“The Critique of Pure Reason” in the Writings of P.D. Lodij

Full Text

П.Д. Лодий и его место  в русской философии первой трети XIX века

На философской сцене Российской империи первой трети XIX столетия Петр Дмитриевич Лодий (1764—1829) был яркой личностью с неординарной судьбой. Будучи закарпатским русином, родившимся в семье священника на территории современной Словакии, первоначальное образование он получил в Великоварадинской гимназии на территории современной Румынии, а затем учился во Львовской греко-католической семинарии (см. [1. С. 30; 2. С. 12]) на территории современной Украины, а в то время — Австро-Венгерской империи. С 1787 года, после открытия философского и теологического факультетов Львовского университета с преподаванием на русском языке (Studium Ruthenium), Лодий стал профессором метафизики («любомудрия умозрительного» [3]) и нравственной философии. Наряду с этими профильными дисциплинами он читал и иные предметы — в том числе классическую литературу, а также чистую и прикладную математику на польском языке (см. [1. С. 43]). Однако со стороны профессоров, преподававших на латыни, Лодий рассматривался как неравноправный коллега, и его долгая борьба за свои права успехом не увенчалась. Из-за национальной и языковой дискриминации он принял решение покинуть университет Львова, заняв по конкурсу в 1802 году кафедру логики, метафизики и нравственной философии в Краковском университете^[1] — на территории современной Польши, а тогда все в той же Австро-Венгерской империи (см. [1. C. 45—46]). Но уже в 1803 году Лодий был приглашен в Санкт-Петербург, где и трудился четверть века до самой смерти^[2].

Ретроспективно отъезд Лодия из Львова профессор Львовского университета Я. Ф. Головацкий описывал в 1865 году так: «В философическом выделе перестали уже с 1805 годом преподавания русскии. Нет уже нашего ревностного, трудолюбивого дра Петра Лодия, остал по нем только его учебник, напечатаный Ставропигею^[3], которого членом он был^[4], русскии записки в руках его учеников и благая память в сердцах его друзей и родимцев! Заслуженный профессор после двадцятилетнего труда покинул в негодовании наши страны и переселился на дальний север в С. Петербург, призванный туда своими земляками угорскими же Русинами медиком Иоанном Орлаем и професс. Михаилом Балудянским, где нашел и наш профессор обыльную жатву для своих знаний и талантов» [7. С. 19].

Непосредственным поводом к приглашению Лодия в Санкт-Петербург послужила рекомендация другого закарпатского русина, уже трудившегося на тот момент в России, медика И. С. Орлая, в записке попечителю Санкт-Петербургского учебного округа Н. Н. Новосильцеву в марте 1803 года. Орлай аттестовал Лодия следующим образом: «Г[осподин] Лодинков, или как теперь его зовут, Лоди, профессор логики и математики, которые уже 13 лет преподает на славянском церковном языке в Львовском университете»  [8. С. 33]; «Карпатороссиянин, во Львовском университете логики, философии моральной, метафизики и математики публичный ординарный профессор. Первоначально упражнялся с большим успехом в Великоварадской академии и по отличным дарованиям в науках занимает настоящее место более 12 лет. Лекции преподает на российском языке. Сочинения и переводы его многие напечатаны на славянском языке» [8. С. 34]. Правда, и после переезда в Санкт-Петербург Лодий не терял былых связей с коллегами во Львове: «Нашу Русь а своих друзей по сану учительскому незабывал он — и долгое время присылал он на руки своих друзей профессоров Гриневецкого и Радкевича значительное количество лучших книг из литературы российской во всяких ветвиях наук. Библиотека св. Онуфрейского монастыря из его дара получила прибыль несколько сот томов» [7. С. 20].

К сожалению, установить круг философских интересов и предпочтений Лодия на момент его приезда в Санкт-Петербург вряд ли возможно. Довольно туманны и имеющиеся сведения о том, в каком духе им был получено философское образование в годы учебы во Львове. Печатные произведения Лодия этого периода мне не известны — за исключением учебника наиболее популярного в Восточной Европе вольфианца Ф. Хр. Баумайстера, переведенного им с латыни. Однако в какой мере в начале 90-х годов XVIII века Лодий симпатизировал вольфианству, сказать затруднительно, поскольку выбор автора учебника был не самостоятельным, а предписанным профессору (см.  [9. Б. п.]). Поскольку уже имевшийся на тот момент русский перевод Баумайстера для преподавания получить не удалось^[5], Лодий сам взялся за перевод учебника с латыни^[6]. Готовясь к осуществлению перевода, он читал  литературные сочинения М.В. Ломоносова, а также его «Грамматику» (см.  [6. С. 87]). Если учесть, что математику на польском Лодий преподавал по учебнику Хр. Вольфа и по немецкому пособию А.Г. Кестнера (см. [9. С. 88]), то многое говорит в пользу того, что философия И. Канта на тот момент еще была мало знакома Лодию. В пользу этого косвенно говорит и еще одно обстоятельство. Имя одного из львовских преподавателей Лодия хорошо  известно — им был И.А. Фесслер, преподававший древние языки и теологию во Львове с 1784 по 1788 год и считавший Лодия одним из своих лучших учеников, в числе которых он даже указал не него (наряду с В.Г. Кукольником и Орлаем) императору Священной Римской империи Иосифу II во время посещения последним Львова в 1787 году (см. [13. S. 130, 221]). Близкое к фанатичному увлечение Кантом началось у Фесслера лишь около 1792 года, т.е. ко времени, когда он уже несколько лет как покинул Львов. Дополнительный свет на философскую позицию Лодия во Львове могли бы пролить недоступные для меня рукописи философа, хранящиеся во Львовской национальной научной библиотеке Украины им. В. Стефаника и датированные 1792 годом (см. об этом [14. С. 48]). Опубликованные же фрагменты данной рукописи [15. С. 42—45] не несут на себе отпечатка знакомства, а тем более полемики с кантовской философией.

