Социально-психологические причины распространения субкультуры «АУЕ» (неявные факторы актуальной проблемы)

Полный текст

На различных этапах развития общества в центре внимания ученых-девиантологов, СМИ и общественности оказываются разные формы девиантного поведения молодежи, воспринимаемые как наиболее тревожные или угрожающие социальному благополучию и стабильности. Так, в середине 2000-х годов внимание было приковано к проблеме разнообразных аддикций — от употребления психоактивных веществ до игромании и компьютерной зависимости, что проявлялось и в количестве публикаций по данной теме, и в содержании федеральных и региональных молодежных программ («Антинарко», «22:00 — детям пора домой» и т.п.). В 2010-х годах внимание сместилось к проблеме молодежного экстремизма и межэтнических конфликтов, что нашло отражение в научных и журналистских публикациях, тематике конференций, практиках работы с молодежью, содержании программ повышения квалификации государственных и муниципальных служащих. В последние годы наблюдается очередное смещение фокуса внимания ученых и практиков — к проблеме (нео)криминализации подростков и молодежи, своеобразным «брендом» которой стала аббревиатура «АУЕ» («Арестантское уркаганское единство» или «Арестантский уклад един»).

С начала 2010-х годов наблюдается рост популярности криминальной тематики в русскоязычном Интернете, растет количество упоминаний «АУЕ» на разных платформах и хостингах [23]. В середине 2010-х годов в СМИ появляются упоминания об инцидентах с участием криминализированных подростков в Забайкалье, Бурятии и Татарстане [18]. В 2016 году в докладе специальной комиссии Совета по правам человека при Президенте РФ распространение «АУЕ» было названо угрозой национальной безопасности. В августе 2020 года Верховный суд РФ признал «АУЕ» экстремистским движением.

Однако ученые и управленцы часто высказывают противоположные точки зрения на криминализацию молодежи в России [13]. Одни видят в «АУЕ» признаки серьезной угрозы обществу [17]. Другие полагают, что реальный масштаб проблемы преувеличен, и рассматривают «АУЕ» как типичный интернет-симулякр [24]. Поэтому необходимо уточнить формы, особенности и причины подростковой криминализации в современной России и предложить практикам в сфере работы с молодежью возможные пути ее профилактики и искоренения. Некоторые задачи мы попытались решить в рамках проекта РФФИ «Глубинные причины подростковой неокриминализации в современной России», выполненного в 2019–2020 годы, часть результатов которого представлена ниже.

«АУЕ» как социальное явление

Противоречивость мнений экспертов неслучайна: территориальные, социально-экономические и культурные измерения криминализации сопрягаются нелинейным образом, то дополняя друг друга, то диссонируя. Существенное влияние на глубину и масштабы подростковой криминализации оказывают степень социально-экономического развития региона и количество расположенных в нем пенитенциарных учреждений. Фактически в каждом российском регионе присутствуют и реальная, и «игровая» криминализация, но различаются их масштабы и соотношение. Другой важный фактор — социально-экономическая дифференциация внутри региона или территории — центр и глубинка, как правило, заметно различаются по уровню криминализации. Хотя «АУЕ» — субкультура преимущественно социальных низов, она привлекает часть подростков из среднего класса и «золотой молодежи» [25].

С учетом всех сложностей, возникающих при работе с официальной статистикой правонарушений (учет, раскрываемость, латентность и т.п.), ее данные показывают измеряемые масштабы преступности. Так, в социальном портрете российской преступности [16] нас интересуют данные по возрасту (несовершеннолетние и молодежь) и социальному составу (учащиеся и студенты). В целом в 2019 году молодежью до 30 лет совершено 34,76% от общего числа преступлений, 4,3% — несовершеннолетними: 13794 преступления совершены подростками 14–15 лет, 24159 — 16–17 летними юношами и девушками. Рассмотрим ситуацию в Краснодарском крае, основываясь на протоколах заседаний комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав при администрации края [10; 11]: анализ структуры преступлений показывает, что среди них доминируют корыстно-имущественные преступления (82,5% от общего числа преступлений, совершенных несовершеннолетними), и абсолютное большинство среди них составляют кражи (646), затем идут угоны транспортных средств (76), грабежи (64) и т.д. В 2019 году в Краснодарском крае наблюдалось снижение частоты совершения некоторых категорий преступлений несовершеннолетними: групповая преступность снизилась на 3,8%, а с участием взрослых — на 5,5%; уменьшилось на 42,1% количество регистрируемых преступлений, совершенных подростками в состоянии алкогольного опьянения, на 3,9% — число преступлений средней тяжести, на 21,6% — число преступлений, связанных с причинением тяжкого и средней тяжести вреда здоровью, на 14,3% сократились разбои, на 23,1% — мошенничества, на 14,6% — угоны транспортных средств, на 4,6% — преступления, связанные с незаконным оборотом наркотических средств. Наряду с этим увеличилось число преступлений несовершеннолетних, относящихся к категории тяжких (на 16%) и особо тяжких (на 33,3%), в том числе убийств, изнасилований, вымогательств (на 400% — с 4 до 20). В 2020 году большинство зарегистрированных преступлений, совершенных несовершеннолетними, по-прежнему составляют преступления корыстно-имущественной направленности (82,8%), и продолжился рост числа преступлений, относящихся к категории тяжких (на 15%) и особо тяжких на (27%). И это при том, что официальная статистика оперирует данными лишь о зарегистрированных преступлениях, а реальный уровень преступности в целом и преступности несовершеннолетних всегда выше. Но даже официальные данные не могут не вызывать тревогу.

