Том 19, № 4 (2020): Этническое и конфессиональное многообразие России и СССР: восприятие властью и обществом

-

Статья посвящена изучению феномена перехода лиц православного исповедания в армянскую веру в Российской империи на протяжении XIX - начала XX в. Подчеркивается связь данного феномена с практикой заключения смешанных браков между лицами православного и армянского исповеданий. При наличии достаточного количества работ, посвященных анализу статуса неправославных христианских исповеданий в России в синодальный период, наблюдается весьма слабая степень изученности фактов перехода из православия в армянскую веру и вопроса заключения браков между лицами, относящимся к указанным конфессиям. Новизна исследования определяется, во-первых, выявлением мотивов и обстоятельств вероисповедных переходов, особенностей заключения смешанных браков по неопубликованным документам из фондов Национального архива Республики Армения, а во-вторых, характеристикой данных явлений как неотъемлемого компонента в истории русско-армянских церковных связей на протяжении1828-1917 гг. До 1905 г. в результате заключения смешанного брака в православной церкви каждый из супругов продолжал исповедовать свою веру, а их дети крестились в православии. Об этом свидетельствуют, в частности, сведения из метрических книг эриванского Покровского православного собора за 1880-1885 гг. Анализ архивных документов позволяет сделать вывод, что после 1905 г. большинство переходов из православия в армянскую веру предпринималось девушками, намеревавшихся вступить в брак с избранниками армянского исповедания. Это объяснялось тем, что заключение смешанных браков и крещение родившихся в них детей по-прежнему находилось в компетенции Русской православной церкви. Лишь принадлежность армянскому вероисповеданию будущих супругов служила залогом их венчания в Армянской церкви. Такой брак становился моноконфессиональным, а родившиеся дети воспитывались в армянской вере. Кроме намерения вступления в брак, в статье указываются и другие мотивы, лежащие в основе перехода из православия в армянское исповедание.

В статье в контексте истории институционального развития Русской православной церкви в центральноазиатских окраинах Российской империи анализируется процесс создания ее миссионерских структур в Оренбургской епархии. На основе широкого круга делопроизводственной документации Оренбургской епархии, выявленной в Государственном архиве Оренбургской области и в материалах епархиального периодического издания - Оренбургских епархиальных ведомостях, определены причины создания регионального комитета Православного миссионерского общества и Киргизской миссии, этапы их деятельности, особенности организации православного миссионерства среди казахов Уральской и Тургайской области; реконструированы направления работы служащих миссий, связанные с формированием системы миссионерского школьного образования и закреплением православных начал у новокрещеных кочевников. Авторы статьи выявили, что основной причиной организации в 90-е гг. XIX в. миссионерской работы Русской православной церкви в степи стала необходимость исключения казахов из процессов всероссийской мусульманской консолидации. Вариантом стратегии, который избрало российское государство для осуществления контроля за регионами с плотным проживанием «инородцев», стал механизм аккультурации, который давал возможность реализации контролирующих функций через включение нерусских народов в культурно-религиозное русско-православное пространство. Однако в ходе решения данных задач служащим Киргизской миссии пришлось столкнуться с целым спектром объективных препятствий - особенностями этнопсихологии казахов, исключающей возможность восприятия ими христианских догм, наличием в Уральской и Тургайской степи хорошо профинансированного исламского миссионерства; слабым развитием церковно-приходской системы и недостаточным финансированием государством миссионерской работы, смещением в результате крестьянского переселения в регион акцентов в работе служащих Киргизской миссии, вынужденных наряду с миссионерским функциями исполнять обязанности приходских священников. Все это дает основанием авторам статьи сделать вывод о низкой эффективности работы православных миссионерских структур среди казахов Оренбургской епархии.

В настоящей статье авторами анализируются несколько документальных источников, затрагивающих в той или иной степени правовое положение и социальный статус Якова Фризера (1869-1932), еврея, жителя г. Иркутска и купца первой гильдии, одного из крупнейших частных золотопромышленников Восточной Сибири. В личной истории Фризера отразились проблемы религиозной толерантности, проявлений национализма и антисемитизма в Восточной Сибири. Сибирь на рубеже веков представляла собой пеструю этноконфессиональную картину, в которой можно было встретить представителей многих народностей и религиозных течений Российской империи. Еврейская община в Сибири также не была однородным и замкнутым сообществом. В отличие от евреев черты оседлости, местные евреи успешно интегрировались в сибирский социум, и судьба Якова Фризера, сына ссыльнопоселенца, ставшего одним из влиятельных купцов Восточной Сибири, тому подтверждение. Частные случаи религиозно-этнической неприязни, отразившиеся в личных документах Фризера, показывают сложность и многогранность межконфессиональных отношений в Восточной Сибири. В сибирском обществе несколько поколений евреев добились того, что потом П. Бурдье назовет «символическим капиталом» - уважения, статуса, связей, основанных на доверии, отношении к ним как к полезным членам общества. «Еврейский вопрос» для Восточной Сибири, отличавшейся индифферентностью в вопросах веры, не имел той остроты, как в западных российских губерниях. Его проявления в Сибири были отголоском негативных стереотипов по отношению к евреям, глубоко укоренившихся в российском обществе и сознании рядового обывателя. Статья основана на неопубликованных источниках личного происхождения - дневниках и документах архива еврейского купца Якова Фризера, а также материалах Российского государственного исторического архива и Государственного архива Российской Федерации.

