Феномен самоорганизации сельского населения: принципы и перспективы исследования

Полный текст

Феномены самоорганизации, наблюдаемые в сельских сообществах, исследуются отечественными специалистами в разных контекстах: влияние самоорганизации сельских жителей на работу органов местной власти и систем жизнеобеспечения [17; 18]; роль практик сельской самоорганизации в бытовании разных форм социального капитала сельских сообществ (символического, этнокультурного и др.) и их конвертации в экономические ресурсы; практики самоорганизации жителей российских экопоселений [10; 12; 23]; поколенческая трансформация практик самоорганизации жителей сельских поселений [22]; эволюционные аспекты бюджетной политики местного самоуправления в российских регионах [14] и т.д. Однако значительный объем проведенной исследовательской работы не отменяет необходимости дополнительных аналитических инициатив, в известной степени уточняющих сделанное и обнаруживающих спонтанно возникающую в материале жизненной повседневности событийную новизну, поскольку разноликая, пестрая событийность, свойственная процессам самоорганизации в несхожих сельских социумах, сложна и весьма многолика.

Многие глобальные процессы, стремительно развивающиеся в настоящее время, в большей степени (в «качественном» измерении) трансформируют социально-пространственные характеристики сельской местности, нежели городов и агломерационных образований. В подобных «переустроительных» движениях заметная роль может и должна выполняться процессами, которые формируют и переводят в ранг социально-экономических (и смежных с ними) институтов специфические региональные практики сельской самоорганизации. Существующие сегодня институциональные формы, задающие установки и стратегии самоорганизации сельского населения, нередко необоснованно ограничивают его возможности и консолидационные инициативы.

Специалисты, изучающие проблематику самоорганизации, как правило, оставляют без внимания терминологическую оригинальность понятия «самоорганизация». Дело в том, что изучение форм и практик самоорганизации в современной сельской России предполагает осуществление предварительной и вспомогательной, но важной и необходимой методологической операции, цель которой — последовательно и бережно вмонтировать междисциплинарное понятие «самоорганизация», результативно работающее в целом ряде естественных (физических, химических, биологических) и социально-гуманитарных (психологических, социологических, педагогических) наук, в интересующий нас социально-пространственный контекст (жизненную среду российского села), центральным элементом которого выступает сельское население, демонстрирующее (в лице единичных акторов и отдельных групп) различные по интенсивности и содержательности формы социально-экономической и культурно-преобразовательной активности.

Лингвистически-терминологическая конструкция понятия «самоорганизации» такова, что сообщает ей свойства слова-«амфибии». С одной стороны, понятие отражает одно из наиболее фундаментальных свойств движущейся материи во множестве естественно-научных дисциплин; с другой стороны, эвристический потенциал «самоорганизации» находит все более активное и широкое применение в социальных науках, хотя этот феномен исследовали и мыслители прошлого (Р. Декарт, И. Кант, М. Хайдеггер, Н. Луман и др.). Так, известный американский экономист и географ П. Кругман в книге «Самоорганизующаяся экономика» обозначил специфику и суть самоорганизации: «то, что мы наблюдаем и пытаемся понять, и не обязательно то, чего мы хотим» [26. С. 5–6]. По сути, Кругман высказался против плановой экономики в пользу экономики самоорганизующейся, где ведущую роль играет энергетика своенравных рыночных сил. Но гораздо важнее теоретико-методологический потенциал его определения: в этой краткой цитате прослеживается два разных субъектно-групповых «мы». Первое — «мы» наблюдателей, исследователей и аналитиков, задача которых — понять существо, границы и производительные перспективы самоорганизации. За вторым «мы» стоит не столько наблюдатель, сколько строгий блюститель предустановленных экономических и организационных правил — чиновник, управленец, носитель схематизированного, исполненного предсказательной планомерности, инструктажно-установочного сознания.

Такая оценочная дихотомия весьма эвристична, особенно в исследовании живых практик самоорганизации, которое объясняет подоплеку поучительных жизненных опытов и отправлений — в них индивиды демонстрируют выдающиеся образцы социально-экономической изобретательности и искусства жить. Самоорганизация тем и интересна, поэтому в обществоведческой литературе встречаются тексты, в которых она трактуется как социальный инструмент сохранения и поддержания повседневности, что указывает на конструктивный и животворный потенциал самоорганизации [6].

