Судьба харбинской репатриантки в зеркале антропологии: Людмила Абрамова (1914-2002)

Полный текст

Введение

Беспрецедентные военно-политические процессы, имевшие место как в мире, так и в России, в течение ХХ в., стали причиной масштабных общественных трансформаций, кардинально изменивших судьбы миллионов наших соотечественников. Уникальным явлением времени стал очаг русской цивилизации в Северной Манчжурии с центром в Харбине. Существуя более полувека, он сменил ряд статусов: от центра полосы отчуждения КВЖД на территории, арендованной у Китая, до части Китайской республики, Маньчжоу-Го и КНР. Представители русского населения в Маньчжурии также меняли свой статус: им довелось быть подданными Российской империи, эмигрантами, советскими гражданами или подданными Китая. Для диаспоры русских в Северном Китае, как и для российского государства, в целом, рубежным событием стали последствия Революции 1917 г. и Гражданской войны, вылившиеся в массовый исход. Несмотря на богатую традицию изучения этого вопроса как в России, так и за рубежом^[1], многие аспекты, такие, как история русского фашизма в Маньчжурии, гендерные проблемы, особенности репатриации и реэмиграции, остаются все еще недостаточно осмысленными представителями исторической науки. Кроме того, существует немало политизированных мифологем, противоречивых концепций, затрудняющих восприятие исторических реалий русской Маньчжурии.

Изучение событий прошлого сквозь призму человеческой личности в академических исследованиях сегодня особенно актуально. Историки обратили внимание на жизнь человека во всех ее проявлениях, появился запрос на истории судеб простых людей, деталей и подробностей их жизни и стратегий поведения. Практика «индуктивного выхода» дает возможность широкой репрезентации и более взвешенной оценки событий, лишенных ангажированности и клишированных форм^[2]. Более глубокое изучение военно-политических и общественных процессов, явлений через обращение к персонифицированной истории становится возможным благодаря историко-биографическим (генеалогическим) исследованиям, представляющим человека на фоне эпохи и эпоху на примере его судьбы. Исследована судьба харбинской репатриантки Людмилы Максимилиановны Абрамовой, уроженки Харбина, прожившей 40 лет в Китае и переехавшей в СССР в ходе массовой репатриации русского населения Маньчжурии в 1950-х гг.

В 2012 г. сотрудники Исторического архива Омской области Ю.Н. Ефремова и Д.И. Петин подготовили короткометражный документально-публицистический фильм «Владимир Абрамов: путь белого офицера» о сложной и неоднозначной жизни супруга Л.М. Абрамовой^[3]. Но биография Людмилы Максимилиановны, затронутая в киноленте лишь фрагментарно, оказалась не менее значима. Реконструкция непростой женской судьбы стала возможной благодаря обращению к комплексу источников, преимущественно из фондов Государственного архива Хабаровского края и Исторического архива Омской области. В его основе – анкеты, заполненные Абрамовой в период проживания в Северной Маньчжурии в 1930–1940-е гг. и в 1964 г., мемуары, интервью ее сына – советского и российского театрального артиста Игоря Владимировича Абрамова. Вспомогательную роль сыграли анкеты родителей, брата и мужа Людмилы Абрамовой.

Теоретическая основа исследования – антропологический подход, историко-биографический и проблемно-хронологический методы. Вместе с тем важен факт: Л.М. Абрамова была замужем за бывшим офицером Белой армии, служившим в антибольшевистских и японо-маньчжурских спецслужбах, а затем в милитаризированных политических организациях. Таким образом, женщина приняла для себя традиции военной культуры. Это позволяет использовать в методологическом плане военную антропологию.

При подготовке статьи встал вопрос о репрезентативности источников и их верификации, а именно можно ли при отсутствии содержательных эго-документов (мемуаров, дневников, автобиографии, корреспонденции) реконструировать биографию простого «маленького» человека. Поэтому помимо комплекса архивных материалов для воссоздания биографии были применены историко-типологический и историко-сравнительный методы, чтобы восполнить лакуны в харбинский период жизни Абрамовой с помощью мемуаров и дневников бывших жителей Маньчжурии. Мы обращаем внимание на то, что личность Абрамовой сформировалась в особой культуре «русской Маньчжурии» с ее бытовыми привычками, традициями, отношением к труду, которые отличались от советских реалий. Репатриация в СССР обнажила эти различия, что тоже анализируется в исследовании.

