Политика памяти о Второй мировой войне в бывших республиках социалистической Югославии: символические и коммеморативные аспекты

Полный текст

Введение Память о Второй мировой войне (ВМВ) до сих пор является предметом серьезных внутри- и внешнеполитических споров во многих странах. Распад социалистической системы и возникновение новых независимых государств в Европе обострили ревизионистские настроения, связанные с трактовками событий ВМВ1. Независимые государства бывшей Социалистической Федеративной Республики Югославия (СФРЮ) в этом плане не исключение: они хоть и отличаются друг от друга по ряду параметров, но до сих пор объединены общими проблемами, связанными с нерешенностью задач по формированию нации, опытом совместного существования в составе больших политий и ностальгией части населения по прошлым временам [Мелешкина 2018; Ефременко, Мелешкина 2020]. Именно поэтому не теряет своей актуальности вопрос изучения в постъюгославских республиках политики памяти как «деятельности государства и других акторов, направленной на утверждение тех или иных представлений о коллективном прошлом и формирование поддерживающих их культурной инфраструктуры, образовательной политики, а в некоторых случаях - еще и законодательного регулирования» [Малинова 2018:33]. Методологической основой представленной работы послужили базовые постулаты, используемые в исследованиях коллективной памяти (memory studies) и заложенные еще в начале XX в. М. Хальбваксом, А. Варбургом и др. [Erll 2011:4; Хальбвакс 2005]. Эти идеи получили развитие и в трудах российских ученых: А.И. Миллера, О.Ю. Малиновой, Д.В. Ефременко и др. [Методологические вопросы изучения политики памяти 2018; Джонсон, Малинова 2020; Ефременко 2018]. В данной работе предлагается исходить из того, что коллективная память - это коллективно разделяемая репрезентация прошлого, которая определяет особенности восприятия исторических событий индивидами [Хальбвакс 2005]. В свою очередь, индивиды, которые принимают общие идеи и смыслы, формируют «воображаемое сообщество», выступающее одной из основ государственности [Андерсен 2016]. Сложный этнический состав постъюгославских государств не позволяет говорить о гомогенности и единстве проживающих там сообществ, что определяет необходимость конструирования общенациональной идентичности[115], в том числе посредством мобилизации этнических сообществ в таких государствах [Понамарева 2019]. В этих условиях коллапс надэтнической системы югославской идентичности и уход с политической сцены поддерживавшей ее социальной группы [Ефременко 2018] вынуждает власти молодых политий искать новые символы политики памяти, в том числе в травмирующих событиях ВМВ, что роднит их с республиками бывшего Советского Союза. В данной статье предлагается сфокусироваться на государственных праздниках[116], которые выступают «зеркалом» символических и коммеморативных характеристик официальной политики памяти и являются публичным результатом борьбы существующих политических сил за интерпретацию прошлого [Ефремова 2013]. Исторический контекст политики памяти о Второй мировой войне в социалистической Югославии В 1945 г. победившими во Второй мировой войне (ВМВ) партизанами-коммунистами во главе с Иосипом Броз Тито образована Федеративная Народная Республика Югославия (ФНРЮ, с 1963 г. - Социалистическая Федеративная Республика Югославия, СФРЮ). С целью преодоления резко обострившихся в ходе ВМВ межэтнических конфликтов новое руководство страны приступило к политике конструирования коллективной памяти и формирования югославской идентичности [Jović 2004, 2009], объединяя его рамками общего югославского метанарратива [Ефременко, Мелешкина 2020]. События ВМВ играли ключевую роль в государственном строительстве новой республики, которое опиралось на миф о «братстве и единстве» (bratstvo i jedinstvo) южнославянских народов и их совместной борьбе за освобождение от нацизма и фашизма (narodnooslobodilačka borba) [Milošević, Touquet 2018]. Государственный нарратив гласил: партизанское движение, состоящее из боснийцев, македонцев, сербов, словенцев, хорватов и черногорцев, под руководством коммунистической партии выиграло освободительную войну против немецких, итальянских, болгарских и венгерских оккупантов, а также внутренних врагов, что привело к торжеству социалистической революции в Югославии. Вклад каждого из шести славянских народов в освобождение страны подчеркнуто признавался равным, при этом главными внутренними врагами и коллаборантами были названы, в первую очередь, хорватские усташи и сербские четники. Так, Тито в мае 1945 г. объявил: «Если у хорватов были усташи, то у сербов были четники. Какая разница между ними?» (цит. по: [Djokić 2002:132]). Дихотомия югославского исторического