After Post-Modernity: Discussion Points Against the Background of Global Transformations

Full Text

Вместо введения: кризис глобализации как развилка развития Наступившая после модерна эпоха, как ни одна другая, вызвала не только мощную научную дискуссию [Jameson 1989; Held et al. 1999] в прогностических исследованиях, но и подверглась попыткам дать обозначение эпохе и течениям в ней. Справедливым является замечание ряда исследователей, что «современность» с социальной точки зрения проявляется в первую очередь в возможности множественности интерпретаций [Weigner 2008]. Ряд исследований и размышлений о современности неразрывно связаны с культурой и художественными течениями в искусстве и литературе. Э. Дуссель [Dussel 2002] обозначает текущий момент трансмодерном, где сочетаются элементы модерна и постмодерна и в фокусе оказываются общности, а не индивид [Беспалая 2014]. Н. Буррио [Bourriaud 2009] в контексте современного искусства вводит термин «альтермодерн», который является территорией пограничья и развивает применительно к социальному пространству концепт фронтирных культур)[3], Джеффри Т. Нилон [Nealon 2012] предполагает, что постпостмодернизм говорит о «бесконечном конце всего» и может привести к бесконечным добавлениям префикса «пост», поскольку мы постоянно подчиняемся часто упрощающим ожиданиям ученых в отношении периодизации, историзации и создания слов для новых моментов или движений в культуре, в частности в литературе. Особенностью данной дискуссии была концентрация на вопросах, связанных с социокультурными проявлениями постмодерна, тогда как вопросы, связанные с политической его институционализацией и экономическим базисом, считались вторичными. Дж. Ковалик, анализируя пределы возможности употребления понятия постмодернизма, особенно в современной литературе, рассматривает «гиперпостмодернизм» и «антипостмодернизм» Эндрю Хоберека [Hoberek 2007] и другие термины, включая «метамодернизм» (о чем Тимотеус Вермёлен и Дэвид Джеймс опубликовали значительную работу), «гипермодернизм» Жиля Липовецкого, «космодернизм» (Кристиан Морару) и «дигимодернизм» (Алан Кирби) [Kowalik 2023]. Такая полифония показывает всю сложность определения и осмысления современности, но главное - формирует сложное в методологическом отношении восприятие пространственных и надпространственных проявлений различных социальных в своей основе феноменов. Кризис глобализации в версии постпространственного постиндустриального постмодерна, опиравшегося на доллароцентричные глобальные финансы, мировую торговлю, социокультурную универсальность и систему международных институтов, минимизировавшую возможности трансформаций архитектуры глобальной политики и экономики, был очевиден еще до начала кризиса на Украине, в период, когда мы имели дело с пред- постглобальным миром, когда многие перспективные тенденции находились в зачаточном состоянии, не имея пространства для развития[4]. Главная тенденция в современном развитии кризиса глобализации: опережающее развитие политических и социокультурных процессов по сравнению с экономической базой и порожденными ею социально-экономическими отношениями. Это проявляется в области операционной политики акцентированием принципов «ценностного размежевания». Однако было бы серьезной ошибкой отрывать процессы формирования новых парадигм развития в политике от социально-экономической основы. Предположение, формулируемое авторами, сводится к следующему: Начальные этапы деструкции глобальной политической и экономической архитектуры времен поздней глобализации могут происходить на базе политических и социокультурных («цивилизационных») факторов. Но в период перехода к институционализации новых регионализированных геополитических систем более значимую роль начнут играть социально-экономические факторы, прежде всего особенности организации «вмещающего» пространства. Хотя, безусловно, инерция политизации экономических и социокультурных процессов, наблюдаемая нами в настоящее время, сохранится на сравнительно длительный срок. Постановка вопроса и определение рамок При любом варианте развития глобальных процессов [Giddens 2003], за исключением закритических, значение глобальных систем в перспективной системе общемирового развития будет оставаться прежним, сохраняя как минимум видимости глобальности, хотя, вероятно, и в сокращенном масштабе [Евстафьев 2023]. Ключевой из надпространственных систем в мире поздней глобальности стало информационное общество, где была достигнута беспрецедентная степень универсализации, прежде всего, с точки зрения используемых форматов. В мире поздней глобализации в самом широком понимании реализовался подход Г.