Согласно выводам комиссии по делам несовершеннолетних в Краснодарском крае 47% малолетних преступников совершили противоправные деяния вследствие ненадлежащего контроля родителей или иных законных представителей, 10% — неорганизованной досуговой занятости в свободное время, 18% — низкого материального достатка семьи. Одним из существенных факторов подростковой криминализации является нарушение детско-родительских отношений: 45% несовершеннолетних преступников воспитывались в неполных семьях [11]. Зачастую сложные взаимоотношения с отчимами или сожителями матерей ведут к совершению несовершеннолетними преступлений.

Выводы комиссии подтверждают данные биографических интервью (N=26) с криминализированными подростками, находящимися в специальных учебно-воспитательных учреждениях закрытого типа Краснодарского края и состоящими на учете в подразделениях по делам несовершеннолетних органов внутренних дел. Подавляющее большинство респондентов имеют низкую успеваемость, не интересуются учебой, не имеют увлечений. Более половины (60%) респондентов проживают с мамой и отчимом, матери в 80% семей — домохозяйки, а отцы/отчимы не имеют основного места работы — в основном подрабатывают. Все семьи многодетные (более 4 детей), и респонденты — либо средние дети, либо старшие. Недостаток внимания со стороны значимых взрослых и отсутствие позитивной мотивации в учебе и увлечениях создают предпосылки для принятия в качестве референтной ценностно-смысловой матрицы «понятий» криминализированных подростковых компаний.

Интересны в этой связи результаты опроса, проведенного среди учащихся старших классов школ Краснодарского края (N=410, 9–11 классы). По результатам кластерного анализа ответов на вопрос об опыте асоциальных и делинквентных поступков были определены три поведенческих типа: 1) с неопределенным опытом — 38% (27% не совершали перечисленных девиантных поступков, 73% отказались отвечать); 2) с опытом антисоциального поведения — 18% (признались в совершении противоправных действий: физическое насилие над более слабыми, воровство, мелкое хулиганство, угон автомобиля, кража, вымогательство); 3) с опытом асоциального поведения — 44% (признались в нарушении морально-нравственных норм: побег из дома, систематические пропуски школы, агрессивное поведение, ложь, беспорядочные половые связи, настенные надписи и рисунки непристойного характера, ненормативная лексика). В целом более 60% респондентов имеют опыт совершения поступков, противоречащих либо морально-нравственным нормам, либо правовым.

С точки зрения влияния семейных дисфункций на криминализацию важны ответы на вопрос о ситуации в семьях респондентов. «Родители или взрослые, с которыми ты проживаешь…»: «тебя часто ругают» (7,4%, но в кластере с опытом антисоциального поведения — (14,1%); «часто ссорятся, ругаются между собой» (6,4%); «не работают, ощущают постоянную нехватку денег» (2,5%); «много выпивают или принимают наркотики» (2%); «изредка, бывает, тебя наказывают физически (бьют)» (3,4%); «обращают на тебя мало внимания» (9,9%). Все эти негативные показатели преимущественно присутствуют у респондентов с антисоциальным и асоциальным поведением. Так, статистически значимые отличия от других групп были обнаружены у второго кластера с опытом антисоциального поведения: «постоянно заняты, у них нет времени общаться с тобой» — 29,6%; «любят выпить за обедом или за ужином» — 11,3%; «часто ругают» — 14,1%; «заставляют делать уроки, учиться» — 26,8%; «источник пищи, одежды, денег» (37,1%).