Однако наряду с познавательно-аналитической востребованностью понятия «самоорганизация» и междисциплинарной широтой его исследовательского применения нельзя не заметить, что оно, при всей, казалось бы, понятности и прозрачности смыслового наполнения, не имеет словарных синонимов. Ни один из просмотренных словарей (от языковых до специально-тематических, от бумажных до сетевых) не показывает искомого результата. Это означает, что самоорганизация в ее лингвистическом и понятийно-терминологическом бытии одинока и сиротлива: рядом с ней отсутствует то самое (более или менее обширное) синонимическое облако, наличие которого по всем лингвистическим канонам выступает как безусловное свидетельство полной и прочной укорененности словоформы в языке. Вероятно, кричащее отсутствие у «самоорганизации» уточняющих ее смысловые параметры синонимических рядов обусловлено ее интуитивной понятностью и семантической прозрачностью ее основных содержательных свойств.

Вместе с тем отдельные моменты уточняющего детализирования термина «самоорганизация», т.е. его косвенная синонимия, обнаруживаются в специальных текстах, предполагающих строгую корректность любых формулировок. Так, Федеральный закон от 06.10.2003 № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» в Статье 27 «Территориальное общественное самоуправление» определяет его как «самоорганизацию граждан по месту их жительства… для самостоятельного и под свою ответственность осуществления собственных инициатив по вопросам местного значения». Следовательно, самоорганизация — это система активных начинаний, инициированных субъектами (индивидуальными или коллективными) в целях оптимизации параметров своего повседневного существования во вверенной их заботам жизненной среде. Самоуправлению же присущ более высокий градус социальности — оно основано на коллективных намерениях, координируемых посредством коммуникации между акторами внутри системы. Специфичность самоорганизации заключается в небольшом, но явном переносе акцентов: она упаковывает в свои деятельностные форматы автономно (бесконтрольно и независимо) возникающие индивидуальные и коллективные действия. Хотя самоорганизация по природе субъектна и инициативна, она не может не подытоживать пестроту индивидуальных намерений, предполагая их координацию и некоторым образом приглушая их остроту, что приобретает решающее значение для практического осуществления желаемых трансформаций — как преднамеренных и запланированных, так и эмерджентных, возникающих спонтанно. В данном случае прослеживается позитивный, конструктивный и животворный потенциал событий самоорганизации. Закономерен вывод, что своему семантическому складу и языковому предназначению самоорганизация синонимична тем социально-экономическим и культурным проявлениям и инициативам, которые отчетливо помечены коннотациями положительности, одобрительности и благоприятности.

В то же время словоформа «самоорганизация», не имея ни одного официально закрепленного в словарях синонима, изобильно оснащена антонимическими дефинициями: «беспорядок», «уничтожение», «дезорганизация», «хаос», «расхлябанность», «расформирование», «роспуск» и т.д. Эти антонимы демонстрируют семантическую «изнанку» термина «самоорганизация»: все полярные ей словоформы рельефно ее «подсвечивают», задавая ее смысловые уточнения от противного. В результате поднимается и крепнет то, что можно обозначить как комплементарный авторитет самоорганизации: объективно подтверждается непроизвольно возникающее представление, что и само событие самоорганизации, и те разнообразные комбинации замыслов, что ее порождают, и те деятельностные акты, что ей сопутствуют, не могут не иметь некий позитивный смысл и созидательную нацеленность. Разумеется, ограничиться в истолковании самоорганизации лишь языковой аналитикой непозволительно — следует перейти к философско-социологическим ее трактовкам, сосредоточившись не столько на традициях ее естественно-научного познания, сколько на уяснении ее роли в эволюции социально-экономических систем, в частности, в преобразовании сельского социально-экономического пространства и образа жизни сельского населения.

В «Большом толковом словаре» самоорганизация определяется как «упорядочение каких-либо элементов, обусловленное внутренними причинами, без воздействия извне» [5]. Соответственно, главное в самоорганизации — это упорядочение (улаживание, амелиорация) относительно самоорганизующейся системы (группы, организации) без получаемых снаружи импульсов, которое преследует (по крайней мере, должно) исключительно позитивные цели — вожделенный порядок. Однако углубленная теоретическая проработка свойств самоорганизации приводит специалистов к несколько иным выводам: например, в статье «К вопросу об исследовании конструктивной и неконструктивной социальной самоорганизации» В.С. Карпичев, определив самоорганизацию как «способность социальной системы поддерживать уровень своей организации при резкой смене внутренних или внешних условий», скептически отмечает: «самоорганизация прежде всего проявляется как спонтанное социальное движение, инициатива, конструктивная и неконструктивная самодеятельность, т.е. в качестве самоорганизующихся, слабоуправляемых, слабоструктурированных процессов» [9. С. 59].

