Гражданская идентичность: разнообразие смыслов и достижение солидарности

Полный текст

Введение Теоретические координаты исследования современного общества зависят от ключевого посыла: качественные изменения институтов, ценностей, норм, способов поведения и способов мысли невозможно интерпретировать в рамках единой универсальной теории. Дрейф от универсализма к партикуляризму, очевидно проявляющийся в теории, знаменует собой конец Больших Нарративов, свидетельством чего является потеря институциональной парадигмой монопольного положения интерпретации политической реальности. Долгое время господствовавшие нормативные теории предлагали рефлексивные обоснования исчислению соответствия/несоответствия культурных и политических феноменов различных обществ определенным эталонам, однако их применимость потеряла универсальный характер. Подобное ограничение эпистемологического потенциала классических парадигм сопряжено с проблемой концептуализации и легитимации политического институционального каркаса и идейных дискурсов. Онтологическое и познавательное соотношение универсализма и партикуляризма в условиях включения в арсенал политических рефлексивных схем из внешних областей знания актуализировало вопросы о положительном или отрицательном воздействии традиций на современный мир, а также смещение от институциональной монополии в сторону признания необходимости совокупности культурных норм и ценностей, обеспечивающих существование общества. Включение социокультурных оснований в политические и теоретические трансформации современного мира фиксирует не только тенденции признания множественности путей развития и множественности моделей познания, но и изменения политических стратегий и институтов, фундаментом и легитимацией которых выступают социокультурные и цивилизационные основания, различия и проявления1. В политической практике это отражается в возникновении новых политических структур и субъектности, когда этническое или религиозное основание становится необходимым и достаточным условием для политических деяний, а также конкурирующих дискурсов и оценок. Потребность в адекватном аналитическом инструментарии заставила обратиться к концептам, описывающим социокультурные и психологические стороны происходящих трансформаций, ключевым из которых выступил концепт идентичности и выстраиваемые вокруг него интерпретативные схемы, создавая пространство идентитарных исследований. Смысловая многослойность понятия идентичность, его «многомерность», делает его как непродленным, так и порождает новые направления исследования, идеи, точки роста теоретических поисков и идейных дискурсов. «Идентичность как многомерная аналитическая категория и, одновременно, как субъективная реальность, отражающая восприятие социальности в сознании ее носителей и в публичном дискурсе, дает в этом смысле большие возможности для понимания мотиваций и оценки перспектив изменений» [Семененко 2016:9]. Идентичность: от метафизики к категории политического знания Смыслы понятия идентичности стали не только доминирующими в современном политическом знании, но и основаниями политических практик различных уровней. Содержательная эволюция понятия «идентичность» отталкивается от собственно философского, относящегося к метафизической проблематике, смысла: идентичность «не есть причина универсума, а сам универсум» (Б. Спиноза), «всеобщность бытия» (М. Хайдеггер), что подробно рассматривается в работах В. Малахова [Малахов 1998]. Онтологическое рассмотрение идентичности как тождества субстанции самой себе, а также, одновременно, применительно к индивиду, обладающему сознанием, перетекло в основание прагматического использования концепта идентичности в политическом знании и дискурсе. Ясно прослеживаемая современная тенденция употребления понятия «идентичность» в качестве категории собственно социального знания, прежде всего, при исследовании социокультурных общностей различного порядка предполагает в качестве синонимических конструкций понятия «самоопределение», «самоотождествление», «самобытность» «групп в качестве относительно устойчивых, „тождественных самим себе“ целостностей». Познавательный интерес к использованию данного понятия настолько ярко выражен, что существующие определения с трудом приводятся к общему знаменателю с помощью сужения проблемного поля за счет предикатов. В условиях деструктуризации социальности и делигитимации политических учреждений, «поиск идентичности становится равнозначным поиску смыслов и путей создания новых социальных структур» [Castells 1999:53]. Операционализация концепта «идентичность» применительно к объяснению политического процесса демонстрирует не только наличие широкого спектра интерпретаций содержания данного понятия, но и конкурирующие идейные смыслы и политические стратегии [Мчедлова, Казаринова 2020]. Постоянно возникающие новые интерпретативные оптики политического анализа направлены на включение понятий «идентичность», «устойчивость», «историческая память», «традиция» в