Борьба с кантианским естественным правом в России 20-х годов XIX века и российская политическая ситуация 20-х годов XXI века

Полный текст

Кантовская философия в современной российской политической действительности: новейшие тренды

За два с половиной столетия в России не было недостатка в различных критических выпадах в адрес кантовской трансцендентальной философии и лично Иммануила Канта. Критические ремарки, впрочем, носили различный характер — одни из них были направлены на исправление, другие на расширение, третьи, напротив, на опровержение кантовских тезисов, и высказывались они как теми, кто явно симпатизировал кенигсбергскому философу, так и теми, кто испытывал перед ним страх и ужас. Часть этих критических замечаний была проницательна и оригинальна, часть — вторична и поверхностна, часть же и вовсе свидетельствовала о невежестве, порой вопиющем, самих критиков. Велик был и тематический разброс критических возражений — они начали раздаваться еще с конца XVIII в. первоначально в адрес кантовской религии в границах одного только разума, затем, уже в начале XIX в.,  перекинулись на кантовское учение о пространстве и времени, а далее и на этическое учение немецкого философа. К началу XXI в. уже затруднительно найти какие-либо темы в творчестве Канта, которые в России критикой вовсе не были затронуты.

Но все же подавляющее большинство эпизодов полемики с Кантом в России укладывалось в академические рамки, а даже если некоторые из них и выходили за их пределы, нарушая устоявшиеся в научной среде этические нормы (как, например, в обвинениях со стороны архиепископа Никанора (Бровковича) или П.А. Флоренского), то даже и в этих случаях спор с Кантом велся без явных апелляций к власть предержащим с требованием государственного вмешательства и административных рестрикций.

Однако здесь все же не обошлось без нескольких немаловажных исключений. Первое по времени случилось еще в 1795 г. — это высылка из России за «обнаруженные хульные мысли» о христианской религии первого кантианца в России, профессора Московского университета И.В.Л. Мельмана,  трагически скончавшегося по дороге на родину^[1]. Другим эпизодом подобного рода явилась история с присвоением, а затем и отзывом Сталинской премии за «недостатки и ошибки в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв.»^[2] третьему тому учебника «История философии» [2] в 1943–1944 гг., в разгар Великой Отечественной войны, при непосредственном участии самого И.В. Сталина.

Наконец, последняя по времени история разыгрывается ныне практически на наших глазах, хотя пока еще преимущественно и в виде фарса. Во время бездумной кампании по переименовыванию российских аэропортов в 2018 г. вице-адмирал И.Т. Мухаметшин — на тот момент начальник штаба Балтийского флота — решительно протестовал против возможного присвоения аэропорту в Храброво близ Калининграда имени Канта. Блеснув своей эрудицией, назвав Елизавету Петровну «внучкой императора», в своей пламенной речи перед офицерами Мухаметшин назвал Канта человеком, «который предал свою родину, который унижался и на коленях ползал, чтобы ему дали кафедру, понимаете, в университете — чтобы он там преподавал, писал какие-то непонятные книги, которые никто из здесь стоящих не читал и никогда читать не будет…»^[3]. К слову, первый перевод Канта на русский язык еще в далеком 1803 г. был осуществлен профессором Черноморского штурманского училища в Николаеве Я.А. Рубаном, напечатан в типографии этого же штурманского училища и посвящен адмиралу Н.С. Мордвинову [3].  Однако есть все основания усомниться в том, что Мухаметшину знакома  фамилия царского адмирала, ибо, обвиняя в предательстве Родины «небезызвестного, какого-то там Иммануила Канта», сугубо гражданского человека в донаполеоновской Пруссии, Мухаметшин в мундире с погонами Военно-морского флота Российской Федерации напрочь забыл, что сам давал военную присягу в Советском Союзе, а некоторые его сослуживцы еще до 2014 г.  служили на Чёрном море в Военно-морских силах Украины.

