Первая мировая война и кризис идентичности российских немцев

Полный текст

Введение

Актуальность. Военные конфликты способны разрушать не только социально-экономические, политические и культурные связи, но и деформировать общественные отношения. Под давлением военных событий и информационной пропаганды начинает происходить трансформация личности человека, который задумывается о своей гражданской, социальной и этнической идентичности. Из-за разрушения целостности свой эго-идентичности он пытается найти свое место и предназначение в социуме, зачастую проходя через комплекс внутренних переживаний и деформаций.

Степень изученности проблемы. Впервые в научный оборот понятие идентичность ввел американский психолог Э.Г. Эриксон, который выделял два аспекта – «Я-идентичность» и социальную идентичность^[1]. Позже проблемы идентичности разрабатывались многими отечественными и зарубежными исследователями в области не только психологии, но и философии, социологии, политологии, истории и антропологии. В рамках этносоциологического подхода к проблеме этнической идентичности Л.М. Дробижева выделяла следующие компоненты: осознание принадлежности к своему народу, осознание интересов своего народа, представление о культуре, языке и территории^[2]. Т.Г. Стефаненко предлагает рассматривать этническую идентичность не только как осознание индивидом своей принадлежности к определенному этносу, но и как переживание своего тождества с одной этнической общностью и отделения от других^[3].

Среди разных вариаций возможно выделить понятие «негативной» идентичности, под которой в соответствии с концепцией Л.Д. Гудкова^[4] и Э.Г. Эриксона, понимается преодоление своей ущербности, незащищенности, неуверенности. Также, по мнению Э. Эриксона, негативная идентичность может включать поведение и отношения, за которые человек был наказан или ему пришлось испытать чувство вины^[5].

Применительно к российским немцам негативная идентичность – это ситуативный феномен, который связан с влиянием на нее, во-первых, исторических событий, во-вторых, политических действий властей, в-третьих, общественного настроения и мнения. Э.Г. Эриксон видел связь между кризисами идентичности и кризисами общественного развития, потому что распад идеалов и ценностей, лежавших в основе ранее доминировавшей политической культуры, вынуждает людей искать новые духовные ориентиры для осознания своего места в меняющемся социуме, связей с государством и окружающей социальной средой^[6]. О проблеме поиска немцами своей идентичности пишет и Дитер Борхмайер^[7].

Наиболее остро этот процесс проявляется в период предвоенных и военных конфликтов, когда на фоне развития этнофобии встает проблема самоопределения и поиска своего нового места в социуме в новых реалиях. Именно с этой позиции и рассматривается проявление негативной идентичности Д.В. Эйдук, С.В. Оболенской, О.В. Ерохиной, Э. Лор^[8]. Данные авторы показали, что политизация немецкого вопроса достигла небывалых масштабов, а националистические тенденции фактически стирали границу между германцем и немцем. Антигерманская кампания довольно быстро переросла в кампанию против немцев вообще. При этом понятие «внутренний немец» нередко стало ассоциироваться с «внутренним врагом». В общественное сознание внедряли идею о необходимости полного очищения России от всякого проявления «германизма».

В связи с этим цель исследования – выяснить, как психологическое давление на немцев со стороны российских властей и общества повлияло на кризис их идентичности в период военного конфликта.

Источниковая база. Для раскрытия цели были использованы постановления и распоряжения командования военных округов и гражданской администрации, материалы периодической печати, делопроизводственная переписка между министерствами и материалы. Основная часть материала была обнаружена в архивных хранилищах. В частности, были использованы документы фонда Департамента полиции МВД (Ф. 102), хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации; документы фонда Департамента Духовных дел иностранных исповеданий МВД (Ф. 821), хранящиеся в Российском государственном историческом архиве; документы фонда Военно-политического и гражданского управления при Верховном главнокомандующем (Ф. 2005), Штаба Казанского военного округа (Ф. 1720) и Киевского военного округа (Ф. 1759), хранящиеся в Российском государственном военном-историческом архиве; документы Канцелярии Петроградского губернатора (Ф. 253), Петроградского губернского присутствия (Ф. 258), Петроградского губернского по земским делам и городским делам присутствие (Ф. 259), хранящиеся в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга; документы Атаманской канцелярии (Ф. 46) и Войскового по крестьянским делам присутствия (Ф. 213), хранящиеся в Государственном архиве Ростовской области.