понятийный инструментарий политической теории, а параметров соответствующих референтов в политическую ткань «в форме дебатов об идентичности» [Touraine 1973:360]. Определяя идентичность как осознанное самоопределение социального субъекта, А. Турен настаивает на трех необходимых признаках: потребности в принадлежности, потребности в позитивной самооценке и потребности в безопасности. Последний параметр представляется сегодня определяющим и задающим ориентиры интерпретаций понятия и соответствующему политическому целеполаганию. Процесс самоидентификации политической общности предполагает обращение к пространственно-временным параметрам: он нуждается в общей истории и наполненной смыслами территории - витальными, культурными и политическими, что в совокупности представляет собой измерение идентичности. Идентичность включает в себя коллективные представления об общем благе, соотнесение коллективного прошлого, настоящего и будущего, аккумулируясь в ценностных и институциональных составляющих, служащих основой политического единства. Предметное поле сравнительно недавно появившегося в обществознании понятия гражданской нации пересекается с предметным полем понятия идентичности, а область пресечения может быть описана понятием «общенациональное самосознание»[109]. Определение, вокруг которого строится Стратегия государственной национальной политики РФ, дано исходя, прежде всего, из гражданского смысла идентичности. Вместе с тем смысловой консенсус в Стратегии достигался тем, что было внесено дополнение (п.11): «Общероссийская гражданская идентичность основана на сохранении русской культурной доминанты, присущей всем народам, населяющим Российскую Федерацию». А чтобы это не воспринималось как ассимиляционная стратегия, поясняется, что в единый культурный (цивилизационный) код входит «историческое и культурное наследие всех народов Российской Федерации и вместе с общечеловеческими принципами лучшие достижения народов интегрированы в единую российскую культуру» [Дробижева 2020а:486]. При этом наблюдается изменение понятийного инструментария, используемого для описания и познания сущности и атрибутов изучаемой реальности: все больше используют концепты «политика идентичности», «политика памяти», «культурная память», «коммеморативные практики» [Историческая память… 2018], становящиеся в политическом дискурсе и инструментальной политике легитимирующими основаниями суверенитета, стратегического позиционирования, солидаризирующих параметров. Однако, насколько становящиеся столь популярными понятия применимы к различным референтным базам постсоветских стран: например, при артикулированной политике идентичности[110] можно зафиксировать скорее ее отсутствие в Армении. Единственная попытка такой политики, логика которой предполагала определенное нациестроительство, выразилась в своеобразном концепте «нация-армия», предложенном в 2016 г. бывшим руководством Республики Армения, судьба которого была короткой и неуспешной. Соответственно, основной проблемой современного научного поиска в исследуемой области становятся не столько параметры институционного дизайна, сколько вопрос о необходимости существования в обществе консенсуса относительно базовых ценностей при наличии различных мировоззренческих и иных предпочтений, а также символические параметры исторической и ценностной преемственности, позволяющие не только обеспечивать коллективные политические и социальные практики в настоящем, но и формирующие образ желаемого будущего, определяя проектную идентичность. Теоретическая модель М. Кастельса, предполагающая классификацию идентичности на легитимирующую идентичность (legitimizing identity), протестную идентичность (resistance identity) и проектную идентичность (нацеленную на будущее) (project identity) [Castells 1999], очерчивает политический потенциал субъектов, способных через протестную идентичность перейти к идентичности, устремленной в будущее: это религиозные, национальные и территориальные сообщества. После распада Советского Союза произошел взрыв национализма в республиках, выпавших из орбиты универсализирующих интенций Большого государства. Это представляется закономерным обращением к устойчивому основанию - этничности, сформировавшей границы протестной идентичности, основанием которой также является солидарность - переживание единства проблем и целеполагания. Протестная идентичность противопоставляла собственные устойчивые ценностные структуры как современным, так и ушедшим в прошлое. Активизация этнического и национального самосознания предопределила изменение политического поведения и государственных стратегий, во многом строившихся на поисках и утверждении «самости»: через переопределение и протест утвердить и легитимировать субъектность возникших государств и стать логикой конструирования будущего. Подтверждением выступает достаточно негативное отношение в армянском общественном и политическом дискурсах к словосочетанию «трансформация идентичности», отрицающих подобную