Номинация как способ идентификации персонажа в прозе И. Абузярова

Обложка

Цитировать

Полный текст

Аннотация

Объектом исследования является творчество современного российского писателя И. Абузярова, в прозе которого обнаруживается взаимодействие традиций русской, европейской и восточной культур. Это взаимодействие проявляется на уровне создаваемого в произведениях образа мира, их сюжетно-композиционной структуры, пространственно-временной и субъектной организации, образной системы и др. Проблема взаимодействия разных национальных традиций в эстетическом поле русскоязычной литературы, статус которой вызывает дискуссии в современном литературоведении, представляется актуальной. Исследование находится в контексте идей транскультурности и продуктивной культурной «гибридности», активно разрабатываемых в зарубежном и отечественном литературоведении. Выбран теоретически значимый и неизученный в конкретно-историческом плане аспект - исследование сферы персонажей и системы их номинаций. Определены два основных способа обозначения персонажей, используемых писателем, которые соответствуют двум концепциям личности и вытекают из жанровой природы произведений и принципов организации их субъектной сферы.

Полный текст

1. ВВЕДЕНИЕ И. Абузяров - современный русскоязычный писатель, создающий произведения в парадигмах русской, западноевропейской и восточной культур. Литература, реализующая феномен культурного пограничья, обладает особой художественной природой, которая требует научно обоснованной и адекватной эстетической оценки. Нуждаются в осмыслении ее статус по отношению к литературе метрополии и мейнстрима, место и роль в современном российском литературном процессе. Представляется необходимым разработать методическую систему изучения произведений, создаваемых на стыке культур и воплощающих новые формы «гибридной» идентичности. Взаимодействие различных традиций и элементов разных художественно-эстетических систем определяет специфику образа мира, создаваемого в русскоязычной литературе, принципы организации субъектной сферы произведений, их жанрово-композиционные и стилистические особенности. Н.Л. Лейдерман считает, что русскоязычная литература отличается от собственно русской тем, что в ней «художественные тексты структурно организованы диалогом между русским и инонациональными моделями мира» [1. С. 52, 54]. К.К. Султанов констатирует факт использования национальными авторами русского языка как средства творческого самовыражения и рассматривает русскоязычную литературу этнически нерусских писателей, опираясь на два основополагающих тезиса: «принцип, или презумпция, равноправия языков самовыражения и русскоязычие как фактор национально-литературного самоопределения» [2. С. 155]. Ж.В. Бурцева, анализируя художественно-эстетические особенности современной русскоязычной литературы Якутии, приходит к выводу, что в творчестве поэтов «прослеживаются тенденции, связанные с построением своеобразной художественной картины мира в контексте не только русской и якутской литературных традиций, но и в объеме культуры как целого» [3. С. 119]. Однако одновременное сосуществование в «пограничном» художественном тексте различных культурных кодов и соответствующих им языков может принимать различный характер в зависимости от того, какие отношения устанавливаются между ними. Соответственно, будут различаться и предлагаемые русскоязычными авторами специфические способы художественной интерпретации картины мира. С этой точки зрения особый интерес представляет творчество современного российского писателя И. Абузярова, характеризующееся плюрализмом культурных голосов, интертекстуальностью, активным использованием приема игры, экспериментами в области жанров. Произведения писателя становились предметом анализа в критических статях Е. Москвина [4] и Д. Померанцева [5]. Из серьезных литературоведческих исследований заслуживает внимания статья Д. Уффельманна, в которой на примере повести И. Абузярова «Чингиз-роман» исследуется постколониальное восприятие посткоммунистической действительности и анализируются особенности изображения подчиненной маскулинности под маской кочевой культуры [6]. Однако транскультурность творчества писателя и соответствующие транскультурному типу художественного сознания принципы поэтики и стиля до сих пор не становились предметом самостоятельного теоретического осмысления. На материале рассказов писателя, включенных в сборники «Курбан-роман» (2009) и «О нелюбви» (2016), впервые предпринимается попытка проанализировать один из важнейших аспектов создаваемой писателем модели мира - сферу персонажей и систему их номинаций. Исследование художественно-эстетической природы «пограничных» явлений в современном литературном процессе позволит решить ряд теоретических проблем внутрилитературного синтетизма: определить его формы, приемы интеграции элементов, принадлежащих к разным художественным системам и традициям, охарактеризовать художественно-эстетические результаты межкультурного диалога в дискурсе «пограничного» типа. Методы и материалы. Русскоязычная литература рассматривается в аспекте транскультурной модели художественного развития, которая предполагает «культурное разнообразие и универсальность как достояние одной личности, состояние виртуальной принадлежности одного индивида многим культурам» [7. С. 97]. Теоретико-методологическую основу проводимого исследования составили труды отечественных [8; 9] и зарубежных ученых [10; 11], в которых обосновывается диалогическая природа художественного творчества. И.С. Семененко утверждает, что существование «трансграничных культурных ареалов» порождает «новые формы гибридной культурной идентичности» [12]. На концепцию предлагаемого исследования оказали влияние работы отечественных [13] и зарубежных [14-17] ученых, посвященные исследованию данного феномена. Анализ встречающихся в тексте обозначений персонажей, выполняющих идентифицирующую функцию, проводится с опорой на труды по поэтической ономастике [18; 19]. В решении поставленных задач предполагается использование системно-структурного и контекстно-герменевтического методов. 2. ОБСУЖДЕНИЕ Устойчивый для писателя прием идентификации персонажей, используемый им в рассказах «Бедуинка», «Бербер», «Мавр», «Манекен Адама» и др., - это их номинация, отсылающая к определенной культурной и/или национальной традиции. Так, в рассказе «Подстилка из соломинок» (2002) главный герой неоднократно называет себя факиром, что одновременно говорит и о роде его деятельности (герой - уличный музыкант), и о его бедственном финансовом положении, и о его мировоззрении: факир - мусульманский аскет, давший обет нищенства. Близость людей друг к другу в переполненном троллейбусе, который напоминает герою священное место, не раздражает его, а, наоборот, одухотворяет на совершение зикра. И неслучайно здесь он встречает свою возлюбленную. На первый взгляд маргинальный образ жизни героя кажется отталкивающим: он не имеет постоянного места работы, стабильного заработка, ночует на чердаках. Но постоянные отсылки к мусульманской культуре делают такой образ жизни героя понятным и раскрывают основу его жизненной философии: он сторонник суфизма, а, значит, главными в жизни для него являются духовные, а не материальные ценности. Возлюбленная героя, утешая его, призывает: Расслабься, не думай ни о чем. Ведь ты лучше меня знаешь, что трубадуры выросли из суфиев, а от трубадуров оттолкнулось Возрождение, а от Возрождения классицизм, а из классицизма вырос джаз и рок-н-ролл. Расслабься, будь, как трава… [20. С. 190]. В одной плоскости оказываются следующие друг за другом культурный, природный и человеческий ряды, что является выразительной формой их исходного синкретизма. Герой отдает все заработанные деньги поющей вместе с ним нищей женщине, называющей себя служительницей гражданского бога, и предается воспоминаниям о своей возлюбленной, которую сравнивает с самым чистым звуком в природе: Бывает чистый звук - это звук травы на болотах [20. С. 194]. Данный рассказ носит медитативный характер и приобретает лирико-философские оттенки притчи, которая, в свою очередь, восходит к сурам Корана. Этот же прием используется и в рассказе «Бедуинка» (2003), в котором повествование разворачивается в двух планах: бытовом - у героя разболелся зуб, и он вынужден обратиться к стоматологу за помощью, и воображаемо-бытийном - лечащий врач представляется ему бедуинкой, красавицей из сказок «Тысяча и одна ночь», совершающей настоящие чудеса. Себя герой-рассказчик идентифицирует с воином, странником пустыни, за которым после долгого боя ухаживает бедуинка. С пустыней Сахарой герой сравнивает и свой пересохший рот, и ближайшее окружение, в котором никто не воспринимает его как писателя: Я был без роду без племени в безжалостной пустыне Сахаре среди враждующих бедуинских кланов [20. С. 89]. Тема Сахары возникает и в размышлениях о своем творчестве: Кто-то мне сказал, что все мои рассказы - один сплошной кофе. Что они построены на твердых обжаренных зернах. На брошенных в кипяток зернах. Что мои рассказы - кофе с сахаром. Пусть будет так - Сахара [20. С. 88]. Разные ряды концептуализации действительности оказываются