Статья посвящена анализу политики государства в отношении цыган в 1920-1930-е годы на Урале. Имеющийся историографический опыт позволяет проводить исследования на микроуровне, в том числе на примере отдельных регионов с учетом их специфики. В статье история цыган рассматривается на примере Уральского региона. Несмотря на обилие работ, посвященных истории российских цыган, авторы уверены, что наиболее корректным на сегодняшний день представляется дифференцированный подход к изучению цыган, учитывающий особенности отдельных этнических групп, каждая из которых обладает собственной исторически сложившейся спецификой. Имеющиеся опубликованные источники и документы, впервые вводимые в научный оборот, позволяют провести такое исследования в рамках одного региона, рассмотрев на примере двух этнических групп цыган - руска рома и кэлдэрары. Авторы выдвигают гипотезу, согласно которой численность цыган на Урале могла быть намного выше, поскольку в официальных документах они значились как русские или как выходцы из отдельных европейских стран (румыны, болгары, австрийцы, сербы и др.). В статье представлен анализ эффективности политики органов власти Уральской области по созданию цыганских колхозов, промышленных артелей, а также культурная политика в отношении цыган. Несмотря на ряд успешных примеров в целом по стране, на Урале попытки создания цыганских колхозов не были успешными, хотя необходимые для этого условия были, а областные власти прилагали немало усилий, чтоб сохранить создаваемые колхозы. В источниках сохранились также сведения о деятельности промышленных цыганских артелей, которые, в отличие от колхозов, успешно функционировали. Период репрессий второй половины 1930-х годов незначительно отразился на цыганском населении. Отдельных «цыганских» операций на Урале зафиксировано не было.

Статья посвящена реконструкции численности населения Екатеринбурга накануне Первой мировой войны. Данные Первой всеобщей переписи 1897 года, которые до сих пор остаются основным источником по народонаселению городов позднеимперской России, на взгляд авторов, не являются актуальными для Екатеринбурга начала XX века даже с учетом реконструкций и экстраполяций. В то же время результаты многочисленных обследований населения в годы непрерывной социально-политической катастрофы 1917-1922 гг. в значительной степени обусловлены кризисной ситуацией и не отражают действительного уровня развития города перед вступлением в Первую мировую войну. Источником исследований выступили материалы муниципальной «переписи домовладельцев», произведенной городской управой в октябре 1913 года по требованию Министерства внутренних дел, и агрегированные данные адресного стола Екатеринбурга за ноябрь 1912 года. В качестве дополнительного источника была использована делопроизводственная документация, опубликованная статистика и публицистика. С помощью источниковедческого анализа, демографической реконструкции и историко-сравнительного метода была воссоздана картина двух мероприятий по учету населения города в 1912 и 1913 гг. силами местных властей, выполнена оценка достоверности полученных ими данных и реконструирована предполагаемая численность населения города накануне Первой мировой войны. В результате исследования, проведенного на основе анализа динамики движения населения авторы пришли к заключению, что численность Екатеринбурга уже в конце 1912 года превысила отметку в 100 тысяч. Выдвинутое предположение реактуализирует исследования по исторической демографии Екатеринбурга, который, вероятно, входил в число крупнейших городов империи, урбанизации дореволюционного Урала, степень которой, по всей видимости, недооценена, и вновь поднимает тему «цены революции» для города - численность жителей Екатеринбурга в старых границах вновь приблизилась к отметке в 100 тысяч только в 1926 году.