Другой проблемный вопрос львовского периода Лодия — это определение языка, на котором он преподавал, писал и публиковался: руський, рутенский, русский, западнорусский, российский, славянский, славяно-русский, славянский церковный, макаронический русский язык с украинскими и церковно-славянскими примечаниями, народный украинский, украинский… Сам Лодий назвал его «российским» [9. Б.п.]. Современники Лодия, ученые дореволюционного периода и современные исследователи оценивают этот язык по-разному, и данный разнобой проявляется и в приведенных выше цитатах. В современных украинских работах явно заметна тенденция стилизации языка Лодия как украинского: в качестве «тогдашнего украинского языка» аттестуется язык перевода с латинского учебника Баумайстера 1790 года, на «современный украинский язык» переводятся его «Логические наставления» 1815 года [16]. Язык рукописи логических наставлений из Львова исследовательница, работавшая с ней, И.В. Кравчук, характеризует как «книжный язык», который представляет из себя «конгломерат церковнославянского, древнерусского языка с живым разговорным языком украинского народа, и подчас включает в себя некоторое число русизмов, полонизмов и латинизмов» [17].

После приезда в Санкт-Петербург Лодий много и плодотворно трудился в сфере образования: в разные годы он был профессором Главного педагогического института, профессором Санкт-Петербургского университета и деканом его философско-юридического факультета, преподавателем права на публичных курсах при Главном педагогическом институте, профессором Училища правоведения, смотрителем училищ Архангельской и Олонецкой губерний, директором Коммерческого училища (см. [18. С. 95]), инспектором Общества благородных девиц [19. С. 185—212]. Он стал первым профессором логики и метафизики сначала Главного педагогического института, а затем и первым профессором логики и метафизики Санкт-Петербургского университета, не по своей воле затем перейдя на кафедру естественного и уголовного права, а позднее — общего права. В 1815 году Лодий опубликовал свое главное философское произведение: «Логические наставления, руководствующие к познанию и различению истинного от ложного. В пользу студентов Санкт-Петербургского Педагогического Института» [20]. Это был один из первых учебников по логике на русском языке, включавший в себя также и разделы, посвященные разъяснению общих проблем теоретической философии. Своим уровнем и охватом тем он серьезно отличался в лучшую сторону от нескольких, хотя и немногих, предшествовавших русских пособий по логике — в частности, за авторством И.С. Рижского, П.И. Богданова или  А.С. Лубкина^[7]. Незадолго до смерти, будучи уже больным, Лодий опубликовал и свой труд по праву: «Теория общих прав, содержащая в себе философское учение о естественном всеобщем государственном праве» [21]. Еще  ранее он опубликовал два перевода сочинений по праву и его философским основам: немецкого юриста, классического теоретика уголовного наказания  П.И.А. Фейербаха, отца философа Л. Фейербаха^[8] [22; 23], и австрийского юриста, видного представителя школы «права из разума» Ф. Цейлера [26]. Наряду с этими печатными произведениями некоторое представление  о философских взглядах Лодия можно составить и на основе ряда рукописных материалов — часть из них опубликована [27], с частью из них мне удалось познакомиться в оригинале⁹, а часть осталась недоступной^[10].

За время жизни в Санкт-Петербурге Лодий пережил и административные взлеты, и падения. Крестным отцом его младшего сына Александра после прошения профессора в 1809 году согласился стать император Александр I¹¹. В то же время после начала печального «дела профессоров» в Санкт-Петербургском университете Лодий оказался фактически отстранен от преподавания философских дисциплин, читая лишь курсы по правовым предметам^[12]. Большинство отзывов о Лодии, оставшихся от его слушателей, комплиментарные: «…заслужив уважение обширностию и общеполезностию своих  познаний, он заслужил его еще более чистотою своих нравов. […] Непоколебимое праводушие составляло отличительную черту благородной его души», — написал в некрологе приемник Лодия в преподавании права в университете А. В. Никитенко [28. Б.п.]. Ему вторил ректор университета  П.А. Плетнев: «Неукоризненные правила жизни, прямодушие, честность, доброта, разносторонние основательные знания, хотя по истечении четверти века его пребывания на Русских кафедрах и сделавшиеся поздними, приобрели ему всеобщее уважение и доверенность» [29. С. 39—40].

