Российская имперская бюрократия и проблема формирования нового управленческого этоса в преддверии Великих реформ

Полный текст

Введение

Актуальность. Актуальность статьи определяется ее источниковедческим и историографическим значением. В российской научной литературе не вполне полно освещена проблема морально-этических принципов русской бюрократии, в особенности, ее верхушки. Между тем именно этическая составляющая мировоззрения русского чиновничества, бывшая в сфере внимания правительства и в предыдущие эпохи (при Александре I и при Николае I), в начале правления Александра II вышла на первый план (наряду с проектами крестьянской реформы и реформы системы административного управления).

Степень изученности проблемы. К проблеме изучения «просвещенной» (или «либеральной») бюрократии обращались как отечественные ученые^[1], так и зарубежные^[2]. За последние десять лет можно выделить работы следующих российских специалистов: Е.Н. Морозовой^[3], И.В. Ружицкой^[4], Н.М. Селиверстовой^[5]. Их работы создали прекрасную базу для дальнейших исследований, которые представляются необходимыми, поскольку, несмотря на названные работы, по-прежнему наблюдается лакуна в исследовании становления служебного этоса бюрократии второй половины 1850-х гг.

Целью исследования является определении основ нового этического «стандарта» для высших чиновников в эпоху подготовки Великих реформ (1855–1861).

Источниковой базой послужили архивные материалы – прежде всего записка юрисконсульта Морского министерства В.Е. Врангеля «Разные соображения в руководство при вступлении в управление отдельным ведомством» и отзывы на нее высокопоставленных сановников, а также источники личного происхождения (мемуары и дневники). Ряд документов вводится в научный оборот впервые.

Новые веяния в начале правления Александра II

В первые недели и месяцы после воцарения Александра II ощущение близости перемен было буквально разлито в воздухе^[6]. В обществе от власти ждали не только давно назревших реформ, прежде всего крестьянскую, но изменений в «тональности» общения между правительственными чиновниками и теми, кем они управляли. Эти ожидания, что характерно, были свойственны не только постепенно «оттаявшему» общественному мнению, но и самим служащим. Заглянем в дневник курляндского губернатора (а в будущем министра внутренних дел) П.А. Валуева. В записи от 20 октября 1855 г., рассуждая о необходимых стране преобразованиях, Валуев писал:

Но гораздо важнее применение некоторых общих начал. Таковы: 1. Начало христианской истины в делах веры. 2. Начало правды в формах управления вообще, вместо нынешней бездушной формалистики. 3. Начало нравственного достоинства в действиях высших правительственных властей, сопряженное с началом уважения к человеческой личности^[7].

Другой видный деятель эпохи, цензор А.В. Никитенко, примерно в те же числа (запись датирована 16-м октября) запишет в собственном дневнике:

В обществе начинает прорываться стремление к лучшему порядку вещей. Но этим еще не следует обольщаться. Все, что до сих пор являлось у нас хорошего или дурного, – все являлось не по свободному, самобытному движению общественного духа, а по указанию и по воле высшей власти, которая всем распоряжалась и одна вела, куда хотела. <…> Многие у нас теперь даже начинают толковать о законности и гласности, о замене бюрократии в администрации более правильным отправлением дел. Лишь бы все это не испарилось в словах!^[8]

Те, кто приезжал в столицу, становились свидетелями лихорадочной деятельности, всеобщей оживленности и приподнятости духа. Будущий военный министр Д.А. Милютин в письме князю Барятинскому в октябре 1857 г. с некоторой иронией делился наблюдениями:

Здесь вообще я нашел поразительное явление: стремление к преобразованиям, к изобретению чего-то нового обуяли всех и каждого; хотят, чтобы все прежнее ломали тут же, прежде, чем обдумано новое^[9].