проблему и делающих акценты на сохранении идентичности, но не на трансформации и развитии. Подобное отношение к смыслам понятий имеет и семиотическое объяснение: в армянском языке слово «ազգ» (azg) - это нация, но не в западном понимании нации (nation), а в понимании принадлежности к роду, своеобразное примордиалистское восприятие как кровнородственного этнического сообщества, возникшего из одного корня и прошедшего тысячелетия истории. Однако, насколько этничность как смыслообразующий стержень идентичности коррелирует на постсоветском пространстве с традициями государственности различных стран, в какой степени актуализирует возможность перешагнуть через самое себя и достигнуть более высокой ступени солидарности - гражданской? Еще одним исследовательским вопросом может служить поиск объяснений отсутствия демонстрации странами постсоветского пространства более высоких темпов развития - в экономике, культуре, политической жизни, повышении благосостояния, ценностных контекстах. Общества не стали более гуманными, более культурными, более образованными, чем это было в рамках единого государства. Соответственно, можно предположить два варианта объяснения происходящего: либо мы наблюдаем политические осколки, сравнимые с осколками, возникшими после распада Римской или Византийской империй, либо мир поменялся, и государства смогут более грамотно позиционировать себя в мировой истории и мировой политике, для чего представляется действенным познавательный арсенал понятий идентичности и гражданской идентичности. Гражданская идентичность как ресурс солидарности Гражданская идентичность может быть рассмотрена как отождествление себя с гражданами страны, представление о государстве, стране, образ «Мы», чувство общности, солидарности, ответственности за дела в стране, включающее в себя не только когнитивные и эмоциональные компоненты, но и поведенческие. По мнению Л.М. Дробижжевой, именно деятельностные элементы отличают гражданскую идентичность от иных форм, прежде всего от государственной и страновой [Дробижева 2020b]. Идентичность в таком определении - это «не только лояльность государству, его правовым нормам, но и консолидация с гражданами страны, их готовность участвовать в принятии политических решений и брать ответственность за дела в стране. Она является отражением в сознании граждан политической нации» [Дробижева 2020а:486]. Широко дискутируемый вопрос включения деятельностной компоненты пересекается с управленческими исследованиями: как возможно «беспокойство» за общее благо? Каким образом деятельностная составляющая, в отличие от национальной или государственной идентичности, соотносится с институтами гражданского общества, с интересами, целеполаганием и ценностями всего многообразия политических и социальных акторов. Методологическое расширение формулировки понимания гражданской нации[111] призвано поставить на первое место не партикулярное этническое, а именно общее - единство, консенсус ценностей, соответствующие общие цели, задачи для всех граждан, для всех групп населения, а не только этнонациональных. Социологические исследования фиксируют подобную ситуацию в России: по данным опроса ВЦИОМ (всероссийское исследование, выполненное по заказу Федерального агентства по делам национальностей, N=2000) в конце 2019 г. российская гражданская идентичность фиксировалась в ответах 91% респондентов, по данным ФНИСЦ РАН (всероссийское исследование ИС ФНИСЦ РАН, N=2000), в сентябре 2020 г. чувство общности с гражданами России испытывали также 91% россиян, причем показатели и русских и нерусских практически совпадают[112]. Для языка политики более приемлемы и понятны такие термины, как солидарность, сплоченность, согласие относительно общих целей, ценностей, интересов (что включается в параметры национальной безопасности), фиксирующих как субъективные и моральные аспекты единства, так и объективные основания. Включение политической компоненты в гражданственность актуализирует соотношения государства и гражданского общества, поскольку «гражданская идентичность опирается как на институты гражданского общества, так и на вовлеченность граждан в различные формы самоорганизации (НКО, волонтерская работа, инициативы местных сообществ)» [Дробижева 2020а:486]. Этот конгломерат солидарностей выступает драйвером укрепления гражданской идентичности, когда просто человек, подданный или гражданин государства становится Гражданином с большой буквы. Одновременно такой ракурс интерпретации имплицирует методологический вопрос о применимости этой дихотомии - государство/гражданское общество для незападных социокультурных общностей, таких, как, например, Россия и Армения. Не исключая этнической компоненты, политическое единство, отражаемое в гражданской идентичности, обеспечивается, вероятно, тремя причинностями. Первая причинность связана с институтом государства, а также общими целями, смыслами в истории и культуре, согражданством, включая институты прав и свобод человека, равенство прав