Отменяя Вебера: стратегии борьбы с классиком столетие назад и сегодня

Полный текст

Макс Вебер как (бес) спорный классик

Макс Вебер воспринимается широкой академической общественностью как безусловный классик социальной мысли ХХ века, в целом не достижимый для конкретно-предметной научной критики. Его упоминания в социологических работах обычно сопровождаются такими эпитетами, как основоположник, отец-основатель, корифей дисциплины и т.д. Его имя связано прежде всего с позитивной исследовательской повесткой в общей социологии и смежных дисциплинах — значительные элементы веберовского наследия активно переосмысляются, т.е. принимаются, одобряются и развиваются. В первую очередь это касается тезиса о протестантизме как этико-культурной «родине» капитализма, знаменитой типологии легитимного господства и не менее известного постулата о свободе от ценностных суждений. Для одних исследователей он является автором теории модернизации как «рационализации» (Вебер-1), для других — основоположником оригинальной теории действия под названием «понимающая социология» (Вебер-2), для третьих — классиком экономической социологии (Вебер-3) и т.д. вплоть до более маргинального статуса пионера в области социологии музыки (Вебер-4).

Таким образом, для рецепции наследия Вебера как социологического классика присуща высокая селективность в адаптации его идей, что вполне объяснимо — его труды содержат в себе множество концепций разного уровня, рабочих гипотез и полемических тезисов, структурная и содержательная связь которых далеко не однозначна. Именно с этим связана устоявшаяся оценка веберовского творчества как фрагментарного: считается, что великий «социолог» не сформулировал «систематической» социальной теории, не открыл ни новой предметной области, ни нового социологического «метода», а его исследования в разных областях знания характеризуются «фрагментарностью», согласно К. Ясперсу [18. С. 553–566]. Превращение трудов Вебера в своеобразную междисциплинарную «теоретическую каменоломню» для юристов, историков культуры, религиоведов, политологов и др. легко объясняется отсутствием в них строгой систематики, противоречиями и разным уровнем разработки исследуемых проблем. Несмотря на это (или благодаря), устойчивый интерес к наследию Вебера не просто сохраняется, но и возрастает. Причина — своеобразное веберовское понимание сути и направления развития той цивилизации, что возникла на Западе в Новое время и постепенно стала судьбой всего человечества. Критический, внутренне амбивалентный и в то же время (само-) утверждающийся диагноз эпохи модерна, фрагментированной и непримиримой с самой собой современности, делает фигуру Вебера как социального мыслителя ключевой не только для архивирующей истории людей и идей, но и для самокритического прояснения логики развития современной цивилизации [10. С. 161–162].

Между тем после Второй мировой войны для определенной части читателей, прежде всего из числа левых догматиков, Вебер оказался пророком тоталитаризма ХХ века, выступив в качестве теоретика тоталитарного вождизма (Вебер-5). Однако вряд ли можно говорить об активной рецепции или успешном освоении трудов Вебера, посвященных политической проблематике, например демократизации Германии после Первой мировой войны. В целом Вебер как политический социолог безнадежно уступает в популярности таким мощным конкурентам, как его собственные амбициозные исследовательские программы в области социологии религии, теории науки или концепции рационализирующегося модерна, в том числе и по причине амбивалентных оценок его политических работ (1).

Ю. Каубе, автор популярной биографии Вебера, вышедшей на русском в 2016 году [9], в заключительной части книги под говорящим названием «Как рождается классика: благородный нигилист, его влияние и его проблемы» приводит остроумное высказывание известного социолога Н. Лумана, что все классики засаленные и закопченные: засаленные потому, что их часто трогают немытыми руками, а закопченные — от жертвенного дыма, которым их окуривают последователи и поклонники. В этом смысле Вебер — один из наиболее «затасканных» представителей социальных наук: мало о ком из социологических классиков написано столько, сколько о нем. Кажется, что уже исследована буквально каждая страница его работ, все его труды тщательно проработаны со всех сторон, и каждый аспект его жизни и творчества проанализирован со всевозможных точек зрения. Так, опубликованы работы о том, что Вебер думал о квакерах, кем были его прадеды, почему Голландия не играет практически никакой роли в «Протестантской этике», о его манере цитировать Шекспира, как он относился к Периклу, к Р.М. Рильке и к сионизму и т.д. [9. С. 565–566]. Однако, кажется, есть одна неисследованная лакуна — способы и даже стратегии борьбы с великим социальным теоретиком, который вызывал резкое неприятие вплоть до отторжения у поразительно большой части как социологов, так и публичных интеллектуалов и ученых из других областей научного знания, например, у историков, юристов, религиоведов и теологов (2).