Кластер с неопределенным опытом отличает восприятие родителей как примера для подражания, здесь отсутствуют ответы «относятся к тебе жестоко, провоцируют конфликты, незаслуженно поднимают на тебя руку» (во втором кластере — 4,2%) и «склоняли тебя к воровству или другим противоправным действиям» (1,4%). Для кластера с асоциальным опытом более характерно восприятие семьи как места, где бывает всякое — и плохое, и хорошее.

Опыт совершения правонарушений — показатель первичной криминализации — коррелирует с дисфункциями семейного воспитания, нарушениями детско-родительских отношений и характером организации свободного времени. В ответах на вопрос о предпочитаемых формах досуга проявились различия между кластерами: так, среди респондентов с неопределенным опытом меньше тех, кто ничего не делает на досуге, наиболее часто такой досуг предпочитают респонденты с антисоциальным поведением (13,4%), а респонденты из первого кластера чаще выполняют домашнее задание в свободное время (35,1%). Респонденты с неопределенным опытом реже проводят время в Интернете за играми (10,3%) или в социальных сетях (25,3%) по сравнению с респондентами с антисоциальным поведением (17,9% и 35,8%). Правонарушители реже остальных посещают тематические интернет-сайты, предпочитая просмотр телевизора или видео (28,4%).

Достаточно большое количество респондентов во всех кластерах предпочитают проводить время в компании друзей, особенно респонденты с неопределенным опытом (29,9%), которые также чаще проводят время с семьей (16,7%), чем с молодым человеком или девушкой (11,5%), в отличие от представителей других кластеров. Респонденты с асоциальным и антисоциальным опытом чаще проводят время на улице (15,4% и 16,4%). В варианте «другое» часто упоминались экстремальные занятия (маунтинбайк, мотоциклы, лонгборд), занятия спортом (футбол, танцы, боевые искусства) и творчество (декор, цветы, рисование, украшения), а также драки (второй и третий кластеры).

Количественные и качественные исследования подтвердили, что криминальная субкультура существует в форме устойчивого набора паттернов: отказ от учебы и профессии как социально-значимых видов деятельности (или формальное, ритуалистическое отношение к ним), стремление к быстрому достижению материального успеха противоправным путем или с помощью «везения», социальный паразитизм, отсутствие продуктивных увлечений (спорт, творчество, учеба и т.п.), использование агрессии и эксплуатации в качестве доминирующих стратегий в межличностных отношениях, преклонение перед насилием и презрение к интеллекту и высокой культуре, регуляция поведения на основе «понятий» (девиантная ценностно-нормативная матрица), употребление алкоголя и наркотиков, примитивизация лексикона и активное использование ненормативной лексики. У трети криминализированной молодежи субкультурная криминализация сопровождается регулярным совершением осознанных противоправных действий (кражи, разбой и вымогательство, избиения и притеснения сверстников и т.п.). Большинство представителей «АУЕ» — носители практик демонстративной криминализации, поскольку подражают поведению и манере общения реального криминалитета (например, вымогают у сверстников деньги для передачи в пенитенциарные учреждения).

Оценить масштабы виртуальной криминализации проще, поскольку здесь фактор латентности, затрудняющий оценку количества реальных правонарушений, не действует. Самые популярные сообщества криминальной тематики в социальных сетях насчитывают по 150–200 тысяч членов, но количество заинтересованных, но не зарегистрированных пользователей, несомненно, больше. Активная работа правоохранительных органов по блокированию таких ресурсов в сетях Одноклассники и ВКонтакте в 2019–2020 годы привела к их массовому перетеканию в Инстаграм и ТикТок.

Если проанализировать Инстаграм по хештегам (#), то можно обнаружить большое количество публикаций, посвященных «АУЕ»: #ауе — более 340 тысяч публикаций; #ауежизньворам — более 48,5 тысяч; #арестанскийукладедин — более 1000; #блатнойжаргон — более 11,5 тысяч; #беспредел — 135; #вечервхату — 14,1; #ворвзаконе –119; #доляворовская — 35; #жизньворам –160; #фартумасти –33,3 тысяч. Это лишь небольшая часть из общего массива публикаций криминальной тематики в Инстаграме, где также существует множество групп криминальной направленности — наиболее популярные из них приведены в Таблице 1 (практически во всех группах за полгода возросло количество подписчиков, в некоторых — в 10 раз; несколько групп по введенным ранее запросам не были найдены — вероятно были удалены или заблокированы).