нарратива преднамеренно симплифицировала сложность и неоднозначность позиций каждой из противоборствующих сторон. Как верно отмечал Джокич, в официальной югославской политики памяти существовало только одно измерение - «национально-освободительная война и социалистическая революция (narodnooslobodilački rat i socijalna revolucija)» [Djokić 2002:132]. В этой незамысловатой исторической картине не оставалось места для обсуждения причин кровавых межэтнических конфликтов, произошедших в Югославии во время ВМВ. В итоге отсутствие публичной рефлексии и искусственное подавление противоречий приведет к их резкому обострению в конце 1980-х - начале 1990-х гг. В области политики памяти руководство СФРЮ стремилось создать объединяющие символы и церемониальные практики. Высокая популярность партизанского движения и лично Тито позволили коммунистам после ВМВ фактически с нуля создать новую символическую парадигму. Неудивительно, что большинство из новосозданных праздников были посвящены героической партизанской борьбе коммунистов, возглавляемых «отцом нации» и маршалом Югославии. Следует отметить, что это произошло не только в силу стремления режима Тито «правильно» интерпретировать историю для придания большей легитимности своему правлению, но и во многом из-за отсутствия альтернативных нарративов, способных объединить страну после bellum omnium contra omnes[117]. Государственные праздники в новообразованной после ВМВ югославской федеративной республике как на общегосударственном, так и республиканском уровнях были приурочены либо к заседаниям комитетов антифашистского сопротивления, либо к датам восстаний каждой из шести славянских этнических групп. На республиканском уровне также отмечались даты освобождения крупных городов: Белграда (12-20 октября 1944 г.), Сараево (5 апреля 1945 г.), Любляны и Загреба (8 и 9 мая)[118]. Нередко праздник совмещал в себе несколько событий, произошедших в один день, но в разные годы, например общеюгославский День республики (29 ноября)[119]. Еще одним общенациональным праздником в стране являлся День бойца (Dan borcev), введенный 26 июня 1956 г. и отмечавшийся 4 июля. Его называли также «праздником восстания народа Югославии» (годовщина заседания Политбюро ЦК КПЮ[120]), где было принято решение поднять вооруженное восстание. В Хорватии этот праздник был отменен в 1989 г., в остальных республиках - после получения независимости, и лишь в Сербии он сохранялся до 2001 г.[121] Другим федеральным праздником, посвященным ВМВ, стал День победы. В 1965 г. руководство Югославии установило 9 Мая государственным праздником совместно с СССР в честь двадцатой годовщины победы над гитлеровской Германией. Интересно, что эта дата сохранилась, несмотря на последующее заметное ухудшение советско-югославских отношений, и в большинстве своем после развала социалистической Югославии в новых независимых государствах. Каждая из республик социалистической Югославии также имела один или два праздника, посвященных истории антифашистского сопротивления[122]. На современном этапе развития постъюгославских стран в их новых границах часть символов и церемониальных практик послевоенной Югославии сохранилась. Так, например, партизанские песни времен ВМВ имеют большую популярность и исполняются по сей день[123]. Иначе обстоит ситуация с праздниками: они хоть полностью и не исчезли, но подверглись серьезной переоценке и смысловой трансформации. Распад Югославии и ревизия социалистической исторической парадигмы Глобальный кризис социалистической системы и растущий запрос наций на самоопределение на рубеже 80-90-х гг. XX в. поставили под вопрос будущее ряда крупных политий, таких как СССР, Чехословакия и Югославия. Однако если советская и чехословацкая партийные номенклатуры перед лицом этого вызова приняли решение о добровольном самороспуске в рамках существующих границ (за некоторыми исключениями), то в Югославии стремление сохранить федерацию и попытки изменить существовавшие границы между республиками привели к гражданской войне, этническим чисткам и геноциду в Сребренице[124]. В процессе государственного и национального строительства новых государств, образованных после распада СФРЮ, образ югославского социалистического прошлого до сих пор представляет собой поле символической внутри- и внешнеполитической борьбы, отличающейся значительной вариативностью от страны к стране [Мелешкина 2018; Ефременко, Мелешкина 2020]. На современном этапе национального и государственного строительства республик бывшей Югославии наиболее выраженно наблюдались две доминирующие тенденции в политике памяти о событиях ВМВ. 1. Нивелирование идеологических различий внутри этносов при усилении межэтнического дистанцирования. Процесс «перестройки» Югославии сопровождался активным публичным обсуждением необходимости национального примирения бывших идеологических врагов, таких как четники и сербские партизаны, усташи и хорватские коммунисты. В то же время необходимость межэтнического примирения на официальном уровне практически не обсуждалась[125]. Как верно отмечал Джокич, «в Югославии на рубеже 80-90-х гг. XX в. большинство сербов стремились к примирению не с хорватами, а с другими сербами иного идеологического толка, и наоборот - правые хорваты стремились гармонизировать отношения с левыми хорватами, а не с сербами в целом или, по крайней мере, с сербским меньшинством Хорватии» [Djokić 2002:130]. 