Само собой, новые времена, наставшие в середине 1850-х гг., нуждались и в новых исполнителях. Высший слой николаевской бюрократии в новых условиях был совершенно непригодным для ответа на вызовы времени. На это указывали многие современники. Например, Ю.Ф. Кубе, чиновник по особым поручениям при лифляндском, курляндском и эстляндском генерал-губернаторе А.А. Суворове-Рымникском, в записке «О необходимости реорганизации государственного аппарата России» писал:

Другую преграду составляют апатическое равнодушие к общественным делам бóльшей части высших чиновников, самолюбие и тщеславие, заменяющее у них патриотические чувства, их искусство отклонять от себя по возможности всякую новую работу, всякий труд, выходящий из круга обыкновенных машинальных их занятий, всякий вопрос, который нельзя решить «по прежним примерам»^[10].

Разделял негодование Кубе и М.А. Корф, входивший при Николае I в высшие слои российской бюрократии:

Наконец, вообще при многочисленных личных преимуществах – чиновничья карьера сделалась любимою мечтою всей России, и коронная служба, в продолжении долгих лет, притягивала, вместе с лучшими, живейшими силами населения, множество людей, нисколько не призванных к ней ни по своим способностям, ни по своему образованию^[11].

Разумеется, нововведения требовали других исполнителей:

Новое направление правительственной деятельности привлекло к общему делу массу людей развитых и просвещенных, ставивших интересы общественные и государственные выше личных, эгоистических. Те личности, которые в прежнее время были под опалой как опасные либералы, теперь сделались полезными деятелями^[12].

Именно этим чиновникам нового толка, бывшим в николаевскую эпоху на вторых ролях, оказалось суждено стать основными архитекторами и двигателями реформ, прежде всего крестьянской^[13]. Им было очевидно, что прежде, чем приступать к масштабным преобразованиям, необходимо в корне изменить принципы работы бюрократического механизма, добиться (насколько это вообще было возможно в России середины 1850-х гг.) качественного обновления чиновничества. Стране были совершенно необходимы чиновники, разделяющие современные нравственные установки, то есть имеющие ясные и твердые представления о таких понятиях, как долг, польза обществу, служение делу, а не лицам и т.п. Иными словами, чиновники с новым этосом^[14].

Проблема «управленческого этоса», безусловно, появилась не в рассматриваемый период. Власть уже со времен Екатерины II предъявляла бюрократам определенные морально-этические требования. В Уставах о службе гражданской (действовал с 1782 г.), помимо прочего, от чиновника требовались такие качества, как «усердие к общему добру», «честность, бескорыстие и воздержание от взяток»  и т. д.^[15]

Требования закона и реальные нравственный облик подавляющего числа чиновников конца XVIII и первой половины XIX в. зачастую расходились кардинально. Но уже с эпохи Александра I в России стали появляться «нового типа». По мнению И.В. Ружицкой, отличительной чертой этих чиновников является то, что основу их мировоззрения составили идеи французского Просвещения: высшая цель государственной жизни – народное благосостояние, основа которого – гражданская свобода^[16]. Уже в царствование Николая I, когда, по мнению ряда специалистов, в России вовсю идет процесс формирования «рациональной бюрократии» веберовского типа^[17] (вопрос о применимости веберовской модели к Российском империи первой половины XIX в. весьма дискуссионный^[18], но некоторые современные историки считают эту модель вполне подходящей для русской бюрократии^[19]), «сформировался целый слой подобных чиновников, как на министерском уровне, так и ниже»^[20]. Именно теперь, в период подготовки реформ, наступил их «звездный час».

