Russian Civilization: Civilizational Approach in Political Theory

Full Text

Российская цивилизация: цивилизационный подход в политической теории На смену неолиберальной линейной нормативной логике глобализации и Третьей волны демократизации пришла потребность обозначения теоретических координат политической картины мира. Мощным стимулом и одновременно легитимирующим основанием поисков нового аналитического каркаса современности стала по-новому прочитываемая роль социокультурных цивилизационных особенностей как политических. Инверсия политической и ценностных сфер, создание концептуально-методологической модели изучения цивилизационных и ценностно-символических оснований политической архитектуры нового мира и нового политического нарратива, перетекла в реальную политику, поставив во главу угла статус современной России как субъекта исторического творчества и мировой политики на основе онтологичности ценностно-символических параметров. Цивилизационная парадигма является одной из концептуальных схем политической теории, позволяющей интерпретировать политические институты, процессы и мировую политику сквозь призму более устойчивых и глубинных факторов - ценностных систем и культуры[89]. Исчерпание монополии нормативных теорий, предлагающих в качестве ориентиров и необходимых условий политического развития западные политические образцы, ценности и институты, зримо сопровождается утверждениями о равнозначности различных путей политического развития, чья специфика задается глубинными цивилизационно-ценностными параметрами. Во многом именно цивилизационный подход изменил концептуальную логику осмысления и интерпретации политики от нормативных линейных подходов к признанию альтернативности и равнозначности путей развития[90]. Если в идеологии западной политики наиболее употребляемым является нормативное понимание цивилизации как единственного «образца», то в академическом дискурсе, теоретических моделях, предлагаемых современных политических и идеологических подходах, включая незападные интерпретации современности, наиболее востребованными являются оттенки и грани цивилизационного подхода, настаивающего на многообразии путей исторического творчества и политического развития [Современная… 2019: 12-38]. В данном ракурсе актуализируется проблема устойчивости как критерия поддержания глубинной специфики ценностно-смыслового резервуара: это определяет коннотации цивилизационной идентичности как устойчивого modus vivendi, «порождающей грамматики» (по Ф. Броделю) в индивидуальной и коллективной проекциях. Дискуссии о применимости цивилизационного подхода в политической науке не являются новыми, однако их эпистемологическая и мировоззренческая востребованность становится наиболее выраженной в периоды Больших разломов - познавательных, культурных, политических, когда на первый план выступает соотношение универсального и специфического, одного и множества. Неслучайно можно наблюдать взрывной рост интереса к проблематике политической теологии как легитимирующей политические универсалии современности [Kidwell 2019: 1-14]. Политизация цивилизационной парадигмы отражается и в логике содержательной эволюции данного подхода: видоизменение познавательных нюансов цивилизационной теории и самой идеи цивилизации опосредуются трансформациями параметров социально-политического процесса. Взаимное наложение данных контекстов стало отправной точкой для того, чтобы новые политические смыслы цивилизационной теории определили смену познавательных акцентов: от линейной универсальности и нормативности к плюралистической актуализации самобытности, идентичности, традиции. Смещение понятийного инструментария и связанных с ним референтов в пространство и проблематику национальной безопасности указывает на политическую и социальную предельность, описываемую данными понятиями. В политическом дискурсе соответствующими интенциями становятся сюжеты обеспечения полноты суверенитета, исторической памяти и фальсификации истории, единого ценностно-смыслового пространства, национального единства и многие другие. Это становится полем специфической идейной и политической конкуренции, воспроизводящей ключевые параметры традиционной аргументации «западников» и «славянофилов» уже в глобальном масштабе. Точкой концентрации дискуссии является определение статуса России как субъекта исторического творчества, как цивилизации. Исходя из определения и переопределения цивилизационного статуса России - от отождествления с европейской моделью до полного отказа в цивилизационном статусе[91], можно констатировать конкуренцию и альтернативы теоретических подходов и, соответственно, ценностно-политических коннотаций национального проекта. С нашей точки зрения, цивилизационные параметры исследования России позволяют охватить широкое полотно фактов и объяснительных схем, способных предложить многосторонний учет всех факторов специфики российского пути развития, поскольку цивилизационный анализ предпо лагает вычленение - при всех идеологических и социальных различиях - именно глубинных факторов, архетипических черт, долговременных признаков (культурных, религиозных, духовных, этнических характеристик, исторические традиций, особенн остей ментальности и т.