Счастливая дочь «кавежединца»

Как сообщает выпись из метрической книги Градо-Харбинского Свято-Николаевского собора, сделанная на основании актовой записи от 13/26 февраля 1914 г., Людмила Абрамова появилась на свет 7/20 февраля 1914 г. в православной семье. Родителями девочки были дворянин Киевской губернии Максимилиан Николаевич Терешкевич (17 июля 1870 г., Липовец, Киевская губерния – 1948 г., Харбин) и его законная жена Анастасия Архиповна ([1893] г. Павлоградский уезд Екатеринославской губернии – Омск, 1979 г.)^[4]. Впоследствии в анкетах и автобиографии Людмила Максимилиановна называла датой своего рождения 20 декабря 1913 г.^[5] Найти объяснения разночтению не представилось возможным. По свидетельству И.В. Абрамова, она всегда отмечала день рождения именно 20 декабря.

В анкете Бюро по делам российской эмиграции в Маньчжурской империи (БРЭМ) Максимилиан Терешкевич сообщал, что в 1872 г. он с родителями переехал в Санкт-Петербург, где его отец служил приставом окружного суда. В 1889 г., окончив Гатчинский институт императора Николая I, юноша начал службу. Некоторое время жил в Минске, будучи чиновником в акцизном управлении. В 1903 г. М.Н. Терешкевич прибыл в Северную Маньчжурию, где служил на КВЖД до 1929 г. в должностях конторщика и счетовода на Западной и Восточной линиях дороги, станции Мяньдухэ, в Харбине на главном топливном складе. Был уволен по сокращению штатов. Как служащий КВЖД, Максимилиан Николаевич получил в 1927 г. советский паспорт, но в 1934 г. вместе с женой и детьми перешел в «эмигрантское состояние»^[6]. Уйдя с КВЖД, Максимилиан Терешкевич занимался домашним хозяйством^[7]. Как свидетельствует И.В. Абрамов, будущая супруга Максимилиана Терешкевича – Анастасия Костина – была дочерью отставного подпрапорщика 1-го железнодорожного батальона Заамурской пограничной стражи, оставшегося крестьянствовать на станции Мяньдухэ (проживал там до 1937 г.). В Харбине родители Л. Абрамовой встретились, к 1913 г. заключили брак^[8].

Спустя четыре года после появления на свет дочери, 28 марта 1918 г. у супругов Терешкевичей родился сын. Жизнь Людмилы и ее брата на рубеже 1920–1930-х гг. складывалась во многом традиционно для русской молодежи Харбина. О достойном статусе и определенном материальном благополучии семьи говорит то, что Людмила в 1921 г., 7 лет от роду, была определена в Харбинскую русскую частную гимназию Я.А. Дризуля. Как следует из выданного гимназией свидетельства от 20 августа 1931 г., 17-летняя Людмила Терешкевич достаточно успешно окончила полный курс наук. Девушка обладала широким кругозором, проявив также прилежание к учебе. Из 21 предмета 12 были аттестованы оценкой «отлично». Наилучшие знания выпускница показала по точным и естественным наукам, Закону Божьему и английскому языку^[9]. Ее брат Евгений в 1926–1928 гг. учился в 4-й железнодорожной школе, занимался с репетиторами, экстерном сдал экзамены в той же гимназии^[10].

Заметим, члены семьи Терешкевичей не считались эмигрантами (поскольку не бежали и не выезжали из России), они относились к «коренному населению» Маньчжурии, которое отличалось прочным и устойчивым бытом, жили в «патриархальном царстве Хорватии, в уютных гнездах, свитых старожильским привольем»^[11]. Эмигранты-беженцы, прибывавшие в Харбин в начале 1920-х гг., поражались уровню жизни местного населения:

Все тут живут великолепно, сыто и, что называется, без хлопот и забот <…> Тут живут так, как будто ничего и не произошло^[12].

Революция и Гражданская война их практически не коснулись, поэтому именно старожилы – «кавежедеки» или «кавежединцы»^[13] – с легкостью принимали (восстанавливали) советское гражданство, не считая это чем-то ненормальным и постыдным. Судя по мемуарам других детей старожилов, детство их было вполне безмятежным и счастливым, протекавшим в уютной и радостной атмосфере, наполненной ритуалами и праздниками^[14]. И.В. Абрамов утверждает, что по воспоминаниям старших,

до японской оккупации в Харбине хорошо жилось тем, кто работал на железной дороге: у них была высокая зарплата, а по достижении преклонного возраста им назначались пенсии, обеспечивавшие достойную жизнь, и давали выходное пособие, на которое можно было купить дом^[15].

