Российская цивилизация: цивилизационный подход в политической теории

Полный текст

Российская цивилизация: цивилизационный подход в политической теории На смену неолиберальной линейной нормативной логике глобализации и Третьей волны демократизации пришла потребность обозначения теоретических координат политической картины мира. Мощным стимулом и одновременно легитимирующим основанием поисков нового аналитического каркаса современности стала по-новому прочитываемая роль социокультурных цивилизационных особенностей как политических. Инверсия политической и ценностных сфер, создание концептуально-методологической модели изучения цивилизационных и ценностно-символических оснований политической архитектуры нового мира и нового политического нарратива, перетекла в реальную политику, поставив во главу угла статус современной России как субъекта исторического творчества и мировой политики на основе онтологичности ценностно-символических параметров. Цивилизационная парадигма является одной из концептуальных схем политической теории, позволяющей интерпретировать политические институты, процессы и мировую политику сквозь призму более устойчивых и глубинных факторов - ценностных систем и культуры[89]. Исчерпание монополии нормативных теорий, предлагающих в качестве ориентиров и необходимых условий политического развития западные политические образцы, ценности и институты, зримо сопровождается утверждениями о равнозначности различных путей политического развития, чья специфика задается глубинными цивилизационно-ценностными параметрами. Во многом именно цивилизационный подход изменил концептуальную логику осмысления и интерпретации политики от нормативных линейных подходов к признанию альтернативности и равнозначности путей развития[90]. Если в идеологии западной политики наиболее употребляемым является нормативное понимание цивилизации как единственного «образца», то в академическом дискурсе, теоретических моделях, предлагаемых современных политических и идеологических подходах, включая незападные интерпретации современности, наиболее востребованными являются оттенки и грани цивилизационного подхода, настаивающего на многообразии путей исторического творчества и политического развития [Современная… 2019: 12-38]. В данном ракурсе актуализируется проблема устойчивости как критерия поддержания глубинной специфики ценностно-смыслового резервуара: это определяет коннотации цивилизационной идентичности как устойчивого modus vivendi, «порождающей грамматики» (по Ф. Броделю) в индивидуальной и коллективной проекциях. Дискуссии о применимости цивилизационного подхода в политической науке не являются новыми, однако их эпистемологическая и мировоззренческая востребованность становится наиболее выраженной в периоды Больших разломов - познавательных, культурных, политических, когда на первый план выступает соотношение универсального и специфического, одного и множества. Неслучайно можно наблюдать взрывной рост интереса к проблематике политической теологии как легитимирующей политические универсалии современности [Kidwell 2019: 1-14]. Политизация цивилизационной парадигмы отражается и в логике содержательной эволюции данного подхода: видоизменение познавательных нюансов цивилизационной теории и самой идеи цивилизации опосредуются трансформациями параметров социально-политического процесса. Взаимное наложение данных контекстов стало отправной точкой для того, чтобы новые политические смыслы цивилизационной теории определили смену познавательных акцентов: от линейной универсальности и нормативности к плюралистической актуализации самобытности, идентичности, традиции. Смещение понятийного инструментария и связанных с ним референтов в пространство и проблематику национальной безопасности указывает на политическую и социальную предельность, описываемую данными понятиями. В политическом дискурсе соответствующими интенциями становятся сюжеты обеспечения полноты суверенитета, исторической памяти и фальсификации истории, единого ценностно-смыслового пространства, национального единства и многие другие. Это становится полем специфической идейной и политической конкуренции, воспроизводящей ключевые параметры традиционной аргументации «западников» и «славянофилов» уже в глобальном масштабе. Точкой концентрации дискуссии является определение статуса России как субъекта исторического творчества, как цивилизации. Исходя из определения и переопределения цивилизационного статуса России - от отождествления с европейской моделью до полного отказа в цивилизационном статусе[91], можно констатировать конкуренцию и альтернативы теоретических подходов и, соответственно, ценностно-политических коннотаций национального проекта. С нашей точки зрения, цивилизационные параметры исследования России позволяют охватить широкое полотно фактов и объяснительных схем, способных предложить многосторонний учет всех факторов специфики российского пути развития, поскольку цивилизационный анализ предпо лагает вычленение - при всех идеологических и социальных различиях - именно глубинных факторов, архетипических черт, долговременных признаков (культурных, религиозных, духовных, этнических характеристик, исторические традиций, особенн остей ментальности и т.