Медийная мифология социального в современном обществе

Полный текст

В эпоху интенсификации «новых медиа» цифровое трансформирует социальное, укорененное в технологической инфраструктуре web-среды — возникает потребность в распаковке социального в контексте экономики культуры, когда термин «социальные медиа» является не описанием, а присвоением социальности [12. С. 1]. Для владельцев медиаплатформ социальное — новый фронтир, в ходе колонизации которого создаются рынки и новая стоимость. Алгоритмическая архитектура больших данных порождает даннологический поворот в социологии [5]: big data открывают дверь в новое социальное, а медийное формирование реальности требует обновленной исследовательской оптики, признающей детерминированность социального мира цифровыми технологиями. Сначала мы обратимся к научной дискуссии о том, насколько социальные медиа социальны и почему недостающее социальное может быть восполнено в медиаконтенте, а затем представим мифические нарративы, повествующие о том, как медиа конструируют и встраивают в повседневность разные версии социальности, и как происходит поиск новой эпистемической матрицы наук, работающих с big data (улучшенной формой социального знания), источниками которых являются цифровые сети.

Социальность социальных медиа

Изучение мифического дискурса социальных медиа предполагает поиск пространств, явлений и процессов, «призрачность» или двусмысленность которых порождает мифические конструкты о социальных платформах. Предположим, что мифический флер свойственен социальной ткани цифровой реальности: соотношение медийности и социальности активно обсуждается в научных работах, например, фиксируется девальвация социального в социологии в связи с методологическим умалением Б. Латура, понимающего социальность как сложную сеть, включающую разные типы участников (люди, технологии), и поворотом к нейронауке М. Кастельса [12]. Для Г. Ловинка социальное в контексте новых медиа — симулякр способности организовывать устойчивые взаимодействия, а характеристика big data как «ренессанса социальности» порождает цифровой позитивизм [1. С. 26, 36]: как только сбор данных завершен, они «говорят сами за себя», минуя концепты и теории.

Распутывая мифический клубок цифрового и социального, исследователь оказывается на распутье подходов: социальное a priori присуще цифровому; цифра порождает «новую социальность»; социальные медиа квазисоциальны, будучи производными технико-экономической материальности. Материальность со свойственными ей принципами даннофикации, манипулирования и коммодификации может быть невидима для исследователей, не анализирующих трансформирующуюся среду. Релевантны целям мифографического исследования два последних подхода к цифровой социальности, мистицизм которой оборачивается медийно-мифической компенсацией: конструируются мифы, которые формируют определенную точку зрения на то, как мы создаем и узнаем социальное в цифровом мире, маскируя наши возможности воображения, описания и принятия социального иными способами. Каждый миф нуждается в «распаковке» и особой логике интерпретации [7. С. 881].

Технологии новых медиа обуславливают сконструированный характер цифровой социальности, и действия в режиме онлайн не обязательно репрезентируют общество [24. С. 773]. Медиаплатформы создают не только условия для перформативного самопредставления в онлайн-сообществах, но и грамматику предварительно структурированного (взаимо-)действия (лайк, твит, ретвит, пост, перепост, учетные записи, хэштеги и т.д.), которая стандартизирует его форму, но не влияет на интерпретацию в пользовательской среде [20. С. 261]. Социальные медиа как социотехнические пространства кодируют и агрегируют пользовательскую активность: социальность становится вычисляемой, а пользователи количественно определяются как новые социальные объекты и точки ввода данных [2]. Медиа формируют реальность как социальную и легитимируют этот процесс посредством мифостроительства: согласно социально-медийной мифологии пользователь становится деятельным субъектом [1. С. 50, 51].