А.Ф. Филиппов в статье о проблеме социологической классики [16. С. 51] приводит два красноречивых примера разгромной оценки трудов Вебера со стороны его именитых современников. Так, старший коллега и соратник Вебера Ф. Теннис в 1904 году, прочитав работу о кальвинизме и капитализме, отметил в своей записной книжке: «цепляется за внешнее» [35. S. 338]. Крупный социальный мыслитель О. Шпанн в 1923 году, уже после смерти Вебера, говорил, что тот намеревался соединить историю и систематику, но методологически был плохо подготовлен к такой работе [32. S. 22]. Не менее амбивалентна история взаимоотношений «основателя социологии» с другим выдающимся социальным ученым — Й. Шумпетером. В экспертном заключении для юридического факультета Венского университета, подготовленном в рамках процедуры замещения вакантной кафедры, Вебер настаивал на приглашении Шумпетера как выдающегося теоретика в области национальной экономии, требовал включения молодого коллеги в список кандидатов под номером один, используя свой типичный аргумент, что тот был обойден по ненаучным соображениям [30. S. 165–166]. При этом Шумпетер был не просто оппонентом Вебера по многим вопросам, но и уничижительно высказывался о нем как об ученом, в своей «Истории экономического анализа» прямо отмечая «почти полную некомпетентность Вебера в экономической теории» [17. С. 1079].

Хотя академические позиции Вебера только усиливались на протяжении ХХ века, столь неуважительные высказывания крупных интеллектуалов указывают, что он долгое время не воспринимался многими современниками и даже ближним кругом коллег в качестве бесспорного классика. Более того, Вебер на протяжении более чем столетия остается одним из самых любимых объектов критики и разоблачений — «фигурой отмены», говоря языком актуальной леволиберальной «повестки». В этом смысле страстный полемист Вебер [11. С. 71–84], способный устроить склоку по любому незначительному поводу, при желании может считаться самым оспариваемым социальным мыслителем-классиком, возможно наряду с К. Марксом. Вековой спор о Вебере прошел несколько этапов и ренессансных волн, и параллельно с интересом к его наследию увеличивался и поток критики, причем регулярные атаки на Вебера ведутся сразу на несколько уровнях: персональном, дискурсивном и институциональном. Конечно, в реальной дискурсивной практике неизбежно происходит смешение полемических стратегий, их взаимное дополнение и аргументативное усиление, однако мы обратимся к эксплицитной критике Вебера представителями социальной мысли последнего столетия в рамках негативной повестки, выделив основные формы политико-интеллектуальной борьбы с классиком.

Ad hominem: переходя на личности

Нередко предпринимаются попытки поставить под сомнение, дискредитировать личность классика — его образ жизни, близкое и дальнее окружение и т.д. Основные усилия здесь направлены на то, чтобы обнаружить реальные или мнимые несоответствия между теорией и практикой в биографии, между заявленными принципами и фактическими интересами и выставить ученого циником, ханжой или моралистом (иногда все вместе). В качестве яркого примера можно привести резкие высказывания теолога и религиоведа Э. Трельча. Долгое время он был близким другом и единомышленником Вебера, с 1894 по 1915 годы занимая кафедру систематической теологии в Гейдельбергском университете. До резкого охлаждения их отношений в начале Первой мировой войны Трельч был рядом с Вебером в буквальном смысле слова: в 1904 году они вместе совершили многонедельное путешествие в Америку, с 1910 года были соседями, занимая квартиры на втором и третьем этажах виллы Фалленштайн, построенной дедом Вебера и ныне известной в Гейдельберге как Weber-Haus.