Многие эмигранты в мемуарах вспоминали именно «благополучную», пусть не очень богатую, жизнь, даже и «при японцах», когда ситуация в Харбине и Маньчжурии изменилась с образованием Маньчжоу-Го.

В рядах радикальной партии

18-летняя Л. Терешкевич в 1932 г. вступила в ряды Всероссийской фашистской партии (ВФП) и в состав Национального объединения русской молодежи (НОРМ)^[16]. По понятным причинам позднее, живя в СССР, она не упоминала о своем участии в этих организациях. О русском фашизме в Китае есть значительный пласт литературы с самыми противоречивыми оценками этого явления, но нельзя упускать из вида важное обстоятельство, а именно его оппозиционную логику. Фашистское движение в Северной Маньчжурии, как и в Италии и Германии, представляло собой одно из пореволюционных течений русской эмиграции. Оно возникло как антикоммунистическое, идеалом русских фашистов было государство, основанное на православной вере и социальной справедливости – «за спасение России, против атеизма и интернационализма на основе национализма». Русское фашистское общество было создано в Харбине еще в 1925 г. в студенческой среде, в противовес комсомольской организации. Оно провело ряд антикоммунистических акций, но к началу 1930-х гг. внутри общества произошел раскол. В 1931 г. была организована Российская фашистская партия (ее генеральный секретарь – К.В. Родзаевский – печально известная фигура русской эмиграции в Китае). В 1934 г. организацию переименовали во Всероссийскую фашистскую партию, внутри которой возникли женское, юношеское и детское движения. В числе причин участия женщин в праворадикальном движении выделяются антисоветские настроения, присущие значительной части эмигранток, которые

легко воспринимали идеи фашизма, поддерживаемые их отцами, мужьями и братьями. Им казалось, что эти идеи в состоянии остановить развитие мирового коммунистического движения^[17].

Создание ВФП совпало с захватом Маньчжурии Японией и возникновением в 1932 г. на оккупированной территории государства Маньчжоу-Го. Часть русских общественных организаций в Маньчжурии стали ориентироваться на японскую администрацию, подчеркивая свой милитаристский и антикоммунистический характер. Особая ставка делалась на русскую молодежь – наиболее активную категорию, подверженную в силу возраста идеологическому и политическому влиянию. Представители молодого поколения, в свою очередь, рассчитывали использовать членство в таких организациях, открывавшее возможности карьерных и жизненных перспектив. Чтобы понять мотивы прихода Л. Терешкевич в праворадикальное движение, обратимся к мемуарам А.С. Ивельского, вступившего в ВФП в 1934 г. в Харбине по рекомендации В.С. Абрамова, будущего мужа Люмилы. Он объяснял, что вступил в партию, «увидев активность фашистской организации», «самой большой <…> в Харбине. Живые идеи этой организации привлекали людей»^[18]. В личном деле Ивельского в БРЭМ содержится типовое прошение:

Разделяя вполне идеологию и тактику Русской Фашистской партии, настоящим ходатайствую о включении меня в число ее членов. По вступлению в партию обязуюсь выполнять все распоряжения подлежащих высших органов ее и соблюдать необходимую конспирацию^[19].

Л. Терешкевич стала дополнительно изучать японский язык. Об активной деятельности девушки свидетельствует следующий факт: с марта 1932 г. по июль 1934 г. она была секретарем НОРМ^[20], оставив эту должность, по всей видимости, по личным мотивам (об этом далее). При регистрации в БРЭМ 12 февраля 1935 г. Людмила Максимилиановна указала свою профессию «конторщица, кассирша»; политические убеждения – «монархистка». Брат Людмилы Евгений Терешкевич, также зарегистрированный в БРЭМ, в 1934–1936 гг. состоял в Национальной организации русских разведчиков и ВФП^[21]. Причиной недолгого членства молодого человека в названных структурах послужило начало трудовой деятельности электромонтером и самостоятельной семейной жизни^[22].

К 1934 г. число членов ВФП в Харбине достигло 2 тыс. чел., по Маньчжурии – 6 тыс. чел.^[23]. Но в переписке эмигранты приводят иные цифры. Так, генерал Г.А. Вержбицкий в письме А.П. Воробчуку от 4 сентября 1934 г. сообщал:

Русский фашизм – нездоровое явление русского зарубежья, вернее, Дальнего Востока. <…> Здесь (в Харбине. – М.К., Д.П.) их около 500. Не нужно закрывать глаза и на то, что значительная часть молодежи, разочарованная пассивностью русской общественности, пошла за кричащими лозунгами… фашизма. <…> «Деятельность» – доносы на все русское и разложение^[24].