Пример Мухаметшина оказался заразительным, и уже губернатор Калининградской области А.А. Алиханов буквально за пару месяцев до празднования трехсотлетия Канта решил посостязаться с вице-адмиралом в невежестве, заявляя, что «Первая мировая началась с работы Канта», а сам философ «имеет прямое отношение к военному конфликту на Украине»^[4]. Озвучивая первый тезис, Алиханов не сказал ничего нового, повторяя славянофильские утверждения 1914 г., однако трудно не заметить существенной разницы.  В 1914 г. подобные утверждения высказывали философы, не имевшие политической власти, в то время как в 2024 г. это произносят высокопоставленные чиновники, после выступлений которых правительство Калининградской области вынуждено разъяснять, что сказанное «никак не отразится на изучении трудов Канта и никак не скажется на праздновании 300-летия со дня его рождения»^[5]. Сам факт обсуждения того, что некие заявления губернатора могут разрешать или запрещать / “отменять” изучение философа, даже не воспринимается как скандал.

Настоящим новаторским “шедевром” современного российского чиновничьего “кантоведения” явилась трактовка Алихановым категорического императива Канта в формулировке про средство и цель (Zweck). Опираясь на великий и могучий русский язык, «позволяющий понять двусмысленность этих слов», Алиханов заявил, что формальным соответствием категорическому императиву является рассмотрение людей «как целей» «через свои прицелы». Правда, как должен выглядеть прицел той смертоносной техники, через который Алиханов увидел бы не только своих врагов («в лице всякого другого»), но и самого себя («в своем лице»), он так и не объяснил. Бессмысленно указывать ему и на оригинальное кантовское понятие из категорического императива “Zweck” (цель как некое предназначение) [4. S. 429] и его отличия как от “Ziel”, так и тем более от алихановского “Zielscheibe”. Автор легендарной фразы про русский язык, И. С. Тургенев, давно описал экзегетическую методу Алиханова: «...ученый Кант есть и у нас; только на воротниках инженеров!» [5. C. 386].

В отличие от столь революционной трактовки категорического императива, рассуждения Алиханова о том, что «в современном западном мире и Кант, и его философия оказались захвачены [...] нечистой силой», оказываются вторичными, многократно повторенными перепевами и отсылающими еще к первой крупной кампании административных преследований сторонников кантовской философии в России (после все же единичного случая с Мельманом), начавшейся в 20-е гг. XIX в., а в тлеющем виде продолжавшейся еще несколько десятилетий спустя — я имею в виду кампанию борьбы  с кантиански ориентированным естественным правом в российских учебных заведениях. В этом смысле Мухаметшин и Алиханов примеряют на себя роль Рунича и Магницкого в нынешних российских условиях.

Кампания борьбы с кантианским естественным правом в России  в 20-е годы XIX века

Хотя само различение естественного права как некоторой совокупности объективных законов природы, регулирующих в том числе и человеческое общество, и искусственных законов, возникающих в результате преднамеренных действий людей и носящих субъективный характер, восходит еще к Древней Греции, своего апогея развитие естественного права достигло все же в Новое время, в XVII–XVIII вв.

В узком смысле слова взгляды Канта на естественное право, фундированное априорными принципами и лежащее в основе позитивного права, сформулированы в первой книге позднего произведения «Метафизика нравов» (1797), имеющей заглавие «Метафизические первоначала учения о праве» [6]. Кроме того, в XX в. получил известность конспект кантовских лекций по естественному праву, читавшихся по латинскому учебнику Г. Ахенваля. В кантоведении данный конспект получил название «Естественное право Файерабенд» [7; 8]. Однако до XXI в. этот конспект в России был практически неизвестен. Наряду с этим, в целом ряде иных работ 80-х и 90-х гг. XVIII в. Кант высказывает идеи, которые по меньшей мере косвенно имеют отношение к естественному праву — «О поговорке: „Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики“», «К вечному миру» и др. Но как ряд сторонников кантианского естественного права, так и практически все его противники в России далеко не ограничивались лишь упомянутыми мною выше кантовскими работами. Более того, пожалуй, главные аргументы против  кантианского естественного права его российские противники черпали не из философско-правовых произведений Канта («Метафизика нравов»), а из его философско-религиозных («Религия в границах одного только разума») или этических сочинений («Основоположение к метафизике нравов» или «Критика практического разума»).