В период разрыва отношений, в 1917 году, Трельч говорил о Вебере в том духе, что, несмотря на огромную одаренность, его подлинным призванием была скорее практическая политика, нежели наука: «Но и в этой сфере его фигура очень проблематична, поскольку, с одной стороны, он релятивист без предельных принципов, а, с другой стороны, он морально непримирим, предпочитает давить на советь другим людям. Эта непримиримость сильнее всего обращена на его друзей и против господствующей системы, против всего, что является официальным и господствующим, выдавая себя борцом за справедливость в отношении непризнанных и угнетенных. Однако как только этот приступ гнева проходит, к Веберу немедленно возвращается предметная, релятивистская и очень умная оценка ситуации, с ироническим отношением как к собственным подзащитным, так и к своим противникам. Тогда он доминирующий человек власти, подчиняющий все национально-политическим целям и не разбирающий лиц слева и справа. При этом как само собой разумеющееся изображается его величайшая личная незаинтересованность и максимально приличное поведение. Однако в этом отношении я, как обжегшийся ребенок, предпочитаю беречься от огня» [3. S. 418]. По этой модели личного расколдовывания классика строятся многочисленные попытки опровержения веберовской социологии как некогерентной, непоследовательной и потому нерелевантной для научного применения.

Антивебериана в рамках академии

Второй тип критики направлен на идейно-теоретическое наследие Вебера — в целом или отдельные работы и даже идеи. Структурно такая борьба с Вебером может выглядеть как нормальный случай научной критики со стороны непримиримого сторонника альтернативных взглядов и подходов. Однако ведущим мотивом может оказаться не (с) только опровержение ложной веберовской эвристики ради утверждения истинной социально-теоретической систематики, сколько иная прагматика — научно-политическая, мировоззренческая или даже оппортунистическая (вроде личного профилирования за счет противостояния самому Веберу).

Пример непримиримой политико-теологической борьбы с «неправильной» социологией религии Вебера можно найти у Х. Йоаса: в работах последних лет он рассматривает сложные и часто запутанные взаимоотношения между научным изучением религии и религиозной верой как жизненным принципом. Например, в книге «Власть священного» (2017) Йоас продолжает полемическую линию, начатую в предшествующих трудах, выдвигая теоретическую альтернативу тезису Вебера об усиливающемся расколдовывании мира вследствие религиозной рационализации, начавшееся в эпоху Реформации [25]. Пытаясь опровергнуть веберовский тезис о рационализации как судьбе человечества, Йоас выдвигает альтернативную версию истории религии, прямо говоря о своей полемической готовности «взять быка за рога» и эксплицитно противопоставляя свою позицию веберовской, давно содержательно выхолощенной, несмотря на формально канонический статус: «Хотя Макс Вебер возвысился до бесспорно великого классика социологии, по мере отхода этой дисциплины от истории возник разрыв между большим уважением и числом работ, которые следуют схожей программе. Этот разрыв невозможно преодолеть посредством тех многочисленных работ, что тесно примыкают к веберовским исследованиям, не учитывая давно изменившуюся ситуацию или же просто канонизируя утверждения» [25. S. 16–17].

Ставя под сомнение привычную генеалогию модерна, Йоас последовательно отрицает однонаправленный исторический процесс, настаивая на принципиальной открытости культурного развития человечества, оставляющего возможности и для реабилитации трансцендентного измерения. Некоторые оппоненты Йоаса, включая профессора Гейдельбергского университета Т. Швина, резко критически восприняли данный антивеберовский проект, отнеся его оптимизм в отношении будущего религии (прежде всего христианства) к сфере личных интересов верующего католика Йоаса, прямо ссылающегося на свои религиозные мотивы [33].

Другой неожиданный кейс «отмены» Вебера можно обнаружить в работе Р. Лахмана «Что такое историческая социология?», вышедшей на русском в 2016 году. В ней он мимоходом высказывается о классике так: «Вебер видел в феодализме некое “хроническое состояние”, неспособное трансформироваться за счет собственной внутренней динамики. В результате он с надеждой обратился к некоей внешней силе, а именно к протестантской Реформации, которая должна была нарушить сложившиеся социальные отношения и стать искрой для возникновения рационального действия и капитализма. При всей теоретической элегантности аргумент Вебера неверен с фактической точки зрения. Вебер и исторически невежественные социологи, воспринявшие его некритически, понятия не имеют, что критику средневекового католицизма, схожую с критикой Лютера и Кальвина предложили еще теологи предшествующих эпох» [12. С. 39–40].