Таблица 1. Наиболее популярные группы «АУЕ» в Инстаграме

Название группы	Количество подписчиков
АУЕ... Жизнь ворам	38,8 тысяч человек, преимущественно мужчины кавказских национальностей. Основной статус — «Только бог мне судья». На аватарке — восьмиконечная звезда с надписью *АУЕ*. Размещаются в основном видеосюжеты.
Криминальный мир	84 тысячи, преимущественно мужчины. Основной статус — «Мы и есть криминал». На аватарке — восьмиконечная звезда. Размешаются видеосюжеты.
Те, кому интересен воровской мир	52,9 тысячи, преимущественно мужчины. На аватарке — восьмиконечная звезда и лик Пресвятой Богородицы. Размещаются видеосюжеты.
Здесь криминал	47 тысяч, преимущественно мужчины. Основной статус — «Добро пожаловать в мир криминала». На аватарке — восьмиконечная звезда. Размешаются видеосюжеты.
Криминал в твоей крови	41,8 тысяч, преимущественно мужчины. Основные статусы — «Самая криминальная группа», «Криминал прошлого и современности», «Воры, мошенники, убийцы». На аватарке — восьмиконечная звезда. Размешаются видеосюжеты.

На основе контент-анализа интернет-ресурсов по тематике «АУЕ» был разработан предварительный вариант типологии их пользователей, который включает в себя три основные формы (первичной, игровой, устойчивой вторичной) криминализации и согласуется с наблюдениями подростков, имеющих опыт столкновения с «АУЕ» [12].

1. Адепты первичной криминализации, «дети городских окраин» — представители социально-неблагополучных слоев, чьи представления о самореализации мало связаны с учебой и успешной карьерой. Их повседневная жизнь строится вокруг дворового «тусования» в компании сверстников в сочетании с курением и регулярным употреблением алкоголя. Скука в сочетании с алкоголем часто побуждает их к совершению спонтанных правонарушений — краж или агрессивных действий по отношению к сверстникам. Повседневное поведение и общение конструируется под влиянием криминальных «понятий», транслируемых более взрослыми и «опытными» «наставниками». Являются активными потребителями криминального фольклора и низового музыкального искусства.
2. Адепты игровой криминализации, чаще всего криминализированная «золотая молодежь» — выходцы из благополучных социальных слоев, «нормальных» семей, где родители успешно работают, а у детей есть перспективное будущее. Распространенной проблемой таких семей является недостаток общения детей и родителей, дефицит внимания, побуждающий детей компенсировать его за счет девиантных форм самоутверждения. Криминализация проявляется прежде всего на уровне субкультурных практик: сленг, манера общения, одежда, копирование поведения героев криминальных боевиков, специфическая активность в социальных сетях. Большинство представителей группы с возрастом перерастают увлечение криминальной романтикой, отказываясь от девиантных жизненных стратегий в пользу нормативных (учеба, карьера).
3. Адепты устойчивой (вторичной) криминализации, «реальные уголовники» — как правило, для «ауезированных» подростков столкновение с правоохранительными органами становится своего рода точкой бифуркации: для одних страх получить реальное наказание в виде лишения свободы становится социальным барьером, возвращающим к нормативным стратегиям при наличии достаточных ресурсов ресоциализации в виде семьи, социального окружения, учебы, работы, позитивных жизненных планов и т.п.; для других — своеобразной криминальной инициацией, закрепляющей криминальную идентичность и готовность к реализации соответствующих девиантных стратегий. Молодежь, прошедшая криминальную социализацию через осознанное совершение правонарушений, взаимодействие с пенитенциарной системой и приобщение к «уголовному братству», становится устойчивым носителем и транслятором идеологии «АУЕ» и соответствующих криминальных ценностей и норм в среду подростков.

Российское общество в ХХ веке пережило несколько волн подростковой криминализации. Первые две — послереволюционная и послевоенная — были обусловлены глубокими социально-экономическими потрясениями, беспризорностью и сиротством и были достаточно успешно преодолены советской воспитательной системой. Третья волна (конца 1980-х — начало1990-х) криминализации затронула не только подростков и молодежь, но все общество. Перестройка и порожденный ею ценностно-нормативный кризис обусловили не просто аномию российского общества, но и нормативную инверсию — замену норм морали и права криминальных «понятиями»: «На некоторое время влияние бандитов стало преобладающим в экономике, политике и повседневной жизни. Бандитская субкультура “обогатила” российскую массовую культуру романами, кинофильмами и песнями соответствующего стиля и содержания, которые, в свою очередь, сделали слова, жесты и нормы новой социальной группы еще более популярными в потерявшем ценностные ориентиры обществе» [1].

Официальная культура, институты социализации и социального контроля на длительное время оказалась неспособны адекватно выполнять нормирующие и социализирующие функции, уступая по степени влияния на подростков масс-медиа и улице. Ситуация стала меняться в начале 2000-х годов — по мере укрепления государственных институтов и коррекции молодежной и культурной политики. Криминальная субкультура приобрела положенные ей черты маргинальности, а определенная респектабельность социального уклада утвердилась в качестве культурного мэйнстрима.

