Том 26, № 3 (2021): ТВОРЧЕСТВО Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО: СОВРЕМЕННЫЕ РЕЦЕПЦИИ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ

-

Статья посвящена исследованию специфики рецептивного воздействия художественной мессианской концепции Ф. Достоевского, организующей провиденциальные контексты в культурфилософии ХХ века. Актуальность проблемы определяется возможностью в ее срезе выявить особенности художественного воплощения русской мессианской проблематики. Новизна данного исследования заключается в анализе стратегии моделирования «возможных миров» в творчестве Ф. Достоевского, референциально детерминирующего развитие русской утопической/антиутопической провиденции. В качестве объекта исследования были избраны концепты христологической аксиосферы, отражающие мессианскую концепцию Ф. Достоевского, определяющую важнейшие координаты провиденциального рецептивного поля ХХ века. Таким образом, семиотика художественных мессианских конструкций в русской литературе ХХ века связана, в первую очередь, с авраамическим религиозным контекстом, который встроен в сложнейшую провиденциальную концепцию антропологической христологии Ф. Достоевского. По принципам фрактальной логики писатель генерирует в ключевых мессианских миромоделирующих метаметафорах авраамический канон. Мессианский претекст Достоевского референицально проявлен в русской литературе ХХ века - в творчестве русских символистов, понимающих Мессию как божественно-экзистенциальную личность, в творчестве писателей конца ХХ века, соотносящих мессию как «коллективную личность» - заместительную жертву. На наш взгляд, с влиянием Достоевского связана и хилиастическая устремленность художественной мессианской христологии и антропологии. Однако следует говорить о диссипативной вариативности художественных мессианских концепций за счет контекстуальной референции мессианских представлений восточного происхождения, в частности, обнаруживаются зороастрийский, суфийский и исламский контексты. Художественная идея мессианства в русской литературе ХХ века может рассматриваться и как семиотическая знаковая система, выявляющая историософские и социально-политические смыслы, моделирующие тенденции антропологизации и онтологизации литературного процесса.

В статье описывается феномен молчания в поздней прозе Достоевского. Рассматриваются философский, сюжетообразующий, психологический аспекты молчания. Дается определение монолога исповедального типа как дискурсивного жанра, со специфическими ролями говорящего и молчащих слушателей, преобладание которого в прозе Достоевского позволяет скорректировать понятия полифонии и диалога применительно к поэтике писателя. Условность «другого» при исповедальном монологе подтверждается отсутствием у слушателей «завершающих» функций. В большинстве случаев в зрелом творчестве писателя сохраняются только болезненно активные остаточные формы диалога, в то время как роль специфического монологического дискурса, порожденного молчанием и обусловленного им, неуклонно возрастает. Выделяется три различных по семантике и функции типа молчания: 1) «подпольное» молчание как концентрированное выражение разобщенности людей в эпоху «всемирного уединения»; 2) «ролевое» молчание слушателей при дискурсивном жанре исповедального монолога; 3) «сакральное» молчание Христа, знаменующее переход на иной, высший уровень общения.

В статье подробно рассматривается история взаимоотношений А.П. Сус-ловой и В.В. Розанова в связи с существующим в историко-литературной науке представлением, что женитьба Розанова на Сусловой основывалась на его глубоком интересе к творчеству Ф.М. Достоевского, и стремлением таким необычным путем глубже проникнуть в тайны жизни и творчества автора «Идиота» и «Братьев Карамазовых». Однако обращение к различным документальным свидетельствам показывает, что брачные мотивы Розанова исходили из склада его натуры и составляют комплекс довольно сложных причин, среди которых всё же главенствует человеческое, а не литературное исследовательское начало. Стремление к доброжелательно объективному исследованию истории жизни А.П. Сус-ловой позволяет прояснить на современном научном уровне важные факты биографии Ф.М. Достоевского и В.В. Розанова, освободить их от наслоений легенд и мифов.