Таким образом, несмотря на хвалебный характер отзывов, в них все же сквозит мысль о некоторой несвоевременности научных взглядов Лодия,  однако в чем конкретно она проявлялась, не указано, как не указано и то,  относится ли это замечание к философским или правовым взглядам профессора. В философском отношении Лодию давали взаимоисключающие характеристики: его называли профессором, «по духу старейшим из всех»  и «проникнутым схоластикой XIII века» (А.В. Никитенко) [30. С. 9], критиком агностицизма (З.А. Каменский) [31. С. 151—155], мыслителем, которому Кант был вовсе не знаком (В.В. Григорьев / Ф.Ф. Сидонский) [32. С. 11], или же наоборот, неплохо знаком («Канта он знал недурно, и не по изложениям, а из изучения собственных произведений его», Г.Г. Шпет) [33. С. 167], противником Канта (А.В. Никитенко) [30. С. 9], кантианцем (Я.Н. Колубовский) [34. С. 590].

Прежде чем перейти к разбору полемики Лодия с некоторыми положениями «Критики чистого разума», стоит задать вопрос о возможных источниках знания Лодия о Канте. К сожалению, и здесь можно лишь строить гипотезы. Во-первых, можно указать, что при открытии Санкт-Петербургской духовной академии в 1809 году Лодий, которому первоначально планировалось  поручить преподавание философии в новой академии, порекомендовал  М.М. Сперанскому в качестве приглашенного профессора Фесслера, которого и встретил радушно по приезде того в Санкт-Петербург в январе  1810 года [13. S. 221—222]¹³. На тот момент Фесслер уже был разочарован в кантовской философии, позади осталась и переписка с Кантом по поводу соотношения кантовской этики с этикой стоиков (см. [35. С. 136—138]). Однако первые слушатели духовной академии — такие как Г.П. Павский или  И.Я. Ветринский — получили основательные знания кантовской философии именно от Фесслера. В конце концов, в том числе из-за кантовской философии Фесслер при активном участии архиепископа Феофилакта (Ф.Г. Русанова) вскоре и был удален из академии (см. [36. С. 348—357]). В СанктПетербурге Лодий вновь стал общаться с Фесслером, причем совместно со Сперанским все они еще и входили в одну масонскую ложу. Во-вторых, в 1808 году, приехав на тот момент из Москвы, на несколько лет пост директора Педагогического института во времена преподавания там Лодия занял знаменитый геттингенский историк философии И.Г. Буле, который в начале  XIX века хорошо разбирался уже не только в кантовской философии, но и в философии И.Г. Фихте и Ф. Шеллинга, о чем читал в Санкт-Петербурге  приватные лекции для П.Я. Чаадаева, М.Я. Чаадаева и А.С. Грибоедова¹⁴  (а также см. [36. С. 178—186]). В-третьих, параллельно с Лодием в Педагогическом институте некоторое время преподавал и «смотритель» А.С. Лубкин — первый публичный критик Канта в России, автор «Писем о критической философии» [37] и будущий профессор Казанского университета (см. [36. С. 240—240]). Наряду с этим нельзя исключить и того обстоятельства, что Лодий по каким-то иным причинам и без влияния указанных коллег заинтересовался кантовской философией еще раньше — возможно, что еще и до приезда в Санкт-Петербург.

Рецепция «Критики чистого разума»  в «Логических наставлениях» (1815) Лодия

Полемика с главным произведением Канта — «Критикой чистого разума» — началась в России в начале XIX века, и среди первых мыслителей, вставших в этот ряд, следует назвать Лубкина и профессора Харьковского университета Т.Ф. Осиповского. Но «Письма о критической философии» Лубкина вызывают серьезные сомнения в том, читал ли их автор главный труд кенигсбергского философа, и, скорее, говорят в пользу того, что это было знакомство по второисточникам, причем далеко не самым лучшим, что и отразилось в этих статьях 1805 года. Иначе обстоит дело с университетскими речами Осиповского 1807 и 1813 годов [38; 39] — никакого сомнения в том, что харьковский профессор штудировал кантовские произведения, нет. Однако «Критике чистого разума» посвящена только его первая из этих двух речей, но и она не выходит за границы трансцендентальной эстетики, причем касается почти исключительно лишь пространства, а не времени, в восприятии Канта — правда, прямые отсылки к кантовскому тексту в ней все же отсутствуют. В работе же Лодия по логике 1815 года обнаруживается уже отклик на общую тематику «Критики чистого разума» с более детальным исследованием ее отдельных проблем, при этом со ссылками на немецкий оригинал.