В поисках нового служебного этоса:  записка В.Е. Врангеля и отзывы на нее

Процесс формирования новых этических норм в бюрократической среде начался, само собой, со столичных министерств. В авангарде оказалось наиболее прогрессивное из них – Морское, – возглавляемое братом царя, великим князем Константином^[21]. Его личная заслуга в этом деле признавалась и многими современниками^[22], и последующими исследователями^[23]. Опираясь на группу просвещенных чиновников, составивших его ближний круг (А.В. Головнин, Д.А. Оболенский и др.^[24]), великий князь сумел перестроить работу министерства на новых началах: были упразднены многие бюрократические формальности; в отчетах по министерству было повелено, «чтобы начальство в отчетах своих не лгало, уверяя, что все находится в чудесном виде, как это обыкновенно делается»^[25]; наконец, была совершенно пересмотрена концепция ведомственного журнала «Морской сборник» ²⁶. В приказе по Морскому министерству от 19 декабря 1855 г. прямо заявлялось, что великий князь желал бы видеть в Морском сборнике «ряд нравственных, философских рассуждений, напечатанных весьма смело и сильно, доступным для каждого языком, с целью, с одной стороны – опорочить недостатки, которые мы принуждены сознавать межу морскими офицерами и чиновниками, и которые должны быть заклеймены общественным мнением, а с другой стороны – указать и растолковать, как следует понимать некоторые предметы и отношения»^[27]. Такой подход, а также привлечение к сотрудничеству в ведомственном журнале лучших тогдашних писателей и публицистов (А.В. Головнин обращался за рекомендациями на этот счет к М.П. Погодину и С.П. Шевыреву^[28]) сделало Морской сборник одним из самых популярных журналов среди читающей публики. Печатаемые в нем материалы отныне представляли интерес не только для профессионалов, но и для широких общественных слоев, поскольку касались всех острых проблем, стоявших в тот момент перед страной.

Неудивительно, учитывая вышесказанное, что именно по поручению Константина Николаевича юрисконсульт Морского министерства В.Е. Врангель в начале февраля 1856 г. подготовил записку «Разные соображения в руководство при вступлении в управление отдельным ведомством»^[29]. Записка формально составлялась для младшего брата великого князя, Михаила Николаевича, который только вступил в должность генерал-фельдцейхмейстера^[30] и должен был управлять Артиллерийским отделением, в связи с чем просил брата «сообщить ему по делам управления соображения, которые внушают мне (Константину Николаевичу. – Н.М.) трехлетние занятия мои по Морскому ведомству». Однако истинное значение этой Записки представляется куда большим: ее анализ позволяет предположить, что она рассматривалась как своеобразный свод новых этических норм, предназначенный для высшего слоя бюрократии. В ином случае вряд ли управляющий Морским министерствам попросил бы комментировать рядовой документ практически весь тогдашний политический истеблишмент – от министра юстиции В.Н. Панина и бывшего кавказского наместника М.С. Воронцова до будущего военного министра Д.А. Милютина (тогда состоявшего членом Комиссии для улучшения по военной части). В дальнейшем, по-видимому, руководители министерств и ведомств должны были руководствоваться идеями, изложенными в Записке, в своей повседневной служебной деятельности. Так постепенно с самого верха бюрократической пирамиды новаторские идеи и практики управления должны бы были распространиться по всем уровням российского чиновничьего мира.

Обратимся прежде к анализу Записки^[31]. Ее автор полагал, что учреждение управлений и их функционирование возможны лишь с соблюдением известных условий: 1) Действия в пределах, установленных законом и учреждениями; 2) Своевременность и возможная быстрота всех распоряжений; 3) Постоянная забота об избавлении казны от излишних и не оправданных действительной необходимостью расходов^[32]. Средствами для достижения этих целей В.Е. Врангель полагал следующее: 1) Существующие постановления; 2) Личный состав управления; 3) Материальное имущество управления и суммы оному ежегодно отпускаемые; 4) Исполнение лежащих на управлении обязанностей – то есть порядок производства дел^[33].

Далее, комментируя пункты 1 и 2, перечисленные им среди средств для более эффективного управления, В.Е. Врангель, по сути, предлагал полностью заменить прежний, армейский, стиль управления (с принципом «исполнять, а не рассуждать») на уважительное и внимательное отношение к сотрудникам. Делать это предлагалось прежде всего во имя повышения эффективности управления. Чтобы добиться этой цели, автор Записки считал, что начальнику следует уделять больше внимания подчиненным, знать в общих чертах прежнюю службу каждого подчиненного, какого они образования, и собирать о них сведения разными путями,

но ни которому из полученных показаний не придавать безусловной веры. То есть не верить вполне ни похвалам, ни осуждению, а иметь в памяти эти отзывы только как материал^[34].