«АУЕ» отражает четвертую волну криминализации подростков и молодежи, отличающуюся от предыдущих волн меньшими масштабами и новизной форм социальной репрезентации. Принятые в качестве классических модели объяснения причин подростковой криминализации оказываются здесь недостаточными. Большинство теорий, объясняющих причины девиантного поведения, были созданы в конце XIX — середине ХХ века в рамках нескольких базовых подходов (функционализм и теория аномии, теория конфликта, интеракционизм и теория наклеивания ярлыков, субкультурная теория) и основывались на изучении «классических» типов криминализации. Разработки, позиционирующие себя как альтернативу девиантологической классике, в большинстве своем носят декларативный и/или нормативно-описательный, а не объяснительный характер. Кроме того, большинство англоязычных публикаций выполнены под влиянием постмодернистской методологии, поэтому их можно отнести к одной из четырех групп: описания в духе социологии повседневности, не занимающиеся поиском глубинных причин; критика социального порядка в терминах неравенства жизненных шансов как главной причины криминализации в духе леворадикального неомарксизма или неотроцкизма; критика социального порядка как репрессивного и порождающих ответную репрессивность в контркультурах; акцент на гендерных различиях приобщения к криминальным ценностям и приобретения криминального опыта. В своем исследовании мы обратились к анализу «глубинных» (культурных и психологических) факторов криминализации.

Факторы подростковой неокриминализации

Как правило, приобщение подростков к противоправным ценностям связывают с социальной исключенностью, отсутствием жизненных шансов, девиантным социальным окружением и т.п. — эти факторы с мощным влиянием можно отнести к явным, «грубым» причинам криминализации. В отношении «детей городских окраин» — обитателей социально-экономического «придонья» — эти объяснения достаточно успешно работают. Однако для понимания причин «игровой» или реальной криминализации подростков из благополучных социальных слоев таких объяснений недостаточно.

Анализируя содержание и структуру интересов несовершеннолетних, мы получили интересные данные об их культурных предпочтениях. Оказалось, что мультфильмы чаще всего смотрят респонденты с опытом совершения правонарушений (33,8%), что в два раза превосходит аналогичный показатель у подростков с неопределенным опытом (16,3%). Мы не задавали вопрос, мультфильмы какого содержания имели в виду респонденты, но можно предположить две взаимосвязанные интерпретации. Во-первых, сам факт увлечения мультфильмами в подростковом возрасте свидетельствует о психологическом «застревании» в детстве, инфантильности. Во-вторых, значительная часть современной мультипликационной продукции для детско-подростковой аудитории транслирует образцы антисоциального поведения — цинизм и жестокость по отношению к людям, дискредитацию статуса взрослых, стимулы к противоправным действиям и т.д. Причем во многих мультфильмах такой стиль поведения демонстрируют и положительные персонажи: подростки, идентифицируя себя с этими героями, подражая им, усваивают антисоциальные модели поведения, принимая их как норму.

Поведение респондентов в социальных сетях — основной информационной среде современного подростка — также различается. Все группы молодежи сегодня находятся под влиянием ценностей потребительской культуры, транслируемой масс-медиа, но глубина этого влияния различается. Так, респонденты с антисоциальным опытом (39,4%) чаще состоят в сообществах, посвященных потребительским практикам (мода, одежда и т.п.) и знаменитостям (у других кластеров интерес к этим темам почти вдвое ниже). Компенсация неудовлетворенности собственной жизнью вниманием к жизни звезд — характерный признак незрелого, инфантильного сознания. Уход от реальности в сферу интернет-репрезентаций чужого успеха связан с неспособностью и нежеланием выстраивать и реализовывать позитивный сценарий собственной жизни. В то же время респонденты с неопределенным опытом чаще состоят в сообществах, связанных с социально-полезной деятельностью, например, посвященных экологии и защите животных (18,5%).

Часть респондентов призналась, что интересуется криминальной тематикой. Состоят в сообществах, посвященных субкультуре «АУЕ» и им подобных преимущественно подростки с анти- и асоциальным опытом (15,5% и 16,7% соответственно). При этом реальный уровень интернет-криминализации скорее всего выше.