Кризис гражданской идентичности

В начале ХХ в. социально-экономические противоречия, усиленные военными конфликтами, все более усугубляли внутриполитический кризис в стране. Этим воспользовались различные политические группировки в годы Первой мировой войны, которые в поисках виновных сосредоточили внимание на немецком вопросе. При этом не забывали и о национальных особенностях немцев: «…чудовищном эгоизме, тупом высокомерии, презрительной отчужденности от народа-хозяина»^[9].

Находясь в условиях постоянного психологического нажима, немцы вынуждены были задуматься о своей гражданской и этнической идентичности. Следует отметить, что большинство городских немцев были носителями двойной идентичности, считая «нашими» как немцев, так и русских.

Ярким примером такой идентичности может служить Ф.О. Краузе, воспитанный в немецкой семье, а образование получивший в Московском университете. С 1911 г. работал в Морозовской больнице, где познакомился со своей будущей женой А.И. Доброхотовой, которой писал письма с 1914–1917 гг. Этот вид источника является отражением общественных настроений периода войны и одновременно дает представление о кризисе идентичности одного из авторов и попытках его самоидентификации.

В начале Первой мировой войны Ф.О. Краузе был мобилизован в армию. В отличие от большинства немцев, отправленных служить на Кавказ, он участвовал в военных сражениях в Галиции, Волыни и Румынии. В ответ на начавшуюся антинемецкую истерию он, как и большинство немцев, задавался вопросом: «Где же тут справедливость? К чему эти гонения на самых лояльных русских подданных?^[10]

Свою роль в обострении ситуации и нагнетании психологического давления на российское общество сыграла периодическая печать, на страницах которой публиковались статьи, разжигавшие антинемецкие настроения^[11]. И поскольку каждое издание стремилось говорить от имени общественности, то подобных мнений становилось «почти столько же, сколько типографских станков»^[12].

Периодические издания на родном языке были частью повседневной жизни немцев, так как не только публиковали российские новости, но и старались защитить национальную культуру, традиции и язык от нападок официальной пропаганды и настроенной антинемецки печати. Только в Петербурге в те годы издавалось до семи газет, не считая специализированных изданий^[13]. Однако к 1915 г. российские власти запретили их издание.

Сам Ф. Краузе был заядлым читателем. Особое предпочтение отдавал «Русским ведомостям», отмечая, что «подобного по объективности в других газетах не найдешь». В то же время «Русское слово», по его мнению, было «противной и гадкой» газетой^[14].

Профессор Калифорнийского университета А. Коэн, проанализировав публикации газеты «Русское слово», пришел к выводу, что еще за семь лет до начала Первой мировой войны в России стал формироваться «образ врага»^[15]. Однако российские исследователи считают, что первые антинемецкие публикации на страницах периодической печати появились еще в 1890-е гг.

Роль языка в сохранении национальной идентичности

Одним из элементов национальной идентичности является язык. Однако хорошее знание государственного языка не могло защитить немцев от нападок на их сомнительную принадлежность к российскому государству в период войны. В колониях по-прежнему большинство жителей говорило на немецком языке, о чем свидетельствует выписываемая ими периодика на родном языке, хотя представители сельской интеллигенции и молодежь читали русскоязычные издания «для дальнейших упражнений в русском языке»^[16].

В среде городских немцев, получивших образование в министерских школах, было принято использовать в обиходе два языка. Литературные произведения и периодическая печать для них выступали в роли проводника между немецкой и российской культурой. Немецкий писатель Э. Арндт считал, что связь с родиной помогала сохранять язык, который выражал принадлежность человека к своей культуре^[17]. Поэтому даже в военные годы немцы старались сохранить свой язык. Ф. Краузе очень хотел говорить со своей невестой на родном языке и поэтому в письме спрашивал у нее: «Как, Шурочка, твои успехи в области изучения немецкого»^[18]?