С той же целью – лучше узнать сотрудников – Врангель рекомендовал внедрять практику личных докладов. Причем начальнику не следовало допускать, чтобы подчиненный «хвалил действия и распоряжения начальства и собственные свои». Вердикт по делу руководитель должен выносить не иначе, как «выслушав предварительно обстоятельства дела и мнения подчиненных»^[35]. После николаевской эпохи предложения Врангеля звучали удивительно, но новые времена требовали новых подходов. И Записка Врангеля им отвечала в полной мере.

Отзывы на Записку других высших чиновников явственно показали, что и они прекрасно поняли, что времена меняются. Одним из первых прокомментировал ее (по просьбе великого князя Константина) князь М.С. Воронцов, знаменитый герой 1812 года и наместник Кавказа при Николае I^[36]. Соглашаясь с идеей В.Е. Врангеля о необходимости личных докладов, он развил ее, доказывая, что при докладе подчиненный должен пользоваться «совершенной свободой излагать свои мнения и мнения эти даже противопоставлять мнениям начальника с целью привести дело к более ясному и справедливому решению». Но все же, считал Воронцов, лучше, если такой «доклад-спор» происходит с глазу на глаз^[37].

Еще более пространный отзыв дал министр юстиции В.Н. Панин. Текст, вышедший из-под его пера, казалось, совершенно не сочетался с образом человека, который в глазах многих современников был живым воплощением николаевской системы^[38]. Сухой, педантичный, лощеный аристократ, горделивый и сдержанный, нередко лично распекавший подчиненных за описки в документах, Панин в отзыве на Записку В.Е. Врангеля представал совершенно другим:

Чем выше образованность начальника, тем более подчиненные ожидают от него справедливости и внимания. У нас всякое ласковое слово ценится высоко лицами всех сословий и чинов, и поэтому не трудно при необходимой для пользы службы строгости приобрести доверие и привязанность подчиненных^[39].

По мнению Панина, идеальный руководитель новой формации должен был знать все тонкости письмоводства («начальнику нужно знать канцелярский порядок и полезно уметь составлять всеподданейшие доклады и другие важные бумаги»), но не злоупотреблять этим («ему не следовало бы входить во все подробности делопроизводства иначе как поверкою от времени до времени точности представляемых ему докладов»)^[40]. Резко критиковал министр юстиции систему назначения на высокие посты людей, не всегда способных, но зато опытных в «бумажных делах»:

Умение управлять людьми, изыскания источников познаний не в одних книгах, но между опытными людьми различного звания и знания положения и нужды государства суть качества, более нужные в начальниках отдельного управления – и в особенности губернии или области, – чем долговременная опытность в делопроизводстве^[41].

Главное, резюмировал граф, чтобы начальник с молодых лет выказывал «трудолюбие и не чужд был формам делопроизводства» – тогда из него выйдет толк, а недостающие знания и навыки он получит уже прямо на начальственном посту^[42].

Предложения В.Е. Врангеля прокомментировал и член Государственного Совета по Департаменту государственной экономии Н.И. Бахтин. В «Дополнении к записке, заключающей в себе соображения об управлении отдельным ведомством» он также пространно рассуждает о том, каким должен быть начальник «новой генерации». Прежде всего такой начальник должен помнить, что в государственной службе нет ничего выше закона, хотя

многие из начальствующих лиц думают, что если намерения их чисты и цель полезна для службы, то все средства хороши, лишь бы вели к предположенной цели^[43].

Правовой нигилизм, присущий российской бюрократии, ведет к разрушительным последствиям для всего государственного механизма, убеждал Бахтин. Это и немудрено, продолжал он, если начальники в законе «видят часто одно только препятствие к скорейшему и вернейшему достижению» цели. Кратчайший путь, в обход «правовых чащоб» лишь на первый взгляд кажется скорейшим и самым верным – в реальности он приводит к печальным последствиям: одна уловка тянет за собой другую, так плетется целая нить незаконных действий. Чтобы ее разорвать,

главный начальник не должен допускать по своему ведомству действий, основанных на таких понятиях, особенно в делах, касающихся частных лиц или публики. Законность есть единственная справедливость, возможная начальнику, поставленному над другими от правительства^[44].