Особый интерес для социально-психологического портрета поколения представляют ответы респондентов о любимых героях: персонажах популярных в подростковой среде фильмов и книг, исторических деятелях и современниках. Большая часть подростков (40%) затруднилась с ответом на этот вопрос, указать любимого киногероя смогли 33%, литературного — 25%, исторического — 24%. Среди киногероев чаще всего назывались персонажи из экранизаций комиксов: Человек-Паук, Бэтмен (Брюс Уэйн), Локи из «Мстителей», Комедиант, Роршах, Капитан Америка, Железный Человек (Тони Старк), Звездный Лорд, Тор, Хеллбой и др. Человек-Паук и Железный Человек — самые частые ответы у всех групп. Следующие по частоте упоминаний — персонажи из популярных фильмов и сериалов: Бенджамин Баттон, Деймонд (сериал «Дневники вампира»), Джек из «Титаника», Джон Уик, Дрис из «1+1», Дин Винчестер (сериал «Сверхъестественное»), Джагхед, Леонид Верховцев (сериал «Капитанша»), Драко Малфой, Северус Спейп, Форрест Гамп, Штирлиц и др. Среди любимых киногероев упоминались и представители криминального мира: Реджинальд Крей, Тони Монтана, Саша Белый.

Ответы на этот вопрос (мы неоднократно задавали его во многих исследованиях) показывают, что популярный киногерой — это собирательный фантастический персонаж, обладающий сверхспособностями, своего рода «апгрейд» традиционного «хорошего парня», борющегося за правду и справедливость [см. также: 19; 26]. В то же время распространен и образ инверсивного героя — симпатичного преступника, смелого и удачливого авантюриста (Саша Белый из «Бригады» и др.), или даже антигероя — «плохого парня» (Роршах, Хеллбой, Локи). Помимо киногероев респонденты часто называли известных актеров: Александр Петров, Анджелина Джоли, Сергей Безруков, Бред Питт, Вин Дизель, Джейсон Стэтхем, Джеки Чан, Чарли Чаплин, Дмитрий Нагиев, Силвестр Сталлоне, Марк Уолберг и др. В основном героический дискурс подростковой культуры формируется экшн-кинематографом, преимущественно зарубежного производства. Его содержание отличается простотой, а главными слагаемыми выступают сила, смелость и умение побеждать врагов. Моральные компоненты этой героики примитивны и размыты, легитимируют насилие как полицейского, борющегося с мафией, так и удачливого преступника, сражающегося с полицейскими.

Среди любимых литературных героев чаще всего упоминаются персонажи из произведений русской классики (самый частый — А.С. Пушкин и Евгений Онегин): Акакий Акакиевич, Андрей Болконский, Андрей Соколов, Анна Каренина, Бедная Лиза, Герасим, Георгий Желтков, Евгений Онегин, Маргарита, Муму, Обломов, профессор Преображенский, Пьер Безухов, Родион Раскольников, Ариэль (А. Беляев), Собакевич, Тарас Бульба, Татьяна из «Евгения Онегина» и др. Согласованность ответов, видимо, говорит о том, речь идет не столько о любимых героях, сколько о произведениях, которые недавно проходили на уроках литературы. Любит читать небольшая часть (около 10%) подростковой аудитории — те, кто наряду с основными произведениями из школьной программы упомянули персонажей из произведения А. Дюма, Ш. Бронте, И. Бродского, Э. По, Дж. Лондона, Р. Брэдбери и др.

Среди любимых исторических героев респонденты обычно называли политических лидеров, героев войны, деятелей науки, спортсменов, литераторов (самые частотные — Петр I и И.С. Сталин): Жанна Д’Арк, Александр I, Алексей Михайлович, Спиноза, Брежнев, Гай Юлий Цезарь, Гамильтон, Геркулес, Екатерина II, Елизавета, Емельян Пугачев, королева Виктория, Кутузов, Ленин, Ломоносов, Тесла, Николай II, Путин, Александр Македонский и др. — герои явно соответствуют школьной учебной программе, поэтому российских персонажей названо больше

Указали в качестве героев для подражания родителей и близких родственников около 10%. Каждый пятый (18%) выбрал вариант «любимых героев у меня нет — я сам себе герой». Видимо, это проявление и гипериндивидуализма, и бравады, камуфлирующей вакуум ориентиров. В любом случае мем «моя жизнь — мои правила», популярный среди криминализированных подростков, хорошо согласуется с такой «self-героикой».