Бросается в глаза содержательная схожесть аргумента Лахмана с одним из пунктов критики историка Ф. Рахфаля, опубликовавшего в 1909 году цикл из пяти статей под общим названием «Кальвинизм и протестантизм», посвященный критическому разбору веберовской «Хозяйственной этики». Ответная «Первая антикритика» Вебера вышла в 1910 году и показала, насколько глубоко его затронула критика Рахфаля — абсолютно несправедливая, на взгляд Вебера [4]. Она представляет интерес как образец научной полемики великого социолога с признанным специалистом по нидерландской революции, который своими нудными фактологическими экскурсами поставил под сомнение владение Вебером историческим материалом по кальвинистской Реформации. Но самое главное — Рахфаль критиковал идеально-типологический метод, в данном случае один из мотивов экономической деятельности (поиск религиозного спасения), в комбинации других, более земных интересов вроде стремления к благополучию или заботы о семье. Отношения между полемистами достигли такого напряжения, что попытка «отмены» Вебера чуть не закончилась дуэлью двух известных ученых.

Вредная наука

И, наконец, под радикальное сомнение регулярно ставится дискурсивно-институциональное пространство веберовской социологии — как научно-дисциплинарно сомнительное, ненаучное или антинаучное, а чаще всего как идеологически вредное, политически неправильное и потому неприемлемое для академической практики. Превалируют здесь левые теоретики — от большевиков с В.И. Лениным и франкфуртских неомарксистов с М. Хоркхаймером и Г. Маркузе до нынешних носителей леволиберального дискурса в западных университетских кампусах, «отменяющих» канонические фигуры всемирного научного пантеона по тем или иным причинам (они белые, мужчины и буржуа).

Кстати, ленинскую реплику о Вебере редко приводят целиком, хотя она имела катастрофические последствия для отечественного социального знания, практически исключив возможность нормальной рецепции веберовской социологии в нашей стране. Вот эта реплика в ленинском «Докладе о революции 1905 года», прочитанном на немецком языке 9 (22) января 1917 года в цюрихском Народном доме на собрании швейцарской рабочей молодежи: «Буржуазия любит называть московское восстание чем-то искусственным и насмехаться над ним. Например, в немецкой так называемой “научной” литературе господин профессор Макс Вебер в своей большой работе о политическом развитии России назвал московское восстание “путчем”. “Ленинская группа, — пишет этот “высокоученый” господин профессор, — и часть эсеров давно уже подготовляла это бессмысленное восстание”. Чтобы оценить по заслугам эту профессорскую мудрость трусливой буржуазии, достаточно только возобновить в памяти сухие цифры статистики стачек. … Припомним нарастание революции, восстания крестьян и солдат, и мы тотчас же придем к убеждению: суждение буржуазной “науки” о декабрьском восстании не только нелепо, оно является словесной уверткой представителей трусливой буржуазии, которая видит в пролетариате своего опаснейшего классового врага» [13].

Немецкие марксисты полностью разделяли это разгромное мнение создателя первого в мире государства рабочих и крестьян. Можно сослаться на показательную попытку отмены Вебера социалистическими радикалами во время процедуры его приглашения на вакантную должность профессора национальной экономии Мюнхенского университета. Тогда Вебер столкнулся с резким политически мотивированным неприятием левых активистов, заседавших в Мюнхенском совете рабочих и солдатских депутатов 26 марта 1919 года, т.е. менее чем за две недели до провозглашения Баварской советской республики. Протокол заседания одного из комитетов зафиксировал голоса выступавших товарищей, что сегодня представляет интерес как попытка социалистов перейти к прямой идеологической индоктринации учащейся молодежи посредством социальной науки, т.е. ровно то, с чем всю жизнь программно боролся Вебер. Примечательно, что некоторые участники этой странной дискуссии были известными левыми деятелями, (Э. Никиш (3) и Э. Толлер (4)), в последующем сыгравшими заметную роль в политической и интеллектуальной истории Германии.