Однако естественное право начало преподаваться в российских университетах с самого начала их существования, с середины XVIII в., то есть еще за несколько десятилетий до возникновения критической философии Канта. Первым преподавателем, читавшим курс естественного права, был профессор Московского университета Ф.Г. Дильтей. В начале XIX в. этот предмет было решено преподавать также в гимназиях и военных училищах^[6]. Не обходили его вниманием и в семинариях^[7]. В 1809 г. необходимость ознакомления  с данной дисциплиной возникла и у чиновников, желающих продвинуться по карьерной лестнице до коллежских асессоров, статских советников и выше: для этого кандидаты должны были пройти испытания, среди предметов  которого, как гласил царский указ, было и правоведение, включающее  «основательное познание Права Естественнаго»^[8]. Это вызвало потребность как в новых учебниках, так и в публичных курсах.

Александр I подписал свой Высочайший Указ от 6 августа 1809 г. под влиянием М.М. Сперанского. Кстати, сам Сперанский понимал естественное право в разных значениях. Тем не менее, в его рукописях, посвященных естественному праву, трудно усмотреть прямое влияние кантовской философии^[9]. В гораздо большей степени идеи естественного права применительно к этике просматриваются в речи экстраординарного профессора философии Казанского университета О.(И.)Е. Срезневского, произнесенной в торжественном собрании университета летом 1817 г. По мысли Срезневского, если принять во внимание разум, свободу и совесть, то для нравственности в целом «довольно для нас сих руководителей» [9. С. 171]. Он цитирует в речи «Критику практического разума» [9. C. 175], а также дает в краткой форме вольное одобрительное изложение системы, основанной на понятии нравственного закона «Канта и других Критических философов» [9. С. 196] (прим.). Эта речь Срезневского привлекла внимание попечителя Казанского учебного округа М.Л. Магницкого (см. [10. C. 103]), который задался вопросом, для чего же нужна тогда еще и религия Откровения, если и без ее участия хватает руководителей нравственности. В результате уже в 1819 г. Срезневский был уволен из университета, но на этом дело не закончилось.

Естественное право в Казанском университете в эти годы преподавал профессор, а позже и ректор Г.И. Солнцев. Он был учеником прибывшего из Гёттингена профессора И.Хр. Финке, который с 1809 г. до самой смерти преподавал в Казани. Уже после смерти Финке его учебник по естественному праву в переводе Срезневского и Н.М. Алехина был опубликован под редакцией Солнцева. Буквально на первых страницах учебника Финке заявил:  «В главных началах я последовал великому Кенигсбергскому Философу, хотя во многих местах от него и отступал» [11. C. II]. Но если учебник Финке и по сей день доступен, то дальнейшая судьба и преследования Солнцева привели в конце концов к тому, что с основными идеями его правоведческого труда можно ознакомиться лишь по второисточникам^[10]. Главным обвинителем Солнцева выступил все тот же Магницкий. Последний был особенно недоволен курсом естественного права, якобы опровергающего основания общества и церкви. Стоит отметить, что если цитируемые в дореволюционной литературе выдержки из курса Солнцева, сделанные Магницким (см. [14. C. 80];  ср. [11. C. 23.] (§ 32), верны, то они свидетельствуют о том, что русский профессор находился под сильным влиянием своего учителя Финке: некоторые положения Солнцева практически дословно повторяют учебник его немецкого предшественника.

В 1822 г. в Казани начался инициированный попечителем университетский суд над профессором Солнцевым из-за его взглядов на право. В материалах обвинения помимо прочего утверждалось, что кроме учения Спасителя Солнцев «допускает другое начало естественного права — какой-то практический разум» [15. С. 528]. В одном из обвинительных вопросов, коих коллега Солнцева, профессор философии М. А. Пальмин^[11], составил в итоге 217, от Солнцева специально желали узнать, «в коих именно отношениях Кантово определение права — превосходно?» [15. С. 528]. Увлечение Кантом дорого обошлось Солнцеву: по решению суда в 1823 г. он был удален из университета. Досталось в этом решении и кантовской философии: «Практический  разум — подобен тому древнему змию, прельстившему праматерь Еву, а чрез нее и праотца Адама…» [15. С. 536].