Однако разрастание антинемецкой кампании в России привело к тому, что с сентября 1914 г. стали запрещать использование немецкого языка в переписке, в общественных местах. В отношении Петроградской губернии такое постановление было принято 6 июня 1915 г. За его нарушение было предусмотрено наказание согласно Правилам о военных местностях: арест или заключение в тюрьму на 3 месяца или штраф до 3 тыс. руб.^[19] Несмотря на это немцы продолжали в быту использовать немецкий язык, чтобы не забывать о своей национальной принадлежности.

Отношение российского общества к «внутренним немцам»

Под влиянием радикализации общественных взглядов в российском обществе в годы войны деформировалась прежняя система взаимоотношений. Российских немцев постепенно начали воспринимать не как российских граждан, а как германских, тем самым вычеркивая их из российского социума, в рамках которого они проходили процесс адаптации и социализации.

В начале 1915 г. министр внутренних дел Н.А. Маклаков в циркуляре петроградскому губернатору А.В. Адлербергу указывал, что важно за немцами-колонистами «иметь неослабленный надзор»^[20]. Но даже в окрестностях столицы не всегда губернское начальство слепо исполняло волю министерских чиновников. Отстранение Н.А. Маклакова от должности летом 1915 г. несколько понизило градус антинемецкой истерии. В июле 1916 г. в ответ на запрос земского отдела МВД сообщалось, что в Ново-Саратовской и Средне-Рогатской волостях Петроградского уезда Петроградской губернии все выборные должностные лица (волостной старшина, его помощник и 4 волостных судьи) были немцами^[21].

Находясь на фронте, Ф. Краузе не испытывал в отношении себя какого-либо притеснения, но он очень переживал из-за того, что отношение к А.И. Доброхотовой в Морозовской больнице из-за него ухудшилось. Кроме того, он не мог поверить в возможность изменения поведения коллег в отношении старшего врача терапевтического отделения той же больницы, немца по происхождению, Н.Н. Вильяма. В связи с этим он писал:

…мысли о том, что ко мне мои знакомые и друзья могут теперь хуже относиться только потому, что я немец, – этой мысли у меня не было, нет…^[22]

Ф. Краузе пытался объяснить это явление тем, что война приводит к одичанию мыслей и чувств. Поэтому даже «культурные люди начинают говорить то, чего раньше никогда не говорили». Им обращалось внимание на то, что «немцы, переживая душевную драму», не должны идти на поводу сторонников антинемецкой политики. По его мнению, выход из этого кризиса идентичности немцы должны были увидеть в сохранении старых заветов:

Если наши государства воюют, если мы как сознательные граждане выполняем свой тяжелый долг, то мы еще не будем оплевывать все, что не наше, не затопчем в грязь те ценности, которые раньше признавали!^[23]

Начавшаяся антинемецкая кампания разделила общественность на два лагеря. Если одни приводили доводы в пользу положительного фактора, то другие доходили до того, что обвиняли немцев в шпионаже и «узконациональном эгоизме». Это приведет к тому, что под психологическим давлением часть российских немцев предпримет попытку скрыть свою национальную принадлежность, что в психологии характеризуется как «бегство от свободы»^[24]. Это явление проявляется в экстремальных ситуациях, когда человек отказывается от своей идентичности, желая слиться с другими в единую толпу.

В таком положении окажутся военачальники и чиновники разных рангов, которых все чаще стали называть «внутренними немцами». Когда их положение стало невыносимым, то они вынуждены были просить разрешение на изменение имен и фамилий^[25]. Например, члену Государственного Совета А.Б. Нейдгардту разрешено было именоваться по фамилии своей жены – Талызиным^[26], а военный губернатор Семиреченской области М.А. Фольбаум станет Соколовым-Соколинским^[27].

Немцев, рожденных в России и женатых на русских женщинах, могли подвергнуть преследованиям только потому, что они носили немецкие фамилии. Например, поселянин колонии Голый Карамыш Саратовской губернии Андрей Бауер был обвинен в германофильстве, которое выражалось в регулярном общении на немецком языке и получении диплома инженера-механика в Германии, за что был посажен в тюрьму на три месяца. Однако обвиняемый понимал, что всему виной его этническая принадлежность^[28].

