ века, тексты, созданные, например, Рабиндранатом Тагором на этих языках, однозначно представляют собой авторский билингвизм, а не диглоссию. Третий момент связан с тем, что, как неоднократно отмечалось многими исследователями, «в отличие от билингвизма, когда социолингвистическими переменными являются сами языковые коды… в условиях диглоссии, когда грани между разновидностями одного и того же кода оказываются “размытыми”, в качестве социолингвистических переменных часто выступают отдельные элементы языковых систем» [6. С. 130]. А отсюда - поскольку речь идет о художественном тексте - возникает вопрос: является ли текст дигоссийным, т.е. созданным на отличной от стандартного языковой форме, представляющей собой отдельный идиом, или же перед нами произведение, написанное на литературном языке с некоторым включением - в целях создания местного колорита, речевой характеристики персонажей и т.п. - элементов, находящихся за его пределами? Ими могут быть как территориальные диалекты, так и различные социальные разновидности языка - профессиональная речь, жаргоны, арго и т.п. Данная проблема имеет не только теоретическое значение. В частности, она возникает при межъязыковой передаче соответствующего текста. Поскольку языком перевода практически всегда является его стандартная разновидность, возникает вопрос о том, каким образом диглоссийность может на нем отразиться и есть ли в этом необходимость. Процитируем в этой связи монографию С. Влахова и С. Флорина: «Если все произведение (включая авторский текст) написано с определенным отклонением от литературной нормы - на диалекте, наречии, арго - мы его рассматриваем как созданное на определенном языке: переводим, допустим, с “ланкаширского языка”… на русский. Такой подход позволяет пользоваться при переводе средствами обычного литературного языка… лишь расставляя здесь и там “сигналы”, указывающие на своеобразие языка подлинника» [7. С. 322]. Хотя в собственно лингвистическом плане такая позиция представляется вполне обоснованной (основное коммуникативное средство, используемое в оригинале, передается также основным коммуникативным средством языка перевода), в плане социолингвистическом не учитывается отношение и самого автора, и аудитории, для которой текст предназначен, к выбору подобного идиома в качестве орудия литературного творчества. Если традиционно таковым обычно признается стандартная форма (остальные рассматриваются как выделяемые на ее фоне стилистические средства), то нарушение этого правила будет рассматриваться либо как стремление к нарочитому эпатажу (в случае с жаргонами или арго), либо как попытка поднять статус данного идиома до литературного. Так часто обстоит дело с территориальными разновидностями. В качестве примера упомянем термин Kulturdialekt, применяемый, в частности, к идиому, распространенному на территории Швейцарии. Его использование, причем не только в бытовой сфере, имеет давнюю традицию (см., в частности [8]). Различие, хорошо понятное первичной аудитории, при реализации принципа «переводить с ланкаширского языка на русский» вряд ли доступно носителю другой лингвокультуры без соответствующих объяснений и комментариев. Четвертый момент тесно связан с тем, представляют ли собой коррелирующие идиомы самостоятельные языки или разновидности одного языка, т.е. имеем ли мы дело, читая созданные на них тексты, с проявлением билингвального или диглоссийного творчества. По поводу критериев их разграничения существует обширная литература. Среди них называют наличие/отсутствие у каждого идиома собственной кодифицированной письменной нормы, наличие/отсутствие взаимопонимания, этноязыковое сознание членов соответствующих коллективов, пользующихся данными идиомами, и др. Однако выработать такую систему, которая смогла бы непротиворечиво их применять в каждом конкретном исследовании, пока не удалось, что еще раз подтверждает положение: «граница между языком и диалектом является в значительной степени условной и существует только с социолингвистической, а не с чисто лингвистической токи зрения» [9. С. 43]. Хотя, даже руководствуясь только социолингвистическим подходом, провести «демаркационную линию» порой достаточно сложно. Из перечисленных выше моментов нас интересует именно первый, поскольку если любая коммуникация предусматривает существование некоторого узуса, то в письменной речи необходимость его наличия многократно усиливается. В данном случае приходится констатировать, что этот сугубо лингвистический/ филологический момент имеет значимую не только социолингвистическую, но и социально-политическую сторону. При осуществлении языковой политики может проявляться относительная терпимость к языкам, принадлежащим чужому этносу, т.е. в случае, где соотношение двух идиомов заведомо рассматривается как ситуация билингвизма. В тех случаях, когда представители политической власти, а порой и значительная часть «титульного народа», считают носителей идиома частью своего этноса, терпимость к нему может быть значительно меньшей, а отношение между идиомами трактуется как диглоссийное. Например, так обстояло дело с положением баскского языка во франкистской Испании. Между тем сами носители этого идиома отстаивают его самостоятельность (билингвальная оппозиция), в том числе и путем закрепления его в литературном творчестве. Подобная ситуация наблюдалась и в дореволюционной России. Отметим, что языковой нетерпимости по отношению к «не своим» идиомам - во всяком случае, в литературном творчестве - часто не проявлялось. Каких-либо стеснений в публикации книг и периодических изданий, например, на языках народов Закавказья или Прибалтики (речь не идет о цензурных ограничениях, не имевших национальной подоплеки) не существовало, а раздававшиеся иногда утверждения о том, что «разных национальностей в могущественном государстве допустить нельзя», воспринимались как не очень умная крайность, о чем свидетельствуют слова А.