Особенности выражения национального образа мира в произведениях А. Еники

Полный текст

Введение Одной из дискутируемых проблем, привлекающих внимание различных исследователей в современных гуманитарных науках, является проблема идентичности. Понятие «идентичность» стало использоваться отечественными лингвистами, литературоведами, философами и другими учеными сравнительно недавно, придя на замену таким традиционным для отечественной гуманитаристики понятиям, как «своеобразие», «самобытность» и «самосознание». В исследованиях Н.Л. Васильева [1. С. 53-59], С.И. Кормилова [2. С. 8-21] и некоторых других подчеркивается несхожесть данных понятий, а избыточность понятия идентичности подчеркивает ученый Л.В. Полякова [3. С. 43-52]. По наблюдениям Я.Г. Сафиуллина, «к числу немногих исключений, возвращающих идентичности собственный смысл, относились работы Г. Гачева, посвященные „национальным образам мира“» [4. C. 30]. Понятие «национальный образ мира», введенное Г.Д. Гачевым, получило широкое распространение не только в литературоведении, но и в других гуманитарных науках. Сущность этого понятия определяется, прежде всего, целостностью образа, который формируется представителями разных наций и складывается из взаимосвязанных и взаимодополняемых элементов. Появившееся в семидесятые годы, данное понятие не только не утратило своей актуальности в современной литературоведческой науке, но и активно используется в качестве инструмента анализа национального в литературе [5-9]. Обсуждение Творчество А. Еники - одного из выдающихся татарских прозаиков XX века - оказывается в центре внимания ряда современных исследователей. [10-13]. Столь пристальный интерес к его творчеству связан с тем, что в истории татарской литературы А. Еники стал одним из первых писателей, в творчестве которого в условиях «выравнивающего» национальные литературы соцреалистического канона ярко выразилось национальное начало. А. Еники стоял у истоков возрождения интереса к национальному в татарской литературе. Это проявилось уже в первых рассказах писателя, написанных в годы Великой Отечественной войны: «Бала» («Дитя», 1947), «Бер генə сəгатькə» («На один только час», 1944), «Мəк чəчəге» («Цветок мака», 1944), «Ялгыз каз» («Одинокая гусыня», 1944). Своего апогея эта тенденция достигает в произведениях А. Еники 1960-1980-х годов. В.Р. Аминева отмечает, что «в период оттепели в творчестве писателя актуализируется проблематика национальной идентичности <…> Разрушительным тенденциям эпохи <…> писатель противопоставляет личную и родовую память, ответственность за землю предков, красоту родной природы, поэтические стороны жизни народа, его древнюю историю и великую культуру, духовное богатство и мудрость, отношения, основанные на родстве, близости и любви» [14. С. 16-17]. Об обращении писателя к проблеме национального пишет и Д.Ф. Загидуллина: «Первые признаки трансформации соцреализма, ознаменованной возвращением к национальным истокам, наблюдаются в рассказах А. Еники еще военных лет: прозаик внимательно наблюдает за мыслительным процессом отдельного героя, поставленного в условия жестких испытаний <…> На историю героя в качестве авторской позиции накладывается философская оценка мира, выраженная путем возведения образов до уровня символа» [15. С. 25]. Рассмотрим ряд произведений писателя, используя в качестве аналитического инструментария понятие национального образа мира Г.Д. Гачева, понимаемого как «единство национальной природы, склада психики и мышления» [16. С. 11]. Это единство ученый определил проективным на тот момент термином «Космо-Психо-Логос». К числу литературоведческих понятий, позволяющих установить особенности выражения национальной психологии в литературном тексте, является характер. М.