Маркировка онлайн-платформ как социальных работает не только в качестве слогана: социальные сети опираются на социологические концепты — например, алгоритм Фейсбука, рекомендующий друзей, основан на концепте тройственного закрытия Г. Зиммеля [20. С. 256], т.е. происходит сближение социологических теорий и технологической инфраструктуры социальных медиа. Впрочем, внедрение научных эпистемологий в разработку алгоритмов и аналитических инструментов остается сложной задачей из-за разнообразия дисциплин и эпистемологических культур. Н. Маррес и К. Герлитц предлагают рассматривать социальность новых медиа как результат экспериментального социального исследования [20]: цифровое общество не предлагает строгий набор социальных практик, а дает возможность изобретать. Новые формы социального, продвигаемые посредством цифровых технологий в ходе совместных усилий пользователей, разработчиков и владельцев платформ, а также исследователей социальных медиа, потенциально открыты для переосмысления.

От «мифа о медиатизированном центре» к «мифу о нас»

Н. Коулдри рассматривает диалектику медийного и социального сквозь призму мифа: институты, обладающие концентрированной властью (прежде всего медиа с присущим им влиянием на производство и циркуляцию символов), пытаются конструировать, упорядочивать и именовать реальность, создавая репрезентации социального [6. С. 13], — это мифотворчество [12. С. 1]. Мы также вовлечены в создание мифов, поэтому миф — более полезный термин, чем идеология [7. С. 881], и мифическим конструктам свойственны особые эффекты и специфический набор бенефициаров.

Коулдри определяет социальное как материалистское (обусловленное технологической инфраструктурой) и конструктивистское, апеллирует к концепции У. Сьюэлла, совместимой с акторно-сетевой теорией Б. Латура. В этом аналитическом ракурсе социальное — комплекс взаимосвязей индивидов, интерпретируемый с помощью метафор языковой игры и искусственной среды [22]. Ценностно-обусловленные, ориентированные на национальное государство представления о социальном производят властные отношения. Дереифицируя эти конструкты (преодолевая овеществление и коммерциализацию), социальная наука приходит к объективному пониманию социальности.

Придерживаясь постдюркгеймианских, антифункционалистских интенций, Коулдри пытается развенчать миф «о медиатизированном центре» [6]. Вдохновляясь идеей С. Холла об идеологии как здравом смысле, «что происходит на глазах всех людей» [16. С. 325] и подозревая искусственный характер «популярного», он обнаруживает идеологизированность и мифичность в явной, открытой работе социальных платформ и обличает миф о «нас» [8]. Миф о медиатизированном центре, основанный на архетипах центра и периферии, указывает на структурацию повседневности вокруг потоков медиаконтента. В основе мифа — идея, что медиа находятся в сердцевине социального [12. С. 2; 6. С. 2, 45]: обществу присущ «центр» ценностей, знаний и смысла, а медиа обладают привилегиями в предоставлении доступа к нему [7. С. 882]. Миф легитимирует символическую власть массмедиа, поддерживается медиа ритуалами, организованными вокруг определенных категорий и границ (медийные персоны, события и паломничества, реалити-телевидение, ток-шоу, присутствие/отсутствие в медиа) в особом пространстве [6; 9]. Для Коулдри медиа ритуалы — это социальные формы, опосредующие возможность действовать совместно и «натурализующие» концентрацию символической власти в централизованных институтах медиа [6. С. 20, 136]. Медиа ритуалы воспроизводят асимметрию символической власти медиа (иерархические различия, встроенные в медийный дискурс, между теми, кто внутри и снаружи медиа) [6. С. 144; 8. С. 641]. Мифическое ощущение медиа как «окна в мир» отвлекает от воображения иных форм социальной организации, не ориентированных на медийный дискурс.

В цифровую эпоху на смену трактовке медиа как ресурса доступа к «центру» общества (трансляция единого контента для аудитории из сердца социальной жизни) приходит «миф о нас» (платформенная социальность, межличностные интеракции пользователей) — миф о сообществах, которые мы формируем, когда используем социальные платформы [8. С. 641]. Социальные сети предлагают новую форму центральности, «жизненности», опосредованную нами, а не медиа, производящими контент [7. С. 884], что разрушает предшествующий мифический дискурс. Миф о естественной общности примечателен тем, что в нем традиционные медиа выпадают из картины мира [9. С. 620], а обличение мифа затруднено коммерческим стремлением цифровых медиа предоставлять привилегированный доступ к социальному на основе таргетинга.