2. Апроприация и деидеологизация югославской истории ВМВ. Большинство республик бывшей СФРЮ отчасти сохранили и/или вернулись к югославской интерпретации истории ВМВ, но очистили ее от коммунистических идеологических догматов, в первую очередь пересмотрев роль коммунистов как единственной силы сопротивления на югославском пространстве. В Боснии и Герцеговине, где доминирует деидеологизированная югославская интерпретация истории ВМВ, прошлые праздники были упразднены, за исключением 9 Мая, - День победы продолжает иметь государственный статус[126] в первую очередь из-за сложности управления, поскольку Республика Сербская категорически против его отмены. Македония сохранила День восстания народа в неизменном виде, а 2 августа (Первая сессия Антифашистского собрания по народному освобождению Македонии) стал Днем республики с сохранением смыслового содержания[127]. В Словении социалистический День восстания народа отменен, а на его место пришел государственный праздник День восстания против оккупации (27 апреля), заменивший, в свою очередь, социалистический День освободительного фронта при том же содержании. Кроме того, еще досоциалистический праздник День всех святых стал во времена СФРЮ Днем мертвых, а в современной Словении получил название День памяти погибших. Название меняется, а содержание остается. В Черногории День восстания народа (13 июня) сохранился как День восстания, но празднуется в государственном статусе совместно с Днем государственности - годовщиной Берлинского конгресса 1878 г., впервые признавшего независимость страны. Таким образом постъюгославские государства, кроме Хорватии и Сербии, «весьма однозначно смотрят на события тех лет»[128], сохраняя основные положения о национально-освободительной борьбе против внешних и внутренних врагов, но без социалистического флера (например, практически повсеместно убрали из названия производные от слова «народ»). Это может быть связано с тем, что четыре республики бывшей Югославии исторически не имели альтернативных полюсов, сопоставимых по масштабам с коммунистическим[129]. Это позволило указанным странам избежать конкуренции за память и во многом сохранить прежнюю интерпретацию исторических событий ВМВ с поправкой на современные условия. Драйверами процесса исторического ревизионизма в бывшей СФРЮ выступили Сербия и Хорватия, что было обусловлено наличием у них конкурирующих идей и интерпретаций в рамках исторической памяти о наследии четников и усташей. По мере нарастания кризиса идей социализма в Югославии вклад этих движений в национальную историю обеих стран подвергался переосмыслению. Для лучшего понимания причин, стоявших за стремлением к исторической ревизии событий ВМВ в Хорватии и Сербии, рассмотрим отдельно два этих кейса. Хорватия: интеграция с ЕС и проблемы нового дискурса о Второй мировой войне Курс на интеграцию с ЕС, взятый балканскими государствами после распада Югославии, обнажил проблему интерпретации отдельных событий национальной истории и их согласованности с общеевропейским историческим метанарративом, долгое время служившим инструментом успешной интеграции западноевропейских стран в общеевропейское пространство [Миллер 2016]. Конфликт, в первую очередь, возникал при даче оценок повстанческим движениям, в годы ВМВ сотрудничавших с режимами Гитлера и Муссолини. Перед вступлением в ЕС аналогичную задачу решали многие восточноевропейские государства, чей опыт был, несомненно, учтен в постъюгославских республиках. В данном разделе основной фокус сделан на Хорватии как стране с наиболее релевантным опытом политики памяти, позволившим осуществить интеграцию с ЕС. Первым президентом независимой Хорватии Франьо Туджманом (1990-1999) был взят курс на национальное примирение хорватского общества. С этой целью была предложена новая интерпретация ВМВ, согласно которой как хорватские партизаны-антифашисты, так и их противники усташи преследовали одну цель - достижение национальной свободы для хорватов [Duraskovic 2016:776]. Вклад партизан и усташей в создание национального государства был признан одинаковым, а ветераны