Настоящая статья посвящена осмыслению мотивной пары «дом-без-домье» в романе Ф.М. Достоевского «Бесы». Достоевский реализует мотив дома в неразрывной антиномической связи с полярным ему мотивом бездомья, художественно воплощенном в идее бессемейности, бездомности, скитальничества, Хаоса, Энтропии. Актуальность исследования мотивов дома и бездомья состоит в том, чтобы поэтапно реконструировать авторскую концепцию «спасительного будущего» и приложить ее к современности. В настоящей статье мотивы дома-бездомья рассмотрены в нескольких аспектах, включая собственно топонимический, функциональный, архетипический и онтологический. Мы попытались продемонстрировать реализацию заявленных мотивов на уровне таких категорий, как вера-безверие, Рай и Ад, братство и обособленность. В романе «Бесы» последовательно развита идея о национальной почве и отрыве от нее, о возможном спасении человека и тех последствиях, которые ожидают общество в случае засилья «бесов» и утраты исконного «братства» - сокровенной связи между людьми. С этой точки зрения, мотивы дома и бездомья становятся для романного пространства ключевыми. В архетипике дома заложена идея о спасительном «своем» круге, которому противопоставлен внешний мир с его враждебностью, стихийностью, гибельностью. Все, что расположено за пределами этого круга, - элементы, принадлежащие антимиру, а потому их воздействие на микрокосмос дома губительно. Анализ текста подтверждает, что архетип дома у Достоевского дестабилизирован. Нарушается его герметичность; границы, защищающие внутреннее, оказываются проницаемыми. Мотив дома зачастую вытеснен мотивом бездомья, а потому закономерно рассматривать эту мотивную пару в ее антиномической неразрывности. В приведенном исследовании мотивы дома и бездомья рассматриваются как онтологические: они связаны с бытийным уровнем произведения, благодаря чему возможно установить онтологический статус актантов и определить соотношение с так называемой исходной идеей.

В статье рассматривается проблема соотношения свободы и своеволия на примере одного из героев романа Достоевского «Преступление и наказание». Внимание акцентируется не только на каноническом тексте романа, но и на подготовительных материалах к нему. Ставится задача выявить связь названной проблемы с проблемой самоубийства Аркадия Свидригайлова. Выдвигается тезис о том, что для героев Достоевского своеволие часто становится рабством у собственной природы и собственных страстей. С помощью разврата Свидригайлов пытается самоутвердиться, отдавая свою душу «на откуп» своеволию. Есть определённая закономерность в том, что такую мировоззренческую логическую цепочку завершает трагический акт самоубийства. Аркадий Иванович обожает комфорт, и поэтому в соответствии с его же логикой не случившееся его убийство Дуней, может рассматриваться в том числе и как попытка комфортного способа самоубийства. В подготовительных материалах к роману Свидригайлов протестует против трусливой подлости и ставит самоубийство выше подобного унизительного состояния, хотя и понимает всю ущербность своего положения. При всех сложностях проблемы свободы и своеволия - одной из лейтмотивных религиозно-философских проблем творчества писателя - Достоевский не видит ее формального, внешнего разрешения.

В статье рассматриваются случаи использования французских выражений в тексте «Записок из подполья» Ф.М. Достоевского. С одной стороны, выявляются различные смысловые нюансы двуязычия, ассоциации с культурными контекстами; с другой - проводится анализ переводов и комментариев этих случаев со стороны французских переводчиков (1886-2008). Если в случае с “l’homme de lа nature et de la vérité” французский текст является цитатой, отсылающей к культурным контекстам и в конечном счете свидетельствующей о невозможности перевода «французского характера» в русскую культуру, то “aux animaux domestiques” продолжают эту линию «непереводимости», доводя ее до абсурда. Абсолютно банальные слова, абсолютно «переводимые» оказываются как раз самыми непереводимыми, а вместе с ними и весь текст на русском языке.

В 1880-е гг. Ф.М. Достоевский воспринимался в Швеции как писатель революционный, поэтому велико было внимание к его политическим взглядам, под влияние которых попала и С. Лагерлёф, читавшая Достоевского по-шведски, по-датски и, возможно, по-французски. В романе «Чудеса Антихриста» (1897) С. Лагерлёф повествует об Италии - стране католической, в которой церковь имеет гораздо больше власти, чем в протестантских странах. В связи с этим Лагерлёф актуализирует представленные в «Братьях Карамазовых» и других романах размышления Ф.М. Достоевского о связи государства и церкви. Ключевой вопрос, интересующий и Ф.М. Достоевского, и С. Лагерлёф - может ли царство Христово быть построено человеком на земле, когда сам Христос сказал: «Царство моё не от мира сего». Наиболее подробно Ф.М. Достоевский разбирает эту проблему в неоконченной статье «Социализм и христианство», которую С. Лагерлёф читать не могла, однако она, несомненно, была знакома с вложенными в уста старца Зосимы и князя Мышкина мыслями Достоевского по этому поводу. В романе С. Лагерлёф «Чудеса Антихриста» главный герой, мечтавший в детстве, как Алёша Карамазов, стать священником, становится социалистом. На знамя социализма в романе Лагерлёф поднято поддельное изображение Христа, на котором написано «Царство моё лишь на земле». Это изображение творит чудеса - но только связанные с земными благами. В конце романа Лагерлёф приходит к выводу (вложенному в уста Папы Римского), что это изображение не надо уничтожать, а надо «примирить землю с небесами». Этот вывод согласуется со идеями Достоевского о «вселенской церкви, осуществленной на земле».