Коулдри полагает, что большинству исследований цифровых сетей свойственен теоретический пробел в изучении социального, который компенсируется созданием и распространением мифа о естественной коллективности, общности [9. С. 610, 612]. Представители сетевой науки постулируют имманентность социального цифровым сетям, не предлагая социологического объяснения ресурсов, контекста действий и структур возможностей, необходимых для устойчивой мобилизации в сетевом обществе. Идея восполнения недостающего социального медийным контентом заимствована у К. Кнорр-Цетины [18. С. 527–529]. Для изучения цифровых трансформаций социальности Коулдри использует «оптику» У. Беннетта и А. Сегерберга, выделивших связующее («коннективное») действие пользователей. Согласно Коулдри в эпоху цифровых технологий медиа мифологизируют социальное способами, аналогичными мистификации «центра» современных наций-государств [9. С. 614]. Трансформируется технико-экономический контекст: появляются медиа, обладающие символической властью, получающие прибыль за счет внедрения бизнес-платформ. Социальный проект медиакомпаний прост: переместить социальный трафик в сетевую инфраструктуру, где он станет отслеживаемым и управляемым, для получения прибыли [12. С. 3]. Мощные медиа корпорации (Google, Facebook) выступают в качестве привратников цифровой экономики и онлайн-активности, управляют потоками контента и данных, алгоритмами поиска, вертикально интегрированными цепочками платформ, предлагая другим компаниям воспользоваться их сервисом по аутентификации пользователей [12. С. 4].

Социальные платформы — перформативная цифровая инфраструктура для онлайн-интеракций, просьюмеризма: ее разработчики предоставляют доступ к площадке и, в итоге, обладают привилегиями в регистрации, сборе, обработке и монетизации данных о коммуникативном поведении пользователей, устанавливают и контролируют правила взаимодействия. В качестве элементов «экосистемы» платформы выступают алгоритмы, протоколы и настройки по умолчанию [19. С. 653–654]. Автоматизированные механизмы платформ определяют воспроизводство социальной онлайн-среды посредством алгоритмического отслеживания любых взаимодействий.

Получается, что социальным знанием обладают не социологи, а владельцы цифровых платформ, алгоритмисты, эксперты и аналитики стэков, «продающие» аудиторию рекламодателям. Коулдри стремится изучить, как платформы предлагают свою версию социальности (алгоритмически определенную онлайн-конфигурацию) и побуждают пользователей внедрять ее. Он не отрицает социальное, но видит опасность для коллективной жизни во взаимодействиях, из которых извлекается прибыль. Социальное, которое платформы обеспечивают и делают видимым, часто не существует ни до них, ни за их пределами: формы коллективности, обнаруженные по цифровым следам на сайтах, не универсальны [7. С. 885; 9. С. 621]. Онлайн-взаимодействие замещает социальную интеракцию, будучи следствием технико-экономической материальности. Алгоритмически переработанное социальное встраивается в габитус индивидов с прямыми выгодами для накопительных стратегий коллективных акторов.

Правдоподобность мифической «истории о нас» достигается в ходе последовательной работы новых медиа над нарративами, маркирующими пространство социальных сетей («здесь») как типичное и неизбежное место встречи. Для Коулдри такая «естественность» парадоксальна, поскольку скрывает концентрацию символической власти в цифровых медиа: «нет никакой общности в социальных сетях, пока платформы не привлекут “нас”, чтобы мы использовали и ссылались на них» [7. С. 885; 9. С. 620]. Платформы предлагают цифровые способы «быть вместе» и извлекают прибыль из сетевой общительности — их экономическая ценность основана на идее естественной коллективности: срабатывает «сетевой эффект» платформ, расширение пользовательской среды, означающее популярность и прибыльность цифровых медиа, их склонность к монопольным форматам. Ключевой момент в зонтичном социально-сконструированном термине «платформа» состоит в том, что он уравновешивает коммерческий и аудиторный дискурсы, создает интерфейс между повседневными социальными интеракциями и коммерчески ориентированным трекингом (мониторингом пользовательской активности в цифровых медиа).