обоих движений уравнены в правах. Оценки тем или иным историческим явлениям давались властями якобы сквозь призму интересов хорватской государственности, поэтому сербы или коммунисты, которые якобы мешали созданию Хорватии, объявлялись врагами, а нацистское марионеточное Независимое государство Хорватия считалось при этом выражением исторических устремлений хорватского народа [Duraskovic 2016:772]. Хорватский дискурс тех лет попал в классическую ловушку национального ресентимента, когда ответственность за собственные исторические ошибки переносилась на внешних врагов. Специалист по хорватской истории XX в. С. Корен отмечала, что хорватская парадигма в 1990-е гг. была «основана на [хорватской] национальной самодостаточности, в то время как отношения с соседними народами были представлены в основном через конфликты, сопротивления [их] агрессии и попыткам разрушить хорватскую национальную идентичность («мы» - жертвы «других») [Koren 2001:183]. В практическом плане это, в частности, выразилось в стремлении к оправданию и занижению числа погибших в концлагере Ясеновац в Независимом государстве Хорватия во время ВМВ. Однако национальный ресентимент и попытки реабилитации нацистского прошлого были в большинстве своем маргинализированы после ухода Туджмана. Пришедшее к власти в 2000 г. социал-демократическое правительство Хорватии во главе со Степаном Месичем (2000-2010) взяло курс на сближение с ЕС, для которого антифашизм является одной из фундаментальных ценностей. Новое хорватское руководство безоговорочно признало преступления, совершенные хорватским нацистским режимом во время ВМВ, в том числе прямое участие усташей в холокосте и преступлениях против человечности, отмечая, что их жертвами были и хорваты тоже [Cvijic 2008]. Отметим, что холокост был безоговорочно признан как Хорватией, так и Сербией, в отличие от военных преступлений и этнических чисток, совершенных во время ВМВ на территории Югославии. Эти события продолжают оставаться проблемным полем политики памяти обоих государств и поводом для взаимных обвинений сербов и хорватов. В настоящее время в Хорватии как государственный праздник отмечается День антифашистской борьбы - 22 июня. Он посвящен созданию хорватскими коммунистами в 1941 г., после объявления нацистской Германией войны СССР, Сисакского народно-освободительного партизанского отряда как первой организации хорватских (по другим мнениям - югославских) партизан. Хорваты, установив эту дату, фактически получили право называться первой страной в границах Югославии, сформировавшей свой партизанский отряд, таким образом отобрав у Сербии символическое первенство[130]. День победы (9 мая) в Хорватии остается памятной датой, по югославской традиции, совмещения праздников объединенной с Днем Европы[131]. Однако до сих пор со стороны левого политического фланга Хорватии высказываются мнения, что День победы оттеняется не только празднованием европейского единства, но и мероприятиями в память о погибших близ Блайбурга[132]. «Резня в Блайбурге» (Pokolj u Bleiburgu) является памятной датой[133] и считается одним из ключевых событий в исторической памяти хорватов. В мае 1945 г. хорватское ополчение, состоявшее из усташей и антикоммунистов, вместе с гражданскими лицами отступало в сторону австрийского города Блайбург, чтобы сдаться британским войскам. Союзное командование отказалось признать их капитуляцию, и они были переданы партизанам Тито, которые убили десятки тысяч пленных. Ежегодно в Хорватии на высоком уровне проводятся памятные мероприятия погибших при Блайбурге как жертв коммунистического режима. Хорватия, в отличие от государств Балтии, предпринявших попытку реабилитации сотрудничавших с нацистами национально-освободительных движений, полностью осудила деяния усташей. В этом ключе следует рассматривать поминание погибших при Блайбурге, которое скорее носит антикоммунистический характер и возлагает на партизан Тито ответственность за резню мирного населения. Этим объясняется поддержка хорватским руководством антикоммунистической повестки восточноевропейских государств - членов ЕС, в частности подписание в 2008 г. положения Пражской декларации о европейской совести и коммунизме В ней в равной степени были осуждены преступления нацистского и коммунистического тоталитарных режимов. С этой целью Хорватия ввела в национальный календарь Европейский день памяти жертв сталинизма и нацизма, отмечаемый в день подписания пакта Молотова-Риббентропа 23 августа, став единственной такой страной на постъюгославском пространстве[134]. Это примечательно еще и тем, что в отличие от Польши и стран Балтии, разделенных между нацистской Германией и СССР, Хорватия не являлась «жертвой» пакта. Антифашизм и антикоммунизм стали двумя столпами