д.). Наделение России цивилизационным статусом позволяет предлагать адекватные варианты объяснения ее социально-политической онтологии и феноменологии, устойчивых и преходящих параметров, инвариантных и инновационных характеристик, а современные трактовки логики и направленности исторического развития позволяют преодолевать дихотомию «традиционное / современное». В ценностно-политической проекции это проявляется в статусе и роли государства[92] как смыслозадающего института, обладающего функцией исторического целеполагания. Государство выступает не как чисто функциональный институт, но еще как инстанция, задающая «соборное» понимание смыслового наполнения «национального проекта»: государство должно указывать на определенную систему смыслов и целей, что закреплено в национальном сознании, имеющем глубокие исторические корни. Можно предположить, что метафизика российской государственности предполагает наличие авторитарного и соборного идеалов: авторитарный идеал основан на абсолютизации верховной власти; соборный идеал служит одним из оснований формирования власти и управления: представителями власти могут выступать различные коллективы и группы, воспринимаемые обществом как выразители народной воли. Так как тип государственности не является априорно заданным фактором, в России установилась та форма государственности, которая наиболее адекватно отвечала конституирующим принципам социального существования: имперский тип институционализации. Данный способ политической организации в жестко конкурентной геополитической среде, принуждавшей постоянно отстаивать силой право на независимость, представлял собой единственный шанс «самоподдержания национального тела» и заключался в централизации и консолидации власти, которые обеспечивались в том числе спецификой взаимоотношений между государством и церковью. Подобного мнения придерживался И.А. Ильин: «Если принять во внимание данные русской истории - пространство, равнинность, большую отдаленность населенных пунктов один от другого, национальную и культурную дифференциацию, постоянную вынужденность вести войны, татарское иго… то сразу же бросается в глаза, что у русских были достаточно веские основания… прибегнуть к централистски-объединительной авторитарной форме…» [Ильин 1996: 576]. Насколько тип государственности является цивилизационно опосредованным для России, можно ли провести параллели с европейскими империями? что доказывает хрономерность ключевых исторических и политических событий: простое совпадение, общую логику политического становления или акцептацию различий? Встраивается ли Россия в ход европейской истории, либо ее цивилизационная уникальность определяет специфику политической логики институционализации государственности, позволившей верховной власти в ХХI в. говорить о России как «государстве-цивилизации»[93] в параметрах мирового порядка. Для выявления общего и особенного в цивилизационном развитии мы постараемся провести сравнительный анализ историко-политического и ценностного развития двух социокультурных образований, породивших имперскую форму государственного строительства - России и Великобритании[94]. Россия и Великобритания - два совершенно различных государства, которые, однако же, смогли подчинить или вобрать в себя огромные территории, создав две самые большие империи своего времени. И начнем мы их сравнение с простого - с их географических характеристик. Определенную важность природно-географических характеристик для стран и народов, в них проживающих, обозначил еще Шарль Луи Монтескье в своей работе «О духе законов», вышедшей в 1733 г. [Монтескье 1999: 198-201]. Можно соглашаться или нет с Ш.