Не менее критически автор оценивает и отдельные формы самоорганизации: «…мы встречаемся с диссипативными, когерентными (согласованными), неравновесными, вероятностными, формирующими, “размывающими”, кризисными и иными подобными процессами, и явлениями». Например, граждане, «сохраняя непредсказуемость, остаются главными субъектами управления и самоорганизации в российском социуме и, следовательно, ответственности. Однако ставшая социальным фактом разобщенность людей, растущая полярность их интересов, безответственное (и непрофессиональное) отношение к государственной идеологии как выражению коренных интересов народа, обнищание масс и отчуждение от власти, утеря значительной частью населения социальной перспективы, нецивилизованная активность бизнеса, рост криминала, породившего небывалую коррумпированность многих властных структур, неадекватное внешнее воздействие, глобализация и унификация жизни, трагический распад Союза — все это и многое другое сказалось на становлении широкого спектра возможностей для протестных движений и инициатив, выражающих интересы граждан в гражданском обществе и социальном государстве, что приводит к “дикому”, монополизируемому и беспощадному рынку как наиболее распространенному типу социальной самоорганизации, “эманации” (Гегель), т.е. обратному социальному развитию и развитию с неопределенными векторами» [9. С. 59].

Утверждения, что процессам самоорганизации свойственны «спонтанность, слабоуправляемость и слабоструктурированность» и, следовательно, они малоэффективны и бесполезны (чуть ли не контрпродуктивны), не единичны в нынешнем социально-политическом дискурсе. Так, пытаясь сконструировать социальную модель местного сообщества, К.С. Осоргин, по сути, говорит о бессилии и беспомощности попыток самоорганизации в деле формирования локальных сообществ — как городских, так и сельских. Отдавая должное некоторому позитивному потенциалу самоорганизации, автор решительно отвергает ее общественную эффективность: «Самоорганизация местных сообществ демонстрирует потенциал представителей к объединению в различные социальные группы по интересам или потребностям, способность к взаимному сотрудничеству. Невозможность реализовать свой потенциал на местном уровне, через органы местного самоуправления и внутри местных сообществ, приводит граждански и экономически активную часть населения либо к решению покинуть страну, либо к жесткому противостоянию федеральной власти, либо к тотальному взаимному недоверию. Все это никакой пользы стране принести не может, поскольку деятельный человеческий и общественный ресурс растрачивается совершенно неэффективно» [11. С. 275].

Перечисленные выше жизненные обстоятельства продолжают иметь место в современном общественном устройстве, поэтому не могут не влиять на «механику» самоорганизации субъектов, в том числе в сельской глубинке.

Более оптимистические оценки потенциала самоорганизации приводятся в экономико-социологических исследованиях тех аграрников, которые в течение длительного времени наблюдают эволюцию практик сельскохозяйственного производства, в частности отечественного фермерства, и аналитически обобщают накопленные данные. Так, В.Ф. Башмачников, изучая факторы успешности семейных фермерских хозяйств в целях оценки перспектив их развития, подчеркивает важность «эффекта семейной самоорганизации». Автор постоянно акцентирует в своих полевых наблюдениях и аналитических выкладках фактор семейности, т.е. что наиболее прочный и надежный базис самоорганизации — это близкородственные семейные связи членов фермерского коллектива. И даже когда зарегистрированное крестьянско-фермерское хозяйство нанимает работников «со стороны», «координация взаимодействия членов семьи и небольшого числа наемных работников осуществляется не на основе официальных правил, а с помощью выработанных с годами внутрисемейных обычаев и договоренностей. Благодаря этому и возможно сочетание самоуправления и самоорганизации» [3]. Получается, что самоорганизация — это деятельностное согласие тружеников, внятно ощущаемый «симфонизм» их намерений и перспектив, «солидарность, сплоченность и гармония в процессе взаимодействия». Перечислительная конструкция этой дефиниции замечательна тем, что посредством живых исследовательских контактов с фермерами автор сумел отыскать те синонимы понятия «самоорганизация», которые отсутствуют в толковых словарях.

Попробуем обозначить собственное представление о феномене самоорганизации (в том числе самоорганизационных акций, присущих сельскому населению): по своей родовой природе он субъектен — самоорганизация немыслима без четко осознанных (иногда и интуитивно предпринимаемых) личностных устремлений субъекта. М. Хайдеггер в знаменитом «Письме о гуманизме» утверждал, что «существо труда вчерне продумано в гегелевской “Феноменологии духа” как самоорганизующий процесс всеохватывающего изготовления, т.е. опредмечивания действительности человеком, который почувствовал в себе субъекта» [20. С. 287]. Но этого мало — событие самоорганизации полноценно реализуется с использованием преимущественно (и даже исключительно) локальных, т.е. соседствующих и «прилегающих» к субъекту обстоятельств, а также перипетий его индивидуального жизненного пути, который включает в качестве базового элемента процесс «опредмечивания действительности человеком». Всякий субъект включен в него весьма основательно, «без изъятий», поэтому событийность самоорганизации, т.е. ее наглядная процессуальность, темпоральное развертывание и предметно-деятельностные мизансцены в конечном счете непременно персоналистичны (субъектны) и приземленны (неотрывны от места пребывания субъекта).