Приведем пространную цитату из протокола, свидетельствующую о попытке политико-идеологической отмены выдающегося социального ученого: «Никиш: В здешнем университете на освободившееся после Брентано место ординарного профессора национальной экономии приглашен Макс Вебер из Гейдельберга. Эта дисциплина имеет огромнейшее значение для будущего. Студенты этого факультета позже займут важнейшие хозяйственные должности и от их настроя зависит очень многое. Поэтому на эту ответственную должность должен быть назначен человек, который сумеет пропитать взгляды молодежи социалистическим духом. Брентано отравлял наше студенчество, и Макс Вебер находится в кругу буржуазно-капиталистических идей. Он враг идеи Советов и еще незадолго до революции выступал за монархию. Вебер уже согласился, но есть выход — сообщить общественности о протесте комитета. Насколько известно о веберовском характере, он после этого добровольно откажется ехать в Мюнхен. Мы уже составили такой протест (Зачитывает). Толлер подчеркивает враждебное отношение Вебера к Советам, но хочет добавить предложение: “несмотря на его научные заслуги”. Толлер: Речь идет об ординариате, который он не должен получить. Но то, что мы вообще не обсуждаем его как национал-эконома, опозорит нас. Хагемайстер: Не важно, что Вебер имеет мировую славу. Мы должны получить хотя бы и незначительного человека, лишь бы он прививал молодежи социалистические идеи» [28. S. 424].

Однако не только политические экстремисты пытались отменить неправильного профессора, но и крупные левые теоретики, включая входивших в веберовский круг. Например, Г. Лукач, тесно общавшийся с ним с 1912 по 1917 годы в Гейдельберге и часто бывавший гостем знаменитых воскресных приемов в доме Веберов (5), позже счел принцип партийности более важным, чем личная лояльность и научная добросовестность. В результате Вебер превратился для него в носителя буржуазной иррациональности, чей либеральный демократизм имел своим «социальным источником» концепцию глобальной политической (колониалистской) миссии господствующих народов [27. S. 61]. Лидер первого поколения Франкфуртской школы Хоркхаймер также отметился поразительными эпистемологическими открытиями в центральной для неомарксизма статье «Традиционная и критическая теория», подвергнув в ней Вебера остракизму как якобы представителя традиционного способа социального теоретизирования (ориентировавшегося на стандарты научности в естествознании) [22]. Его единомышленник и соавтор Т. Адорно тоже отметился не менее странными утверждениями, совершенно необоснованно отнеся Вебера в своей «Негативной диалектике» к числу «позитивистски настроенных исследователей» [1. С. 150]. Общим моментом всех инвектив франкфуртцев в адрес Вебера была поспешная идеологизация его идейного наследия, попытка выставить его «всего лишь» крупнейшим представителем буржуазной социальной мысли.

Содержательные аспекты упорной борьбы неомарксистов с Вебером проанализированы в книге Ю.Н. Давыдова «Макс Вебер и современная теоретическая социология», где этому сюжету посвящены два раздела — «М. Вебер в зеркале неомарксисткой критики (II половина 1930-х — 1940-е годы)» и «Споры вокруг Вебера в период второго общего кризиса теоретической социологии (1960-е — I половина 1970-х)». Симптоматичным для этого эпизода интеллектуальной истории ХХ стало то, как вооруженные марксистским принципом классовости левые мыслители вроде Маркузе настойчиво продолжали клеймить Вебера как теоретика буржуазного разума (формальной рациональности). Показательно скандальное выступление Маркузе на 15 конгрессе немецких социологов 1964 года в Гейдельберге, посвященном 100-летнему веберовскому юбилею: в присутствии ведущих вебероведов со всего мира Маркузе попытался изобразить Вебера апологетом разнузданного капитализма. Столь нелепые утверждения вызвали резкую реакцию прежде всего американских коллег — Р. Бендикса и Б. Нельсона. Первый говорил об обвинениях Маркузе в адрес Вебера как о беспредметной, пустой утопии, негативной культурной критике и даже апокалиптике, а второй увидел в ней невероятно услужливый донос на подлинно критическое мышление со стороны «критической теории» [5].