В рамках мифического нарратива «о нас» транслируется картина социального порядка, в формировании которого задействованы владельцы платформ, традиционные и новые медиа, комментирующие цифровое социальное, и пользователи [9. С. 621]. Любой мифический нарратив сближает своих создателей, создает смыслы для тех, кто участвует в его создании. Бенефициары мифа «о нас» — владельцы платформ [7. С. 881], поскольку пользователи определяют, что значит объединяться и быть социальными, в терминах, которые платформы могут продать рекламодателям. Миф «о нас» не является символом веры — это базовая ориентация, поскольку мы «становимся самими собой» на платформах, предлагающих такую опцию. Нарратив мифа описывает новую схему распределения ресурсов и организации акторов в условиях неолиберальной модели рынка и поиска новых форм политического участия [12. С. 3].

Как отмечает Коулдри, миф несет опасность для понимания онлайн-политики, поскольку риторика платформенного капитализма маскирует материальную и техническую инфраструктуру, от которой зависит жизнь цифрового поколения [9. С. 622]. Медийный дискурс искажает онтологию сетевого пространства-времени и платформенной коллективности, которая ставит важные вопросы о том, как и где воспроизводятся социальные ресурсы и отношения власти, какие сети (онлайн/офлайн) значимы в цифровом обществе. С помощью нарратива «о нас» медиа создают идиллическую картину естественной общительности без конфликтов, асимметрии власти, практик сбора и продажи данных, с пользовательским контролем продуктов деятельности. Миф скрывает практики сопротивления материальным последствиям сетевой логики (творческая апроприация, критика) и имплицитно требует взвешенной оценки онлайн-социальности в цифровых сетях, не обязательно порождающей политические траектории, а также анализа социокультурных условий, в которых сетевые действия порождают политические эффекты, необходимые для конструктивной политики в долгосрочной перспективе. Коулдри призывает искать свидетельства более широкого мифического нарратива, который натурализует растущую тенденцию цифровой публики действовать внутри социальных платформ: не стоит отказываться от языка социального — нужно исследовать иные способы быть социальным, которые трудно отследить и которые не являются источником экономической стоимости.

Мифология больших данных (big data)

Мейнстримный статус дискурса о больших данных требует деконструкции, проблематизации и денатурализации, что стимулирует нормативные и эпистемологические дискуссии [13. С. 4474]. Технологически-ориентированное понимание зонтичного термина big data, подчеркивающее его экономический потенциал, предлагает усеченное объяснение явления: большие данные — не просто технология, но и мифология, которую нужно подвергать сомнению. Метафора big data проделала значительную дискурсивную работу: большие данные могут быть как маркетинговым термином и техно-утопическим видением, так и материальным явлением. Акцент на мифологичности данных делает видимыми способы работы мифических нарративов. По Р. Барту, ключевая функция мифа — натурализация верований и убеждений, которые становятся невидимыми и потому не подлежащими сомнению (социальное маскируется под естественное), хотя они скрывают непрозрачные режимы контроля и управления.

Миф о больших данных возник вследствие трансформации эпистемической конфигурации социального знания. Д. Бойд и К. Кроуфорд характеризуют большие данные как культурный, технологический и научный феномен, основанный на взаимодействии технологий, аналитики и мифологии [4. С. 663]. Мифический конструкт big data содержит эпистемологическое допущение, что большие данные предполагают более развитую форму интеллекта и знаний, генерирующую лучшее понимание мира с аурой правды, объективности и точности. Эта мифология развенчивается критическими тезисами: big data трансформируют эпистемологию социального знания, вне контекста теряют значение и ценность, порождают цифровое неравенство, а их доступность не снимает этических проблем; претензии на объективность и точность big data вводят в заблуждение — большие данные не всегда лучшие данные [4].