д.). Наделение России цивилизационным статусом позволяет предлагать адекватные варианты объяснения ее социально-политической онтологии и феноменологии, устойчивых и преходящих параметров, инвариантных и инновационных характеристик, а современные трактовки логики и направленности исторического развития позволяют преодолевать дихотомию «традиционное / современное». В ценностно-политической проекции это проявляется в статусе и роли государства[92] как смыслозадающего института, обладающего функцией исторического целеполагания. Государство выступает не как чисто функциональный институт, но еще как инстанция, задающая «соборное» понимание смыслового наполнения «национального проекта»: государство должно указывать на определенную систему смыслов и целей, что закреплено в национальном сознании, имеющем глубокие исторические корни. Можно предположить, что метафизика российской государственности предполагает наличие авторитарного и соборного идеалов: авторитарный идеал основан на абсолютизации верховной власти; соборный идеал служит одним из оснований формирования власти и управления: представителями власти могут выступать различные коллективы и группы, воспринимаемые обществом как выразители народной воли. Так как тип государственности не является априорно заданным фактором, в России установилась та форма государственности, которая наиболее адекватно отвечала конституирующим принципам социального существования: имперский тип институционализации. Данный способ политической организации в жестко конкурентной геополитической среде, принуждавшей постоянно отстаивать силой право на независимость, представлял собой единственный шанс «самоподдержания национального тела» и заключался в централизации и консолидации власти, которые обеспечивались в том числе спецификой взаимоотношений между государством и церковью. Подобного мнения придерживался И.А. Ильин: «Если принять во внимание данные русской истории - пространство, равнинность, большую отдаленность населенных пунктов один от другого, национальную и культурную дифференциацию, постоянную вынужденность вести войны, татарское иго… то сразу же бросается в глаза, что у русских были достаточно веские основания… прибегнуть к централистски-объединительной авторитарной форме…» [Ильин 1996: 576]. Насколько тип государственности является цивилизационно опосредованным для России, можно ли провести параллели с европейскими империями? что доказывает хрономерность ключевых исторических и политических событий: простое совпадение, общую логику политического становления или акцептацию различий? Встраивается ли Россия в ход европейской истории, либо ее цивилизационная уникальность определяет специфику политической логики институционализации государственности, позволившей верховной власти в ХХI в. говорить о России как «государстве-цивилизации»[93] в параметрах мирового порядка. Для выявления общего и особенного в цивилизационном развитии мы постараемся провести сравнительный анализ историко-политического и ценностного развития двух социокультурных образований, породивших имперскую форму государственного строительства - России и Великобритании[94]. Россия и Великобритания - два совершенно различных государства, которые, однако же, смогли подчинить или вобрать в себя огромные территории, создав две самые большие империи своего времени. И начнем мы их сравнение с простого - с их географических характеристик. Определенную важность природно-географических характеристик для стран и народов, в них проживающих, обозначил еще Шарль Луи Монтескье в своей работе «О духе законов», вышедшей в 1733 г. [Монтескье 1999: 198-201]. Можно соглашаться или нет с Ш.