Другим пунктом обвинения со стороны академических левых стали личные взаимоотношения и идейные пересечения Вебера с другим проблемным мыслителем ХХ века — К. Шмиттом. На том же социологическом конгрессе 1964 года крупнейшие «специалисты по Веберу» всерьез обсуждали связь пафоса харизматического лидерства, его политических воззрений и той интеллектуальной среды, где теоретически «готовился» нацистский вождизм. Результаты дискуссии были неутешительны — вопросов оказалось больше, чем ответов: стал ли Вебер интеллектуальным пророком национал-социализма поневоле (6), был ли он реформатором-стратегом или даже радикалом, выступающим в пользу «безусловно радикальной социальной демократизации» [2. С. 345], или же всю жизнь оставался национал-либералом «в пограничной ситуации». Вероятно, однозначное позиционирование Вебера на политическом поле вряд ли уместно, учитывая его «методическое» упрямство и глубокий скепсис по отношению к реальной политике и политикам после О. фон Бисмарка. Вебер не позволяет «присвоить» себя ни одному общественно-политическому течению, несмотря на то что он был одним из основателей либеральной партии DDP. Тем не менее, его представления о Führerschaft и «плебисцитарной вождистской демократии» постоянно провоцируют вопрос (явно не без влияния исследования В. Моммзена «Макс Вебер и немецкая политика» [29]): как бы повел себя Вебер по отношению к Гитлеру и движению национал-социалистов.

Взаимодействие двух столь выдающихся ученых, как Вебер и Шмитт, представляет значительный интерес для истории идей и социологии интеллектуалов ХХ века. Этот кейс выходит за рамки мало продуктивных дискуссий леваков, был ли Шмитт «легитимным» учеником Вебера, как утверждал Ю.Хабермас на веберовском юбилее [21. S. 81], или просто «прилежным» учеником, как настаивал Моммзен [29. S. 407]. Кстати, нынешние наследники франкфуртских теоретиков в лице борцов за леволиберальную идеологическую повестку в западной академии также выводят Вебера «на чистую воду», развенчивая мифы вокруг него. В качестве примера приведем цитату об отце-основателе социологии как научной дисциплины, типичную для этого дискурса: «Макс Вебер был империалистом, расистом и социал-дарвинистским националистом, и эти политические позиции фундаментально определяли его социально-научные труды. Вебер не просто впитал в себя империализм, расизм и национализм своей эпохи: он постоянно оказывался одиноким голосом справа во многих организациях, к которым принадлежал, в том числе в Союзе социальной политики, Национально-социальной партии и даже Пангерманском союзе. Это политическое основание трудов Вебера затемнялось посредством выборочного чтения и переводов, что позволяло колонизировать и эксплуатировать его имя для оправдания либеральной научной и политической повестки» [6].

Примечательно, что автор процитированной статьи, впервые напечатанной в издании «Postcolonial Studies», — не академический маргинал, а почетный профессор Университета Джорджа Вашингтона. В этом же духе немецкий исследователь называет Вебера представителем расово-идеологически обоснованного империализма [31]. Уже возник массив аналогичных «разоблачительных» трудов, типичный образчик которых — сборник «Расизм и социология» [23]. Его открывает статья с программным названием «Расизм в белой социологии: от Адама Смита до Макса Вебера» [24], написанная академически респектабельным профессором Гамбургского университета. Примечательно, что на обложке издания помещено редкое фото Вебера, где он изображен сидящим на фоне индейского павильона, открытого в СентЛуисе во время Олимпиады 1904 года в рамках «Антропологических дней».

Вместо послесловия

Критика Вебера столь же многогранна, как и его творчество. Удивительным образом даже личная жизнь классика имеет прямое отношение к попыткам его «отмены». Осенью 1893 года Вебер женился на Марианне Шнитгер — даме из семьи промышленников, одной из ключевых фигур женского движения Германии. Впоследствии это обстоятельство часто приводило к серьезным заблуждениям относительно политических оценок как Вебера, так и его супруги. Как пишет Г. Рот в предисловии к биографии Вебера, написанной его женой, ничто так не разделяет большую часть предыдущего немецкого женского движения от сегодняшнего феминизма, как национализм 1914 года, поскольку тогда женское общественное движение не отождествлялось с левыми и тем более интернациональными взглядами. Сегодня же Вебер оказался серьезным теоретическим вызовом для феминистской социологии, пытающейся переопределить свое отношение не только к его идеям, но и к его поддержке тогдашнего феминизма. В этом смысле западным деконструкторам Вебера и других социологических классиков на поле расового, экологического, гендерного и прочих дискурсивных полей предстоит большая работа.