«Логические наставления» Лодия недвусмысленно доказывают, что их автор очень хорошо знал кантовскую философию. Во-первых, ему известно о кантовской диссертации 1770 года (см. § 46 [20. C. 56]), во-вторых, судя по весьма корректной передаче различных формулировок категорического императива, Лодий знает и «Основоположение к метафизике нравов» (см. § 61 [20. C. 66—68]), хотя прямо и не называет это произведение, в-третьих, в круг знакомых ему произведений входят и кантовские лекции по логике, изданные в 1800 году Г.Б. Йеше (см. § 64 [20. C. 70]). Но самое удивительное состоит все же не в этом, а в том, что Лодий уже в 1815 году осознает различие  первого и второго издания «Критики чистого разума» — в кантовских исследованиях различие первых двух изданий этого трактата широко было осознано и стало проблемой лишь при подготовке первого немецкого собрания сочинений Канта под редакцией К. Розенкранца и Ф.В. Шуберта в 30-х годах XIX века. Правда, второе издание 1787 года Лодию известно по четвертому изданию 1794 года, однако эта деталь ничего не меняет. Справедливости ради стоит подчеркнуть, что какого-либо сравнительного исследования этих двух изданий у Лодия не обнаружить, однако сам факт знания о различиях первых двух изданий и использование различных пассажей как первого^[15], так и второго из них впечатляет, и Лодий здесь несомненно оказывается первопроходцем в России.

Философский кругозор Лодия, который заметен в «Логических наставлениях», явно выходит за границы многотомного издания И.Я. Брукера «Historia critica philosophiae» 60-х годов XVIII века, в запоздалом следовании которому его обвиняли некоторые исследователи. Помимо издания Брукера, о котором Лодий отзывается с большим уважением (см. § 30 [20. С. 36—37]), он ориентируется также в многотомных историко-философских исследованиях рубежа XVIII—XIX вв. В.Г. Теннемана, И.Г. Буле, Ж.-М. Дежерандо и Й. Зохера (см. § 30 [20. С. 37—38]). В книге отсутствуют имена новейших на тот момент немецких идеалистов И.Г. Фихте или Г.В.Ф. Гегеля, хотя Ф. Шеллинг все же упоминается автором (см. § 18 [20. С. 21]). Можно сказать, что хронологически изложение в учебнике заканчивается на спорах кантианцев и антикантианцев на рубеже XVIII—XIX вв. К «критическим философам» — сторонникам Канта — Лодий относит Л.Г. Якоба, И.Г.К.Хр. Кизеветтера,  И.Г. Буле, М. Ройсса, Я.С. Бека, К.Хр.Э. Шмида, И.Г. Тифтрунка, А. Метца, К.Л. Рейнгольда, К.Г. Хайденрайха, а к противникам Канта — И.Г.Г. Федера, Д. Тидемана, Э. Платнера, Хр. Гарве, А. Вайсхаупта, Б. Штаттлера,  Ф.Г. Якоби, Г.Э. Шульце^[16], Я.А. Цаллингера цум Турна, Г.У. Брастбергера (см. § 78 [20. С. 92])^[17].

Название труда Лодия — «Логические наставления, руководствующие к познанию и различению истинного от ложного» — коррелируют с полным названием произведения И. Г. Ламберта — «Новый Органон или мысли об исследовании и обозначении истинного и его отличении от заблуждения и видимости» (1764). Однако самому Ламберту Лодий дает оценку, весьма близкую той, что встречается и у Канта: «Ламбертов новый органон изощряет разумение, но не делает его плодоносным» (§ 78 [20. С. 91], ср. [42. S. 21; 43. С. 276]).

Говоря о целях и задачах философии в целом, Лодий воспроизводит знаменитые вопросы Канта: «1. Что может человек знать? какие суть границы тех предметов, о коих можно получить познание. 2. Что он должен делать?  3. На что смеет надеяться? 4. Что есть человек? На первое отвечает Метафизика, на второе нравоучительная философия, на третие Религия, на четвертое  Антропология» (§ 11 [20. C. 13]). Поскольку в «Критике чистого разума» содержатся лишь первые из перечисленных трех вопросов (см. [40. A 805; 44.  B 833; 45. С. 1011]), приведенные пассажи в очередной раз свидетельствуют о том, что Лодий знал не только первую «Критику», но и кантовские лекции по логике под редакцией Йеше, которые содержат и последний, четвертый вопрос, а также дисциплинарную отнесенность всех четырех вопросов  (см. [42. S. 25; 43. С. 280]).