И если молодежь воспринимала фашистскую организацию как возможность реализации и социализации (кружки, занятия спортом, военная подготовка, возможность трудоустройства, организация праздников), то старшее поколение весьма скептически смотрело на «забавы» фашистов, считая их чем-то несерьезным и вредным. Эмигрант В.А. Морозов в воспоминаниях называл фашистскую организацию в Маньчжурии «противной русскому духу» и «русским национальным интересам», полностью зависимой от японцев. О руководстве фашистов Морозов писал: «Одна молодежь, ни одного солидного, серьезного человека», методы фашистов беспринципны – «шантаж, выколачивание денег из зажиточных эмигрантов», а ее «полупреступная деятельность» отталкивала от себя «серьезных людей из эмиграции». Отношение эмиграции к ВФП, по мнению Морозова, было настороженное из-за неясности того, какой фашисты видят будущую Россию:

Если без царя, то тогда это напоминало большевиков. Поэтому фашисты скоро сделали вид, что они монархисты, повесили у себя портреты императорской семьи и Николая II. Но эти маневры не сумели завоевать симпатий эмиграции. Их терпели, но «своими» не считали^[25].

 Австралийский ученый Томас Пул, анализируя причины популярности русских фашистов в Маньчжурии, считает, что они «эксплуатировали чувства отчаяния, унижения, беспомощности и тоски по родине русских эмигрантов», и ключевыми понятиями фашистов были «авторитарное государство, харизматичный лидер и национальный дух»^[26]. Девизом ВФП был «Бог, нация, труд», значком – сочетание свастики и двуглавого орла, приветствием – поднятие вверх правой руки и возглас «Слава России», партийным гимном – стихотворение «Подымайтесь, братья, с нами!» на мотив «Преображенского марша»^[27]. Не случайно многие фашисты во второй половине 1930-х гг. стали симпатизировать политике И.В. Сталина по «восстановлению великодержавности», а во время Второй мировой войны перешли на просоветские позиции, в том числе – муж героини статьи В.С. Абрамов.

Жена и мать

Участие Л. Терешкевич в общественно-политических организациях Харбина стало судьбоносным. В те же годы на службе в ВФП находился белоэмигрант В.С. Абрамов, также изучавший на курсах язык Страны восходящего солнца. В его жизни отразились коллизии эпохи. Представитель обеспеченной семьи личного почетного гражданина Москвы, будучи студентом Томского технологического института, он летом 1918 г. добровольно вступил в Сибирскую армию, в качестве юнкера-артиллериста участвовал в боях под Пермью. Впоследствии получив чин офицера, в Омске являлся сотрудником осведомительного аппарата белых спецслужб. Оказавшись в плену при отступлении антибольшевистских сил, бывший прапорщик Абрамов попал на службу в РККА. За участие в карательной операции Белой армии состоял в 1920–1921 гг. под арестом и следствием по линии Томской губЧК. Выйдя на свободу по амнистии, В.С. Абрамов безуспешно пытался заниматься в Томске коммерческой деятельностью. Нелегально перейдя границу в 1924 г., он обосновался в Харбине.

Важная деталь: знакомство Людмилы Терешкевич с В.С. Абрамовым произошло на фоне переживания им крупных неурядиц личной жизни: потеря работы, разрыв с первой женой и детьми, уехавшими в 1933 г. в СССР. В среде членов ВФП и БРЭМ будущий муж Людмилы, как видно, обрел поддержку в лице ряда антисоветски настроенных эмигрантов (И.А. Михайлова, К.В. Родзаевского и др.). С 1935 г. в течение десяти лет В.С. Абрамов прослужил в Особом отделе «Киовакай» – прояпонской националистической организации^[28]. Его деятельность на этом поприще была отмечена маньчжурскими наградами^[29].

Мать Людмилы Максимилиановны категорично не приветствовала выбор своей дочери, не желая отпускать ее из родительского дома. У В. Абрамова была далеко не безупречная репутация: некоторое время он являлся комиссионером и за вознаграждение занимался «устройством дел». По обвинению в мошенничестве он арестовывался полицией Харбина^[30].

Нелестно об избраннике молодой девушки отзывался эмигрант Н.А. Мартынов:

Владимир Абрамов был до Киовакая в фашистской партии, потом оттуда вышел, а некоторые говорили, что его исключили – малоразвитый человек с нетвердыми моральными принципами и устоями, легкомысленный, честолюбивый человек, любящий деньги^[31].