М. Бахтин, анализируя взаимоотношения автора и героя в художественном произведении, разграничивает два типа характера: классический и романтический. В основе первого - художественная ценность судьбы, рода: «Ценность рода как категории утвержденного бытия другости, затягивающего и меня в свой ценностный круг свершения, - вот почва, на которой возрастает ценность судьбы (для автора). Я не начинаю жизни, я не ценностно ответственный инициатор ее <…> я могу поступать и оценивать на основе уже данной и оцененной жизни; ряд поступков начинается не из меня, я только продолжаю его (и поступки-мысли, и поступки-чувства, и поступки-дела); я связан неразрывным отношением сыновства к отчеству и материнству рода (рода в узком смысле, рода-народа, человеческого рода) <…> Я могу быть только тем, что я уже существенно есмь; свое существенное ужебытие я отвергнуть не могу, ибо оно не мое, а матери, отца, рода, народа, человечества. Не потому ценен мой род <…>, что он мой, а потому, что я его, рода матери, отца; ценностно я сам не свой» [17. С. 164-165]. В творчестве А. Еники такой тип характера воплощен в образе Акэби, главной героини из хикая «Əйтелмəгəн васыять» («Невысказанное завещание», 1965). Бытие героини предопределяется сопричастностью к родной земле, языку, обычаям и традициям. Она формирует систему ценностей Акэби, через призму которой героиня оценивает все жизненные события, определяя их соответствие или несоответствие национальным устоям. Для Акэби основополагающим в жизни становится ценность рода - она не мыслит собственное существование в отрыве от башкирского народа, от родной земли (что подчеркивает повествователь во внутренних монологах героини): «Аның өчен туган ил - туган туфрак дигəн сүз. Шул туфракта ата-бабаларының сөяклəре ята, шунда аның гомердəшлəре Миңлебай картлар, Минҗиһан корткалар, шунда аның күз алдында үсеп җиткəн яшь ирлəр, яшь киленнəр, шунда аның тирəсендə чуалган бала-чагалар, һəм ул аларны, кая гына китмəсен, актык сулышына чаклы онытачак түгел»[50] («Для нее родина - родная земля. В этой земле лежат кости предков, живут односельчане старик Миннибай, старушка Минджихан, повзрослевшие на глазах молодые мужчины и молодые женщины, путающаяся под ее ногами детвора, - она не забудет их, куда бы ни уехала, будет помнить до последнего вздоха»[51]). Акэби болезненно переживает отпад от вековых традиций национальный жизни своих детей и внуков, их забвение родного языка: «Ах, бу тел юклыгы!.. Карчыкның тел өйрəнер вакыты күптəн үткəн шул инде, əмма ник бу Суфиян, юньсез, балаларына, ичмасам, əбилəренə дəшə алырлык кына үзебезчə берничə дистə сүз өйрəтмəде икəн соң?!»[52] («Ах это незнание языка!.. Уже прошло то время, когда бабушка могла изучить язык, но почему Суфиян, этот непутевый, не мог научить своих детей хотя бы паре наших слов, чтобы могли они поговорить со своей бабушкой?!»). Болезненно переживает Акэби и отчуждение детей от родной земли - деревни Юлкотлы: «Юлкотлыны сагына идегез, бала кошлар шикелле очыпочып кайткалый идегез... Лəкин ни өчен сез аны соңыннан оныттыгыз? Чакырып-дəшеп тə еллар буе кайтмый башладыгыз?.. Ике сүзнең берендə «туган ил» дисез, ə Юлкотлы нəрсə соң? Туган илнең сезгə иң якын, иң кадерле бер өлеше түгелмени ул?»[53] («Скучали по Юлкотлы, прилетали как птенцы домой… Но почему вы забыли ее после? Хотя я и просила вас приезжать, вы годами не приезжали?.. Через каждые два слова говорите «родина», а что тогда Юлкотлы? Разве не часть самой близкой и дорогой родины?»). Идеологическая точка зрения (по Б. Корману) на сущность Акэби манифестируется в речи одного из персонажей повести - поэта, который разделяет ее ценности: в эпизоде, где герой произносит надгробное слово на могиле Акэби, она возвышается им до матери башкирского народа: «Əйe, yл барыбызның да yртак əсəeбeз идe. Алай гына да түгeл, мин, һич икeлəнмичə, аны башкoрт халкының изгe җанлы анасы дияр идeм...»