В гонениях на естественное право Магницкий помимо Пальмина опирался также на профессора Казанского университета и его проректора, писателя Г. Н. Городчанинова. Прочитав 15 ноября 1821 г. записку Городчанинова по поводу философии и естественного права, Магницкий написал: «…невозможно соединить света Божия с светильником падшего естества […] невозможно соединить Кантова практическаго разума и разделения воли с евангельским учением» [15. C. 474]. В редактируемом самим Городчаниновым «Казанском вестнике» профессор заявил, в духе Магницкого, в статье  с красноречивым названием «Мнение Християнина о Праве Естественном»: «…наконец, известный Кант признал источником права сего [естественного. — А.К.] практический разум, а предметом оного внешнюю свободу человека. Но что есть разум, не имеющий основанием Веры?» [17. C. 87]. Чуть позже он разовьет эти идеи в университетской речи 1826 г.: «…бросим  краткий и последовательный взор на систему Канта, так называемого Преобразователя наук Философских. Он признает какой-то практический разум верховным правилом наших деяний, называет его законодательным и общим источником нравоучения и Естественного права» [18. C. 101–102]. В этом и состоит заблуждение Канта: «…падший разум человеческий, не может быть верховным правилом деяний наших; источник прекословий и словопрений не может быть источником нравоучения и Естественного права» [18. C. 103].  О том, как Городчанинов боролся с этими философскими веяниями,  показывает университетский каталог лекций на 1825–1826 академический год: в нем сказано, что профессор студентов «занимать будет Теориею Естественнаго права, в обличительном смысле, по собственному сочинению, одобренному Советом Университета»^[12].

Если дальнейшая академическая карьера Срезневского после увольнения из университета так и не сложилась, а под конец жизни он ушел в монастырь, то Солнцев после увольнения из университета в течение двух десятков лет исполнял должность губернского прокурора в Казани. И если основания несогласия с кантиански ориентированным естественным правом со стороны Городчанинова довольно ясно сформулированы им, то разделял ли их в полном мере сам Магницкий? Попечитель Казанского университета усматривал прямую связь между кафедрами и учебниками естественного права и народными бунтами, восстаниями и революциями, приводящими к свержению монархов (см. [19] (Ст. 327)^[13]. О личности этого блестящего выпускника благородного пансиона Московского университета и бывшего сподвижника Сперанского имеются разные суждения. Те, кто не разделял идеалов Магницкого, высказывались о нем с истинным сарказмом. Вот какие слова вложил в уста Магницкого в сатирическом произведении «Дом сумасшедших» его ровесник, учившийся вместе с ним в Московском университетском благородном пансионе, литератор и профессор словесности Дерптского университета  А.Ф. Воейков:

«Благотворный бы составил

Инквизиции проект;

В масле бы варить заставил

Философов разных сект…» [21. С. 587].

Наряду с обвинениями Магницкого в обскурантизме и мракобесии встречаются также попытки оправдания и обоснования целей его усилий в области образования. Согласно такому толкованию, Магницкий был настроен на достижение благородной цели: заложить в качестве фундамента образования в русских учебных заведениях православие и святоотеческое учение  (см., например, [22. C. 238–266]); причем последнее должно вытеснить философию, особенно немецкую, являющуюся ядом для России. Исходя из данной интерпретации, именно по этой причине Магницкий подвергся нападкам со стороны псевдо-прогрессивной либеральной общественности, а также  масонских и иллюминатских кругов, добившихся опалы ревностного блюстителя истинной религии.

Отношение к Канту у Магницкого не было однозначно негативным. Именно Канта русский государственный деятель обвинял в «грехах» естественного права. Наука естественного права «всегда была опасна; но когда Кант посадил в претор так называемый им чистый разум, который вопросил истину Божию: что есть истина? и вышел вон; тогда наука естественнаго права сделалась умозрительною и полною системою всего того, чтó мы видели в революции французской на самом деле; опаснейшим подменом Евангельскаго Откровения; не опровергает его, но приходит в молчании, начинается с предположения, что его никогда не было; исторгает из руки Божией начальное звено златой цепи законодательства и бросает его в хаос своих лжемудрствований и наконец, опровергнув алтарь Христов, наносит святотатственные удары престолам Царей, властям и таинству супружескаго союза; подпиливает в основании сии три столпа, на коих лежит свод общественнаго здания» [23] (Ст. 322).