Невзирая на такие факты и протест матери, Л. Терешкевич проявила твердость характера и в 1934 г. вышла замуж за Абрамова. 18 июня 1935 г. у них родился сын Игорь^[32].

Трехкомнатная квартира Абрамовых в одноэтажном кирпичном доме была съемным жильем. Игорь Абрамов вспоминал:

Мой отец <…> был достаточно высокопоставленным служащим, благодаря чему мы ни в чем не нуждались, но, тем не менее, он не мог себе позволить жить где-нибудь в центре города, в большом каменном доме, в хорошей квартире со всеми удобствами. Мы жили в непрестижном районе, в Сунгарийском городке, в просторечье именуемом Нахаловкой^[33].

Бывшая харбинка Наталья Лалетина, которая часто бывала в 1930-х гг. в Нахаловке в гостях у своего крестного, оставила воспоминания об этом районе Харбина:

Болотная улица вполне оправдывала свое название: она была настолько грязной и болотной, что идти по дощатым шатким тротуарам было небезопасно^[34].

 С хозяином дома, китайцем, у Абрамовых сложились добрые отношения, Людмила Максимилиановна учила его сына, за это семья не платила за съем жилья. И. Абрамов также отмечал:

Факт японской оккупации внешне никак не проявлялся <…> на бытовом уровне никакого антагонизма не наблюдалось, скорей напротив: мы мирно общались с японцами и даже дружили. Хотя, получается, в одном дворе с нами жили две семьи оккупантов^[35].

Мемуары эмигрантов Маньчжурии сходятся в том, что и при японцах жизнь «шла своим чередом, как будто все оставалось более или менее по-старому», и только во время войны эмигранты почувствовали «тяжелую руку японских завоевателей»^[36].

Профессиональный статус и общественное положение супруга были достаточно высокими, и молодая женщина была вовлечена в светский круг общения, который можно назвать элитарным по отношению к основной массе русской эмиграции. Подруг в дом Л.М. Абрамова не приглашала. Зато в доме Абрамовых тогда по праздникам бывали известные белоэмигранты: генералы А.П. Бакшеев, В.А. Кислицын и др., а также высокопоставленный сотрудник японских спецслужб Р. Като – начальник Особого отдела Бинцзянского штаба Киовакай и советник БРЭМ. Но, по словам И.В. Абрамова, эти встречи носили характер официозного «церемониального» общения. При этом Людмила Максимилиановна позднее утверждала, что ничего конкретного о службе Владимира Семеновича (даже чина в белой армии) не знала. Вряд ли это так. В.С. Абрамов был слишком заметной фигурой в Харбине 1930-х гг., непременным участником собраний, банкетов и съездов, организатором крупных мероприятий. В 1939 г. он был назначен представителем Киовакай в БРЭМ. В этом качестве он стал одним из организаторов проведения Дня Антикоминтерна в Харбине.

Спустя некоторое время после рождения ребенка в 1935 г. молодая женщина вернулась к общественной деятельности, каковая теперь соответствовала служебному положению ее супруга. По традиции жены всех высших чинов прояпонских организаций должны были исполнять определенные общественные обязанности. В октябре 1939 г. был организован Русский сектор харбинского штаба женской организации содействия государственной обороне Маньчжоу-Ди-Го (Кокубоо-Фудзинкай). Председательницей этой организации стала супруга начальника БРЭМ О.В. Кислицына. Харбин был разбит на 4 района: Пристанский, Новогородний, Модягоу и Сунгарийский городок. Л. Абрамова была назначена начальницей Сунгарийского городка^[37], входила в правление этой организации, была знаменосцем Русского сектора. По долгу общественной работы она принимала участие во всех антикоммунистических митингах, демонстрациях, иных протокольных мероприятиях. О характере ее общественной деятельности свидетельствуют приглашения на собрания и торжества, а также письма, адресованные ей, сохранившиеся в архиве БРЭМ. Как начальница района Л.М. Абрамова должна была с началом «Великой восточноазиатской войны» в 1941 г. организовывать помощь воинам и их семьям: собирать средства, заботиться о раненых, устраивать концерты для солдат, готовить им угощение, посылать подарки, починять белье, чтить память погибших героев и пр.^[38]

Перемена участи

«11 счастливых лет» – так называла Людмила Максимилиановна годы жизни со своим супругом. Август 1945 г. стал переломным для жизни русской диаспоры Северного Китая, особенно это касалось тех, кто имел связи с оккупационными властями. И.В. Абрамов подчеркивает:

Мы все стали гражданами СССР. Хорошо помню, как из Харбина тихо исчезли японцы, тихо-тихо, их в одну ночь словно сдуло: вчера были, а сегодня мы проснулись – их уже нет. <…> Моего отца сразу же арестовали. Он ушел из дома и не вернулся, и в течение девяти лет мы о нем ничего не знали^[39].