Л. Монтескье по вопросу о степени значимости влияния климатических факторов на жизнь и развитие разных человеческих сообществ, но нам представляется, что его полное игнорирование было бы неосмотрительным. Главная особенность географического положения Великобритании, значительно повлиявшая на всю ее историю, - ее островное, изолированное положение, дающее приоритет безопасности. В совсем иных условиях формировалось Российское государство. Благодаря тому, что территория эта не имеет каких-либо значимых природных барьеров, русское государство с самого своего начала столкнулось с внешней агрессией, которая шла с востока, юга и запада. Таким образом, можно констатировать, что и Россия, и Великобритания занимали и занимают пограничные территории Европы, но территории эти совершенно разные. Однако климатическое или географическое сравнение, несмотря на ее значимость, не исчерпывает политические сравнения двух стран. В 1066 г. произошло событие, изменившее ход истории: Нормандское завоевание Вильгельмом I Завоевателем (1066-1087 гг.) оказало огромное влияние на общественную, культурную и политическую жизнь всей страны: была привнесена континентальная политико-правовая и экономическая система, страна стала более централизованной, английский язык сильно изменился под влиянием языка французского, что означало смену культурной матрицы, а сама Британия была вовлечена в континентальную систему международных отношений того времени. Необходимо отметить, что это завоевание заложило основы для длительных англо-французских противоречий, которые в дальнейшем вылились в ряд военных конфликтов, наиболее серьезным из которых стала Столетняя война [Дюпюи 2004: 22]. Политическим достижением стало принятие в ХII в. Великой хартии вольностей (Magna Carta), оказавшей большое влияние на специфику британской и, шире, европейской политической системы и культуры, часть ее положений действует до сих пор в рамках некодифицированной британской конституции. Отметим, что именно Нормандское завоевание смогло создать единое политическое целое, ставшее впоследствии национальной английской монархией. Норманнская теория происхождения русского государства и политической власти является точкой пересечения академических и идейных дискуссий, концентрирующихся вокруг определения сущности российский цивилизации. Некоторые исследователи (начиная с М.В. Ломоносова) даже придерживаются крайнего мнения, что Рюриковичи не были германцами. Однако консенсусные и неконсенсусные факты предполагают и другие версии. Масштаб и значимость Монгольского нашествия на Русь по своему историческому значению для страны можно сравнить с нормандским завоеванием Британии. Следствием монгольского завоевания стало отмежевание политического и экономического развития Руси от стран Западной Европы. Это обусловило специфику политического развития самостоятельной российской государственности, четко проявившуюся во время правления Ивана III (1462-1505 гг.). Именно в его правление был построен современный Московский Кремль - символ концентрации политической власти. Тогда же был принят государственный герб, привнесенный из Винзантии и легитимировавший российскую государственность. В тот же период были заложены основы теории цивилизационной политической преемственности Московского княжества от самого Рима, которая в дальнейшем стала известна под названием «Москва - третий Рим». Таким образом, несмотря на разницу между Нормандским и Монгольским нашествиями на Британию и Русь, главное их последствие было одинаково: укрепление и обеспечение единства государства, но в одном случае - благодаря завоеванию, а в другом - вопреки ему. Можно провести параллель между событиями правления Генриха VIII Тюдор (1509-1547 гг.) и Ивана Грозного (1547-1584 гг.), во время которых имперскость как принцип государственности стала отчетливо проявляться. Противоречия между Генрихом VIII и Ватиканом привели к разрыву отношений между Англией и Католической церковью, в результате которого был принят «Акт о супрематии» 1534 г., в котором английский король признавался единственным земным главой Английской церкви, подчиняющимся только Богу. В этом же документе упоминается и словосочетание «imperial crown» (императорская корона), что можно трактовать как приравнивание статуса английского короля к титулу императора. В дальнейшем независимая Англиканская церковь стала одним из оснований суверенитета страны. Царский титул Ивана IV Грозного не только приравнивал московского государя к императору, но и легитимировал право на власть и сам характер власти историческим и династическим правопреемством от римской империи. При Иване IV, несмотря на его набожность, четко проявились две тенденции: подчинения церкви государству и создание автокефальной церкви. Еще одна историческая параллель - события Русской смуты и Английской революции XVII в., ставшие трагическими и в то же время судьбоносными с точки зрения политического развития и цивилизационного позиционирования обеих стран. Но если Англии они принесли дальнейшее экономическое и политическое развитие и ограничение власти короля, то России - значительную экономическую отсталость и консолидацию и централизацию власти. Если сравнивать правителей России и Англии Петра I и Вильгельма III, то, несмотря на их определяющую роль в становлении мощи и величия своих стран, проявляется и их серьезное различие. Так, политику Вильгельма III можно рассматривать как направленную