В Петрограде и губернии началась «чистка» военно-промышленных заводов от лиц с немецкими фамилиями. Так, в первой половине 1915 г. такая кампания была проведена на Шлиссельбургском пороховом заводе. За лицами с немецкими фамилиями первоначально устанавливали надзор, а позднее им было запрещено проживание в Шлиссельбургском уезде. Это распространялось как на служащих завода, так и на членов семей^[29].

По мнению Е.В. Лебедевой, в период войны все более заметен становится переход от имперского патриотизма, когда подданные государства проявляют лояльность правящей династии, к российской национальной идентичности, предполагающей «лояльность государству или нации-согражданству»^[30]. Поэтому вынужденная смена фамилии встречала понимание со стороны немцев^[31].

Не последнюю роль в психологическом воздействии на немцев сыграла кампания по ликвидации немецкой топонимики. Началась она с переименования Петербурга в Петроград 18 августа 1914 г., соответственно была переименована и губерния. На основании циркуляров Министерства внутренних дел от 12 и 15 октября 1914 г. (№ 52, 55) все немецкие селения получили русские названия^[32]. В некоторых уездах (Гдовском, Лужском, Шлиссельбургском) она была завершена уже к концу 1914 г.^[33] В других уездах данная кампания растянулась на более длительный срок. Так, в Петергофском уезде она длилась почти до конца 1916 г.^[34] На местах несмотря на то, что циркуляры были исполнены, власти считали, что будут затрачены значительные средства на изменения названий, но в колониях по-прежнему будут проживать немцы^[35].

Российская общественность по-разному отнеслась к этому событию: кто с пониманием и сочувствием, кто с недоумением и неприятием. Но все это точно пошатнуло идентичность российских немцев. Например, немецкий колонист писал своему знакомому в колонию Карамышевка Камышинского уезда Саратовской губернии:

Я вполне точно не знаю, к кому принадлежу: формально я считаюсь совершенно русским, но если царь перекрестил Петербург в Петроград, то мое понимание считать себя русским получает уже поражение, от которого едва ли снова оправится^[36].

Несмотря на противоречивые мнения в обществе на проведение этой политики, российские власти продолжили борьбу с «немецкостью» и отдали приказ закрашивать немецкие вывески на зданиях. При этом не трогая тех, которые были написаны на другом языке, а переименовывались городские учреждения и организации, имевшие немецкие названия^[37]. Такие действия властей ставили перед немцами вопрос об их идентичности с российским народом: «Где же тут справедливость»^[38]?

Кризис идентичности у немцев-военнослужащих

Двойственный кризис идентичности немцы испытывали не только в тылу, но и в действующей армии. 22 октября 1914 г. было издано распоряжение мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба, которое предписывало немцев-военнослужащих из числа немецких колонистов отправлять в запасные батальоны Кавказа^[39], что было для них «пощечиной и неожиданностью»^[40].

Следует отметить, что немцы становились «чужими» в армии, куда зачастую уходили не только по призыву, но и добровольно. Им было совершенно непонятно, почему несмотря на то, что они поступками и делами доказывали свою причастность к «государственной нации», все же находились под постоянным психологическим прессингом. Например, один из военнослужащих немецких колонистов с обидой писал домой: «Оказывается, что невзирая на наши труды, нас все равно причисляют к немцам и к ненавистникам нашей родины»^[41].

Они вынуждены были терпеть обвинения в нелояльности и предательстве не только со стороны командного состава, но и со стороны сослуживцев. В результате складывалась ситуация, когда происходило противопоставление двух идентичностей – государственной (гражданской) и этнической (национальной). Так, в одном из писем немца-военнослужащего можно прочесть:

Наши товарищи – русские называют нас неверными «германцами» <...> Разве мы виноваты, что мы немцы, или, что Германия выступила против России? Нет, состоя более 100 лет русскими подданными, недопустима и мысль, что мы изменники^[42].