Такое пространство жизни в сельской социологии принято называть сельской жизненной средой, но мы предпочитаем говорить о сельском мире: «мир» содержательно богаче, чем «среда» и гораздо продуктивнее в теоретико-методологическом отношении. Дело в том, что ключевой элемент предложенного понятия («мир») чаще всего истолковывается как поэлементно-разнообразная, собранная вместе совокупность соседствующих вещей, обозреваемый объем сотворенного человеком и данный ему ближайшим природным окружением набор жизненных обстоятельств. В одном из авторитетных социологических исследований сельский мир охарактеризован весьма точно и без прямой отсылки к «вещам». По определению Ж. Тощенко, «мир сельчан  —  это сложный и противоречивый мир человеческого измерения, существования и функционирования их социального потенциала, их возможностей, их восприятия и реакции на происходящие в обществе изменения и отсюда (не) готовность понять, принять/не принять, содействовать/быть пассивным/противостоять осуществляемым в обществе и государстве преобразованиям» [13. С. 16–17].

Элементы, образующие сельский мир, — это не просто совокупность материальных вещей, а континуальная непрерывность субъективных реакций и рефлексий относительно происходящих в обществе изменений. Но сводится ли к веренице разнообразных форм и вещей суть «мира» как теоретико-методологической конструкции? Этот вопрос поставил перед собой М. Хайдеггер, когда, занявшись исследованием базовых понятий метафизики, включил понятие «мир» в заголовок своего научного трактата и обозначил свою стартовую аналитическую позицию следующим образом: «“мир” особенно располагает к тому, чтобы подразумеваемое под ним понимать как наличное, понимать “мир” как сумму частей» [19. С. 452].

Однако дальнейшие размышления приводят философа к выводу, что «мир» — это не столько вещи, сколько расположения, переживания, чувствования, жизнеощущения, настроения, некая тональность бытия, его своеобразная мелодика. Соответственно, Хайдеггер формулирует новое определение «мира»: «Настроение — это некий строй… в смысле мелодии, которая не парит над так называемым наличным бытием (“миром”) человека, но задает тон этому бытию, т.е. настраивает и обустраивает “что” и “как” его бытия… Настроения — это то как, в соответствии с которым человеку так-то и так-то» [19. С. 116–117].

По сути, самоорганизация представляет собой ни что иное как некое синкретическое (вбирающее в себя систему мотивационных мотивов и деятельностных актов) движение субъекта от одного «как» к другому «как» [7] — от одного жизненного настроения к иному, от «мира», уже плотно сложившегося и в этом смысле «бывалого» (бывшего, прошлого) к «миру» новому, складывающемуся, заново вырастающему не посредством внешних распорядительных воздействий, а вполне самостоятельно и даже самочинно, самоуправно. Если рассуждать в более академической тональности, то понятие самоорганизации основано на идее, что общество не является результатом осуществления только одной — правительственной — перспективы, а состоит из бесконечного множества элементов — со всем их разнообразием и динамикой, побуждениями и начинаниями. Поэтому, исследуя самоорганизацию, мы должны фиксировать и внимательно изучать инициативы, которые зарождаются в сельском социуме, а затем, уточняясь в практических применениях и содержательно «набухая», продвигаются через общинные сети в конкретном месте или на заметные дистанции, оставаясь достаточно автономными (неподконтрольными государству) и обладая потенциалом преобразовательной энергии для развития и усложнения сельских социально-пространственных структур.

Разумеется, такая «энерговооруженность» и активность сельской самоорганизации в ее нормальных, органически возникающих, лишенных радикализма формах не может не быть рефлексивной и осмотрительной. Она так или иначе учитывает общую «сценическую» обстановку реального социально-экономического существования как местного социума, так и страны в целом, и потому не может не быть подвержена воздействию «фоновых практик», к числу которых относятся разные ориентиры формируемой управленческими государственными институциями политики сельского развития. Поэтому, исследуя феномен самоорганизации, следует сначала сосредоточиться на этих внешних, но «режимных» (задающих общий климат) обстоятельствах повседневной сельской жизни, складывающихся под влиянием исторически меняющихся организационно-политических моделей сельского территориального развития. Это позволит лучше понять ключевые параметры самоорганизации и оценить ее политико-экономические и социально-культурные перспективы.

Об авторах

Валерий Георгиевич Виноградский

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ

Автор, ответственный за переписку.
Email: vgrape47@yandex.ru
доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Центра аграрных исследований просп. Вернадского, 82, Москва, 119571, Россия

Ольга Яковлевна Виноградская

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ

Email: vgrape58@yandex.ru
старший научный сотрудник Центра аграрных исследований просп. Вернадского, 82, Москва, 119571, Россия

Список литературы