Role and Features of Youth Political Online Activism in Modern Russia

Full Text

Актуальность, роль, основные аспекты и критерии эффективности молодежной политики в области коммуникации Мировая карта культурных ценностей, так называемая «диаграмма Инглхарта», созданная классиком современной политической социологии Рональдом Инглхартом, убедительно фиксирует наличие мировых существенных сдвигов от социального конформизма и патримониализма к идее гражданского участия и самопознания [Инглхарт 2018]. Манифестируемая, причем практически на всех уровнях, активизация гражданской инициативы наблюдается сегодня и в России, а в молодежной среде это проявляется едва ли не самым выпуклым образом1. При этом отношение к этим процессам вполне амбивалентное - так, с одной стороны, органы власти практически всех уровней декларируют необходимость привлечения молодежи к осуществлению и влиянию на политические события[6], а, к примеру, у всех парламентских партий в России есть свои юридически оформленные молодежные отделения, почти всегда с разветвленной региональной структурой[7], но с другой - на уровне официального политического и академического дискурсов высказываются серьезные опасения по поводу возможных негативных последствий для стабильности политической системы всякого рода молодежной активности[8]. Ключевыми и приоритетными целями государства в области молодежной политики официально заявлены совершенствование правовых, социально-экономических и организационных условий для успешной самореализации молодежи, направленной на раскрытие ее потенциала для дальнейшего развития Российской Федерации, а также содействие успешной интеграции молодежи в общество и повышению ее роли в жизни страны[9]. При этом в полный рост встает вопрос эффективности и критериев ее измерения проведения молодежной политики в целом и государственных инвестиций в молодежную политику в частности. Простым увеличением финансовых вложений существенного прогресса в повышении конвенциональной гражданской активности добиться нельзя - это показали как так называемые «тучные» годы экономической стабильности и развития (с 2008 по 2014 г.), так и последовавшие за ними годы менее благоприятной экономической и политической конъюнктуры. Прежде всего, представляются целесообразными следующие шаги: · четкое формулирование потребностей различных групп людей «на местах» с помощью грамотного социально-политического мониторинга с проведением независимых количественных (анонимные опросы) и качественных (фокус-группы, глубинные интервью) исследований; · выстраивание конструктивного диалога, способствующего позитивной, конструктивной и конвенциональной активизации политического поведения всех групп, и в данном контексте, в первую очередь, молодежи, а также создание условий для такого диалога; · работа на преодоление аполитичности и абсентеистских тенденций молодежи. Аполитичность, с одной стороны, является поколенческой чертой, всегда присущей данной страте общества в определенный период ее развития, а, с другой стороны, ее усугубление приводит к непониманию или радикальному толкованию протекающих в государстве политических процессов и уверенности в невозможности легальными и конвенциональными методами изменить ход принимаемых властных решений. Используя в том числе и эмоциональную нестабильность молодежи, разные сообщества, изначально настроенные деструктивно, аккумулируют протестные настроения в социуме, канализируя их зачастую весьма экстремистским способом и обостряя тем самым общественно-политическую обстановку в стране; · расширение политико-управленческой концепции «Электронное государство» не только формально, но и содержательно с тем, чтобы увеличить доверие граждан к власти, соединив при этом государство и гражданское общество при помощи различных информационных инструментов. Онлайн-активизм внутри структуры протестного поведения: методы и возможности анализа Очевидно, что массовое распространение и проникновение цифровых каналов коммуникации, существенно увеличившееся в 2020 году из-за объективных пандемических обстоятельств, способствовало и способствует появлению и развитию новых форм политического поведения и политического участия граждан. Цифровой формат общественного акционизма охватил ряд крупнейших городов Российской Федерации. Площадкой для сетевых демонстраций и акций стали официальные платформы Яндекса (Яндекс-Навигатор и Яндекс-Карты), виртуальные протестные мероприятия были зафиксированы в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Ростове-на-Дону, Красноярске, Волгограде, Краснодаре, Хабаровске и других городах [Ахременко и др. 2020; Гаврилов, Макаренко 2020]. Мы согласны с рядом исследователей, в частности с классиком современной российской политической социологии и одним из основоположников качественных исследований в Российской Федерации С. Белановским[10], в том, что внутри современного российского общества можно зафиксировать тенденцию к росту протестных настроений. Очевидно, что в связи с общемировыми тенденциями (усиление ценностных расколов, усугубление экономического кризиса, тяжелая и непредсказуемая пандемическая ситуация и т. д.) такого рода усиление фиксируется в большинстве стран мира, причем есть места, где оно уже приняло весьма радикальные и неконвенциональные формы (массовые беспорядки в США, революция в Кыргызстане, усиление индивидуального