М. Маклюэна [McLuhan, Powers 1992], определивший доминирование в коммуникациях глобалистских социокультурных парадигм и специфических форматов коммуникаций. Это определило сложное сочетание свойственной современному информационному обществу «многоликости» в рамках очевидной форматной социокоммуникационной унификации. Возникающая ситуация развилки развития выводит на первый план методологическую дилемму. С одной стороны, отделяем ли постиндустриализм как социально-экономическое явление от социокультурного (и социоидеологического) постмодерна. Если совсем упрощать, - возможно ли отделение экономического базиса, а с ним и системы социально-экономических отношений, им порождаемых, от надстройки ввиду социокультурных отношений и эстетики и политических институтов, обеспечивающих репрезентацию соответствующих интересов С другой - трансформируем ли постмодерн в принципе, учитывая те тупиковые формы, которые он приобрел и перспективу эволюции модели развития в анклавную архаику и, если да, то в каком направлении [Wilterdink 2002]. Если вновь упростить, то главный вопрос сводится к тому, насколько глубоким пространственно и структурно должен быть системный кризис, чтобы мир вновь смог выйти на относительно предсказуемую траекторию развития. Должен ли этот структурный кризис «обнулить» постиндустриальный постмодерн в целом или же возможно сохранение постиндустриальных анклавов хотя бы и в форме исключительно экономических узлов взаимодействия. Ситуация отражает проблемы капитализма как системы, оказавшегося в поздней своей фазе неспособным к формированию образов будущего [Kumar 2004], могущих оказать интегративное социокоммуникационное воздействие на общество, хотя обладал всем возможным инструментарием для этого, включая средства социального конструирования с высокой степенью интрузивности и кастомизации с подстройкой приоритетов под конкретные целевые группы. «Образ будущего» есть некий общественно приемлемый и потенциально контурно визуализируемый социальный прогноз, влекущий за собой как минимум частично добровольное изменение характера целеполагания для значимых социальных и социально-экономических групп, а также каждого отдельного человека. Из этого определения рамок вытекают три базовые констатации. 1. Неоглобальность будет развиваться в рамках локализованных и крайне динамичных социально-политических систем (с доминированием политического, «ценностного» императива), что что предопределяет столкновение объективных тенденций в пользу деуниверсализации моделей развития и стремления навязать ту или иную модель псевдоуниверсальности. Это предопределяет неизбежность относительно длительного сосуществования и конкуренции моделей развития, что, вероятно, и будет основой глобальных процессов ближайших 20-30 лет до формирования неоглобальной модели универсализма. 2. Мир «новой пространственности», выходящей за рамки политических границ середины - второй половины XX в., что подразумевает деактуализацию международного права при любой доминирующей модели развития. Но это означает, что главная глубинная борьба будет вестись за возможность внедрять/навязывать контролируемые «правила игры» большим геоэкономически фундированным системам. Попытка США реализовать в пространстве «объединенного Запада» жестко американоцентричный «мир правил» не является ни аномалией, ни ошибкой - это логичное операционное выражение американского видения структурных особенностей нового мира, в котором технологии (надпространственный феномен, однако с потенциалом пространственной локализации) будут продолжать играть роль элемента, структурирующего общемировую архитектуру [Schmidt 2023]. Ключевой фактор в данном случае - невозможность внедрения новых парадигм только в пространстве «внешней» деятельности «большой системы». Критично обеспечение доминирования «правил» и внутри системы, то есть разрушения ее суверенитета, если речь идет о государстве. 3. Новый мир - качественно многослойная система, суть которой выходит за рамки простой пространственности, создавая сложные симбиозы пространственности и надпространственности. В развитии этой системы, особенно на начальном этапе, в качестве акторов, имеющих возможность реализовывать собственные интересы, могут принимать участие разнородные участники: от национальных государств до сетевизированных неполитических структур. Пространства для развития новых тенденций будут возникать «на стыках» слоев, создавая эффект «чистого листа» [Евстафьев 2022] не только «на плоскости», но и структурно вертикально. Но это будет означать и возможность доминирования в «стыковых» пространствах (например, в глобальных или субглобальных логистических коридорах) негосударственных или псевдогосударственных акторов и, соответственно, - иных, нежели государственный, типов суверенитета и политической институционализации. Данный аспект, безусловно, относится больше к геоэкономическим аспектам развития неоглобальности. Но он также касается вопросов политической институционализации взаимодействия различных субъектов, а также ставит на повестку дня вопрос о заведомой неактуальности понимания мира многополярности как мира только национальных государств, действующих в рамках модели национально-государственного суверенитета. Формулировка базовых гипотез Вопрос о постиндустриальном постмодерне является в основе своей вопросом о характере экономических систем и возможности сохранения социально-экономической универсальности в качестве основы глобального развития. Это во многом определяет центральный вопрос выбора неоглобальной модели развития: возможность достижения относительно высокого уровня геоэкономической синергичности и социокультурной целостности возникающих систем в условиях кризиса финансово-инвестиционного капитализма и распада в том числе и критических цепочек экономической взаимозависимости. Сформулируем базовое предположение о моделях неоглобальности следующим образом: Двумя базовыми альтернативами неоглобального развития на переходный период станут «неомодерн», социально-политическая и социокультурная реализация геоэкономического структурирования макрорегионов, защищенных как минимум пространственным («вестфальским») суверенитетом пространств экономического развития; и постпостмодерн - модель неограниченной сетевизации и социальной атомизации для сохраняющих включенность в глобализированные финансово-инвестиционные системы пространств. Прохождение «развилки» в том или ином направлении определяется, с одной стороны, характером социально-экономических отношений в конкретном пространстве, а с другой - степенью влияния «цивилизационных» факторов на текущее развития. Наиболее важным аспектом, определяющим характер модели развития, пусть даже и не в глобально-универсальном формате, станут социально-экономические основания, а значит, - главным фактором в пользу доминирования в том или ином пространстве конкретной модели неоглобальности становится доминирование в нем носителей тех или иных экономических и социально-экономических интересов. Из этого вытекают три принципиальных предположения: Первое. Неоглобальный мир может в течение еще длительного времени быть по форматам институционализации и социально-экономического и социально-политического взаимодействия универсалистским, но трансформация его содержательной стороны будет предопределять его постепенную деуниверсализацию. Это подчеркивает роль носителей долгосрочных социально-экономических и экономических интересов, определяющих характер наполнения псевдоуниверсалистских форматов в конкретных пространствах и переформатирующих универсалистскую систему политических и социально-экономических институтов «под себя». Второе. Первоначальный импульс для консолидации различных по моделям развития пространств «мира неоглобальности» будет проистекать не от экономических факторов, а от политических и военно-политических факторов, в которых первые будут выполнять роль идентификатора возможностей межсистемного взаимодействия, а вторые - обеспечивать возникновение неких защищенных пространств с едиными для этих пространств «правилами игры». Социально-экономические факторы станут более важными на этапе выстраивания связей внутри уже оформившихся пространств. Но первоначальная политическая институционализация может происходить и при их вспомогательной роли[5]. Третье. Решающим фактором, определяющим доминирование в том или ином пространстве того или иного варианта неоглобальности будет конкретное, можно даже сказать - уникальное для каждого пространства, сочетание акторов, стремящихся обеспечить свои экономические интересы. Причем «акторов» как на институциональном, системном уровне, так и на уровне индивидуального и группового социального поведения[6]. Акторы постпостмодерна и неомодерна: сравнительный анализ Как уже говорилось выше, неоглобальность в любом формате будет характеризоваться высоким уровнем вариативности участников процессов формирования новой институциональности в экономике, социальных процессах и, в меньшей степени, - в политике, где глобалистская универсальность может существовать еще относительно длительное время. Многообразие акторов определяет и еще один момент: вариативность приоритетных сфер реализации их социально-экономического и социального потенциала, что зависит от конкретного операционного пространства. Двумя ключевыми факторами, определяющими возможности развития той или иной модели неоглобальности является, как представляется: y c одной стороны, характер пространства с точки зрения его местоположения и ресурсной обеспеченности, способность пространства к воспроизводству того или иного типа социально-экономических отношений. Это означает принципиальную деуниверсализацию социально-экономических отношений; y c другой стороны, доминирующий тип социально-экономического игрока, способного консолидировать политический (в том числе и силовой) ресурс для обеспечения своих интересов. А это подразумевает утрату универсальности и в социально-политической сфере, где различные игроки будут пытаться реализовать своей потенциал влияния. Иными словами, даже модель постпостмодерна, где ключевую роль будут продолжать играть надпространственные системы, будет реализовываться в пространственном мире и в этом смысле будет до известной степени пространственной. Авторский анализ возможных вариантов интересов акторов посткапитализма и приоритетные для них варианты неоглобальности приведены в таблице. Данным списком спектр возможных акторов переходного периода к неоглобальности не исчерпывается. Важно также отметить, что акторы переходного периода к неоглобальности даются в том понимании и с учетом того формата, как он существовал в период поздней глобализации. Мы не можем полностью исключать возникновения неких промежуточных форм институционализации, характерных для более ранних «переходных» в плане организации архитектуры мировой политики и экономики периодов (Республика Фиуме, Договорный Оман, Зона Племен в Пакистане, ряд территорий в ЮгоВосточной Азии и Африке, находившихся под фактическим корпоративным управлением крупных ТНК). Представленные в таблице примеры дают возможность определить неоглобальность как некую «мультисреду», где утрачиваются обе главные черты социальной модели постиндустриального постмодерна: y в неоглобальной среде как на уровне «больших систем», так и на уровне составных элементов (государств и субгосударственных акторов) неактуальна модель, основанная на доминирующем типе социального поведения и социальной коммуникации. В неоглобальной мультисреде в определенном локализованном пространстве возможно возникновение