Л. Монтескье по вопросу о степени значимости влияния климатических факторов на жизнь и развитие разных человеческих сообществ, но нам представляется, что его полное игнорирование было бы неосмотрительным. Главная особенность географического положения Великобритании, значительно повлиявшая на всю ее историю, - ее островное, изолированное положение, дающее приоритет безопасности. В совсем иных условиях формировалось Российское государство. Благодаря тому, что территория эта не имеет каких-либо значимых природных барьеров, русское государство с самого своего начала столкнулось с внешней агрессией, которая шла с востока, юга и запада. Таким образом, можно констатировать, что и Россия, и Великобритания занимали и занимают пограничные территории Европы, но территории эти совершенно разные. Однако климатическое или географическое сравнение, несмотря на ее значимость, не исчерпывает политические сравнения двух стран. В 1066 г. произошло событие, изменившее ход истории: Нормандское завоевание Вильгельмом I Завоевателем (1066-1087 гг.) оказало огромное влияние на общественную, культурную и политическую жизнь всей страны: была привнесена континентальная политико-правовая и экономическая система, страна стала более централизованной, английский язык сильно изменился под влиянием языка французского, что означало смену культурной матрицы, а сама Британия была вовлечена в континентальную систему международных отношений того времени. Необходимо отметить, что это завоевание заложило основы для длительных англо-французских противоречий, которые в дальнейшем вылились в ряд военных конфликтов, наиболее серьезным из которых стала Столетняя война [Дюпюи 2004: 22]. Политическим достижением стало принятие в ХII в. Великой хартии вольностей (Magna Carta), оказавшей большое влияние на специфику британской и, шире, европейской политической системы и культуры, часть ее положений действует до сих пор в рамках некодифицированной британской конституции. Отметим, что именно Нормандское завоевание смогло создать единое политическое целое, ставшее впоследствии национальной английской монархией. Норманнская теория происхождения русского государства и политической власти является точкой пересечения академических и идейных дискуссий, концентрирующихся вокруг определения сущности российский цивилизации. Некоторые исследователи (начиная с М.В. Ломоносова) даже придерживаются крайнего мнения, что Рюриковичи не были германцами. Однако консенсусные и неконсенсусные факты предполагают и другие версии. Масштаб и значимость Монгольского нашествия на Русь по своему историческому значению для страны можно сравнить с нормандским завоеванием Британии. Следствием монгольского завоевания стало отмежевание политического и экономического развития Руси от стран Западной Европы. Это обусловило специфику политического развития самостоятельной российской государственности, четко проявившуюся во время правления Ивана III (1462-1505 гг.). Именно в его правление был построен современный Московский Кремль - символ концентрации политической власти. Тогда же был принят государственный герб, привнесенный из Винзантии и легитимировавший российскую государственность. В тот же период были заложены основы теории цивилизационной политической преемственности Московского княжества от самого Рима, которая в дальнейшем стала известна под названием «Москва - третий Рим». Таким образом, несмотря на разницу между Нормандским и Монгольским нашествиями на Британию и Русь, главное их последствие было одинаково: укрепление и обеспечение единства государства, но в одном случае - благодаря завоеванию, а в другом - вопреки ему. Можно провести параллель между событиями правления Генриха VIII Тюдор (1509-1547 гг.) и Ивана Грозного (1547-1584 гг.), во время которых имперскость как принцип государственности стала отчетливо проявляться. Противоречия между Генрихом VIII и Ватиканом привели к разрыву отношений между Англией и Католической церковью, в результате которого был принят «Акт о супрематии» 1534 г., в котором английский король признавался единственным земным главой Английской церкви, подчиняющимся только Богу. В этом же документе упоминается и словосочетание «imperial crown» (императорская корона), что можно трактовать как приравнивание статуса английского короля к титулу императора. В дальнейшем независимая Англиканская церковь стала одним из оснований суверенитета страны. Царский титул Ивана IV Грозного не только приравнивал московского государя к императору, но и легитимировал право на власть и сам характер власти историческим и династическим правопреемством от римской империи. При Иване IV, несмотря на его набожность, четко проявились две тенденции: подчинения церкви государству и создание автокефальной церкви. Еще одна историческая параллель - события Русской смуты и Английской революции XVII в., ставшие трагическими и в то же время судьбоносными с точки зрения политического развития и цивилизационного позиционирования обеих стран. Но если Англии они принесли дальнейшее экономическое и политическое развитие и ограничение власти короля, то России - значительную экономическую отсталость и консолидацию и централизацию власти. Если сравнивать правителей России и Англии Петра I и Вильгельма III, то, несмотря на их определяющую роль в становлении мощи и величия своих стран, проявляется и их серьезное различие. Так, политику Вильгельма III можно рассматривать как направленную