В тот же день Игорь Абрамов выбросил по указанию матери в выгребную яму служебные документы, награды и пистолет отца. В СССР отец мемуариста был приговорен к 10 годам лишения свободы, отбывал наказание в Красноярском крае^[40].

По свидетельству Н.А. Мартынова, он предлагал В.С. Абрамову как старшему сотруднику Особого отдела Киовакай уехать на юг с японцами и тем самым избежать ареста. Но тот, как и многие другие высшие чины БРЭМ, поддался обаянию советской пропаганды о стирании различий между эмиграцией и СССР и поверил лозунгу тех лет «Советское правительство все прощает и все забывает». Мартынову он возразил:

Всегда Вы так, Н.А., говорите несуразности. Я вот только что говорил с некоторыми совработниками, которые настроены антибольшевистски, и вот они-то и говорят об изменении отношения совруководства и здесь, и там, в СССР к эмигрантам⁴¹.

По словам Мартынова, Абрамов остался в Харбине. По прибытии РККА он «явился к ним с приветствием» и в числе многих других был арестован^[42]. Можно представить себе чувства оставшейся «соломенной вдовой» Л. Абрамовой. Но ее подписи нет под коллективным письмом на имя И.В. Сталина от 18 июня 1946 г. от родственников лиц, арестованных и вывезенных в СССР (всего подписалось 769 чел.)^[43].

О судьбе оставшихся эмигрантов можно судить по различным источникам. По указу Президиума Верховного Совета СССР от 10 ноября 1945 г. эмигранты в Маньчжурии смогли обрести подданство СССР. К концу 1946 г. там насчитывалось 60 514 чел. советских граждан^[44]. Л. Абрамова также получила («восстановила») советское гражданство, адаптируясь к изменившейся внутриполитической ситуации. «Новосоветских» граждан объединили в Общества граждан СССР (ОГС), заменившие эмигрантские организации. Но, по мнению советских консулов, такие эмигранты не считались «своими», не сумели «усвоить» новой идеологии и представляли собой «сырой материал», требующий большой «культурно-просветительной работы» для превращения их в «сознательных граждан СССР»^[45]. Для этого при ОГС в Харбине создавали клубы с библиотеками и кружками самодеятельности, где читались лекции и доклады на политические темы, но «вытравить» бытовые привычки, представления о старой морали, религиозность так и не удалось.

С уходом советских войск из Маньчжурии в апреле 1946 г. в Китае разгорелась гражданская война, фактически разделив Маньчжурию на две зоны. Северная и северо-восточная часть оказалась в руках Народно-демократической армии Китая, южная – под контролем Гоминьдана. Социально-экономическое положение русского населения стало крайне тяжелым. Власти Китая не могли стабилизировать ситуацию. Юани, сменившие маньчжурские гоби, стремительно обесценивались: в 1946–1947 гг.  1 рубль равнялся 200 юаням; в конце 1948 г. – 4 166 юаням^[46], причем зарплаты рассчитывали по прежнему курсу. Из-за скачков цен на местном рынке возник дефицит продовольствия. Начался голод. Е. Рачинская описывала ситуацию так:

То исчезал сахар, то не было жиров; то вводилась казенная выпечка хлеба и он превращался во что-то совершенно несъедобное. Были «холодные» зимы – когда трудно было с углем и дровами. Была зима без света: мы сидели с какими-то коптилками, а электричество было дано нам в виде особой милости только на три дня нового года. Во многих домах перестал работать водопровод, полопалась канализация, остановилось центральное отопление… Жизнь становилась все тяжелее и тяжелее, и морально, и физически^[47].

Людмила и Игорь Абрамовы вынуждены были переехать из Харбина в русскую деревню Покровка, где в то время жил Е. Терешкевич, который помог сестре и племяннику в обустройстве и выживании^[48]. Некоторый период средством заработка на жизнь семьи было изготовление выпечки, которую сдавали в торговый дом Чурина.