рядоположенными и пребывают в одной плоскости: зубная боль и внезапно вспыхнувшая любовь к врачу-бедуинке, экспромтом написанные стихи и изюм, набивший оскомину, творчество и одиночество по ночам. Многолинейное перекрещивание этих рядов создает полифонический эффект. Целое предстает как результат действия разных сил, взятых в момент их перехода: от одиночества - к любви с первого взгляда и к разочарованию, от рассуждений о своем творчестве - к самому акту творчества. В основе композиционной организации рассказа «Бербер» (2004) лежит тот же принцип сопоставления-тождества, по которому соединяются разные темы - парикмахеры и палачи, косметический салон и место экзекуции, стрижка волос и казнь, что делает возможным их восприятие как сходных, даже однопорядковых. Оба смысловых плана, идущих вперемешку, символически сходятся в номинации «бербер». Так главный герой называет грозного мужа парикмахерши Сарижат Салавата: …ну, ни дать ни взять - настоящий бербер, настоящий грозный убийца пустынь, где нет места иным чувствам и иной интонации. Бербер - от римского слова «барбар», что значит «дикарь, варвар». Но в переводе с турецкого «бербер» - парикмахер, брадобрей, цирюльник [20. С. 177]. И далее: «Бербер - грозный воин пустынь, лев, волк, шакал», - погружался в собственные мысли Абдул [20. С. 182]. В парикмахерской герой ощущает себя «мучеником, дервишем, добровольно избравшим путь очищения тела» [20. С. 167]. Рассказывая Сарижат свои по большей части вымышленные любовные истории, Абдул словно исповедуется перед казнью, уподобляет себя красавице Шахерезаде, а Сарижат - падишаху Рашиду аль-Гаруну. Однако тема смерти в рассказе реализуется неожиданно и парадоксально: посещая парикмахерскую, каждый раз умирал и воскресал помолодевшим Абдул, а в действительности умирает Сарижат, которую, как догадывается герой, из ревности к нему убил муж-бербер. После столкновения с ним герой постигает смысл своего имени и своего предназначения в жизни: … только тут понимает, что значит по-настоящему любить и умереть… Впервые Абдул чувствует себя смиренным носителем своего имени - покорившимся воле Всевышнего мусульманином [20. С. 184]. Герой рассказа «Чингиз-роман» (2004) называет себя Шихи Хутуху (Писчим Чингиз-хана) или Азат Кеше - свободным человеком. Каждый вечер он слышит неведомую стук-звезду и чувствует свою физическую силу и необходимость ее применить. В эти моменты агрессии, подобно первобытному человеку, герой нуждается в выплеске эмоций, например в драке. Он чувствует себя волком, воином, не хочет мыться и соблюдает Ясу - свод запретов и правил, в который запрещено вносить изменения. Дикий, необузданный герой живет первобытными принципами, соблюдает законы кочевников, но все меняется, когда он встречает Женю, которую сравнивает с женой Чингисхана Эржен Оэлун. В душе героя происходит мучительная борьба между «природой» и «цивилизацией», между стихийным, жестоким и вместе с тем героическим образом жизни, с одной стороны, и пробудившимся чувством личности, индивидуальным началом, выражающимся в любви к женщине, которая воспринимается как предательство своего хана, - с другой. Череда вопросов отражает распад эпической целостности человека и намечает перспективу возможного несовпадения героя с избранной им позицией и ролью: Неужели меня поглотила ее воздушная, как замок, лоскутная и холодная, как атласное покрывало, культура? Неужели я ей поддался? Восхитился? Начал подражать этой культуре? Отказался от Чингиз-поэзии? Стал подражать своим трусливым, беспомощным, слабовольным врагам? Стал таким же, как они? [21. С. 95]. В этой борьбе побеждает природная сила и воинственный дух человека степи. Герой отказывается от любви и женской ласки и вновь ощущает себя наследником хана, человеком, ведомым звездой, великим поэтом Шихи Хутуху. Этому процессу самоопределения и самоидентификации персонажа соответствует циклическая концепция времени и круговое движение с возвращением к исходной точке: Чтобы на следующий год другой мальчишка, еще жеребенок, еще верблюжонок с молоком на губах, пришел на это самое место на пьяненьких ножках [21. С. 98]. Эмоционально-психологическое состояние героя, добровольно принимающего месть пятнадцати подростков, избивающих его, проецируется на законы мироздания и космоса, в изображении которого мифопоэтический аспект поглощает личностный: И понял: этот стук зовет его вверх - к удали. Эта звезда влечет его в небо - к свободе. И, поддаваясь этому зову, он крикнет: «Ура! Руби!», - и пойдет, ощущая простор и бесшабашность в груди, крушить все на своем пути… Крикнет, зная, что