терроризма во Франции, длительные и массовые общественные выступления в Беларуси и т. д.). При этом специфика социального протеста в России состоит в его неравномерности, дисперсности, более рельефном выражении в отдельных стратах, как пространственно-территориальных (крупные города), так и социально-демографических (молодежь). Следует отметить, что тематика молодежного протеста в первые десятилетия XXI века, специфика и особенности трансформации этого процесса представляют предмет достаточно пристального анализа мирового научного сообщества [Graham 2002; Handbook of Identity… 2011; Herrera 2012]. Также свое отдельное освещение получает проблема именно молодежного политического протестного поведения в наступившую «цифровую эпоху», делающую не столь существенными, как раньше, различия между реальным и виртуальным, а сами эти различия - отдельным предметом для исследования [Кафтан 2018; Структура и дискурс… 2017; Титов 2020 и т. д.]. Также в этой связи играют весьма важную роль исследования, связанные с проблемами идентичности и проблемами отдельных «поколенческих» групп населения, в нашем случае - собственно, молодежи, через призму протеста [Мы не немы… 2014; Структура и дискурс… 2017; Ушкин 2014]. Сам по себе социальный протест - достаточно давний и хорошо изученный концепт [Handbook 2011; Калиев 2020 и др.], но его специфика в постоянно меняющемся мире, как с точки зрения развития технических средств выражения и манифестирования этого протеста, так и с точки зрения появления все новых и новых поводов к его выражению, непрерывно меняется, и моделирование определенных универсальных алгоритмов и уровней протеста должно явиться не только значимой в теоретическом плане, но и практически полезной задачей. В этой связи выделим несколько уровней рассмотрения протеста, каждый из которых имеет свою специфику и особенности анализа: 1) глубинные причины и конкретные мотивы для появления публичного протеста. На этом уровне следует выделять достаточно рациональные и объективные причины, лежащие в плоскости экономики, социального расслоения, видимой и консенсусно понимаемой несправедливости в части распределения тех или иных ресурсов, и т. п. Сами эти причины могут быть выражены как во вполне конкретных показателях, которые можно измерить и классифицировать (уровень доходов на душу населения, количество коек на тысячу пациентов, транспортная связанность региона и т. д.), так и в оценке «ощущений», измеряемых социологическими методами (синтез количественных и качественных исследований). Глубина и степень возможного разрыва между «объективным» и «субъективным» в этом вопросе сами по себе будут важным показателем конфликтного потенциала; 2) доминирующий стиль публичного манифестирования каких-либо протестных настроений, имеющий свое основание преимущественно в психоэмоциональной сфере. Принятые, приемлемые нормы, степень их конвенциальности и брутальности сами по себе должны быть предметом для пристального изучения экспертного сообщества. Это хорошо видно, к примеру, в рамках оценки влияния на публичный стиль дискуссии в общероссийском масштабе дискурса, транслируемого федеральным телевидением [см., к примеру, Поцелуев 2008]; 3) особенности, собственно, политического поведения с вполне конкретными тактиками и стратегиями поведения протестного - как в виртуальном, так и в реальном пространстве. И здесь изучение конкретных кейсов - от экологических «антимусорных» инициатив на границе Архангельской области и Республики Коми (знаменитый «Шиес») или вокруг одного из шиханов в Республике Башкортостан до определенных политических требований (продолжающиеся уже более нескольких месяцев события в Хабаровске, связанные с арестом губернатора С. Фургала, интрига с назначением мэра Тамбова, начавшаяся сразу после Единого дня голосования 13 сентября 2020 года и так и не закончившаяся к началу ноября, и т. д.) - тоже может быть весьма релевантным для построения прогнозных моделей возможного развития протестных событий. Теоретико-методологические рамки предлагаемых исследовательских практик представляют собой использование политической психологии, а также сравнительного и коммуникативного подходов. Еще классики коммуникативной социологии Э. Гидденс и М. Кастельс отмечали, что любое очерченное информационно-коммуникативное пространство формирует собственную повестку и свои «правила игры», а в случае пространства Интернета это правило подтверждается весьма и весьма выпукло - своими особыми формами и средствами манифестирования протеста, особенностями самоидентичности и самопозиционирования и т. д. [Гидденс 2004; Кастельс 2016]. В рамках же политической психологии наиболее релевантным будет анализ сущностных характеристик виртуального протеста - молодежного или любого другого, причем не только на этапе «созревания» «гроздьев гнева», но и менее наглядных эмоциональных, ценностно-мотивационных факторов зарождения и развития настроений разной степени протестности и интенсивности. Также не стоит забывать, что виртуальный контент состоит не только из вербальных или легко подверженных текстовой транскрипции единиц анализа, но и большого количества таковых, весьма и весьма трудных для такого рода транскрипции - это картинки, «мемы», «лайки», «гифки» и т. п. невербальные знаки. Тональность, эмоциональная и контекстная направленность такого рода контента должна быть