В статье рассматриваются основные положения теории мотива и сюжета выдающегося русского филолога А.Н. Веселовского (1838-1906) в свете фольклорной сказки. На архаическом этапе, как полагал ученый, сложение сказки подчинялось законам синкретического сознания и дуалистического мировоззрения, определивших специфику не только ее бытия, но и логико-смысловую основу сказочной модели. С переходом к религиозно-исторической парадигме общественного сознания происходит семиотическое и морфологическое переустройство сюжетостроения сказки. Ставится задача выяснить, как научный метод дифференцированного изучения мотива и сюжета позволил Веселовскому доказать, что операционная система мотива прочно связана с апперцепцией и суггестивностью, а сюжета - с комбинацией и дискурсом, что мотив имеет непосредственное отношение к вымыслу, а сюжет - к замыслу, и при этом их общность выражена идейно-художественным концептом.

В статье рассмотрено стихотворение Н. Гумилева «Луна на море» из цикла «Фарфоровый павильон». Новым в работе является интерпретация стихотворения, выявление и объяснение китайских реалий поэтического текста Н. Гумилева. Выявлены первоначальные тексты, ставшие основой для создания стихотворения Н. Гумилева «Луна на море», рассмотрен вариант стихотворения, сохранившийся в рукописи поэта. Рассуждения и выводы автора основываются на критических исследованиях, сопоставлении двух культур. Анализ стихотворения Н. Гумилева проведен в семантическом аспекте с применением поиска текстовых параллелей. Интерпретация стихотворения Н. Гумилева «Луна на море» позволяет с еще одной стороны приблизиться к миропониманию культуры Серебряного века, объясняет генезис образа Китая в поэзии Н. Гумилева.

В статье анализируются теоретические подходы, сложившиеся в отношении вопросов контроля и свободы интернет-пространства, в том числе регулирования в сфере авторского права, их постепенная трансформация по мере развития и изменения условий развития цифровой среды. Особое место в рассмотрении проблемы занимают ценности, в соответствии с которыми определяются принципы регулирования. Если изначально доминирующие позиции занимали представления о том, что благодаря интернету человечество получит новый свободный мир, то в дальнейшем дискурс сместился к гораздо менее оптимистичным взглядам и темам - вопрос регулирования сети, техническим и правовым ограничениям, цензуре и защите данных. При этом основное внимание в свежих научных источниках уделяется именно практической стороне вопроса, а ценностная - уходит на второй план. В результате за рамками дискуссии оказывается значимый контекст: вопросы свободы и прав человека в интернет-среде, обсуждение того, что является действительно важным для общества - безопасность или отсутствие ограничений, проблема доверия пользователей к государству и платформам.

В статье поднимается проблема деструктивного воздействия на жизнь общества такого феномена, как инфодемия. Для понимания современной инфодемии автор предлагает сравнительный анализ освещения эпидемии атипичной пневмонии и пандемии коронавируса (COVID-19), чтобы выявить общие черты в работе журналистских редакций в период таких глобальных вызовов, как вспышка нового опасного заболевания. Анализ всех значимых аспектов приводит к выводу, что особенности и характерные черты процесса, который в 2020 году получил название «инфодемия», присутствовали и в 2003 году во время освещения процесса борьбы с SARS. Учитывая тот факт, что СМИ годами придерживаются одной и той же концепции освещения, можно предположить, что в период новой пандемии журналисты совершат те же самые ошибки и позволят инфодемии снова встать на пути распространения правдивой информации. На основе детального изучения алгоритмов освещения в СМИ двух этих заболеваний автор предлагает поднять следующие вопросы: повышение ответственности массмедиа перед своими целевыми аудиториями за публикацию фейк-ньюс; более глубокий фактчекинг всей информации, которая может негативно повлиять на общество.