Один из вопросов исследования касался норм, которыми респонденты руководствуются в повседневной жизни (Табл. 2). Значительная доля респондентов в повседневной жизни руководствуется «понятиями» — почти 16%, т.е. для статистически значимой части подростков и молодежи криминальная ценностно-нормативная матрица является регулятором поведения. Напомним, что опрос проводился в Краснодарском крае — регионе, где влияние криминальной культуры традиционно существенно ниже чем, например, в Забакайлье или Пермско-Уральском регионе. Почти 27% выбравших этот вариант представителей кластера с антисоциальным опытом могут рассматриваться в качестве носителей устойчивой вторичной криминализации, у которых опыт правонарушений связан с осознанным следованием криминальным ценностям. Отличительной чертой криминализированного сознания является крайний эгоизм и нежелание следовать общепринятым правилам — неслучайно респонденты с антисоциальным опытом чаще других выбирали свободный вариант ответа (14,1%), наиболее популярным среди которых был «моя жизнь — мои правила» в разных формулировках.

Таблица 2. Распределение по кластерам ответов на вопрос «Какими правилами и принципами ты руководствуешься в повседневной жизни?» (%)

Варианты ответа	Группы
	Неопределенный опыт	Антисоциальный опыт	Асоциальный опыт	Выборка
В соответствии с законом	48,5	31	39,5	41,8
Общечеловеческие ценности	47,9	45,1	52	49
В соответствии с «понятиями»	13,6	26,8	12,5	15,6
Другое	3	14,1	7,2	6,6

С одной стороны, результаты опроса вызывают тревогу, свидетельствуя о статистических значимых деформациях молодежного сознания, обусловленных влиянием криминальной субкультуры. С другой стороны, алармизм по поводу «потерянного поколения» часто преувеличен: подросткам свойственно бунтовать против общества и декларировать неприятие его норм, но позже большинство превращаются консерваторов и охранителей правил. Здесь важно соотношение декларативного и глубинного принятии норм и ценностей криминальной культуры. Реальная идеология криминального мира в сознании обывателей, как и многих адептов «игровой» и первичной криминализации, затеняется мелодраматичным криминальным фольклором с его традиционными темами любви к матери, несправедливости наказания и личного мужества героя-одиночки. В реальности же это идеология социальных хищников — превосходства «право имеющих» над «тварями дрожащими». Респондентам задавался вопрос о степени согласия с содержанием такой идеологии (Табл. 3). Наибольшую степень согласия с ней выразили подростки с опытом антисоциального поведения, но так считает и каждый третий опрошенный (почти 37%), и почти столько же затруднились с ответом. В нормативном пространстве молодежной культуры наблюдаются признаки опасной деформации: идеология потребительского гипериндивидуализма, рыночного социал-дарвинизма и криминальные ценности превосходства сильного над слабым усиливают друг друга.

Таблица 3. «Насколько ты согласен с мнением героя романа Достоевского “Преступление и наказание”, что все люди делятся на “тварей дрожащих” и тех, что “право имеют”?» (%)

Варианты ответа	Группы
	Неопределенный опыт	Антисоциальный опыт	Асоциальный опыт	Выборка
Полностью согласен	9	16,9	15,2	12,8
Скорее согласен	21,9	35,2	21,2	24
Затрудняюсь ответить	38,2	32,4	33,8	35,5
Скорее не согласен	21,3	8,5	17,2	17,5
Полностью не согласен	9,6	7	12,6	10,3

Таким образом, глубинные («тонкие») причины подростковой криминализации связаны с процессами, происходящими в сфере культуры, прежде всего в повседневности детства, детско-родительских и гендерных отношений. Первая группа факторов связана с деформациями детско-родительских отношений и детства как особой социокультурной реальности [14; 21; 22]. В детском возрасте формируются базовые личностные качества, критически важные для последующей жизни — способность к ценностной саморегуляции (различению добра и зла и готовности строить свое поведение с учетом этого различения) и экзистенциальная компетентность (опыт и способность взаимодействия с миром на основе любви и смысла). Наличие в жизни ребенка любимых людей, игрушек, игр, книг и героев создает необходимую духовную, эмоциональную и интеллектуальную базу полноценной социализации, позволяющей строить гармоничные, наполненные смыслом и любовью, а не потребительские отношения с миром.

Однако в современном обществе потребления вместо нормального опыта любви, требующей длительных, регулярных совместных переживаний ребенка и взрослого, ребенок чаще всего получает либо ее суррогаты (в форме удовольствий, излишней свободы, избалованности и т.п.), либо не получает совсем — развивается экзистенциально-эмоциональная депривация, порождающая два типа последствий, оказывающих прямое влияние на приобщение подростков к криминальной субкультуре. Первое — это стремление к замещающей компенсации, когда недополученную в детстве любовь родителей ребенок пытается дополучить в подростковом возрасте в группе сверстников, через их признание и одобрение — отсюда особая ценность «мужского братства» в криминальной субкультуре. Стихийные подростковые коллективы (дворовые компании) в опыте совместных экстремальных переживаний, связанных с совершением или имитацией криминальных деяний, наряду с мотивацией гедонистического риска неосознанно стремятся обеспечить интенсивные эмоции доверия, помощи и т.п., т.е. связи первичного типа. Второе — это стремление к патологической (перверсивной) компенсации экзистенциально-эмоционального вакуума. Одним из следствий депривации любви (вследствие травматического опыта или избалованности) является снижение способности к эмпатии и стремление компенсировать чувство неполноценности жестокостью и насилием по отношению к слабым — в этом причины немотивированных на первый взгляд проявлений жестокости в подростковой среде и ее оправдание в системе «понятий» «АУЕ» [7].