Правда, «необходимость законности, к несчастью, редко признается нашими администраторами», и поэтому, настаивал Бахтин,

на этот предмет должно быть обращено постоянное внимание главного начальника, и собственный его пример должен быть руководством для всех ему подчиненных лиц. Если же закон нехорош, то следует оный переменить, а не нарушать^[45].

Во многом именно от начальника зависит определение подчиненного на подходящую именно ему должность. Заметив в нем склонности к какому-либо делу, руководитель может, уверял Бахтин, заранее мысленно его к этому делу определить и «потом провести через ряд должностей, которые приготовили бы его к будущему назначению»^[46]. Однако если заместитель делает всю работу за руководителя, то

скорее надобно удалить начальника и дать ему другое место по его способностям; а подчиненного, если только он не подвергается корыстным видам, иметь на заметке как человека способного для употребления в высшей должности^[47].

Отдельно Бахтин останавливается и на проблеме подготовки к занятию начальственных должностей. Как известно, в первой половине XIX столетия в России не существовало никаких специальных систем подготовки чиновников к гражданской службе (в отличие от армейской службы). Лучшей школой считался практический опыт, полученный в разных ведомствах, причем чиновника могли часто переводить из одного министерства в другое совершенно неожиданно и без предупреждения^[48]. Прекрасно знавший эту практику Бахтин подвергал ее сокрушительной критике:

Никакое воспитание не может приготовить вполне хорошего администратора. Ему нужны опытность и знания, которые приобретаются только в службе. Но разные части управления требуют и разных знаний и опытности. По очень понятному побуждению, каждый из служащих избирает себе род службы и переходит из одного в другой, соображаясь обыкновенно со случайными знакомствами и связями, сначала своих родителей, родственников и покровителей, а потом приобретаемыми им самим в течение жизни. Таким образом, очень способные люди делаются часто бесполезными для службы, потому именно, что никакой части администрации они собственно, так сказать, не усвоили^[49].

Нехватка квалифицированных, честных и, главное, исповедующих новые этические принципы чиновников стояла в конце 1850-х гг. очень остро. Ею были озабочены многие. Например, знаменитый публицист П.В. Долгоруков в записке «О внутреннем положении России» отмечал, что зачастую бывает сложно заместить ту или иную должность, так как нет достойных кандидатов. Решение виделось ему следующим:

Необходимо выбрать несколько лиц нового поколения и, смотря по их способностям, указать им будущую служебную деятельность с тем, чтобы они готовились к ней в продолжении 10 и более лет, и доставлять случай знакомиться со всеми частями их будущего управления; на каждое место нужно иметь несколько таких кандидатов^[50].

Ему вторил и цензор А.В. Никитенко. Он привел статистические сведения, сообщенные ему А.Г. Тройницким^[51], которые последний извлек из «официального источника». Согласно ему, из 80 000 чиновников империи ежегодно открывается вакантных мест 3000. В продолжение двух или трех лет с 1857 года из всех университетов, лицеев и школы правоведения выпускалось ежегодно 400 человек, кроме медиков. Вывод из этого Нкитенко сдел следующий: «как невелико у нас число образованных людей для занятия мест в государственной службе. Я был поражен»^[52]. Постоянно сталкивались с этой проблемой и губернаторы, которым катастрофически не хватало людей для службы в губернском правлении, полиции и чиновниками особых поручений^[53].

Выводы

Записка В.Е. Врангеля и отзывы на нее крупнейших сановников служат прекрасным примером того, как менялся «дух времени». Конечно, можно вслед за В.Г. Чернухой заявить, что «никакой практической пользы этот документ не имел, записке и вовсе не было дано хода»^[54]. Однако мне представляется, что важность и ценность Записки не в ее имплементации (по сути, несостоявшейся), а в намеченных в ней тенденциях, в том векторе, который был ею задан. Ведь именно в ней были внятно и четко сформулированы принципы, которые обобщенно можно считать основой «управленческого этоса» нового поколения служащих. Его выработка была совершенно необходима в конце 1850-х., когда страна стояла на пороге грандиозных перемен во всех сферах жизни.