Но если к Канту Магницкий все же испытывает некоторое почтение, то этого не скажешь о «буйных мечтаниях» протестантских последователей кёнигсбергского философа (см. [24. C. 160]). Деятельность подобных германцев оказывается, по мнению Магницкого, крайне опасна, представляя собой «тлетворный яд» лжеименной философии. Еще больше Магницкий критикует их русских последователей. К ним он относит ряд авторов по естественному праву — таких как А. П. Куницын, а также профессоров философии — таких как профессор Санкт-Петербургского университета П. Д. Лодий. Преподавание русских последователей германской философии Магницкий объясняет помимо прочего «духом иллюминатства», поразившим русские учебные  заведения (см. [25. C. 612]). Распространению естественного права и —  шире — философии Магницкий давал и богословские толкования, видя в них признаки описанного Иоанном Богословом в «Откровении»: в особенности это относится к 13-ой главе и зверям с рогами, подобным агнчим (см.  [14. C. 160]).

Способу преподавания в русских университетах в духе германской философии Магницкий противопоставлял собственные инструкции, согласно которым результатом философского преподавания должно было явиться подведение студентов к следующему началу: «…условная истина, служащая предметом умозрительной Философии, могла заменять истину Христианства до пришествия Спасителя мира; ныне же в воспитании допускается, как полезное токмо упражнение разума, для изощрения сил его к принятию прочих наук человеческих, на философских началах основанных»^[14]. При правильном применении кантовская философия могла бы быть полезна и в богоугодном деле: «…там, где чистейший разум человеческий, удивление многих веков, изнемогает и падает, начинается заря веры, и таким образом, по невозможности соединить мудрование человеческое с премудростию Божиею, по крайней мере не будет отвергаема первым последняя…»^[15]. Вместо этого Кант, а в особенности его русские поклонники, по мнению Магницкого, в ситуации конфликта человеческой и Божественной мудрости делают фатальный выбор в пользу первой, отбрасывая вторую. В отношении Канта Магницкий и Городчанинов вряд ли справедливы, что становится ясно благодаря кантовскому трактату «Религия в границах одного только разума». Тем не менее эта критика не столь уж безосновательна в адрес ряда русских последователей Канта в том смысле, что для них связь кантовских рассуждений о праве, этике  и религии осталась незамеченной, а религиозный контекст размышлений Канта — непонятым. Что же касается самого кёнигсбергского философа, то Магницкий видел в нем то положительное свойство, что «Германия, благодаря Канту, пришедшему чрез лабиринт философии к преддверию храма веры, ищет мудрости в одной Библии, — и мы ли одни останемся полвеком назади» [14. C. 41]. Правда, словно демонстрируя неоднозначность собственной позиции, Магницкий как попечитель Казанского учебного округа  в 1821 г. поспособствовал опечатыванию в библиотеке Симбирской гимназии сочинений Канта на латинском языке (см. [26. C. 263]).

В Санкт-Петербурге параллельно и заодно с Магницким действовал попечитель Санкт-Петербургского университета Д.П. Рунич. Его первой жертвой стал профессор права А.П. Куницын, один из преподавателей А.С. Пушкина. С 1811 г. Куницын преподавал нравственную философию и правоведение в Царскосельском лицее, с 1817 г. — правоведение в Главном Педагогическом институте Санкт-Петербурга, а с 1819 г. — и в Санкт-Петербургском университете. Дело началось с просмотра книги Куницына по естественному праву. В какой мере сочинение Куницына можно считать действительно кантианским? Если не искать опосредованных параллелей, то эксплицитно кантианская фраза встречается у Куницына, пожалуй, в единственном, однако принципиальном, месте: «Ныне Критическая Философия показала точное различие между сими науками [естественным правом и политикой. — А.К.] заменив начало благополучия формальным началом разума» [27. C. 11].  Однако и этого немногого было достаточно для того, чтобы вызвать гневную реакцию со стороны Рунича и Магницкого.

Рунич нашел учебник Куницына «сбором пагубных лжемудрствований», повествующим о «каком-то естественном человеке» и «законах какого-то непогрешимого разума» [14. C. 13]. Сочинение представляет собой «святотатственной нападение на божественность Священного откровения, тем более опасное, что оно покрыто широким плащом философии» [14. C. 15]. По утверждению Рунича, естественное право в подобном изложении дает молодому человеку «оружие», «которое именно устремлено к тому, чтобы всякое сверхъестественное чувство истребить в человеке, представляя отношение Бога к человеку, наоборот, сомнительными, и погасить веру, открывающую тайную, но неразрывную связь вещественного мира с духовным» [14. C. 16]. Поскольку и «Марат был не что иное, как искренний и практический последователь сей науки» [14. C. 13], Рунич вопрошал: «Каким образом допустить учение сие в университетах? На чем основана существенная необходимость вводить в учебных заведениях преподавание сей науки вообще?» [14. C. 16].