на определенную демократизацию: во время его правления были приняты такие важные для развития либеральной западной парадигмы политического развития документы, как «Билль о правах» (1689 г.) и «Акт о веротерпимости» (1689 г.). Петр I проводил политику модернизации страны чрезвычайными мобилизационными методами, сделав власть царя безграничной, включая подчинение церкви государству, но при этом он поменял логику царской власти - от отношения к стране как собственной вотчине к служению государству как общему благу. Последнее стало ценностью цивилизационного порядка в России. В XIX в. обе империи становятся самыми большими государствами мира, занимая по этому показателю первое и второе места. Несмотря на такие значительные территориальные приобретения, в обоих случаях достижение этого политического качества было продиктовано различными целями: у Великобритании - экономической выгодой, у России - жизненной необходимостью. Соответственно и отношения «метрополия - колонии» были диаметрально противоположными, включая алгоритмы межкультурного взаимодействия: монологично однонаправленными от колоний в центр в Великобритании и диффузными в России, что позволило определить ее как «империю наоборот». Поток различных ресурсов шел из центра на присоединяемые территории при инкорпорации новых этнических, религиозных и политических систем в единое культурно-политическое пространство. Итогом нашего краткого и достаточно мозаичного исторического экскурса является вывод, что Россия и Великобритания, несмотря на схожесть определенных сюжетов политического развития и их хрономерность, противоположны по политическим сущности и методам, и по ценностно-политическим императивам и даже по конкретным стратегиям имперского оформления. Однако ответ на поставленный нами исследовательский вопрос о цивилизационных различиях как основании политической диверсификации при схожих историко-политических вехах будет зависеть от системы эпистемологических координат: ведь «географически и биологически не так трудно провести западную границу России… вряд ли так же легко и просто разделить Россию и Европу в духовно-исторической динамике» [Флоровский 1998: 334-335]. Эта трудность в различении ставит перед соблазном либо обвинить Россию в отсталости от образца, либо перечеркивать ее самостоятельность, проявляющуюся в том числе в смыслополагающем статусе государства и альтернативных механизмах межкультурного взаимодействия в рамках имперских координат. Не случайно Н.Я. Данилевский отмечал, что самобытность исторического опыта России дает повод сомневаться в целесообразности принятия западноевропейских стандартов политико-экономического и культурного развития [Данилевский 2021: 57]. Можно согласиться с мнением О. Шкаратана, что «признание параллельного развития стран разной цивилизационной принадлежности не означает отрицания универсальности технологий жизни в самом широком смысле этого понятия. Ценностные же системы, задающие саморазвитие социальным организмам, свойством универсальности не обладают» [Шкаратан 2002: 46]. Заключение Концептуализация поставленных вопросов, актуализация социокультурной онтологии фиксирует не только отход от линейной логики политических теорий и прагматики, но и генерацию новых объяснительных моделей современности, несводимых к нормативной институциональной детерминированности и квантифицируемым оценкам соответствия/несоответствия устроению, принимаемому за образец. Соотношение универсальности и специфичности как формулирующее оптику исследования политики ценностно-символических оснований, имплицирующих изменения теоретических подходов, идейных дискурсов, политических практик и институциональных структур, проецируется в концептуализации российской цивилизации. Выбор геополитической и цивилизационной ориентации во многом определяет не только вектор внешней политики нашей страны, но и общее направление ее внутренних социально-политических процессов, а также само ее существование.

Об авторах

Мария Мирановна Мчедлова

Российский университет дружбы народов; Институт социологии, Федеральный научно-исследовательский социологический центр Российской академии наук (ФНИСЦ РАН)

Автор, ответственный за переписку.
Email: mchedlova-mm@rudn.ru
ORCID iD: 0000-0002-4635-1741

доктор политических наук, профессор и заведующая кафедрой сравнительной политологии Российского университета дружбы народов, главный научный сотрудник Центра «Религия в современном обществе», Институт социологии Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук

Москва, Российская Федерация

Олег Алексеевич Букин

Российский университет дружбы народов

Email: bukin-oa@rudn.ru
ORCID iD: 0000-0001-5329-2340

аспирант кафедры сравнительной политологии

Москва, Российская Федерация

Список литературы