Бойд и Кроуфорд утверждают, что big data меняют мышление на эпистемологическом уровне, перефразируя ключевые вопросы о знаниях и исследовательских процессах. Инструменты анализа и обработки больших данных имеют ограничения, заданы специфической технической конфигурацией и формируют измеряемую реальность. Сам термин «наука больших данных» — мифологический артефакт [15. С. 1664]: подразумевается, что архитектоника научного исследования трансформируется по мере изменения объема, скорости и способа генерирования big data. Большие данные — полученные в режиме реального времени посредством цифровых технологий безопросные большие массивы, генерируемые без вмешательства социолога нереактивными методами. Кроуфорд также подчеркивала проблему «фундаментализма данных» — когда каузальность сводится к корреляции, а массивы и прогнозы всегда точны [14]. Вера в существование универсальной истины отражает сложности поиска методов, которые можно использовать для познания и понимания социального мира.

Претензии на объективность big data основаны на субъективных наблюдениях и выборе [4. С. 667]. По мнению энтузиастов, провозглашающих революцию больших данных, статистические алгоритмы обнаруживают паттерны там, где их не может найти наука, поэтому big data символизируют новый этап эмпирического производства социального знания — отказ от исходных теоретических предположений. «Новая наука» вводит индуктивность в дизайн исследования, стремясь развить гипотезы, «рожденные из данных», а не сформулированные на основе теории, поэтому аналитика больших данных не требует опоры на концепты. Подобный мифический дискурс таит надежду, что большие данные позволят упростить анализ социального. В отличие от эмпирической эпистемологии доказательная социальная наука строится на аналитической интерпретации данных исследователями, понимании ограничений массивов и риска вывести ложные закономерности. Р. Китчин предлагает гибридный подход, который использует преимущества индуктивного, дедуктивного и абдуктивного мышления для разработки теорий и гипотез, исходя из данных [17. С. 5–7]: вместо восприятия потока данных как «конца теории» это подход сочетает альтернативные методы производства концептов с интенсивным использованием цифровых артефактов.

Принцип big-исследователей «чем больше, тем лучше» не всегда срабатывает. Большие массивы не способны восполнить отклонения отдельных параметров. Социальные сети делают свои данные доступными через API-интерфейсы, но их контролируют владельцы и разработчики, которые определяют, какие типы ресурсов или функциональных возможностей доступны, кто может их использовать. Facebook, VKontakte и Twitter позволяют пользователям через свои API считывать, управлять и обновлять данные: ставить отметку «нравится», писать комментарии, создавать сообщения, редактировать новостную ленту, скачивать информацию из постов на стенах онлайн-сообществ, автоматически загружать доступные данные. Однако big data свойственны ошибки репрезентативности, контекста и медиации, большой массив может «затенить» ключевые идеи. Соответственно, аналитика big data предполагает «чистку» данных: принятие решения о том, какие переменные будут учитываться, а какие игнорироваться, какой контекст будет приниматься во внимание (реальные социальные сети отличаются от их поведенческих сетей, отслеживаемых через цифровые следы [4. С. 671]).

Идея «сырых» данных оказалась проблематичной — данные «готовятся» по определенной «рецептуре» и используются в заданном контексте. Используя «кулинарный треугольник» К. Леви-Стросса, Т. Белсторф подчеркивает, что данные могут быть не только «приготовленными», но и «сгнившими» — подобная трактовка позволяет отслеживать преднамеренные и случайные ограничения генерации, обработки и использования big data. В этом контексте «сгнившие» — данные, полученные не по заранее установленным алгоритмическим «рецептам». С другой стороны, мы можем думать о данных не только как о «сырых», «приготовленных» или «сгнивших», но и как о контекстуально «насыщенных» («насыщенное описание» К. Гирца) [3].