Произведение Куницына было найдено противоречащим истинам христианства и настраивающим читателей к ниспровержению государственных и семейных связей, после чего в 1821 г. Куницын был уволен из университета. Более того, по инициативе Рунича сочинение Куницына по естественному праву стали изымать и уничтожать, причем не только в Санкт-Петербурге, но и в Казани (см. [15. C. 488]). Кроме того, было решено затребовать у учебных заведений, преподающих естественное право, прислать печатные или  письменные руководства, на основе которых ведется чтение, рассмотреть их и составить единое и стандартное руководство, «основанное на уважении к религии и существующему порядку» [14. C. 18].

В радикальной попытке Рунича запретить преподавание естественного права в России решительно поддержал Магницкий, однако полного запрета им добиться так и не удалось. Отголоски этой кампании докатились даже до Нежинской гимназии высших наук и лицея князя Безбородко, наложив свой отпечаток на судьбу двух будущих известных российских литераторов — Н.В. Кукольника и Н.В. Гоголя-Яновского. За время царствования одного русского царя, Александра I, Кант неожиданно превратился в России из опоры государства и права в подрывателя устоев государства, церкви и семьи. Если систематизировать основные упреки противников кантианского естественного права в России, то они состояли в следующем: во-первых, в отказе от выведения правового фундамента из Откровения; во-вторых, в несоответствии евангельскому учению; в-третьих, в рассмотрении (падшего) разума как независимого источника законодательства; в-четвертых, в проведении  границы между моралью и (естественным) правом, истолковываемой как как безнравственность права; в-пятых, сознательное или неосознанное способствование распространению революционных идей, подрывающих самодержавие и православие; наконец, в-шестых, в личном участии российских  сторонников естественного права в кантианском духе в масонском и иллюминатском движении.

После неудачи с полным запретом преподавания естественного права в университетах России Магницкий представил в 1823 г. более обширный проект по запрещению преподавания философии как таковой, ибо нет никакого способа «излагать эту науку не только согласно с учением веры, ниже  безвредно для него» [14. C. 168]. Одним из дополнительных аргументов в позиции Магницкого служили волнения в Виленском университете, произошедшие в 1823 г. Проект этот обсуждался в Главном правлении училищ в 1825 г., и благодаря сопротивлению в том числе со стороны А.А. Перовского  и И.М. Муравьева-Апостола поддержан не был. Тем не менее некоторые члены правления проект Магницкого поддержали. Среди этой немногочисленной группы был и П.А. Ширинский-Шихматов, будущий министр просвещения. К моменту его вступления в должность в 1850 г. преподавание естественного права в университетах было уже наконец-то приостановлено в 1833 г. до появления одобренного учебника^[16]. В 1850 г. Ширинский-Шихматов в докладе, тут же утвержденном Николаем I, фактически повторит свои аргументы четвертьвековой давности о необходимости сведения преподавания философии только лишь к логике и психологии, бросив в дискуссии  легендарную фразу: «…польза философии не доказана, а вред от нее возможен» [28. C. 21].

И если до запрета преподавания философии дело спустя почти два столетия после описанных событий пока еще не дошло, то создание одобренного «одинакового и обязательного для всех» учебника, содержащего в том числе “правильный” взгляд на Канта и его философию, и в который бы «не могло вкрадываться что либо несоответственное», вспоминания слова  Г.В.Ф. Гегеля, не действительному и разумному (см. [29. С. 53; 30. S. 14]), но «существующему в Государстве порядку вещей»¹⁷, уже брезжит на горизонте.