[54] («Да, она была нашей матерью. Нет, даже не так, я, нисколько не колеблясь, назвал бы ее матерью всего башкирского народа со святой душой…»). Для анализа особенностей выражения национального сознания в литературе важное значение имеет субъектная организация произведения - «соотнесенность всех отрывков текста, составляющих в совокупности данное произведение, с соответствующими им субъектами речи и сознания» [18. С. 328]. Обратимся к хикая А. Еники «Җиз кыңгырау» («Медный колокольчик») (1966) и проанализируем его субъектную организацию. В центре хикая «Җиз кыңгырау» («Медный колокольчик») оказывается описание свадебного обряда. Автор использует повествование от первого лица, которое помогает увидеть процесс ценностного и духовного погружения героя-повествователя в национальную жизнь: герой вспоминает о событиях далекого прошлого, когда он являлся одним из участников этнического свадебного обряда. Таким образом, в произведении совмещаются различные психоэмоциональные ракурсы в изображении событий: с одной стороны, взгляд дистанцированного во времени повествователя, обладающего определенным жизненным опытом и переживающим чувство ностальгии по прошлому; с другой - восприятие событий 14-летним юношей, являющимся непосредственным участником свадебного обряда. К примеру, в одном из эпизодов Ахтям становится свидетелем и непосредственным участником застолья, которое устраивают близкие родственники невесты. Здесь происходит инициация - приобщение к этническому социуму: герой слушает национальные напевы, застольные татарские песни, наблюдает за танцами и плясками гостей, становясь одним этническим целым с присутствующими людьми: «Җырны күбрəк Нигъмəтулла абзыкай белəн əлеге тəкə мөгезедəй кара мыеклы кеше алмашлап җырлыйлар. Кайчагында исə икəүлəп, биллəреннəн тотынышып һəм көй уңаена чайкала биреп, җырлап җибəрəлəр. Кара мыеклының тавышы калынрак, Нигъмəтулла абзыкайныкы нечкəрəк, бергə кушылгач, гаҗəеп матур, ягымлы килеп чыга. Һəр җыр артыннан күңеллəрне дəртлəндереп җибəрердəй берəр кушымта əйтеп куялар <…> Кияү егетлəренең берсе кыстырып йөрткəн кечкенə гармун да тик тормый <…> «Баламишкин», «Эрбет», «Сəфəр» кебек кыска көйлəрне гаҗəп шəп сиптерə, парин!.. <…> Ə бию көен тартып җибəргəч, шунда ук берəр җиңел сөякле абзый бөеренə таянып, башын чөя биреп, уртага чыгып та баса һəм читеге белəн идəн тактасын «чаш-чош» ышкый-ышкый текə генə йөзеп тə китə <…> Əнə шулай, əле озын көйгə сузып, əле гармун тартып, җырлап та биеп дəвам итə бу туй мəҗлесе... Миңа да бик күңелле иде, мин хəтта зурлар рəтенə кереп, үземнең малай гына булуымны да онытып җибəрдем»[55] («Больше всего по очереди поют дядя Нигматулла и мужчина с усами, черными как бараньи рога. Иногда они начинают петь вдвоем, приобняв друг друга и покачиваясь в такт мелодии. Голос мужчины с черными усами ниже, а голос дяди Нигматуллы выше, и когда они соединяются вместе, получается удивительно красиво и приятно. И после песни, в дополнение они говорят что-то, что приободряет душу <…> И маленькая гармонь одного из дружков, которая всегда была у него с собой, не знает покоя. Эх, парень, как удивительно лихо наигрывает он такие короткие напевы как «Баламишкин», «Эрбет» и «Сафер» <…> А как только заигрывает плясовая, так сразу же какой-нибудь подвижный дядя, подбоченившись и задрав голову, выходит в центр и надменно уплывает, быстро-быстро натирая половицы <…> Вот так - то напевая протяжные мелодии, то играя на гармони, с песнями и плясками продолжается это свадебное застолье.. И мне было очень весело, и даже я, побывав со взрослыми, забыл, что я еще мальчик»). Через размышления юного Ахтяма четко прослеживается и рефлексия уже выросшего героя в настоящем, который видит особый смысл в единении природы и человека. Для него жизненный путь человека его стремления и желания, судьба в целом подчинены природному универсуму, диктуется им: «Күңелгə кинəт нур тулды, күзгə хəтта сөенеч яшьлəре килде, һəм шул чакта табигатьнең кешегə газиз ана кочагыдай никадəр якын-кадерле булуын, кешенең аңа мең төрле җеплəр белəн бəйлəнгəн булуын, алай гына да түгел, кешенең бөтен хыялы-өмете, эше-гамəле шушы җылы, якты, тере сулышлы табигатьтəн яралган булуын ихтыярсыз аңладым, тойдым, белдем шикелле...»