проанализирована с помощью сочетания качественного и количественного контент-анализа. Рассуждая о поколенческих особенностях конкретной социально-демографической группы, а именно молодежи в возрастном диапазоне от 14 до 30 лет, нельзя забывать о реальных хронологических рамках, в которых проходили различные этапы социализации этой самой молодежи. Соответствие различных этапов социализации реальному историческому хронотопу представлено в табл. 1. Таблица 1 / Table 1 Соответствие различных этапов социализации современной молодежи реальному историческому хронотопу / Correspondence of various stages of socialization of modern youth to the real historical chronotope Годы рождения / Years of birth Возраст / Age Периоды социализации / Periods of socialization III c 3-5 лет / years IV c 6-11 лет / years V c 12-20 лет / years VI c 20-25 лет / years Зрелость / Maturity от 25 лет / years 2000-2006 14-20 2003-2011 2006-2017 2012 - н. в. / present 2020 - н. в. / present н. в. / present 1996-1999 21-24 1999-2004 2002-2010 2008-2019 2016 - н. в. / present н. в. / present 1990-1995 25-30 1993-2000 1996-2006 2002-2015 2010-2020 2015-2020 Источник: составлено в рамках авторской классификации и анализа периодов социализации Э. Эриксона [Erikson E. 2000] / Source: Compiled within the framework of the author’s classification and analysis of periods of socialization E. Erikson [Erikson 2000]. Из представленных в табл. 1 данных видно, что молодежь как социальная группа неоднородна и представляется целесообразным разделить ее возрастную структуру на три стадии, исходя из третьего и четвертого периодов социализации, когда в полной мере проявляется стремление к выделению собственного «Я», расширяется сфера общения, а возможности семейной социализации практически исчерпаны [подробнее см. Erikson 2000]. Таким образом, можно говорить об особенностях восприятия и поведения групп молодежи от 14 до 20 лет, от 21 до 24 лет и от 25 до 30 лет. Модели виртуального протестного поведения: опыт структурирования Важным преимуществом виртуальных сообществ является скорость распространения информации и скорость коммуникации между его членами. Сообщества, преимущественно находящиеся в офлайне, ограничены постоянной необходимостью непосредственной работы с населением. В работе же онлайн-сообществ свобода и быстрота распространения информации является ключевым фактором, что позволяет за очень небольшое время транслировать определенные идеи, декларировать цели и задачи, решать тактические и стратегические вопросы для неограниченного круга лиц, иногда исчисляющегося миллионами пользователей. При этом нельзя забывать, что при анализе сущностных факторов и составляющих протеста добросовестный исследователь должен опираться не только на количественные показатели (количество участников, соотношение поддерживающих, нейтральных и отрицающих то или иное предложение членов группы, число постов, лайков, перепостов и т. д.), но и всевозможные качественные характеристики (факторы, влияющие на увеличение интенсивности протеста, повышение личной мотивации участия и т. д.). В качестве универсальных единиц анализа протестной активности мы предлагаем рассматривать: · общее количество зарегистрированных участников (на основных и сопутствующих ресурсах, с учетом «реальных», дублирующих и «фейковых» аккаунтов); · количество просмотров постов, видеоматериалов, фотоматериалов и т. д. (пассивные действия); · количество лайков и репостов той или иной информации, а также количество положительных и отрицательных комментариев (проактивные действия); · детальный социально-демографический анализ участников пассивных и проактивных действий (публичное манифестирование или отсутствие такового пола, возраста, социального положения, особенностей трудоустройства и т. д.) в привязке к представленным в табл. 1 в предыдущем разделе статьи возрастным стадиям. При этом, сравнивая и анализируя соотношение пассивных и проактивных действий, нельзя забывать одну специфическую особенность современного общественно-политического процесса - слабо обнаруживаемую на практике корреляцию между манифестированием собственной политической идентичности и декларацией готовности к разного рода конвенциональным и неконвенциональным действиям и, собственно, реальными действиями, которые можно зафиксировать в офлайне (феномен так называемых «диванных войск»). Это, на наш взгляд, связано как с рядом исторических и социально-политических причин (определенная культура «двоемыслия» и политического лицемерия - в отличие, к примеру, от социального и бытового лицемерия, намного более развитого в обществах с более сильными демократическими традициями), так и с конкретными особенностями современного политического процесса, что фиксируется в том числе и рядом наших предыдущих исследований (см., например: [Лагутин, Негров 2019]). Тем не менее, учитывая все вышесказанное, можно выделить несколько уже вполне действующих и еще только формирующихся моделей виртуального протестного поведения: 1) модель полного неструктурированного протеста (объект протеста предельно широк и абстрактен («ситуация вокруг», «жизнь», «достало все» и т. д.); мотивация участия неструктурирована и весьма динамична). Уровень неконвенциональности и агрессивности при этом достаточно высок, велико использование тактик диффамации, употребление пейоративной и сниженной лексики, преобладание