граждан вне зависимости от любого частного начала. Вторая - связана с нацеленностью на общее благо, с универсальными правилам, которые формируются и оформляются юридически, следуя логике, что «нация как гражданско-политическая общность людей есть «конституционный патриотизм» (Ю. Хабермас), «продукт работы конституции в теле этноса» (М. Мамардашвили), воспроизводимой П. Гречко [Гречко 2015:13]. Третья причинность представляет собой принцип солидарности, без которого невозможно существование любых форм социальных идентичностей. Согражданство предполагает солидарность и коллективные политические векторы, вне зависимости от идеологических разногласий. Все групповые солидарности, начиная от государственно-бюрократических и заканчивая локальными, могут иметь позитивные значения, только при включенности в гражданскую солидарность, иначе как частные идентичности они будут стремиться к оформлению себя в онтологическом статусе, что несет в себе потенциал деструкции. Так, например, в армянском политическом дискурсе и массовом сознании понятия “национальный” и “демократический” по ряду причин сформировали оппозицию друг другу, а также стали “жертвами” внутриполитических конфликтов, а между понятиями “армянин” и “гражданин Республики Армения” сегодня также существует “конфликт” [Саркисян, Дунамалян 2020:57-58]. Утверждение о существовании единой армянской идентичности[113] имплицирует вопрос о совместимости гражданской идентичности армян Соединенных Штатов или Российской Федерации и армян, живущих в Республике Армения как носителей не только армянской этнической, культурной, конфессиональной идентичности, но также гражданской идентичности государств, гражданами которых они являются. Как ключевое измерение гражданской идентичности, чувство согражданства/согражданственности, то есть солидарность, снимающая частные различия, может использоваться как ресурс развития и моноэтнического общества, поскольку разделение и «трайбализация» проходит не только по этническим границам (этнические и религиозные различия более заметны), но и по социальным, ценностным, идейным, имущественным и т. д. В метафизической проекции представляется очевидным, что для онтологической солидарности необходимо признание высшей ценностью общего блага. В практической плоскости не менее очевидно, что общее благо не является признанной общественной ценностью ни для граждан, ни для государства, ни для групп, обладающих властным ресурсом, являясь «правящим классом» [Моска 1994]. Идейная эволюция государственных ценностных приоритетов постсоветских государств имеет некие общие черты, это прежде всего амбивалентный процесс одновременной либерализации, сопровождаемый деидеологизацией. Ситуация «реидеолгизации» в современной России на основе предлагаемого верховной властью консервативного основания консенсуса является логическим продолжением политики нациестроительства, реализации проекта российской гражданской нации, тогда как в Армении ситуация иная - отсутствие схемы более или менее долгосрочного стратегического развития государства и нации. Это предопределяет различные понимания гражданской идентичности и связанных с ней понятий в гуманитарном знании и общественном сознании двух стран. Заключение Тридцать лет социально-политических трансформаций в постсоветских странах затронули практически все уровни социального бытия: от экономики и политических институтов до внутреннего мира человека. Формирование общегражданской идентичности в России и Армении зависит от многих причин, таких как: последствия пережитой за годы реформ «культурной травмы», общий и специфический исторический опыт, особенности его субъективного осмысления, динамика материального положения, самоощущение своего социального статуса в обществе, но также определяется и легитимностью и эффективностью институтов, которые призваны выражать и защищать интересы граждан исследуемых стран. Вместе с тем болезненный процесс социально-политических трансформаций после распада универсализирующего и мощного политического и ценностно-идеологического образования - СССР высветил устойчивость «порождающей грамматики» национальных менталитетов и составляющих его основу базовых смыслов.

Об авторах

Мария Мирановна Мчедлова

Российский университет дружбы народов; Федеральный научно-исследовательский социологический центр Российской академии наук

Автор, ответственный за переписку.
Email: mchedlova-mm@rudn.ru
ORCID iD: 0000-0002-4635-1741

доктор политических наук, профессор, заведующая кафедрой сравнительной политологии Российского университета дружбы народов, главный научный сотрудник Центра «Религия в современном обществе» Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук

Москва, Российская Федерация

Ованес Лаврентьевич Саркисян

Российско-Армянский университет

Email: hovhannes.sargsyan@rau.am
ORCID iD: 0000-0001-5912-7936

кандидат философских наук, доцент, заведующий кафедрой политологии

Ереван, Республика Армения

Список литературы

Дополнительные файлы