[56] («Моя душа будто наполнилась светом, в глазах были слезы радости, и вот тут я будто невольно понял, почувствовал и узнал, как близка и дорога, словно объятия матери, человеку природа, что человек связан с ней словно тысячью нитей, более того, все мечты и надежды, все дела и помыслы зародились из этой теплой, светлой, дышащей природы…»). Осмысляя такие универсальные понятия, как любовь и счастье, повествователь чувствует необходимость гармонии, любви и тепла, в его душе сменяются диаметрально противоположные психологические состояния: сначала его пугает неизвестность дальнейшего жизненного пути, его зыбкость, затем герой чувствует свою сопричастность ко всему живому на земле, в то же время в его душе просыпается необъятная сила, способная свернуть горы, и надежда. Ради надежды Ахтям готов преодолевать любые препятствия на своем пути: «Өмет, өмет, өмет!.. Мин аңа ышанам, мин аңа табынам, мин аның өчен диңгезлəр кичəргə, таулар аша сикерергə əзер торам...»[57] («Надежда, надежда, надежда! Я верю в нее, я преклоняюсь пред ней, я готов ради нее переплыть моря и перепрыгнуть горы…»). Несмотря на естественность и эмоциональность переживаний, мы видим в этом монологе точку зрения и выводы уже взрослого повествователя, смотрящего на себя со стороны и дающего самому себе оценку: «Менə нинди тиле, хыялый бала чагым бу минем!»[58] («Вот какое глупое, мечтательное мое детство!»). Таким образом, в «Медном колокольчике» выражено сознание человека, в ценностных ориентациях которого ценность национального мира, рода, вековых традиций национальной жизни выступает как абсолютная и безусловная. Важным является и проходящий через все произведение образ медного колокольчика, символизирующий любовь и молодость, и объединяющий в себе то, что следует идеалу автора, - неподдельность и искренность чувств, любовь к родной земле, к обычаям и традициям народной жизни, единство с миром. Одним из текстуальных маркеров художественного выражения национального психологического склада является эмоциональный тон. Здесь ведущим понятием является основной эмоциональный тон, который исследователь Б.О. Корман определяет как сверхэмоцию, «мировоззрение, превратившееся в эмоцию» [18. С. 333]. Основной эмоциональный тон произведений А. Еники создается за счет определенной связи образов, в которых очень значимыми оказываются пейзажные образы. Писатель создает образы пейзажа, в которых необыкновенная сердечность, задушевность сочетаются с теплотой и искусностью эмоциональных решений. Пейзаж в произведениях А. Еники является одним из важнейших способов создания эмоционального тона. В пейзажных описаниях неизменно присутствует некая, выражаясь словами Б.О. Кормана, сверхэмоция. Приведем несколько примеров. «Йомшак кына җəйге җил исə... Дала буйлап кылганнар йөгерə, кылганнар йөгерə. Ефəк чукларын еш-еш кына селкеп, акрын гына кыштырдап, бик тырышып һəм бик кабаланып йөгерə кебек алар... Колын булып уйнаклап, шул кылганнар артыннан чабасы да чабасы килə. Дала буш, дала киң, җир җылыкай, шаян җилкəй биттəн сөя... Рəхəт, һəй, рəхəт тə соң!.. Һəм ямансу. Нигəдер бик ямансу да шул! Шагыйрь əйтмешли, йөгереп уйныйсы, ятып елыйсы килə бу тын, буш, моңсу башкорт даласында!»[59] («Дует легкий летний ветерок… Вдоль степи колышется и колышется ковыль. Кажется, что часто-часто качая своими шелковыми кисточками и медленно шурша, он колышется очень настойчиво и суетливо… Хочется скакать и скакать за этими ковылями, словно игривый жеребенок. Степь пустынна, степь широка, теплая землица, озорной ветерок ласкают лицо… Хорошо, как же хорошо! И тоскливо. Почему-то и очень тоскливо! Как говорит поэт, в этой тихой, пустынной и тоскливой башкирской степи хочется резвиться, лечь и плакать»). Обращают на себя внимание смешанные лирические чувства повествователя: с одной стороны, это некоторое приподнятое настроение, восторг: «Рəхəт, һəй, рəхəт тə соң!..» (Хорошо, как же хорошо!), а с другой - некая грусть, подавленность: «Һəм ямансу. Нигəдер бик ямансу да