Вспоминая о детстве и юности, И.В. Абрамов говорит, что мать его всегда старалась выглядеть опрятной, хорошо одетой, к сыну не была строга, не наказывала сурово за проступки. Она отличалась большой заботой и стремлением дать ребенку необходимое и лучшее, даже в самое тяжелое время. Видя стремление мальчика к театру, она водила его на все детские постановки, они были записаны в две библиотеки, где Игорь перечитал все книги и журналы. Как отметил Игорь Владимирович, в их семье до прихода в 1945 г. советских войск поддерживались христианские традиции, каковые впоследствии пришлось нивелировать. Свою мать на рубеже 1940–1950-х гг. он характеризует как уравновешенную, замкнутую, далекую от политики женщину, которая из-за опасений ничего не вспоминала вслух о муже, хотя сильно тосковала по нему.

В анкете 1964 г. Людмила Максимилиановна лаконично напишет об этом периоде:

С 1946 по 1948 гг. имела случайную работу. В 1948 г. уехала в Тооген^[49], где работала в школе преподавателем. В 1949 г. вернулась в Харбин и поступила на КЧЖД в депо, а в октябре 1950 г. перешла работать в 1-ю Советскую среднюю школу (где учился ее сын. – М.В., Д.П.). В 1954 г. поступила преподавательницей в китайский институт, оттуда ушла из-за отъезда на Родину^[50].

В эти годы Л. Абрамова повысила свой образовательный уровень: в сентябре 1952 г. окончила полный курс технического черчения при районном Сунгарийском клубе Общества граждан СССР, а через год – курсы по подготовке преподавания русского языка Учебно-технического совета при Комитете Союза советской молодежи северо-востока КНР^[51]. Преподавательскую работу Л. Абрамова успешно совмещала с активной общественной и культурно-просветительской деятельностью (в чем-то схожей с тем, чем она занималась за 10 лет до этого). Она являлась секретарем ревизионной комиссии 5-го Сунгарийского местного отделения, состояла в кружке художественной самодеятельности клуба Сунгарийского района. Поощрялась грамотами, в том числе по линии Центрального правления ОГС^[52]. Ее сын Игорь тогда решил стать артистом театра. Людмила Максимилиановна одобрила это начинание, хотя посчитала такой профессиональный выбор лишь временным увлечением.

В апреле 1954 г. русское население Маньчжурии узнало о постановлении Совета министров СССР № 751-329с от 18 апреля 1954 г., которое разрешало въезд на территорию СССР на постоянное жительство 6 тыс. семей советских граждан, изъявивших желание покинуть КНР и планировавших работать на целине в районах Центральной и Южной Сибири, Южного Урала и в северо-западных областях Казахстана. Затраты на перевоз переселенцев брало на себя государство. Начался массовый отъезд русских из Китая в СССР поездами на целину. За 1954–1961 гг. из харбинского консульского округа выехало в СССР 19 068 чел.^[53]

И.В. Абрамов вспоминает:

Должен подчеркнуть: это была не депортация – все происходило на основе свободного волеизъявления. У каждого из нас был выбор: можно было уехать и не в СССР, а куда-нибудь в Австралию или Бразилию…^[54]

 У многих харбинцев были сомнения в правильности выбора, но вескими мотивами в принятии решения о возвращении в СССР, кроме напряженной внутриполитической обстановки в Китае, были воссоединение с семьей, сохранение русской культуры и языка, будущее детей, получение ими образования. Эпизод, объясняющий географическое направление отъезда, сын нашей героини описал так:

Как-то раз во дворе нашего дома появился человек, по виду железнодорожник. Так оно и оказалось, это был работник поезда, ходившего из СССР в Китай и обратно. Он спросил, не здесь ли живут Абрамовы. Я ответил:

– Да, здесь.

– Мать замуж не вышла?

– Нет, не вышла. А что вы хотели?

Оказалось, железнодорожник привез записку от отца, из лагеря <…> Отец каким-то образом сумел договориться с этим человеком, чтобы он, когда приедет в Харбин, узнал, живем ли мы еще здесь. В записке он писал только, что жив-здоров, и через год должен быть освобожден. Это для нас все и решило. <…> 3 июня 1955 г. я навсегда покинул Харбин^[55].

Наша героиня получила направление в один из «районов освоения целинных и залежных земель». Министерством совхозов СССР была распределена с семьей в составе трех человек в распоряжение Бейского овцеводческого совхоза Бейского района Красноярского края^[56].