политики памяти в современной Хорватии. Как верно отмечает С. Цвиджич, «не став поддерживать исторически проблемную стратегию реабилитации движения усташей, хорватское общество переживает процесс, который можно назвать национализацией антифашистской истории или „деидеологизацией“ коммунистической исторической парадигмы» [Cvijic 2008:719]. Республика Сербия: ревизионистские тенденции в политике памяти Дезинтеграция Югославии стала катализатором роста националистических и великосербских настроений в Сербии на рубеже 1980-1990-х гг. XX в. На первых многопартийных выборах страны победила Сербская социалистическая партия (ССП), а ее лидер Слободан Милошевич стал президентом страны (1989-1997). При Милошевиче начался процесс ревизии итогов ВМВ и, в особенности, оценок четнического движения. Следует отметить, что многолетний партийный функционер коммунистической партии Милошевич скорее противостоял процессу ревизии вклада четников в историю страны, открыто поддерживая их идеологических противников - коммунистов. С конца 1980-х гг. в Сербии, как и в остальных странах бывшей Югославии, наблюдался процесс нивелирования внутригосударственных идеологических различий при усилении межэтнического дистанцирования, в том числе за счет продвижения идей национализма и югославизма [Мелешкина, Помигуев 2019]. Так, события ВМВ получили новые интерпретации в школьном образовании [Ефременко, Мелешкина 2020], где вклад в национально-освободительную борьбу четников и коммунистов сначала был приравнен, а впоследствии на партизан-коммунистов был повешен ярлык идеологических фанатиков[135]. Новая историография оправдывала сотрудничество четников с нацистами прагматичными причинами, дескать это делалось из-за стремления не допустить жертв среди мирного населения, при этом массовые убийства хорватов и бошняков забывались [Cvijic 2008:723]. Подобную избирательность можно встретить и в сербской политике памяти. С одной стороны, широко отмечаются события, посвященные памяти жертв лагеря смерти Ясеновац, где погибли десятки или даже сотни тысяч сербов, а также тысячи цыган и евреев. С другой стороны, в Сербии, к примеру, замалчивается роль четников в массовых убийствах боснийцев в восточной части Боснии в апреле-мае 1941 г., предшествовавших любым крупным операциям усташей, что с трудом можно объяснить ответными действиями на террор хорватских нацистов [Hoare 2006:143]. В 2004 г. парламент Сербии уравнял в правах партизан-коммунистов и четников, объявив оба движения антифашистскими[136]. Закон был широко поддержан либеральными и монархическими политическими кругами, но осужден сербским коммунистическим движением и ветеранскими организациями, заявившими, что Сербия стала «первой страной в Европе, которая провозгласила движение коллаборантов освободительным и антифашистским» [Ramet 2010:299]. В 2011 г. с целью продвижения новых исторических оценок в Сербии были учреждены новые праздники: День памяти сербских жертв Второй мировой войны (21 октября) и День памяти жертв Холокоста, геноцида и других жертв фашизма во Второй мировой войне (22 апреля). Сербия таким образом попыталась поставить знак равенства между двумя указанными событиями, надеясь, что это будет способствовать признанию геноцида сербов на общеевропейском уровне. Примечательно, что в отличие от Хорватии, где приход проевропейских политических сил ознаменовал конец попыток ревизии истории ВМВ и однозначное осуждение преступлений режима усташей, правящая с 2012 г. Сербская прогрессивная партия (СПП), ориентированная на интеграцию с ЕС, продолжает историческую ревизию наследия четников. Показательным фактом ревизионистских действий можно считать повторное рассмотрение дела Драголюба Михайловича - предводителя четнического движения в годы ВМВ, расстрелянного по приговору Верховного суда Югославии в 1946 г. за военные преступления и сотрудничество с нацистами. В 2015 г. Высший суд Белграда реабилитировал Михайловича, признав его невиновным по всем статьям обвинения. Хорватия резко осудила это решение, сравнив его с реабилитацией Гитлера и Муссолини[137]. Следует отметить, что подобное сравнение не совсем корректно. Четники, в отличие от нацистов и фашистов, имели хорошие отношения с силами союзников, а Михайлович в 1942 г. даже стал лицом американского журнала Time[138]. Во время Холодной войны Запад поддерживал четническое движение в эмиграции и их борьбу против коммунистического режима в Югославии [Subotić 2019]. По сей день сербская диаспора на Западе организует мероприятия в честь движения четников[139]. Обращает на себя внимание тот факт, что борьба Сербии с коммунистическим наследием ведется более скрыто, нежели это делает Хорватия. Причиной тому может служить высокий уровень евроскептицизма