Выходом из кризиса гражданско-этнической идентичности для них было непосредственное участие в военных сражениях, где они смогли проявить себя, о чем свидетельствуют полученные награды. Например, серебряную медаль на Станиславской ленте получили А. Шмидт, Т. Вернер; Георгиевский крест 4-й степени – младшие унтер-офицеры К. Вебер, Р. Келлер, Г. Борман, К. Кренц и другие^[43].

Немаловажную роль в усугублении кризиса идентичности сыграл погром в Петербурге в 1914 г. От рук протестующих пострадали книжный магазин «А. Излер», кафе «Рейтер», а также издательство газеты «St.-Petersburg Zeitung»^[44]. В мае 1915 г. Москву охватила новая волна «антинемецких погромов». За все дни беспорядков было разбито 732 помещения (убыток, по определению потерпевших, составил более 50 млн руб.)^[45]. Это обстоятельство шокировало немцев и способствовало усилению кризиса гражданской идентичности.

Стремясь разобраться в происходившем, немцы испытывали душевную драму, разрываясь в разрешении вопроса: кто для них «наши» – русские или немцы? Не последнюю роль в кризисе гражданско-этнической идентичности проживавших в России немцев сыграли многочисленные публикации философов, литераторов, публицистов и корреспондентов газет, посвященные немецкому культурному влиянию. Ф. Краузе вынужден был констатировать:

Итак, с одной стороны, красивые слова: культура, прогресс, человечество. С другой стороны, приписывание немцам всего плохого, гнусного, вплоть до явно нелепого <…> Я начинаю верить, что мы, русские подданные немецкой национальности, скоро в России очутимся в положении затравленных^[46].

Как не пытались немцы противостоять антинемецкой кампании, доказывая, что нападки на немецкую культуру беспочвенны, бороться с радикализацией российского общества было трудно. Многие из них приходили в уныние от происходивших событий, переживали за будущее России и не чувствовали себя чужаками. Например, Ф. Краузе удручало изменяющееся представление русских о немцах. Он писал: «…положительно нельзя окончательно выяснить истину в этой кошмарной войне. Только история, быть может, выяснит ее»^[47].

Выводы

Начало Первой мировой войны привело к развертыванию антинемецкой кампании в Российской империи. В отношении них было принято «ликвидационное» законодательство, которое запрещало использовать немецкий язык в общественных местах, ограничивалось или ликвидировалось землепользование немецких поселенцев, их предприятия изымались в пользу государства. Немцев-военнослужащих переводили с Западного фронта на Кавказский без возможности принимать участие в военных сражениях. И это несмотря на патриотический подъем и лояльное отношение немцев к власти, которое выражалось в разнообразных пожертвованиях для фронта, добровольном уходе в армию или санитарные батальоны, открытии лазаретов. При этом в категорию «враждебных подданных» зачастую попадали немцы, владевшие крупными земельными наделами или прибыльными промышленными предприятиями. Из-за таких действий властей сформировавшаяся гражданско-этническая идентичность проживавших в России немцев постепенно трансформировалась в «негативную». Выход из создавшейся ситуации с целью сохранения идентичности виделся ими по-разному: смена фамилий, сокрытие национальности, эмиграция.

 

_{¹ Erikson E.H. Identity and the Life Cycle. Selected papers. New York, 1959.}

_{² Татарко А.Н., Лебедева Н.М. Методы этнической и кросскультурной психологии. М., 2011. С. 11.}

_{³ Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. М., 1999. С. 110.}

_{⁴ Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997–2002 годов. М., 2004.}

_{⁵ Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 2006. С. 185, 205.}

_{⁶ Ачкасов В.А. Этническая идентичность в ситуациях общественного выбора // Журнал социологии и социальной антропологии. 1999. Т. 2. № 1 (5). С. 50–51.}

_{⁷ Borchmeyer D. Was ist Deutsch? Die Suche einer Nation nach sich selbst. Hamburg, 2017.}