Тот факт, что Записка Врангеля вращалась в кругах высших администраторов, также весьма симптоматичен и научно объясним. В жестко централизованной системе, каковой была российская администрация после николаевского правления, все перемены и новшества могли начинаться только сверху. Кроме того, появление новых нравственных принципов для высших чиновников именно в преддверии реформ, когда Россия готовилась перешагнуть со стадии аграрного общества на стадию индустриального (со всеми оговорками), хорошо объяснимо с точки зрения социологии:

В обществах, только осуществляющих переход от аграрной экономики к индустриальной, администраторы вынуждены вести себя наполовину как политики, принимая собственные политические решения, главным образом на основе собственной системы нравственных ценностей^[55].

Верховная власть в конце 1850-х начала обращать все больше внимания на этическую составляющую управления. Помимо уже приведенных выше примеров хочется упомянуть еще один, возможно, самый характерный и яркий. В «Сведениях о лицах, находящихся в <…> губернии, которые по занимаемым или должностям или по званиям имеют влияние на окружающих», подававшихся дважды в год всеми жандармскими штаб-офицерами на имя управляющего III Отделением, особое внимание уделялось именно тому, как губернаторы (и другие высшие лица губернии) ведут себя по отношению к подчиненным и просителям – то есть этической составляющей^[56]. На хорошем счету были и те губернаторы, которые в своей деятельности в полной мере отвечали новым нравственным нормам^[57].

 

_{¹ Шевырев А.П. Либеральная бюрократия Морского министерства в 1850–1860-е гг. // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 1986. № 3. С. 52–64; Писарькова Л.Ф. От Петра I до Николая I: политика правительства в области формирования бюрократии // Отечественная история. 1996. № 4. С. 29–44; Багдасарян В.Э. Николаевская управленческая модель: между авторитаризмом и рациональной бюрократией. Административные реформ в России: история и современность. М., 2006. С. 139–176.}

_{² Raeff M. The Russian autocracy and its officials // Harvard Slavic studies. Vol. IV. Harvard university press. Cambridge, Massachussets. 1957. Р.77–91; Starr F.S. Decentralization and Self-Government in Russia, 1830–1870. Princeton, New Jersey, 1972; Yaney G.L. The Systematization of Russian government. Social evolution in the domestic administration of Imperial Russia, 1711–1905. Urbana – Chicago – London, 1973; Raeff M. The Bureaucratic phenomena of Imperial Russia, 1700–1905 // The American Historical Review. 1979. Vol. 84. № 2. P. 399–411; Russian Officialdom: The bureaucratization of Russian society from the seventeenth to the twentieth century / Ed. by W. Pintner and D. Rowney. Chapel Hill, North Carolina, 1980; Lincoln W.B. In the vanguard of reform. Russia’s enlightened bureaucrats, 1825–1861. Decalb, Ill,1982.}

_{³ Морозова Е.Н. Пути формирования нового поколения либеральной бюрократии (конец 1830-х – 1840-е годы) // Известия Саратовского университета. Серия: История. Международные отношения. 2017. Т. 17. № 4. С. 433–440.}

_{⁴ Ружицкая И.В. 1) «Просвещенные» бюрократы первой половины XIX в. – новый тип российского чиновника: опыт характеристики // Российская государственность: опыт 1150-летней истории: Материалы Международной научной конференции (Москва, 4–5  декабря 2012 г.). М., 2013. С. 168–172; 2) «Просвещенная» бюрократия и «конституционные начинания» в России (1800–1860-е гг.) // Карамзинские чтения, Санкт-Петербург, 11 мая 2022 года. М., 2022. Вып. 4. С. 136–142.}

_{⁵ Селиверстова Н.М. Дворянин или чиновник? Проблемы самоопределения представителей просвещенной бюрократии эпохи реформ 60–70 гг. XIX в. // История российской государственности: Доклады Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения профессора Н.П. Ерошкина, Москва, 19 декабря 2020 г. / сост. Л.Д. Шаповалова. М., 2021. С. 189–194.}