нравится сверкающей звезде - там, в небесах. Что он вместе со звездой. И головокружительное ощущение великого духа переполнит его сердце… [21. С. 98]. Расширяющийся охват картины мира, идущий по вертикали, открывает космос, живущий по своим законам и осуществляющий свой смысл в соответствии с предначертанной высокой целью - соединением частного и общего, неба и земли, верха и низа, статики и динамики, активности и пассивности, направленности вовне и углубленности в себя. В рассказе «Мавр» (2005) сюжетообразующим элементом становится сон героя, создающий вероятностную, неопределенно-множественную модель мира, статуса субъекта и его судьбы. Вместе с тем повествование организуется в соответствии с жанровой стратегией притчи: создается внутренне единая и вневременная, телеологическая в своей универсальной замкнутости картина мира. Она устойчива, не случайна, провиденциально завершена. Герой, проходя через испытания и совершая выбор, постепенно постигает самого себя. Игровые автоматы - определенная культурная реалия современной эпохи. Это разновидность игры, подобной рулетке или лотерее, в которой участники доверяются все разрешающему случаю, поскольку их воля и порыв к победе мало что решают или не решают ничего. Игра моделирует ситуацию поединка двух противников - «наивных отроков», надеющихся на удачу, и «прожженных пиратов»: Втереться в доверие к одноруким бандитам можно было, став их рабом или на худой конец помощником в темных делах [20. С. 245]. Жажда личного успеха и самоутверждения толкают героя на игру с обстоятельствами, с законами внешнего мира. Он принимает предложение быть аттендантом, обслуживающим игровые автоматы, и становится «Юнгой»: Будучи юнгой, я чувствовал себя вполне уютно и комфортно в прокуренном помещении в компании сомнительных личностей. Отныне моими спутниками стали морские волки, моряки-разбойники, прожженные бандюги [20. С. 244-245]. Герой, студент экономического факультета, смог подчинить иррациональную стихию игры рационалистическим расчетам - разгадал «психологию» автоматов и вскоре неожиданно разбогател. Мечтая стать капитаном и строя честолюбивые планы - открыть свое казино и объездить весь мир, - герой идентифицирует себя не с вором, а с разбойником и следует принципу: «С волками жить - поволчьи выть» [20. С. 246]. Эта история получает вполне реалистическую социальную и психологическую мотивировку: бедность, поиски заработка, соблазн выиграть за одну монету целое состояние. Но оказывается, что достаточно не очень значительных сделок с совестью и уступок тщеславию, любви к комфорту, легкомыслию, чтобы силы зла поработили человека. Социально-психологическая конкретность и детерминированность происходящих во сне героя событий неразрывно связаны с мироощущением, допускающим вмешательство сверхъестественного в человеческую жизнь. Воплощением злого Рока становится профессор логистики, которого студент называет Мавром: Его изумрудные глаза, искрящиеся мужественностью, делали его безумно красивым, то есть безумным, а значит, красивым своей грозностью… И этот его грозный взгляд показался мне тяжелым, как гроздья винограда. И как же он не сочетался с красными корсарскими шароварами, пестрой жилеткой, малиновым кушаком, татарской тюбетейкой [20. С. 248-249]. С момента встречи студента с Мавром в его жизни начинает действовать закон немотивированности, неожиданности, случайности, превращающий цепь событий в последовательность эксцессов: не сдал экзамен, потерял работу, оказался должен «грозным друзьям» значительную сумму денег и т.д. Но, начав читать «Книгу своей судьбы» - историю жизни финикийского пирата эпохи великих халифов, для того чтобы сдать экзамен по логистике, студент понимает, что все положения, в которые он попадает, характеризуются невозможностью выбора и решения, фатально детерминированы его судьбой. Ситуация игры в шахматы с Мавром (это иной тип игры: здесь в отличие от автоматов участники должны использовать свои знания, интеллектуальные возможности) моделируется как конфликт двух неравных противников. Студент желает выиграть и сдать экзамен, хотя рискует при этом все потерять - быть исключенным из института. Мавр выступает как орудие Провидения - за ним стоят некие высшие силы. Он является носителем сверхзнания и предстает в ореоле моралистического назидания: объясняет герою, в чем состоит его вина и за что он подвергается наказанию: … вы решили обмануть свою судьбу и выбрали наиболее дерзкий способ… Плохо в вашем поступке то, мой друг, что вы не покорились своей судьбе, а с помощью тайных знаний попытались изменить ее. Гордыня, мой