шул!» («И тоскливо. Почему-то и очень тоскливо!»). Образный ряд произведения: мягкий ветерок, колышущийся ковыль, бескрайняя степь, в том числе и способы ритмизации прозы, создающейся за счет повторов и созвучий: «йөгерə, йөгерə», «чабасы да чабасы килə», «рəхəт, һəй, рəхəт тə соң», а также рифмующихся лексем: «җылыкайҗилкəй», - придает картине природы лирическое звучание. «Əнə каршыдагы таулар артыннан ак читле күксел болытлар бер-бер артлы ашыкмыйча гына йөзеп чыгалар һəм аларның күлəгəлəре йомры түбəлəр өстеннəн тын гына шуып үтəлəр <…> Нəкъ бүгенгедəй, əйтик, моннан илле-алтмыш ел элек тə, тезелешеп киткəн таулар итəге буйлап кечкенə елгачык агып килə иде. Елгачык чуерташлар өстеннəн сырлана-сырлана йөгерə, тик яр култыгына кергəн урыннарда гына ул тирəнəеп китə, караңгылана төшкəн чырай белəн ашыкмыйча, уймакланып ага»[60] («Вон из-за гор, находящихся напротив, один за другим неторопливо выплывают синеватые, с белыми краями облака, и их тени тихо скользят над округлыми вершинами. <…> Точно так же, как сегодня, скажем, и пятьдесят-шестьдесят лет назад, вдоль выстроенных в ряд подножий гор также текла маленькая речка. Речка бежит по поверхности булыжников, углубляясь только в местах, где есть заводь, немного помрачневшая, течет она неторопливо, образуя небольшие круги»). Здесь значимыми оказываются зрительно-слуховые образы: читатель видит величественные горы, слышит неторопливое течение реки. Образ плывущих по небу облаков повторяется и в конце хикая А. Еники. «Ерактан, бик ерактан ак читле күгелҗем болытлар акрын гына йөзеп килəлəр һəм аларның күлəгəлəре йомры тау түбəлəре өстеннəн тын гына шуып үтəлəр... Əйе, күлəгəлəр шуып үтə, тормыш бетми һаман, һаман дəвам итə»12 («Издалека, медленно плывут синеватые облака с белыми краями и их тени тихо скользят над округлыми вершинами… Да, тени скользят, жизнь все еще не заканчивается, она все еще продолжается»). Проплывающие по небу облака и быстрая, бурная река соизмеримая с историей, временем и судьбой конкретного человека, противопоставлены горам, для которых характерны непоколебимость, стойкость и спокойствие. Горы здесь становятся символом вечных ценностей бытия, которые помогают выдержать все испытания судьбы и времени, не потерять себя, сохранив при этом силу духа, волю и жажду к жизни. Пейзаж усиливает лирическую, философскую и нравственную составляющие произведения, демонстрируя силу человеческого духа, а также непреходящие национальные и общечеловеческие смыслы бытия - любовь, продолжение рода, а в философском измерении - бесконечность жизни. Заключение Используя понятие национального образа мира как опорное для понимания художественного мира А. Еники, мы пришли к следующим выводам. Прежде всего, понятие национального образа мира позволяет установить, что многие произведения писателя этноцентричны, то есть в них на уровне пейзажа, основного эмоционального тона, а также типологии характеров проявляются особенности национальной психологии, менталитета и системы ценностей. Однако он не замыкается на этническом. В основе психологизма А. Еники лежит художественное прозрение национальной души в универсальных началах психологии человека.

Об авторах

Лилия Ильдаровна Фахрутдинова

Казанский (Приволжский) федеральный университет;Академия наук Республики Татарстан

Автор, ответственный за переписку.
Email: Liliyaphahrutdinova@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0002-3394-6674
SPIN-код: 7687-8477
Scopus Author ID: 57214839775
ResearcherId: HNR-9396-2023

преподаватель кафедры русского языка предбакалаврской подготовки, подготовительный факультет для иностранных учащихся, Казанский (Приволжский) федеральный университет; научный сотрудник лаборатории сопоставительного татароведения, Институт языка, литературы и искусства им. Г. Ибрагимова, Академия наук Республики Татарстан

Российская Федерация, 420008, Казань, ул. Кремлевская, 18; Российская Федерация, 420111, Казань, ул. Баумана, д. 20

Список литературы