доминирующей в социальном и социально-политическом плане модели. В особенности это касается социальных коммуникаций. Могут возникать такие пространства, где коммуникация будет - в отличие от постиндустриального постмодерна - вторичной по сравнению с социальной деятельностью; y невозможность реализации универсалистских моделей политической репрезентации (политические институты) и социально-политической (гражданское общество), а соответственно, - и форматов институционализации власти и государства. Данный аспект представляет собой крупнейший исследовательский вызов в изучении мира неоглобальности с точки зрения методологии социальной философии и политологии. На этом фоне встает вопрос о характере конкуренции между двумя моделями неоглобальности и возможности на этом фоне пространственной институционализации одного из вариантов пре-модерна (архаики), использующей фактор социально-экономической деградации и социальной деструкции. Вместо заключения Подводя итог проведенному анализу, сделаем три главных констатации: y Современный период развития глобализации будет характеризоваться относительно быстрой утратой универсальности в экономике и политике, но сохранением ее в социальной и социокультурной сфере, где процессы формирования элементов неоглобальности очевидно запаздывают. y Главным вопросом является вопрос о локализации на политической первоначально основе «больших» и геоэкономических по своей сути систем и интеграции локализованных экономических интересов, что подразумевает пространственный характер противоборства двух моделей неоглобальности. Пространственное противоборство становится на период трансформаций определяющим. y Конкуренция между различными моделями реализации новой системы социальных отношений будет не просто пространственной, а многоуровневой, неизбежно затрагивая и надпространственные системы, лежащие вне пространственного суверенитета. Ключевую содержательную разницу между двумя вариантами реализации неоглобальности можно сформулировать следующим образом: Неомодерн как экономическая система будет опираться на геоэкономические регионы как защищенное пространство ограниченной социально-политической универсальности, но при социокультурном разнообразии. Социокультурная сторона для первичного формирования системы неомодерна в целом будет вторична по сравнению с технологическими и социально-экономическими связями. Социоинформационный и, тем более, социокультурный компонент будет выполнять сервисную функцию. Постпостмодерн, вероятнее всего, будет моделью «сверхуниверсальности» в условиях устойчивой социальной атомизации и социокультурной мозаичности, также локализованной в пространстве, однако в специфических частях света, где будет происходить реализация потенциала финансовых коммуникаций. В мире колониального модерна (XVIII-XIX вв.) такие пространства именовались «факториями» и были опорными точками торгово-колониальных систем государственного и негосударственного типа. В мире постпостмодерна они, вероятнее всего, станут опорными (связующими) точками сетевизированной неоглобальной системы, имеющей более высокую, нежели неомодерн. степень операционной вариативности, но выстроенной вокруг потребления информации и «ощущений», что будет обуславливать существенно большее значение социокультурных факторов управления обществом. Вопрос о характере «ядра» системы постпостмодерна является в данном случае одним из важнейших «белых» пятен в данной проблеме. В частности, до конца не ясно, насколько это «ядро» может быть только «коммуникационно-инвестиционным» или характер развития глобальных процессов обусловит необходимость формирования в защищенном «ядре» в целом сетевизированных систем постпостмодерна неких локализованных технологических «центров» и базовых пространств для «донорства безопасности». На статус такого центра претендует пока AUKUS. Этот вопрос, безусловно, станет определяющим для формирования геополитической архитектуры мира неоглобальности. В обеих моделях неизбежна значительная роль инструментов идеологической консолидации соответствующих систем [Nye 2018]. Причем система неомодерна на начальном этапе своего становления может потребовать более жесткого социально-идеологического структурирования по сравнению с постпостмодерном, что обуславливается необходимостью отделения от деградирующего в рамках идеологии «сверх-либерализма» постиндустриального постмодерна, который также может на определенное время быть пространственно локализован (Европа, Атлантическое побережье США) и продолжать пытаться играть роль «ядра» системы. Таким образом, вопрос о доминировании двух моделей развития в конечном счете упирается в вопрос о конкуренции различных типов экономики неоглобальности, как минимум на переходный период, и о формах этой конкуренции.

About the authors

Dmitry G. Evstafiev

HSE University; RUDN University

Author for correspondence.
Email: devstafiev@hse.ru
ORCID iD: 0000-0002-6276-0342

PhD in Political Sciences, Professor of the Institute of Media, Faculty of Creative Industries, HSE University; Professor of the Department of Theory of Law and State, RUDN University

Moscow, Russian Federation

Lubov A. Tsyganova

HSE University

Email: ltsyganova@hse.ru
ORCID iD: 0000-0003-2769-843X

PhD in History, Associate Professor of the School Communications of the Faculty of Creative Industries

Moscow, Russian Federation

References

Supplementary files