_{⁸ Оболенская С.В. Германия и немцы глазами русских (XIX век). М., 2000; Эйдук Д.В. «Образ врага» и перспективы войны в русской периодической печати в 1914–1915 гг.:  по материалам газеты «Утро России». Автореф. дис. … канд. ист. наук. СПб., 2008; Соболев И.Г. Борьба с «немецким засильем» в России в годы Первой мировой войны. СПб., 2004; Ерохина О.В. «Свой-чужой»: к вопросу о трансформации образа немца накануне и в годы Первой мировой войны // Война и военные конфликты в истории России: к 70-летию Великой Победы / Сб. тр. конф., Москва, 21–22 мая 2015 г. М., 2015. С. 139–146; Лор Э. Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны. М., 2012.}

_{⁹ Баах С.В. «Немецкое засилье»: идея борьбы с «внутренним» немцем в деятельности общественных и государственных учреждений Российской империи // Российские немцы в инонациональном окружении: проблемы адаптации, взаимовлияния, толерантности: материалы международной научной конференции, Саратов 14–19 сентября 2004 г. М., 2005. С. 231.}

_{¹⁰ Краузе Ф. Письма с Первой мировой (1914–1917). СПб., 2017. С. 114.}

_{¹¹ Губарев Ал. Немецкий вопрос в России // Голос Руси. 1914. 1 сентября. № 235; Борьба за «Руссландию» // Утро России. 1914. 7 ноября. № 274; Немецкое засилье и борьба с ним // Русское слово. 1916. 8 декабря. № 283.}

_{¹² Бобылева С.И. «Немецкий вопрос» в оценке российского общественного мнения второй половины XIX в. // Ключевые проблемы истории российских немцев: материалы международной научной конференции, Москва, 18–21 ноября 2003. М., 2004. С. 51.}

_{¹³ Сыщиков А.Д., Трофимова Н.С. Газета «St.-Petersburgische Zeitung» в первые годы ее существования: к истории издания // Петербургская библиотечная школа. 2015. № 3. С. 49–56; Иларионова Т. Немецкие издатели в России в конце XIX – начале ХХ веков // Немцы России: социально-экономическое и духовное развитие (1871–1941 гг.). М., 2002. С. 288–302.}

_{¹⁴ Краузе Ф. Письма с Первой мировой (1914–1917). СПб., 2017. С. 20, 25.}

_{¹⁵ Cohen A.J. Bild und Spiegelbild: Deutschland in der russischen Tageszeitung «Russkoe slovo» (1907–1917) // Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. 19/20. Jahrhundert: Von den Reformen Alexanders II bis zum Ersten Weltkrieg. München, 2006. P. 279.}

_{¹⁶ Черказьянова И.В. Школьное образование как фактор общего культурного подъема российских немцев в конце XIX – начале ХХ в. // Вестник Томского государственного университета. 2008. № 310. С. 98.}

_{¹⁷ Сергеева А.А., Фираго Е.П. К вопросу о национальной самоидентичности петербургских немцев // Проблемы науки. 2017. № 1 (14). С. 102.}

_{¹⁸ Краузе Ф. Письма с Первой мировой (1914–1917). СПб., 2017. С. 20.}

_{¹⁹ Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). Ф. 821. Оп. 133. Д. 1062. Л. 20, 94–97; Российский государственный военно-исторический архив (далее – РГВИА). Ф. 2005. Оп. 1. Д. 28. Л. 3.}

_{²⁰ Центральный государственный исторический архив г. Санкт-Петербурга (далее – ЦГИА СПб). Ф. 258. Оп. 23. Д. 149. Л. 1.}

_{²¹ ЦГИА СПб. Ф. 258. Оп. 25. Д. 404. Л. 5.}

_{²² Краузе Ф. Письма с Первой мировой (1914–1917). СПб., 2017. С. 26–27.}

_{²³ Там же. С. 79.}

_{²⁴ Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.}

_{²⁵ Данилов Ю.Н. На пути к крушению: Очерки последнего периода Российской монархии. М., 2000. С. 164.}

_{²⁶ Морозова Н.В. Немецкий вопрос и центральная периодическая печать России (июль 1914 – февраль 1917 гг.): дис. … канд. ист. наук. Волгоград: Волгоградский государственный университет, 2010. С. 82.}

_{²⁷ Герман А.А. Подвиг ефрейтора Эрентраута. Российские немцы в годы Первой мировой // Родина. 2014. № 8. С. 118.}