Статья посвящена реконструкции общественно-политического резонанса среди правящей элиты Речи Посполитой, вызванного появлением в Польше Лжедмитрия I. Реконструкция основана на письмах членов сената королю Сигизмунду III, написанных в ответ на его вопрос о том, как следует поступать с человеком, называющим себя сыном Ивана Грозного и наследником московского трона. Помимо этого вторая часть исследования основывается на инструкциях, данных шляхтой различных земель Речи Посполитой депутатам, отправляемым на сейм в Варшаве, который должен был состояться в январе 1605 г. На нем шли бурные дискуссии относительно похода Лжедмитрия I на Москву, поэтому данные инструкции также являются ценным историческим источником. Письма польских сенаторов, приведенные в настоящей статье, ранее коротко упоминались в исследованиях, посвященных Смутному времени, в настоящее время они хранятся в отделе рукописей Курницкой библиотеки Польской академии наук. Среди них письма канцлера Я. Замойского, литовского гетмана Я. Ходкевича, краковского кастеляна Я. Острожского, познанского кастеляна Я. Остророга, брацлавского подкомория Л. Пясечинского, познанского епископа Л. Гослицкого, плоцкого воеводы С. Красинского и сандомирского кастеляна С. Тарновского. В настоящей статье впервые в полном объеме представлены выполненные нами переводы на русский язык фрагментов этих писем, касающихся Лжедмитрия I, поскольку присутствующий в исторической литературе их короткий анализ не отражал всей полноты эмоций и чувств польской правящей элиты относительно данного вопроса. В результате знакомства с вышеназванными источниками мы пришли к выводу о том, что в полном составе польский сенат был против выдачи самозванца Московскому государству, а в числе этих сенаторов был также канцлер Я. Замойский. Относительно дальнейшей судьбы «царевича» мнения расходились, однако они также носили весьма осторожный характер и не призывали к его немедленной поддержке со стороны короля и Республики.

Статья впервые посвящена компаративному исследованию появления и эволюции народных домов в Западной Европе и России во второй половине XIX - начале ХХ в. Выбранный авторами институциональный подход дополняется историко-сравнительным методом исследования феномена народных домов. Показаны цели их создания и особенности деятельности, обусловленные политическими, экономическими, социокультурными историческими реалиями отдельных стран. Установлено, что народные дома в Европе и в России возникли в одно историческое время - эпоху модерна. Историографическое сравнительно-историческое исследование с привлечением новых исторических источников показало, что в западноевропейских странах и в Российской империи государство не играло главной роли в данном вопросе, хотя отдельные народные дома открывались монархами, а государственная политика (противопоставляющая алкоголизации населения пропаганду культурного досуга) могла способствовать развитию инициативы гражданского общества. Выявлено, что и в странах Западной Европы, и в России определяющую роль в создании народных домов играли частные инициативы и общественные движения (прежде всего кооперативное). В России важно отметить социокультурную политику земств, их финансовую поддержку при открытии народных домов. В статье показаны очевидные различия в истории народных домов в западноевропейских странах и в России, обусловленные поздним становлением партийной системы в позднеимперской России. Если в Европе можно встретить немало примеров создания народных домов политическими партиями и в целом отметить высокий уровень их политизации, то для российской действительности была типичнее неполитическая природа народных домов как культурно-просветительских общественных институтов, в дальнейшем подверженных процессу политизации (в революционных условиях). В заключении делается вывод о большом историческом значении народных домов как институтов гражданского общества в России и за рубежом, учитывая такие принципы их функционирования, как самостоятельность, добровольность, общественный активизм и гражданственность.

В статье выявляются и анализируются взгляды современных французских исследователей на отношения России и постсоветских республик Центральной Азии. Изучение работ французских ученых дает возможность установить различные трактовки внешней политики России, определить основные подходы к освещению целей и задач ее геостратегии в регионе. В статье отмечается, что наряду с объективистским взглядом на центральноазиатский вектор внешней политики России во французской историографии существует и его идеологизированная интерпретация. В ее рамках политика России в Центральной Азии зачастую объясняется стремлением правящей верхушки возродить на постсоветском пространстве империю, вернуть стране статус сверхдержавы. Интерес вызывает позиция тех авторов, которые пытаются в отношениях России к центральноазиатскому региону найти, с одной стороны, проявление ностальгических чувств значительной части населения о былом величии, их влияние на политику верхов, а с другой, - попытку руководства использовать активное возвращение России на международную арену как средство консолидации и самоидентификации общества. Отмечается, что в работах некоторых французских авторов используется популярная сегодня теория «Новой большой игры», в рамках которой действия России и ведущих государств мира в регионе (США и Китая) рассматриваются как продолжение исторического соперничества российской и британской империй эпохи 2-й половины ХIХ - начала ХХ в. Французская историография, благодаря заслуженному научному престижу и, прежде всего, объективности, использованию современных методов, продолжающих традиции школы «Анналов», пользуется вниманием отечественных авторов. Вместе с тем работы французских исследователей, все чаще обращающихся к проблеме отношений России и постсоветских республик Центральной Азии, еще не получили специального и комплексного рассмотрения, что определяет новизну данной статьи.