_{⁶ Шевырев А.П. Оттепель 1855–1857 гг.: от николаевского времени к эпохе Великих реформ // Российская история. 2022. № 4. С. 46–59.}

_{⁷ Дневник графа П.А. Валуева 1847–1860, 1866–1884. Саратов, 2015. С. 22.}

_{⁸ Никитенко А.В. Дневник: в 3 томах. Том 2. М., 1955. С. 422.}

_{⁹ Милютин Д.А. Воспоминания. 1860–1862. М., 1999. С. 487.}

_{¹⁰ Государственный архив РФ (далее – ГАРФ). Ф. 109 с/а. Оп. 3а. Д. 85. Л. 3 об. – 4.}

_{¹¹ Там же. Ф. 728. Оп. 1. Ч. 2. Д. 2863. Л. 21.}

_{¹² Милютин Д.А. Воспоминания... С. 40.}

_{¹³ Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 314.}

_{¹⁴ Уортман Р. Властители и судьи: развитие правового сознания в императорской России. М., 2004. С. 343–394.}

_{¹⁵ Свод законов Российской империи. Том третий. Уставы о службе гражданской. СПб., 1857. С. 1187.}

_{¹⁶ Ружицкая И.В. «Просвещенные» бюрократы… С. 170.}

_{¹⁷ Raeff M. Comprendre l’ancien régime russe: état et societe en Russie Imperiale. Essai d'interprétation. P., 1982. P. 161; Shanin T. The roots of Otherness: Russia’s turn of Century. Russia as a Developing Society. New Haven, 1985. P. 35–36; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало ХХ в.). СПб., 2003. С. 149; Багдасарян В.Э. Николаевская управленческая модель... С. 139.}

_{¹⁸ Вебер М. О России. Избранное. М., 2007. С. 65–66.}

_{¹⁹ Ружицкая И.В. «Просвещенные» бюрократы… С. 170.}

_{²⁰ Там же. С. 172.}

_{²¹ Захарова Л.Г. Самодержавие и отмена крепостного права в России 1856–1861. М., 1984. С. 38.}

_{²² Никитенко А.В. Дневник... С. 426; «Россия под надзором»: отчеты III Отделения 1827–1869. Сборник документов. М., 2006. С. 457; ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1.ч. 2. Д. 2863. Л. 22 об.}

_{²³ Карпачев М.Д., Коротких М.Г. Нарастание «кризиса верхов» в России второй половины XIX столетия // Буржуазные реформы в России второй половины XIX века. Межвузовский сборник научных трудов. Воронеж, 1988. С. 11–12; Воронин В.Е. Деятельность великого князя Константина Николаевича в контексте реформирования социально-политического строя России (60–70-е гг. XIX в.): дис. … д.и.н. М., 2009.}

_{²⁴ Шевырев А.П. Либеральная бюрократия Морского министерства в 1850 – 1860-е гг. // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1986. № 3. С. 52–64.}

_{²⁵ Никитенко А.В. Дневник... С. 426.}

_{²⁶ Огородников С.Ф. 50-летие журнала «Морской сборник» (1848–1898). СПб., 1898; Днепров Э.Д. «Морской сборник» в общественном движении периода первой революционной ситуации в России // Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг. М., 1965. С. 229–258.}

_{²⁷ Карпачев М.Д., Коротких М.Г. Нарастание «кризиса верхов»... С. 11.}

_{²⁸ Там же. С. 12.}

_{²⁹ Могилевский Н.А. Восстановить «самобытный дух управления»: проекты административных реформ в преддверии Великих реформ // Вестник Московского Университета. Серия 8. История. 2021. № 6. С. 36–60.}

_{³⁰ Главный начальник артиллерии в русской армии.}

_{³¹ Записка Врангеля впервые была рассмотрена, правда, несколько односторонне, в статье воронежских исследователей М.Д. Карпачева и М.Г. Коротких. Авторы пересказывают ее содержание двумя фразами, а ответы сановников, которым вел. кн. Константин Николаевич велел передать Записку на отзыв и вовсе названы авторами «бесцветными суждениями» и представлены каждое одной фразой. Подробно воронежские специалисты останавливаются лишь на отзыве на Записку Д.А. Милютина. См.: Карпачев М.Д., Коротких М.Г. Нарастание «кризиса верхов»... С. 12–13. Обращается к отзыву Д.А. Милютина и В.Г. Чернуха, также не приводя более других подробностей. См.: Чернуха В.Г. Эпоха «великих реформ»... С. 109.}