Вторая группа факторов связана с процессами нарастающего кризиса мужской идентичности [4] как части общего процесса трансформации традиционных форм гендерной идентичности. В ряде случаев трансформация обретает черты гендерной инверсии, проявляющейся и в том, что женщины становятся носителями маскулинных черт — склонности к риску, стремления к преодолению препятствий и конкуренции, готовности брать на себя ответственность и принимать решения. Дома и на работе женщины демонстрируют волю, энергию, настойчивость, аскетизм и другие традиционно «мужские» качества, тогда как мужчины — признаки социальной пассивности, депрессивность, инфантилизм, отказ от ответственности, склонность к отступающему или ритуалистическому (по Р. Мертону) поведению. Эти процессы находят отражение и в пространстве социальной мифологии — индустрии кино, литературе и других жанрах массового искусства. Результатом становится наблюдаемый острый дефицит нормальной (нормативной) маскулинности, патологические попытки компенсации которого можно наблюдать и в подростковой криминальной субкультуре.

Для воспитания нормального мужчины обществу необходим дискурс нормативной маскулинности и механизмы донесения его содержания до детей, подростков и юношества. Им нужно рассказать, что значит быть мужчиной и показать это на конкретных примерах, в том числе через практику личного общения. Иными словами, нужны, с одной стороны, книги, фильмы, музыка героического содержания и механизмы привлечения к ним аудитории, а, с другой — включенность отцов и вообще мужчин в процессы воспитания и образования. В современном обществе это проблематично: отцы массово выключены из процесса воспитания; в системе образования, прежде всего, на дошкольном и школьном уровнях доминируют женщины; массовое искусство не способно предложить понятные, убедительные и современные образы нормальной (нормативной) мужественности; из медийного дискурса маскулинности изъята моральная составляющая — маскулинность дегуманизируется, ее атрибутами становятся эгоизм и агрессивность; мужской этос разрушается пропагандой ЛГБТ-дискурса. Эти процессы хорошо заметны на уровне социальной практики и в пространстве актуальной социальной мифологии, массового искусства, где все чаще наблюдается опасная тенденция инверсии героя — вместе традиционного сюжета о «хорошем парне, сражающемся с «плохими парнями» за справедливость, героем становится симпатичный негодяй, агрессивный и эгоистичный, воющий с другими негодяями ради личной выгоды или амбиций.

Таким образом, притягательность криминальной субкультуры для подростков не в последнюю очередь связана с интуитивным поиском доступных образцов маскулинности. В условиях их дефицита в повседневной жизни и виртуальном пространстве представители криминального мира становятся доступной эталонной группой — носителем мужских архетипов. Причины популярности бандитских «понятий» у подростков и молодежи связаны не только с аномией и утратой нравственных ориентиров — ставший популярным в 1990-е годы термин «крутость» (элемент бандитского этоса) соединял в себе такие качества, как сила, агрессивность и успешность — важную часть мужского этоса [2; 8; 27]. «Источником претензий на господство и статус в бандитской среде являлась не столько физическая сила, сколько способность рисковать жизнью при решении споров или в каких-либо экстремальных ситуациях» [1]. Именно в соответствии криминальной (бандитской) субкультуры воинским архетипам, присущем ей культе силы, личной доблести и презрения к смерти заключаются психологические причины ее привлекательности для юношества, которая во многом обусловлена дефицитом иных примеров.

Об авторах

Темыр Айтечевич Хагуров

Кубанский государственный университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: khagurov@mail.ru

доктор социологических наук, первый проректор - проректор по учебной работе, качеству образования

ул. Ставропольская, 149, Краснодар, 350040, Россия, 350040

Лада Металловна Чепелева

Кубанский государственный университет

Email: lada-chep@mail.ru

кандидат психологических наук, заведующий кафедрой социальной работы, психологии и педагогики высшего образования

ул. Ставропольская, 149, Краснодар, 350040, Россия, 350040

Список литературы