Нейтральная парадигма даннофикации, т.е. преобразования социальных практик в количественные цифровые данные, предполагает управление и «нормализацию» данных [25. С. 198] — превращение их в полезные и продаваемые знания. Даннофикация подразумевает систематизацию и количественную оценку разных аспектов реальности, социальных взаимодействий в формате цифровых данных, что позволяет отслеживать их в режиме реального времени и делать прогнозы. Например, Google Analytics помогает владельцу сайта узнать, какие страницы, разделы веб-ресурса, а также продукты или услуги вызвали интерес у пользователей, по их цифровым следам. Риторика big data содержит примеры их метафорической интерпретации в качестве экономического ресурса и новой эпистемологии. Натурализация даннофикации достигается посредством описания данных как ценного сырья в свободном доступе, которое можно добыть, обработать и трансформировать в экономический актив (товар, капитал) вне связи с его создателем: «данные — это новые нефть или золото», «поток данных», «извлечение данных», «облако» (место хранения данных) [13. С. 4475; 11. С. 337–339].

Посредством репрезентации данных как природных ресурсов, готовых к промышленному использованию, торговля и обмен ими становятся естественными и привычными для пользователей. Будучи «сырьем», данные не имеют ценности и не приносят пользу, если не используются на практике. Метафора легитимирует рутинизацию сбора цифровых артефактов и инфраструктуру их использования: big-исследователи склонны говорить о данных как естественных цифровых следах, неосознанно оставляемых пользователями, и социальных платформах как нейтральных посредниках [25. С. 199]. Эта трактовка big data противоречит их фильтрации и алгоритмическому манипулированию. Посредством «натурализации» и «деперсонализации» больших данных метафоры скрывают, что медиапроцессами управляют стейкхолдеры, а данные и big-аналитика — прибыльный бизнес (Google, Facebook, Netflix и т.д.) [21. С. 28].

Доступность данных имеет ограничения, которые необходимы для обеспечения конфиденциальности, не нейтральны и data-технологии. Цифровое неравенство наблюдается по трем осям: создатели, сборщики и аналитики. Цифровой капитал достается не производителям данных, а тем, кто может использовать их для производства ценности, прогнозирования и манипулирования [13. С. 4475]. Доступ к большим данным является привилегией акторов, связанных с корпорациями или исследовательскими проектами [4]. Неравенство в сфере big data требует цифровой социализации, направленной на формирование новых видов IT-грамотности.

Асимметрию власти, свойственную коммодификации данных, отражает метафора «данноколониализма», противостоящая цифровому фронтеризму [23. C. 992, 998–999]. Метафорический конструкт «сетевой (электронный, цифровой) фронтир», возникший на основе интеграции теории Ф.Дж. Тернера о подвижной границе осваиваемого пространства и концепта М. Кастельса о сетевом обществе, означает динамичную границу сетевого онлайн-пространства, которая перемещается по мере того, как пользователи овладевают сетевыми практиками. Завоевание электронного фронтира зависит от того, насколько успешно люди используют цифровые технологии и встраиваются в сетевую реальность. Метафора формирует позитивное представление о покорении онлайн-пространства: жители фронтира выступают в качестве акторов, а не колонизированных субъектов — создают поселения, формируют виртуальные общности, используют новые web-ресурсы. Напротив, согласно метафоре данноколониализма, пользовательские действия фиксируются и трансформируются владельцами платформ с целью продажи данных рекламодателям и иным заинтересованным сторонам. При этом результаты агрегирования и интерпретации данных якобы являются типичной формой социального знания, а не коммерческой добычей big data компаниями, располагающими необходимой инфраструктурой. Колонизаторскую политику ведут корпорации-собственники цифровых технологий, которые обладают инструментами сбора, обработки и анализа данных (цифровой информации, генерируемой пользователями). Данноколониализм основан на коммодификации отношений производства и потребления big data, коммерциализации социального в формате обработанных данных, асимметрии власти между теми, кто создает данные, и платформами, получающими прибыль от данных, коммерчески ориентированной количественной оценке социальной жизни с целью получения прибавочной стоимости.