Однако борьба с «неправильным» классиком Вебером не является исключительным доменом европейских и американских левых. Время от времени и в России появляются работы, ставящие под сомнение веберовскую социологию как по идеологическим (7), так и по эвристическим [8] причинам. Мы не можем затрагивать эти кейсы, так как русская рецепция веберовского наследия нуждается в отдельном рассмотрении. Так, вызывает особый эпистемологический интерес антивебериански настроенный вульгарный марксизм, представленный не только в академических сочинениях, но и среди популярных интернет-блогеров, и примечательный самой попыткой возрождения социально-теоретической перспективы, доминировавшей в нашей стране в 1930-е–1940-е годы. Поразительно наблюдать, как относительно молодые люди изъясняются в Интернет на языке вульгарного социологизма в духе школы М.Н. Покровского. Иногда в интернет-роликах можно обнаружить образцы поистине трогательной теоретической наивности. Стоит ли говорить, что с точки зрения эвристики социального сталинистский сегмент YouTube представляет собой своеобразную эпистемологическую машину времени, позволяющую оказаться в мире идеологических представлений столетней давности. С ее помощью люди в ХХI веке могут игнорировать все достижения современного социального знания, оказываясь даже не в позднесоветском универсуме идей, а в дискурсивном пространстве ортодоксального сталинизма.

Безусловно, продолжающиеся уже больше века попытки отменить Вебера — как у нас, так и на Западе — это симптом кризиса и амбивалентности модерна как эпохи, безжалостным диагностом которой и выступал великий социолог.

Примечания

(1)   См., напр., развернутую рецензию И.В. Троцук на прорывную работу К. Аллена о Вебере как теоретике империи [19], хотя Аллен весьма амбивалентно оценивает политическую позицию классика-империалиста [34].

(2)   Ср. с высказыванием известного немецкого вебероведа Ф. Тенбрука: «Даже теологическая литература по еврейским пророкам вряд ли озадачилась важными взглядами Вебера, игнорируя его “Хозяйственную этику мировых религий” точно так же, как и остальные культурно-исторические дисциплины» [14. C. 117].

(3)   В период Веймарской Германии радикальный социал-демократ Э. Никиш сблизился с представителями движения «консервативной революции» и стад ведущим идеологом национал-большевизма.

(4)   В апреле 1919 года Э. Толлер стал одним из руководителей Баварской советской республики. После ее падения, во время суда над ее лидерами Вебер фактически спас Толлера от казни, засвидетельствовав идеалистический характер его убеждений.

(5)   Марианна Вебер так вспоминала об этих контактах: «С противоположного полюса мировоззрения пришли несколько молодых философов из Восточной Европы, с которыми мы познакомились в это время; прежде всего венгр Георг Лукач, с которым Вебер очень подружился» [3. С. 387].

(6)   Интерес в этой связи представляет исследование К. Клингемана «Социология в Третьем рейхе». Особенно примечательно эссе «Макс Вебер в имперской социологии 1933–1945 гг.»: несмотря на «несвоевременность» веберовского постулата о науке, свободной от ценностных суждений, Вебер, по мнению Клингемана, оставался авторитетом для нацистских социологов, причем не только университетских преподавателей, пытавшихся дистанцироваться от нацистского концепта науки, но и откровенных национал-социалистов и отдельных партийных вождей вроде Х. Франка [26].

(7)   Самая яркая в этом отношении — монография А.Б. Рахманова [15; см. также: 7].

Об авторах

Олег Васильевич Кильдюшов

Автор, ответственный за переписку.
Email: kildyushov@mail.ru
научный сотрудник Центра фундаментальной социологии ул. Мясницкая, 20, Москва, 101000, Россия

Список литературы