друг, - страшный грех. Как и азарт, и алкоголь, и гашиш, и женщины, - мне ли вам говорить, что это такое! [20. С. 265]. Мавр дает религиозно-философскую интерпретацию проблемы соотношения недетерминированной свободы воли человека и его подчиненности фатальной цепи причин и следствий: Выбор есть всегда. Даже под дулом пистолета. Аллах дает нам право выбора, дает возможность выбрать то, что соответствует душе [20. С. 268]. Профессор называет студента азартным человеком, поясняя: Вот и азарт - от арабского «азар», или «зар», что означает игральные кости. И все эти вещи связаны с эйфорией. Человек, прикоснувшийся к ним, испытывает такой прилив эмоций, что хочет вновь и вновь их ощущать [20. С. 266]. В этом разговоре-поединке происходит внутреннее изменение героя - совершается его переход из одного жизненно-идеологического статуса в другой, смена точек зрения на жизнь. Из азартного человека, «пирата» он превращается в суверенного, инициативного, свободного от сверхличной мотивировки субъекта этического выбора: отказывается от предопределенного Книгой убийства учителя и меняет свою судьбу. Тем не менее, в своих собственных глазах он - «школяр», человек, получивший важный жизненный урок. Множественность обозначений персонажей рассказа: студент - аттендант - разбойник - пациент с клинической патологией - молодой человек - финикийский пират - человек, «заблудившийся в темном лесу собственных страхов», и существо, ползущее к водопаду «на четвереньках, перебирая дрожащими руками и ногами и поджав хвост» [20. С. 255] - Сусанин - бродяга и т.д. - с одной стороны; мавр - доктор - профессор - страшный человек - маг, волшебник - философ-богослов - Али-Баба - экзаменатор - учитель - с другой, - связана с изменением социального статуса и эмоционально-психологических состояний героя-рассказчика. Гетерономинативность отражает также динамику самооценки персонажа и оценки им своего антагониста в различных ситуациях. В повестях «Курбан-роман» (2006) и «Роман с жертвой» (2016), образующих своеобразных диптих, используется прием деконструкции культурных кодов как способ идентификации персонажей. Исследование особенностей функционирования в них мифологических сюжетов об Ибрахиме и Исмаиле и о Каине и Авеле показало, что герои не соответствуют своим прототипам, выходят за пределы обозначенного библейским сюжетом ролевого поведения [22]. 3. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Итак, в прозе И. Абузярова важнейшим приемом идентификации персонажа становится его номинация, характеризующая его как представителя определенного этноса, типа культуры: бербер, бедуинка, факир, мавр и т.д. Подобный способ номинации персонажа выполняет различные функции: выявляет его социальный статус и ролевое поведение («Бедуинка», «Бербер», «Подстилка из соломинок»), раскрывает потенциал личности, круг ее жизненных возможностей, судьбу и назначение человека («Чингиз-роман», «Бербер», профессор в «Мавре», Марыся в «Курбан-романе» и Марыйся в «Романе с жертвой»), отражает процесс его самопознания и самоопределения (студент в «Мавре», Юсуф в повести «Роман с жертвой»). Другой способ обозначения персонажей строится по принципу «это-дейксиса», устанавливающего экзистенциальные отношения тождества, единства, взаимопроникновения человеческого, культурного, природного рядов («Бедуинка», «Подстилка из соломинок», музыкальные аллюзии в диптихе «Курбан-роман» и «Роман с жертвой»). Каждое из подобных определений содержит указание на тайну индивидуальности персонажей и очерчивает поле возможных интерпретаций личности героев. Система номинаций в рассмотренных произведениях И. Абузярова обусловлена особым типом их субъектной архитектоники - повествование в большинстве из них (за исключением рассказа «Бербер») ведется от лица героя-рассказчика, поэтому важную роль играют его автономинации и обозначения им других персонажей, имеющие идентифицирующий и/или оценочный характер. Два разных принципа обозначения персонажей соответствуют двум концепциям личности - функциональной, основанной на социальном статусе и ролевом поведении человека, и сущностной, строящейся на характеристике человека как центра самосознания, субъекта, обладающего свободной волей. На выбор номинации персонажей влияет и жанровая природа рассказов И. Абузярова, имеющая гибридный характер: тексты произведений включают в себя элементы лирической медитации, волшебной сказки, мифа, притчи, анекдота, фантазии и др., которые вводят в трансформированном виде разнообразные литературные и культурные эпистемы, создавая ризоматическую модель развертывания текста.