Вероятно, именно Лодий был первым мыслителем в России, кто обратил внимание на огромное значение Коперниканского переворота в философии, совершенного «Критикой чистого разума» Канта. И Лодий же — предположительно под влиянием сочинений Шульце — впервые в России, насколько об этом можно судить на основе нынешнего знания источников, заговорил о проблеме каузальности и попытке Канта решить проблему Юма: «Кант первый понял, что допущением Юмова утверждения, уничтожается все могущество и теоретическаго разума, и возможность теоретической Философии. Он усматривал также яко новый Коперник в Философии, что сей погрешности посредством догматической Философии, которая в то время была в обыкновении, совсем не можно опровергнуть, причиною сего полагает то, что ни Юму, ни Догматикам не было известно могущество и сила человеческаго разума, и потому ложно думали, что познавательная способность должна соображаться с предметами, как напротив того предметы должны соображаться с свойством и законами познавательной способности, и со врожденными ея формами» (§ 45 [20. С. 55—56], ср. [44. В 16; 45. С. 17]). Прямым следствием Коперниканского переворота оказывается у Канта, согласно Лодию, создание критической философии: «…Кант для сооружения совсем новой системы  Философии вопервых подвергает испытанию и будьтобы размерению могущество познавательной способности — источника и творца всея Философии; дабы тем возможно было разуму человеческому предвидеть, что может и чего не может предпринимать. […] Философию, которой критика разума есть органом (орудием) назвал Критическою, а сей противоположную в поругание ознаменовал Догматическою» (§ 46 [20. С. 56—57]). Лодий же был одним из первых в России мыслителей, кто подчеркнул значение «Критики чистого разума» для понимания человеческой свободы (см. § 47 [20. С. 57]).

И хотя Лодий не использовал в данной связи предикат “трансцендентальный”, тем не менее он дал одну из первых в России и весьма корректных  интерпретаций кантовского трансцендентального идеализма, как он представлен в «Критике чистого разума»: «Кант предметом воззрения [=созерцания. — А.К.] полагает явление (Erscheinung, phaenomenon), которое есть не что иное, как одно только представление чувственности нашей, следственно нам внутреннее» (§ 48 [20. С. 132]). В обоснование своего истолкования кантовского идеализма Лодий приводит целый ряд цитат из различных немецких изданий «Критики чистого разума»: «Сие понятие о явлении доказывается разными местами его Критики чистаго разума, а именно: на стран. 104  перваго издания говорит: wir haben oben gesagt, daß Erscheinungen selbst nichts als sinnliche Vorstellungen sind^[18], т.е. Мы выше сказали, что явления суть одне только чувственныя представления. На стр. 165, Erscheinungen sind keine Dinge an sich selbst, т.е. Явления не что иное суть как представления.  На стр. 164 4^го Рижскаго издания: Erscheinungen sind nur Vorstellungen von Dingen, die nach dem, was sie an sich seyn mögen unerkannt sind, т.е. Явления суть только представления вещей, которыя смотря по тому чем оныя сами по себе быть могут, нам бывают не известны» (§ 48 [20. С. 133], ср. [40. A 104; 41. C. 153; 40. A 165; 41. C. 227; 44. B 164; 45. C. 241]). Лодий же первый указал в России на прямые следствия, которые вытекают из трансцендентального идеализма Канта в отношении самого познающего человека: «Кант почитает таковыми явлениями все тела, самых людей (говоря на стр. 80 четвер. изд. Der Mensch ist selbst Erscheinung), и даже все предметы нашей опытности, именно на стр. 370 перв. издания» (§ 48 [20. С. 133], ср. также 44. B 580;  С. 719; 40. A 370; 41. С. 465—476]).

Практический смысл кантовского трансцендентального идеализма  Лодий проясняет на следующем примере: «Поелику же Кант почитает все предметы, подлежащие нашим чувствам, одними только внутренными представлениями, то естьли спросить Его: соответствует ли моему представлению, называемому видением, какой-нибудь внешний предмет, как на пр. Когда я вижу сей дом, сего человека, сию палку и проч. то он отвечает: Хотя я отношу мое представление к какому-нибудь внешнему предмету, однако сей предмет есть нечто = Х о котором ничего не знаю и знать не могу. Сие явствует из разных мест его Критики, а именно перваго издания, стр. 114-й и 250-й» (§ 48 [20. С. 133—134], ср. 40. А 114; 41. С. 165; 40. А 250; 41. С. 327]^[19]. Подводя итоги, Лодий заявляет: «Сей, теперь мною представленный идеализм в самом деле составляет сущность Кантовой философической системы, Которая основывается на новом его учении о пространстве и времени. Разсматривание сего учения предоставляется Метафизике» (§ 48 [20. С. 134]). Но как Лодий рассматривал кантовскую философию в собственной метафизике, я сказать не могу, поскольку то немногое, что сохранилось из конспектов Лодия по метафизике, осталось для меня, увы, недоступным для изучения. Не называя кантовский идеализм трансцендентальным, Лодий все же использует этот термин, определяя в качестве трансцендентального понятие, «которому никакая опытность не может доставить предмета» (§ 72 [20. С. 161]). Данная дефиниция соотносится лишь с кантовским пониманием трансцендентальных идей (ср. [44. B 383; 45. С. 493]). Но Лодию знакомо и понятие трансцендентальной истины, идущее из средневекового учения о трансценденталиях и встречающееся у Вольфа (см. § 193 [20. С. 311]) — впрочем, оно вызывает у него серьезные нарекания и в дальнейшем не используется.