К. Толстого: «Посмотрите в лексикон! Что такое национальности? Вы смешиваете государство с национальностями! Нельзя допустить разных государств, но не от вас зависит допустить или не допустить национальностей! Армяне, подвластные России, будут армянами, татары татарами, немцы немцами, поляки поляками!» (Из фонда Президентской библиотеки: «граф Толстой был поэтом мысли воинствующей…». URL. // Режим доступа: http://seanews.su/ component/content/article/31-general/4533-----l-----r-.html). Однако с литературой на наиболее близких русскому идиомах - украинском (по тогдашней терминологии, малороссийском) и белорусском - дело обстояло несколько по-иному, и порой их использование в печати наталкивалось на административные препятствия. При этом к художественным произведениям - в отличие от публицистики - отношение было более спокойным, и произведения Тараса Шевченко, Леси Украинки и др., для которых украинский и русский были разными языками, т.е. отношения между идиомами осознавались как билингвальные, а не диглоссийные, выходили в свет. С другой стороны, безоговорочное признание права пользоваться соответствующим идиомом в любой сфере могло соединяться с отрицанием его статуса самостоятельного языка. Трактуя в лингвистическом плане соотношение между идиомами как диглоссию, с социально-политической точки зрения их могли рассматривать как проявление билингвизма. Так, известна позиция А.А. Шахматова. Он ясно и недвусмысленно утверждал: «Каждый представитель русского племени, будь он великорусом, или белорусом, или малорусом, может назвать свой язык русским: он русский по его происхождению и в силу этого своего происхождения остается русским, каким бы изменениям ни подвергся в течение времени… Исходя из этого положения… мы вправе рассматривать все современные русские языки во всем их разнообразии как одно, в научном отношении, целое» [10. С. 7]. Шахматов писал: «...малорусы, белорусы и великорусы - члены одной общей русской семьи… Самый скептический ум не станет этого отрицать». Это не мешало ученому указывать на ненормальность того положения, когда некоторые облеченные властью «политические деятели находили терпимыми в пределах России всякие инородческие литературы: евреи, татары, армяне, поляки имели право говорить и писать на своих языках, но этого права лишились православные русские» [10]. В качестве смежных с литературным билингвизмом/диглоссией явлений могут рассматриваться тексты, относимые к транслингвальному творчеству, подробно исследованные в трудах У.М. Бахтикиреевой [11; 12], З.Г. Прошиной [13] и др. Не менее существенен и вопрос о соотношении друг с другом различных вариантов того или иного языка. В частности, заслуживает внимания проблема, связанная с возможностью закрепления особенностей региональных разновидностей языка за пределами его первоначального распространения, т.е. возникновение/создание территориальной нормы и ее реализация в литературном творчестве. Подобное явление теоретически может привести к результату, который применительно к английскому языку британский лингвист Дэвид Кристал охарактеризовал как возможность появления “An English family of languages” [14] (правда, снабдив соответствующий заголовок вопросительным знаком). Напомним, что, касаясь диахронических аспектов изучения диглоссии, Ч. Фергюссон приводил в качестве примера «латынь и новые романские языки в определенный исторический период в некоторых частях Европы. Для обычного разговора использовались местные говоры, но в письменных текстах и в особых ситуациях формальной речи употреблялась латынь» [1. С. 57]. 3. Заключение Когда в этих ситуациях произошел языковой сдвиг, то диглоссия сменилась сначала «латинско-романскими билингвизмами», а затем один из компонентов, составлявших диглоссийную пару, занимавший на шкале высокий/низкий наиболее престижное место, оказался вообще вытесненным как коммуникативное средство, в том числе и из области литературного творчества. Таким образом, проблематика, связанная с различными аспектами авторского билингвизма/диглоссии, заслуживает дальнейшего рассмотрения и всестороннего анализа.

Об авторах

Георгий Теймуразович Хухуни

Московский государственный областной университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: khukhuni@mail.ru

доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой теории языка и англистики Московского государственного областного университета

Российская Федерация, 105005, Москва, ул. Радио, д. 10А

Ирина Ивановна Валуйцева

Московский государственный областной университет

Email: irinaiv-v@yandex.ru

доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры теоретической и прикладной лингвистики Московского государственного областного университета

Российская Федерация, 105005, Москва, ул. Радио, д. 10А

Список литературы