×

Об авторах

Венера Рудалевна Аминева

Казанский (Приволжский) федеральный университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: amineva1000@list.ru

доктор филологических наук, доцент, доцент кафедры русской и зарубежной литературы

Российская Федерация, 420008, Казань, ул. Кремлевская, 18

Аделя Наилевна Набиуллина

Казанский (Приволжский) федеральный университет

Email: scar-sky@rambler.ru

аспирант кафедры русской и зарубежной литературы

Российская Федерация, 420008, Казань, ул. Кремлевская, 18

Список литературы

  1. Лейдерман Н.Л. Русскоязычная литература - перекресток культур // Русская литература ХХ-ХХI веков: направления и течения. Вып. 8. Екатеринбург, 2005. С. 48-59.
  2. Султанов К.К. Русскоязычная литература как культурный феномен и объект исследования // Stephanos. 2016. № 3 (17). С. 154-162.
  3. Бурцева Ж.В. Русскоязычная литература Якутии: художественно-эстетические особенности пограничья. Новосибирск: Наука, 2014.
  4. Москвин Е. Песни на болоте // Хронос. Всемирная история в интернете. URL: http://www. hrono.info/text/2011/moskv0411.php (дата обращения 01.04.2017).
  5. Померанцев Д. Пригоршня жемчужин / Литературная Россия. 27 января 2012 г. URL: http://www.litrossia.ru/archive/item/5542-oldarchive (дата обращения 01.04.2017).
  6. Уффельман Д. Игра в номадизм, или Постколониальность как прием (случай Ильдара Абузярова) / пер. с англ. Н. Ставрогиной) // Новое литературное обозрение. 2017. № 2. URL: http://www.nlobooks.ru/node/8411 (дата обращения 01.06.2017).
  7. Berry E., Epstein M. Transcultural Experiments: Russian and American Models of Creative Communication. NewYork: St. Martin’s Press, 1999.
  8. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. М.: Искусство, 1986.
  9. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство-СПБ, 2002.
  10. Genette G. Palimpsestes, La littérature au second degré. Paris: Seuil, 1982.
  11. Kristeva J. 1980. Desire in Language: A Semiotic Approach to Literature and Art. NewYork: ColumbiaUniversityPress.
  12. Семененко И.С. Глобализация и социокультурная динамика: Личность, общество, культура // Полис. 2003. Вып. 3. С. 5-23.
  13. Тлостанова М.В. Постсоветская литература и эстетика транскультурации. Жить никогда, писать ниоткуда. М.: УРРС, 2004.
  14. Bhabha H. Nation and Narration. London; New York: Routledge, 1990.
  15. Bhabha H. The Location of Culture. New York, 1994.
  16. Derrida J. 1980. The Law of Genre // Critical Inquiry. Autumn. Vol. 7. No. 1. Pp. 55-81.
  17. Lacan J. The Language of the Self: The Function of Language in Psychoanalysis. Trans, by Anthony Wilden. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1998.
  18. Исакова И.Н. Литературный персонаж как система номинаций. М.: МАКС Пресс, 2011.
  19. Поэтическая ономастика. URL: http://planeta-imen.narod.ru/litonomastika/main.html (дата обращения 01.04.2017).
  20. Абузяров И.А. Курбан-роман: рассказы. М.: Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2009.
  21. Абузяров И. О нелюбви. Казань: Идель, 2016.
  22. Аминева В.Р., Набиуллина А.Н. Жертвенность и жертвоприношение в прозе И. Абузярова: деконструкция мифологических сюжетов // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 8 (74). В 2 ч. Ч. 2. С. 10-12.

© Аминева В.Р., Набиуллина А.Н., 2018

Creative Commons License
Эта статья доступна по лицензии Creative Commons Attribution-NonCommercial 4.0 International License.

Данный сайт использует cookie-файлы

Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта.

О куки-файлах