Полемика Лодия с Кантом

Несмотря на столь корректное изложение основных положений кантовской «Критики чистого разума», в ряде других случаев Лодий не вполне проникает в замысел Канта, а также начинает собственную полемику с кенигсбергским философом. Как и Лубкин с Осиповским, Лодий не согласен с трансцендентальной эстетикой, хотя весомые аргументы у него все же отсутствуют: «…никак неможно оспорить того, что внешния чувствования имеют свое основание вне души, которая не может содержаться в невещественном существе или Боге, потому что между внешними чувствованиями находятся такия, что есстьли бы Бог как причина производил оныя в душе нашей, то воспоследовали бы величайшия нелепости; а по сему причина внешних чувствований должна содержаться в вещественных силах, или телах. — Следственно естьли внешния чувствования действительны, то и тела должны быть действительны; и как совокупность всех тел называется телесным чувствительным или вещественным миром, то и существует вещественный мир, и по различному свойству и совокуплению тел различныя бывают чувствования» (§ 231 [20. C. 365]).

В трактовке логики Лодий следует сложившемуся в докантовской немецкой философии разделению на теоретическую и практическую, противопоставляя собственную позицию автору «Критики чистого разума»: «Кант не принял сего разделения Логики» (§ 69 [20. С. 74]). Лодий отказывается от кантовского деления логики на чистую и прикладную (см. [44. В 77; 45 С. 139]), которое, по его мнению, может быть лишь воображаемым, но не действительным (см. § 69 [20. С. 74—76]). Он согласен с самим противопоставлением аналитических и синтетических суждений («предложений»), и в качестве примеров у него фигурируют те же, что используются и в «Критике чистого разума»: все тела протяженны или имеют тяжесть (см. § 128 [20. С. 220],  [44. В 11; 45. С. 63]). Однако при этом Лодий все же утверждает, что в самом этом различении Кант не оригинален, подчеркивая заслуги забытого ныне итальянского философа XVIII века Дж. Г. Де Сориа (см. § 128 [20. С. 219—223]). Вопреки Канту Лодий пытается с опорой на Цаллингера цум Турна обосновать наличие в геометрии аналитических или расширяющих суждений (см. § 128 [20. С. 223]). Российский логик утверждает, что имеется бóльшее число суждений по модальности («способовидимости»), нежели это указано Кантом (см. § 127 [20. С. 218]). Странным образом российский профессор обнаруживает в «Критике чистого разума» отрицание единичных понятий, с чем он полемизирует на основе кантовской же таблицы категорий (см. § 67  [20. С. 151—152]).

Нельзя сказать, что Лодий в духе логического позитивизма XX века своим центральным тезисом считает отрицание априорно-синтетических суждений Канта. Однако последние Лодий в «Логических наставлениях» все же недвусмысленно отвергает (см. § 108 [20. С. 198—200]). Признавая вслед за Кантом невозможность происхождения всеобщности и необходимости суждений из опыта, Лодий отрицает априорный («умственный», «от умозрения») источник их значимости, формулируя собственный тезис следующим образом: «Хотя опытность не может быть основанием Метафизической  повсемственности [=общезначимости. — А.К.], но и познавательныя способности (как думает Кант) не могут быть источником оной. Довольною  причиною сего есть полная ясность и простота подлежащаго и сказуемаго» [20. С. 17—18].

Отмечая важность трансцендентальной эстетики, а также следующей за ней трансцендентальной логики, Лодий тем не менее превратно истолковал замысел Канта по «изоляции» в целях исследования чувственности, а также рассудка. В его восприятии речь идет не о последовательности рассмотрения, а именно о последовательности функционирования познавательных способностей согласно кантовской философии: «Но каким образом действует разумение [=рассудок. — А.К.] человеческое, будучи отделено от всех прочих способностей души, о том мы по науке самаго Канта не можем иметь  действительнаго познания …» (см. § 69 [20. С. 75]); «“Мысли без содержания (без предметов) пусты, и воззрения [=созерцания. — А.К.] без понятий слепы”. Ежели разумение есть способность мыслить о предметах чувственнаго воззрения, то о чем будет разумение мыслить, когда его со всем отделим от чувственности и прочих способностей? Ежели мысли без содержания  пусты, то какова должна быть чистая Логика, которая, отвлеченно от содержания мыслей, занимается одною только формою оных?» (§ 69 [20. С. 76],  ср. [44. В 75; 45. С. 139].

По поводу трансцендентальной диалектики Лодий бросает критическое замечание в адрес учения Канта о трансцендентальных идеях — на примере идеи Бога: «Кант утверждает, что понятие о самостоятельной и высочайшей причине содержится в одной форме ипотетическаго [=гипотетического. — А.К.] Силлогизма, и следовательно что оно есть только формальное понятие, одно только свойство и закон человеческаго ума [=разума. А.К.],  который по своему свойству стремится достигнуть совершенства  и предела своего познания. — Но утверждение сие не справедливо» (§ 176 [20. С. 280—281]). Тем не менее резкую критику религиозно-философских взглядов Канта, свойственную некоторым современникам Лодия в России, у него вряд ли можно обнаружить.