_{³² ГАРФ. Ф. 607. Оп. 1. Д. 607. Л. 3.}

_{³³ Там же.}

_{³⁴ ГАРФ. Ф. 607. Оп. 1. Д. 607. Л. 4 об.}

_{³⁵ Там же. Л. 5.}

_{³⁶Показательно, что Воронцов прославился в годы своего управления Кавказом удивительной доступностью и демократизмом. После его смерти солдаты говорили: «До Бога высоко, до царя далеко, а Воронцов умер».}

_{³⁷ ГАРФ. Ф. 607. Оп. 1. Д. 607. Л. 38 об.}

_{³⁸ Победоносцев К.П. Граф В.Н. Панин. Министр юстиции // Голоса из России. Сборники А.И. Герцена и Н.П. Огарева. М., 1976. С. 3–144; Семенов Н.П. Граф Виктор Никитич Панин. Характеристический очерк по рассказам, моим запискам и воспоминаниям // Русский архив. 1887. № 12. С. 537–566; Уорт- ман Р. Властители и судии… С. 294–337.}

_{³⁹ ГАРФ. Ф. 607. Оп. 1. Д. 607. Л. 60 об.}

_{⁴⁰ Там же. Л. 61.}

_{⁴¹ ГАРФ. Ф. 607. Оп. 1. Д. 607. Л. 62–62 об.}

_{⁴² Там же. Л. 62 об.}

_{⁴³ Там же. Ф. 722. Оп. 1. Д. 605. Л. 2.}

_{⁴⁴ Там же. Л. 2 об.}

_{⁴⁵ Там же. Л. 2 об. – 3.}

_{⁴⁶ Там же. Л. 7 об.}

_{⁴⁷ Там же. Л. 9.}

_{⁴⁸ Armstrong J.A. Old-Regime Administrative Elites: Prelude to Modernization in France, Prussia, and Russia // International Review of Administrative Sciences. Vol. 38. № 1. P. 34.}

_{⁴⁹ ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 605. Л. 7–7 об.}

_{⁵⁰ Там же. Ф. 647. Оп. 1. Д. 55. Л. 4.}

_{⁵¹ Тройницкий А.Г. – член Статистического отделения при Совете министра внутренних дел, товарищ министра внутренних дел в 1861‒1867 гг.}

_{⁵² Никитенко А.В. Дневник... С. 243.}

_{⁵³ Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). Ф. 1281. Оп. 6. Д. 73.  Л. 34; РГИА. Ф. 1281. Оп. 6. Д. 50. Л. 27 об.}

_{⁵⁴ Чернуха В.Г. Эпоха «великих реформ»... С. 109.}

_{⁵⁵ Riggs F. Administration in Developing Countries: the theory of Prismatic Society. Boston, 1964. Р. 336.}

_{⁵⁶ ГАРФ. Ф. 109. Оп. 19 (1-я экспедиция). Д. 247. Ч. 45. Л. 24; Матханова Н.П. Губернаторские отчеты и жандармские донесения как источник по истории российского провинциального чиновничества середины XIX века // Источники по русской истории и литературе. Средневековье и Новое время. Новосибирск, 2000. С. 204–236.}

_{⁵⁷ Могилевский Н.А. Господа губернаторы. М., 2022. С. 419–424, 511–515.}

Об авторах

Николай Алексеевич Могилевский

Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД России

Автор, ответственный за переписку.
Email: n.mogilevskii@inno.mgimo.ru
ORCID iD: 0000-0003-3186-6256
SPIN-код: 5614-8581

кандидат исторических наук, доцент кафедры всемирной и отечественной истории

119454, Россия, Москва, пр-т Вернадского, 76

Список литературы