_{¹ См. об этом подробнее [1. C. 169–200].}

_{² См.: О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв. // Большевик. 1944. № 7–8. С. 14–19.}

_{³ «Писал какие-то непонятные книги»: вице-адмирал Балтфлота рассказал морякам о Канте. Режим доступа: https://www.newkaliningrad.ru/news/briefs/community/21287161-pisal-kakie-to-neponyatnye-knigi-vitse-admiral-baltflota-rasskazal-moryakam-o-kante-video.html (дата обращения: 27.12.2023).}

_{⁴ Почему Кант — духовный творец современного Запада: доклад губернатора Калининградской области. Режим доступа: https://www.rubaltic.ru/blogpost/20240212-pochemu-kant-dukhovnyy-tvorets-sovremennogo-zapada-doklad-gubernatora-kaliningradskoy-oblasti/ (дата обращения: 27.12.2023).}

_{⁵ В Калининграде заявили, что слова Алиханова о Канте не означают смены отношения к нему. Режим доступа: https://tass.ru/obschestvo/19965237 (дата обращения: 27.12.2023).}

_{⁶ См.: Устав учебных заведений, подведомых Университетам. 5 ноября 1804 // Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. СПб. : типография В.С. Балашева, 21875. Ст. 335. § 23; План военного воспитания. 21 марта 1805 // Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. Спб. : типография В.С. Балашева, 21875. Ст. 405. § 15. № 81.}

_{⁷ См.: Зацепин И., кафедральный прот., Воронежской семинарии префект, учитель философии и физики. Обозрение Философских наук и порядок преподавания оных // РГИА. Ф. 802. Оп. 1. Ед. хр. 1922. 1817 г. Л. 162–180.}

_{⁸ См.: О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытаниях в науках, для производства в коллежские асессоры и статские советники. 6 августа 1809 // Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. Спб. : типография В. С. Балашева, 21875. Ст. 586. № 163.}

_{⁹ См.: Сперанский М.М. О праве и разных родах его. О состояниях в законе польз // ОР РНБ. Ф. 731. Ед. хр. 1216. Б. д. Л. 15–16 об.; Сперанский М.М. [Обязанность и право] // ОР РНБ.  Ф. 731. Ед. хр. 1229. Б. д. Л. 2; Сперанский М. М. О праве естественном // ОР РНБ. Ф. 737.  Ед. хр. 1266. Б. д. Л. 1, 1 об.–2, 5–5 об., 7 об.}

_{¹⁰ См. отрывки из сочинения Солнцева: [12. C. 100–114]. До революции 1917 года рукопись естественного права Солнцева хранилась в архиве Казанского университета (см. [13. С. IV]). После революции, по информации сотрудника университетской библиотеки Э. И. Амерхановой, она была передана в Национальный архив Республики Татарстан. В отделе рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского федерального университета хранится, однако, 58-страничная работа Солнцева «Лекции права» (шифр 3959).}

_{¹¹ Сведения о том, будто позднее Пальмин в Санкт-Петербургском университете читал практическую философию в духе Канта (см. [16. С. 9, 17, 87]), вызывают большие сомнения.}

_{¹² Каталог преподаваний в Императорском Казанском университете на 1825–1826 академический год. Казань : в Университетской типографии, 1826. С. 1–2.}

_{¹³ Нельзя исключить, что Магницкому была известна записка архиепископа Феофилакта  (Ф. Г. Русанова), добившегося в 1809 году удаления из Санкт-Петербургской духовной академии профессора И. А. Фесслера, согласно которой «Кантовой философии цель есть двоякая: „испровержение “ Христианства и „замещение“ оного не Деизмом, а совершенным Безбожием». Один из пунктов этой записки гласил, будто, согласно кантовской философии, «присяга в верности к Государю есть один суеверный обряд» [20. С. 124].}

_{¹⁴ Инструкция директору Казанского Университета. 17 января 1820 // Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. Спб. : типография В. С. Балашева, 21875. Ст. 1317–1337. Ст. 1327. № 461.}

_{¹⁵ Инструкция директору Казанского Университета. 17 января 1820 // Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. Спб. : типография В. С. Балашева, 21875. Ст. 1328.}

_{¹⁶ См.: О преподавании Естественнаго Права. 23 апреля 1833 // Журнал министерства народного просвещения. Ч. I. 1834. С. V–VI. C. V–VI.}

_{¹⁷ О преподавании Естественнаго Права. 23 апреля 1833 // Журнал министерства народного просвещения. Ч. I. 1834. C. VI.}

Об авторах

Алексей Николаевич Круглов

Автор, ответственный за переписку.
Email: akrouglov@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-1152-1309
SPIN-код: 9564-3591

доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой истории зарубежной философии, философский факультет

Список литературы