Итоговое же критическое замечание Лодия в адрес кантовской спекулятивной философии касается возможности и границ разума и человеческого познания: «…разум по одним только достаточным предлежательным  [=объективным. — А.К.] основаниям умствующий, со всем неможет опасаться, чтобы он вместо действительной истины находил только подлежательное [=субъективное. — А.К.] привидение (aparentia) и потому Кант весьма неправильно обвиняет толь знаменитую познавательную силу человеческаго разума, яко бы оный по свойству своему тщетен и исполнен обманов, и будто бы нас по врожденной и неизбежной необходимости только обманывает пустыми привидениями [=иллюзиями. — А.К.]. Ибо разум человеческий бывает деятелен не по одному только желанию доставить своим понятиям подлежательное совершенство и систему, но также еще и по существенному испытательному своему духу сия деятельность его стремится к открытию предлежательнаго достаточнаго основания всех наших познаний, и деятельность сия может токмо удовлетворена быть достижением его цели т.е. достаточнаго предлежательнаго основания» (§ 165 [20. С. 267]).

Помимо содержательных претензий у Лодия имелся еще и упрек, касающийся кантовской терминологии, состоящей из «ненужных технических слов» (§ 61 [20. С. 66]). Иногда Лодий путается в кантовской терминологии, смешивая, в частности, идеи и созерцания. Однако в одном случае его терминологические комментарии оказались весьма проницательными — они касаются значения кантовского термина “Anschauung”. Лодий подчеркивает, что корень этого понятия связан со зрением как одним из пяти органов чувств, в силу чего оказывается проблематично применять его к данным на основе четырех оставшихся органов чувств, хотя содержательные основания именно на это и наталкивают (см. § 67 [20. С. 151—152]). Отмеченная Лодием трудность была замечена и в первом поколении немецких кантианцев, которые в своих комментариях специально поясняли, что кантовское понятие “Anschauung” касается не только зрения, а всех органов чувств.

«Логические наставления» не были последним печатным произведением Лодия. Через 13 лет после их публикации вышел его главный труд по  праву — «Теория общих прав». Однако в этой работе уже нет не только какой-либо полемики с «Критикой чистого разума», но даже само имя Канта не упоминается ни разу. Лишь однажды Лодий отмечает заслуги критической философии, не называя при этом имя ее первотворца (см. § 398 [21. С. 448])^[20]. Причина исчезновения имени Канта со страниц книг Лодия проста и печальна.  В результате «дела профессоров» в Санкт-Петербурге, инициированного  попечителем Санкт-Петербургского учебного округа Д.П. Руничем, Лодий хоть и не был в отличие от своих более молодых коллег уволен из университета, однако был постепенно отстранен от преподавания философии в сторону права. В адрес книги «Логические наставления» были выдвинуты обвинения в том, что «она исполнена опаснейших по нечестию и разрушительных начал», а ее автор превосходит «открытостию нечестия и Куницына,  и Галича» [47. С. 203]. Комичным образом учебник Лодия, в котором высказывается несогласие с целым рядом принципиальных положений кантовской критической философии, был, как и в случае с Лубкиным и его сочинениями, обвинен в мнимом кантианстве и изъят из процесса обучения — причем не только в Санкт-Петербурге (см. [48. C. 132]), но и в Казани (см. [49. С. 488]). В отличие от многих своих коллег Лодий вступил в полемику с обвинителями²¹, отстаивая права философии, хотя и не имел при этом успеха.

Хранящиеся в архивах конспекты лекций по метафизике, а, возможно, и иные еще не обнаруженные на сегодняшний момент конспекты приватных лекций Лодия^[22] могли бы пролить свет на отношение Лодия к Канту после выхода в свет «Логических наставлений» в 1815 году.

 

_{¹ Об этом периоде преподавания Лодия см. полуанекдотическое описание [4. С. 1017—1021], в котором отмечается легкость объяснения на латыни, природная доброта и бездонная ученость профессора.}

_{² Одним из наиболее полных исследований о Лодии, включая биографическую информацию, остается диссертация середины ХХ века В. М. Зверева (см. [5]).}

_{³ Учебник, который упоминает Головацкий, является переводом книги Ф. Хр. Баумайстера, который Лодий опубликовал в 1790 году в типографии Ставропигийского института во Львове [3].}

_{⁴ Лодий вступил в члены Ставропигийского братства в 1796 году (см. [6. С. 88]) и был избран в 1797—1798 гг. в совет старейшинт (см. [4. С. 1020]).}

_{⁵ «Нравоучительная философия» Баумайстера в русском переводе была опубликована в разных изданиях в 1783 и 1788 гг. [10; 11].}