Компании, считающие данные товаром, отчуждаемым от производителя (пользователя), ориентированы на экономический рост и наращивание цифровых артефактов. Превращение big data в товар происходит посредством приватизации данных разработчиками приложений и заключения пользовательских соглашений. После подписания подобных контрактов данные извлекаются без согласия и справедливой компенсации для их производителей, т.е. капитализм колонизирует ранее не коммодифицированные пространства [23. С. 994] (так технологические корпорации — Facebook и Google — осваивают территории Индии и Африки). Данноколониализм нормализует, делает «естественной» и «необходимой» эксплуатацию людей в результате захвата данных как «природного ресурса», который находится в свободном доступе, не является дефицитным и легко отчуждается от владельца, а также на основе идеологии данноизма и корпоративной концентрации прибыли. Вместо того чтобы брать деньги с пользователей за использование web-сервиса, владелец платформы (колонизатор) собирает данные, непрерывно их отслеживая, фиксируя, сортируя и подсчитывая [11. С. 338, 340].

Современный дискурс big data трансформирует понятие агентности в условиях даннофицированного социального мира [13. С. 4478]. Цифровые технологии расширяют сферу наблюдения — дискуссии об этических вызовах big data связаны с мониторингом (мета)данных [3]. Практики даннофикации легитимированы данноизмом — верой в объективность квантификации и прозрачность мониторинга посредством цифровых технологий и доверием к институциональным агентам, осуществляющим сбор, анализ и распределение (мета) данных [25. С. 198, 204]. Коммерческое использование больших данных привело к признанию даннофикации новой парадигмой в науке и обществе: использование big data в науке повышает доверие к их сбору в коммерческих целях; популяризация даннофикации «нормализует» наблюдение, оценку и прогнозирование поведения пользователей на основе онлайн-данных.

Согласно Коулдри миф о больших данных бросает вызов идее, что социальное — это то, что мы можем интерпретировать. Долгосрочные последствия этого мифа принимают две формы: переопределение оснований социальной онтологии и критика алгоритмического социального знания [10. С. 236–237]. В интерпретации Коулдри мифический big-data-конструкт воспроизводится пользователями и вписывается в корпус мифов, «натурализующих» символическую власть медиа, включая сборщиков и аналитиков данных [7. С. 887–888]. Для Коулдри оспаривание мифа о больших данных с помощью «социальной аналитики» означает подтверждение принципов герменевтики веберианской социальной науки, ориентирующей на понимание смысла социального действия, что ведет к «расколдовыванию» цифрового мира [21].

***

Платформы социальных медиа предоставляют новые возможности и устраняют прежние ограничения коллективности: их бизнес-модель построена на монетизации толпы. Аналитика big data связана с трансформацией медиа: платформы используют массивы данных для выявления трендов пользовательского поведения с целью получения прибыли, т.е. за конструктом big data скрываются экономические интересы. Наша мифическая коммуникабельность контрастирует с количеством и качеством вмешательств диффузной власти цифровой социальности. В подобных условиях следует ли нам придерживаться мифов ради обещанной безопасности? (Мета)данные стали привычной валютой для оплаты услуг и безопасности. Встроенные алгоритмы отслеживания и прогнозирования онлайн-перемещений могут указать пути конструирования социального в реальности, однако этот процесс непрост и не исключает оспаривания или сопротивления. Кроме того, очевидно противоречие между мифом «о нас» и мифом о больших данных: сетевое «мы» делает возможным «большие данные», но именно они перечеркивают воображаемое обещание «нас», подвергая «нас» корпоративному захвату и государственному контролю. Несомненно, дискуссии о нормативных последствиях агрегирования и обработки данных будут продолжаться, поскольку затрагивают основания нового социального знания и даннофицированного социального порядка.

Об авторах

Наталья Викторовна Плотичкина

Автор, ответственный за переписку.
Email: oochronos@mail.ru

кандидат политических наук, доцент кафедры государственной политики и государственного управления

Список литературы