_{²⁸ Дённингхаус В. Революция, реформа и война: немцы Поволжья в период заката Российской империи. Саратов, 2008. С. 180.}

_{²⁹ ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 10. Д. 591.}

_{³⁰ Лебедева Е.В. От имперского патриотизма к гражданской идентичности. Немцы России и проблема формирования общероссийского самосознания в XVIII – начале ХХ в. // Гражданская идентичность и внутренний мир российских немцев в годы Великой Отечественной войны и исторической памяти потомков: материалы XIII международной научной конференции. Москва, 21–23 октября 2010 г. М., 2011. С. 413.}

_{³¹ Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 102. ДП ОО. Оп. 265. Д. 1000. Л. 1906.}

_{³² Государственный архив Ростовской области (далее – ГАРО). Ф. 46. Оп. 1. Д. 3698. Л. 59–61.}

_{³³ ЦГИА СПб. Ф. 258. Оп. 22. Д. 1079; Д. 1080; Д. 1084.}

_{³⁴ Там же. Д. 1082.}

_{³⁵ ГАРО. Ф. 213. Оп. 1. Д. 4741а. Л. 214–215.}

_{³⁶ Воронежцев А. Немецкие колонисты в Поволжье в годы Первой мировой войны (на материалах Саратовской и Самарской губерний) // Немцы России: социально-экономическое и духовное развитие (1871–1941 гг.). М., 2002. С. 81.}

_{³⁷ ЦГИА СПб. Ф. 259. Оп. 1. Д. 2797.}

_{³⁸ Краузе Ф. Письма с Первой мировой (1914–1917). СПб., 2017. С. 114.}

_{³⁹ РГВИА. Ф. 1720. Оп. 3. Д. 225. Л. 1–2.}

_{⁴⁰ Воронежцев А. Немецкие колонисты в Поволжье в годы Первой мировой войны (на материалах Саратовской и Самарской губерний) // Немцы России: социально-экономическое и духовное развитие (1871–1941 гг.). М., 2002. С. 84.}

_{⁴¹ Фролова К.В. Немецкий вопрос в Самарской губернии в годы Первой мировой войны // ХХ век и Россия: общество, реформы, революции. Электронный сборник. Вып. 2. Самара, 2014. С. 273.}

_{⁴² ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Оп. 265. Д. 999. Л. 1864.}

_{⁴³ Герман А.А. Подвиг ефрейтора Эрентраута. Российские немцы в годы Первой мировой // Родина. 2014. № 8. С. 119; РГВИА. Ф. 1759. Оп. 4. Д. 619. Л.70 об.}

_{⁴⁴ Отношение к немцам // Новое время. 1914. 5 августа; Уличные эксцессы // Санкт-Петербургские ведомости. 1914. 6 августа.}

_{⁴⁵ Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494–1941). М., 2004. С. 335; Морозова Н.В. Немецкий вопрос и центральная периодическая печать России (июль 1914 – февраль 1917 гг.): дис. … канд. ист. наук. Волгоградский государственный университет, 2010. С. 204.}

_{⁴⁶ Краузе Ф. Письма с Первой мировой (1914–1917). СПб., 2017. С. 54.}

_{⁴⁷ Там же. С. 77.}

Об авторах

Ольга Викторовна Ерохина

Ленинградский государственный университет имени А.С. Пушкина; Московский педагогический государственный университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: ov.erokhina@mpgu.su

доктор истори- ческих наук, профессор кафедры истории России, Московский педагогический государственный уни- верситет; главный научный сотрудник Научно-образовательного центра исторических исследований и анализа, Ленинградский государственный университет имени А.С. Пушкина

196605, Россия, Санкт-Петербург, Пушкин, Петербургское шоссе, 10; 119571, Россия, Москва, пр. Вернадского, 88

Владимир Николаевич Шайдуров

Ленинградский государственный университет имени А.С. Пушкина

Email: s-w-n@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-1431-1163

доктор исторических наук, доцент, заведующий Научно-образовательным центром исторических исследований и анализа

196605, Россия, Санкт-Петербург, Пушкин, Петербургское шоссе, 10

Список литературы