_{⁶ Перевод представляет собой раздел «Philosophiae moralis institutiones ius naturae, ethicam et politicam complexae» из учебника Баумайстера «Elementa philosophiae recentioris» [12].}

_{⁷ Первого и третьего Лодий записывает в соперники критической философии (см. [20. С. 92—93]).}

_{⁸ Является ли и третий том [24] переводом Лодия, мне установить не удалось. Вероятно, вместе с Лодием над переводом всего труда работали еще Р. М. Цебриков и П. А. Полонский (см. [25. S. 368]).}

_{⁹ Лодий П.Д. Письмо министру народного просвещения Александру Семеновичу Шишкову о сделанных им замечаниях по поводу системы работы попечителя Казанского университета М.Л. Магницкого, 10 ноября 1825 г., Спб. Приложение: Замечания и разбор напечатанной выписки из журнала Главного правления училищ 9 января 1825 г. // ОР РНБ. Ф. 731. Д. № 2310.}

_{¹⁰ К сожалению, для меня остались недоступны отрывки конспектов лекций Лодия по метафизике: Лодий П.Д. Метафизика. Философские лекции // РГИА. Ф. № 732. Оп. 1. Ед. хр. 382: «О вредном учении, обнаруженном в преподавании некоторых профессоров С.-Петербургского университета. 1821—1824». Л. 367—388.}

_{¹¹ Дело о согласии Александра I быть крестным отцом сына профессора Педагогического института П.Д. Лодия, Александра. 1809 г. // РГИА. Ф. 733. Оп. 20. Д. 75.}

_{¹² Утверждения о конкретных сроках и обстоятельствах, касающихся преподавательской деятельности Лодия после 1820 года, распространенные в исследовательской литературе, не во всем подтверждаются архивными документами и требуют дальнейшего детального изучения.}

_{¹³ См. также: Опись документов и дел, хранящихся в архиве Святейшаго правительствующаго Синода, с указателями к ней. Дела комиссии духовных училищ 1808—1839 гг. // РГИА. Ф. 802. Оп. 1. Д. 24. С. 55—56.}

_{¹⁴ Чаадаев М.Я. Курс философии, проходимый на приватных лекциях г-на Буле, профессора, П. О., при имп. Московском университете, писанный 1808-го года М. Чаадаевым // ОР ИРЛИ. Ф. 494. Ед. хр. 1067.}

_{¹⁵ Как правило, в первом издании Лодий ссылается именно на те фрагменты, которые отсутствуют во втором издании. См., например: «…Иван Локк [написал] книгу о разумении человеческом, которую Кант называет Физиологиею человеческой познавательной способности» (§ 78) [20. С. 89]; «…в новое время был момент, когда казалось, что всем этим спорам должен был быть положен конец некоторого рода физиологией человеческого рассудка ([разработанной] знаменитым Локком)…» [40. A IX; 41. С. 13].}

_{¹⁶ Именно Шульце в разделе инструкции, посвященной обучению философии «в чужих краях», своему ученику А.И. Галичу в первую очередь и рекомендовал Лодий (см. [27. Ст. 535]).}

_{¹⁷ Ряд имен, как и названий историко-философских изданий, напечатаны в учебнике с ошибками, которые здесь исправлены. Примечательно, что Баумайстера, которого Лодий переводил с латыни еще во Львове, в своей характеристике философских направлений в Германии в учебнике он записывает не в вольфианцы, а в антилейбницианцы-эклектики (см. [20. С 92. § 78]).}

_{¹⁸ Немецкая цитата исправлена по оригиналу.}

_{¹⁹ «Все наши представления рассудок действительно относит к какому-нибудь объекту, и раз явления суть не что иное, как представления, то рассудок относит их к некоторому Нечто как предмету чувственного созерцания. Но это Нечто в таком смысле — лишь трансцендентальный объект. Он обозначает лишь нечто = X, о котором мы ничего не знаем и вообще ничего знать не можем…».}

_{²⁰ О преломлении кантовской философии в переводе учебника Цейлера, осуществленном Лодием [26], см. [46. С. 795—801].}

_{²¹ Лодий П.Д. Письмо министру народного просвещения Александру Семеновичу Шишкову о сделанных им замечаниях по поводу системы работы попечителя Казанского университета М.Л. Магницкого, 10 ноября 1825 г., Спб. Приложение: Замечания и разбор напечатанной выписки из журнала Главного правления училищ 9 января 1825 г. // ОР РНБ. Ф. 731. Д. № 2310.}

_{²² См.: Прошение профессоров Лодия, Кукольника и Балугьянского о разрешении им преподавать желающим чиновникам приватные уроки // ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. Д. 479.}

About the authors

Alexei N. Krouglov

Russian State University for the Humanities

Author for correspondence.
Email: akrouglov@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-1152-1309

DSc. in Philosophy, Professor, Dean of the Department of Philosophy

6 Miusskaya Sq., 125047, Moscow, Russian Federation

References

Supplementary files