на определенную демократизацию: во время его правления были приняты такие важные для развития либеральной западной парадигмы политического развития документы, как «Билль о правах» (1689 г.) и «Акт о веротерпимости» (1689 г.). Петр I проводил политику модернизации страны чрезвычайными мобилизационными методами, сделав власть царя безграничной, включая подчинение церкви государству, но при этом он поменял логику царской власти - от отношения к стране как собственной вотчине к служению государству как общему благу. Последнее стало ценностью цивилизационного порядка в России. В XIX в. обе империи становятся самыми большими государствами мира, занимая по этому показателю первое и второе места. Несмотря на такие значительные территориальные приобретения, в обоих случаях достижение этого политического качества было продиктовано различными целями: у Великобритании - экономической выгодой, у России - жизненной необходимостью. Соответственно и отношения «метрополия - колонии» были диаметрально противоположными, включая алгоритмы межкультурного взаимодействия: монологично однонаправленными от колоний в центр в Великобритании и диффузными в России, что позволило определить ее как «империю наоборот». Поток различных ресурсов шел из центра на присоединяемые территории при инкорпорации новых этнических, религиозных и политических систем в единое культурно-политическое пространство. Итогом нашего краткого и достаточно мозаичного исторического экскурса является вывод, что Россия и Великобритания, несмотря на схожесть определенных сюжетов политического развития и их хрономерность, противоположны по политическим сущности и методам, и по ценностно-политическим императивам и даже по конкретным стратегиям имперского оформления. Однако ответ на поставленный нами исследовательский вопрос о цивилизационных различиях как основании политической диверсификации при схожих историко-политических вехах будет зависеть от системы эпистемологических координат: ведь «географически и биологически не так трудно провести западную границу России… вряд ли так же легко и просто разделить Россию и Европу в духовно-исторической динамике» [Флоровский 1998: 334-335]. Эта трудность в различении ставит перед соблазном либо обвинить Россию в отсталости от образца, либо перечеркивать ее самостоятельность, проявляющуюся в том числе в смыслополагающем статусе государства и альтернативных механизмах межкультурного взаимодействия в рамках имперских координат. Не случайно Н.Я. Данилевский отмечал, что самобытность исторического опыта России дает повод сомневаться в целесообразности принятия западноевропейских стандартов политико-экономического и культурного развития [Данилевский 2021: 57]. Можно согласиться с мнением О. Шкаратана, что «признание параллельного развития стран разной цивилизационной принадлежности не означает отрицания универсальности технологий жизни в самом широком смысле этого понятия. Ценностные же системы, задающие саморазвитие социальным организмам, свойством универсальности не обладают» [Шкаратан 2002: 46]. Заключение Концептуализация поставленных вопросов, актуализация социокультурной онтологии фиксирует не только отход от линейной логики политических теорий и прагматики, но и генерацию новых объяснительных моделей современности, несводимых к нормативной институциональной детерминированности и квантифицируемым оценкам соответствия/несоответствия устроению, принимаемому за образец. Соотношение универсальности и специфичности как формулирующее оптику исследования политики ценностно-символических оснований, имплицирующих изменения теоретических подходов, идейных дискурсов, политических практик и институциональных структур, проецируется в концептуализации российской цивилизации. Выбор геополитической и цивилизационной ориентации во многом определяет не только вектор внешней политики нашей страны, но и общее направление ее внутренних социально-политических процессов, а также само ее существование.

About the authors

Maria M. Mchedlova

RUDN University; Institute of Sociology — Branch of the Federal Center of Theoretical and Applied Sociology of the Russian Academy of Sciences

Author for correspondence.
Email: mchedlova-mm@rudn.ru
ORCID iD: 0000-0002-4635-1741

Doctor of Political Sciences, Full Professor and Head of the Department of Comparative Politics, RUDN University, Chief Researcher of the Center ‘Religion in Contemporary Society’, Institute of Sociology of the Federal Center of Theoretical and Applied Sociology of the Russian Academy of Sciences

Moscow, Russian Federation

Oleg A. Bukin

RUDN University

Email: bukin-oa@rudn.ru
ORCID iD: 0000-0001-5329-2340

Postgradute in the Department of Comparative Politics

Moscow, Russian Federation

References

Supplementary files