значительной части сербского населения и нежелание портить отношения с Россией, куда сербские лидеры периодически приезжают для участия в военном параде 9 Мая. В этом отношении интересно взглянуть на сербскую политику в области праздников как символических практик, отражающих ценности правящей элиты. Так, югославский День восстания народа Сербии против фашистских захватчиков (7 июля) был упразднен без замены его на другое событие. Фактически в Сербии сейчас нет ни одного выходного праздничного дня, посвященного ВМВ: даже День победы, хоть и обозначен в законе как государственный праздник, является рабочим днем. Кроме того, происходит смещение фокуса с событий ВМВ в сторону Первой мировой войны, оценки которой гораздо менее конфликтны в исторических трактовках сербов и ЕС[140]. Заключение Однозначность в интерпретации исторических событий, их принятие и символическое признание травматического прошлого на государственном уровне способны существенно повлиять на процесс построения стабильных демократических государств [De Lue 2006]. В этой связи особенно важно понять, какие символические и коммеморативные аспекты политики памяти наблюдаются в настоящее время на постъюгославском пространстве. Распад социалистической Югославии привел к попыткам ревизии югославской исторической парадигмы в новообразованных независимых государствах. Однако проведенный анализ государственных праздников, посвященных памяти о событиях ВМВ, показал, что такие устремления являлись скорее маргинальным явлением. В Словении, Северной Македонии, Черногории, Боснии и Герцеговине основные югославские праздники, посвященные датам антифашистских восстаний и Дню Победы, были сохранены, хотя и с некоторыми идеологическими изменениями. Подобная приверженность к сохранению югославской интерпретации событий ВМВ обусловлена отсутствием в истории этих стран массовых национальных движений, которые могли бы побороться с символическим значением и влиянием, которое было у коммунистов. В этих условиях оказалось более целесообразным видоизменить праздники и согласиться с югославской интерпретацией ВМВ, а не придумывать новые смыслы с нуля. Иначе обстояла ситуация в Хорватии и Сербии, где присутствие в истории обеих стран крупных антикоммунистических движений привело к попыткам их реванша на символическом поле после распада Югославии. Хорватия и Сербия пошли на зеркальные шаги в стремлении «отбелить» историю усташей и четников соответственно, которые представлялись борцами за национальную независимость, вынужденно пошедшими на сотрудничество с нацистами и фашистами. Однако, если Хорватия в начале 2000-х гг. прекратила «заигрывать» с националистическим наследством усташей, публично осудив их преступления, то значительная часть сербской элиты до сих пор не готова избавиться от сантиментов в отношении четников. При этом наиболее одиозные главы четнической истории, такие как участие в этнических чистках или сотрудничество с нацистами, «заметаются под ковер» исторической памяти. Неоднозначность трактовок событий ВМВ толкает политические элиты Сербии искать менее конфликтные памятные даты, как, например, события Первой мировой войны. Однако это скорее связано с политическим курсом Сербии на интеграцию с Западом, а не чувством «исторического раскаяния». Таким образом, можно констатировать, что югославская политика памяти в отношении ВМВ, а также ее символические и ценностные аспекты оказались достаточно устойчивым конструктом, который на современном этапе служит одним из важных инструментов национально-государственного строительства на постъюгославском пространстве.

Об авторах

Илья Александрович Помигуев

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»; Институт научной информации по общественным наукам РАН; Финансовый университет при Правительстве РФ

Автор, ответственный за переписку.
Email: pomilya@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-3068-5664

кандидат политических наук, доцент Департамента политики и управления факультета социальных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» НИУ ВШЭ; научный сотрудник Отдела политической науки ИНИОН РАН; доцент Департамента политологии факультета социальных наук и массовых коммуникаций Финансового университета при Правительстве РФ

Москва, Российская Федерация

Эльдар Рустамович Салахетдинов

Институт Африки РАН; Университет Южной Африки (Unisa)

Email: e.salakhetdinov@gmail.com
ORCID iD: 0000-0002-3124-8928

кандидат исторических наук, научный сотрудник Центра социологических и политологических исследований Института Африки РАН (Москва, Россия); постдокторант Университета Южной Африки (Претория, Южно-Африканская Республика)

Москва, Российская Федерация; Претория, Южно-Африканская Республика

Список литературы