эмоционально окрашенных оценок и т. д.; 2) деятельностно-целевую кооптационную модель - с одной стороны, четкое манифестирование приверженности определенным ценностям-целям (материальное благополучие, комфортное качество жизни, свобода в принятии решений), а также потребности в самореализации, особенно свойственной молодому поколению, а с другой - наделение реальной действительности множеством недостатков разной степени определенности, которые можно, так или иначе, исправлять. При этом манифестируется готовность к участию в конвенциональных формах защиты интересов, потребность в коллективной самореализации, преобладание социал-демократической самоидентификации, обнаруживается склонность к участию в выборах при достаточно выраженном социальном скептицизме; 3) проактивно-лоялистскую модель - участие в работе различных организаций, как государственных, так и общественных, с использованием социальных сетей; достаточно активная форма защиты интересов, целерациональные причины вступления в молодежные политические организации, особенно на региональном уровне, достаточно непротиворечивая политическая самоидентификация, тяготеющая к либерализму, в целом лояльное отношение к государству при готовности реализовывать свое активное избирательное право, социальный оптимизм или реализм; 4) адаптационно-фрустрационную модель. Здесь можно зафиксировать публично рефлексируемый мотив противоречия между собственными индивидуальными финансовыми и карьерными устремлениями и социальными ценностями, публично поддерживаемыми официальными и лоялистским политическим дискурсом. Фиксируется достаточно высокая активность в социальных сетях, использование существенных временных и интеллектуальных ресурсов на поддержание собственной «виртуальной личности» с сравнительно малой активностью в офлайне. При этом именно в этой модели нам видится достаточно эффективный выход из такой фрустрации через волонтерское движение, различные формы активности гражданского общества и т. д.; 5) политизированно-гражданскую модель (борьба именно с политическим режимом, олицетворяемым партией власти на местах, первым лицом государства, борьба против «жуликов и воров» и т. д. Мотивы следования такой модели различны - это и преобладание ценности личной и коллективной свободы, и борьба с ее подавлением («цензура», «полицейщина», «полицейское государство» и т. д.), и сильное отторжение целей и скрытых мотивов самой власти («одна коррупция», «они отдельно - народ отдельно»), и сильное раздражение неэффективностью управления как такового, причем эта неэффективность может критиковаться с самых разных позиций - и в сфере здравоохранения и ЖКХ, и в геополитической роли страны и эффективности отстаивания ее интересов на мировой арене; 6) локальная модель, ориентирующая на решение конкретных проблем в региональном масштабе. При этом можно зафиксировать осознанную эклектичность политической и социальной самоидентификации, манифестацию способности к непоследовательным и противоречащим друг другу действиям ради достижения какой-то конкретной цели (тот же урбанизм). Заключение Подводя итог, можно зафиксировать, что молодежное сознание в рамках манифестирования своего политического поведения достаточно структурировано, при том, что внутри этих структур царит пресловутое политическое разномыслие. В сознании молодежи сформирован определенный образ политического поведения на современном этапе. В его основе лежат разные основания - как этические, апеллирующие к справедливости политических решений, так и прагматические, связанные к стремлением к безопасности и необходимостью принимать существующие «правила игры». Так как довольно часто молодые люди не могут понять, каким образом ключевые проблемы политических процессов соотносятся с их собственными проблемами и каким образом публичные политические практики могут повлиять на их собственную повседневную жизнь, мы можем зафиксировать достаточно существенный разброс мнений и манифестируемых практик, что, собственно и оставляет дискуссионным вопрос о том, как именно интерпретировать сами механизмы политической коммуникации - через призму фактора стабильности или через точку зрения тлеющего конфликта и недовольства, способного существенно изменить социально-политический ландшафт современной России. Именно в этом направлении, на наш взгляд, кроются возможности для, собственно, релевантных оценок эффективности профилактики конвенциональных форм политического поведения, чтобы зреющие «гроздья гнева» не превратились в те ягодки, которые погрузят в хаос современный нам общественно-политический дизайн. Полученные к настоящему времени результаты позволяют зафиксировать существенные особенности онлайн-мобилизации, как исходя из особенностей функционирования виртуального пространства, так и с точки зрения основного объекта исследования - молодежи и специфики ее идентичности и алгоритмов политического поведения. Все это позволяет говорить о релевантности выстраиваемых моделей классификации различных механизмов мобилизации, что обусловливает практическую значимость исследования.

About the authors

Evgeny Olegovich Negrov

Author for correspondence.
Email: st007528@mail.spbu.ru

PhD in Political Science, Associate Professor of the Department of Political Institutions and Applied Political Research of the Faculty of Political Science

References

Supplementary files