44 года на театральной ниве

Поезд с репатриантами прибыл сначала в Красноярск, где благодаря усилиям театрального деятеля Ю.Л. Хороша Людмилу и ее сына в числе группы артистов-репатриантов документально переоформили из ведения Министерства сельского хозяйства СССР в ведение Министерства культуры СССР. Л. Абрамова с сыном 17 июня 1955 г. прибыли в Минусинск, где Игорь Владимирович поступил в труппу Минусинского драматического театра, а Людмила Максимилиановна получила должность администратора данного театра, проработав здесь до 1964 г.^[57]

В мемуарах И.В. Абрамов практически не пишет о трудностях перемены участи, возможно потому, что он был молод и полон планов на будущее. А ведь большинство репатриантов никогда не были в России, и уж тем более плохо представляли себе, как устроена жизнь в СССР. Как заметила поэтесса-репатриантка Л.Ю. Хаиндрова,

мы вернулись «домой», где никогда не жили, из дома, где родились, но никогда не считали своим домом^[58].

Практически все мемуаристы соглашались с тем, что одним из самых тяжелых испытаний на вновь обретенной родине было столкновение с советским бытом, вернее, с его отсутствием, а также отношение окружающих к репатриантам как к чужакам, низкая культура, грубость и хамство, особенно при столкновении с советской бюрократией^[59]. У каждого из репатриантов были свои уроки выживания и свой опыт адаптации к новым условиям. Историк Лори Манчестер считает, что именно в СССР проявилась особая «харбинская» идентичность^[60].

Начало жизни в СССР для Людмилы и Игоря Абрамовых было ознаменовано важным событием – воссоединением с главой семьи, вернувшимся из мест заключения. И.В. Абрамов об этом пишет:

У отца на руках была справка о том, что он освобожден за отсутствием состава преступления. Зачем и кому все это было нужно? Позади остался такой пласт жизни! Мне было десять лет, когда его забрали, а теперь, когда встретились, уже двадцать. Он говорил, что заключение ни коим образом не повлияет на мою судьбу <…> Главное – он вернулся. Это было для нас огромное счастье^[61].

Тяжелые условия лагерного быта серьезно подорвали здоровье В.С. Абрамова, вскоре он получил инвалидность 2-й группы^[62]. До 1964 г. Л. Абрамова жила вместе с мужем, но вынуждена была впоследствии направить его в дом престарелых в Минусинске, переехав в Омск, чтобы помогать сыну в воспитании детей. Овдовев в 1968 г., Людмила Максимилиановна до конца дней хранила у себя небольшой архив, оставшийся от покойного супруга.

Как указывает И.В. Абрамов, жившие в Англии родственники (тетя Людмилы) присылали им журналы мод, которые затем можно было негласно перепродать в ателье, выручив за номер до 100 руб.

В Омском ТЮЗе Людмила Максимилиановна проработала с 1964 по 1999 гг. завхозом, позднее – сторожем пожарной охраны. 10 декабря 1996 г. ей было присвоено звание «Ветеран труда»^[63]. К созданию в 1989 г. Омской областной общественной организации «Омские харбинцы» Людмила Максимилиановна отнеслась равнодушно. Последние десять лет жизни в силу сложных личных отношений она мало общалась сыном. Л.М. Абрамова ушла из жизни 31 декабря 2002 г. и была похоронена на Западном кладбище г. Омска.

Выводы

Изучив жизненный путь Л.М. Абрамовой, отметим, что особенности ее гендерной социальной и семейной роли обусловило полученное консервативное воспитание, определявшее нахождение на втором плане – в тени успешного мужа и знаменитого сына. Приоритетами для Л.М. Абрамовой были сохранение традиций и, как и для большинства женщин, семья, ставшая сосредоточием жизни. Надо заметить, что семья и в эмиграции, и в советской жизни стала спасением, стержнем в эпоху утраты ориентиров и традиционных ценностей. Несомненно, Людмила Максимилиановна была хорошей женой и матерью, обеспечив супругу возможность успешного карьерного роста, а своему единственному ребенку – шанс на достойное жизненное и профессиональное развитие. Превратности политики, потеря опоры не сломили ее, наоборот, заставили проявить такие качества, как способность к выживанию наперекор внешним обстоятельствам. Героине приходилось начинать жизнь заново в другой стране и при иных обстоятельствах, в условиях послевоенного Китая и репатриации, но ее адаптацию к условиям жизни в СССР можно назвать успешной.

В жизнеописании Людмилы Абрамовой, как и в судьбах других людей, отразились сложная и противоречивая эпоха, важные вопросы, связанные с понятиями идентичности, родины и жертвенности, личного выбора. На примере ее биографии можно проследить, как политика вмешивается в жизнь «маленького» человека и как он противостоит давлению внешних факторов. В этом смысле жизнь Л.М. Абрамовой можно назвать и типичной, и уникальной, позволяющей выявить особенности индивидуальной стратегии и тактики.

Рассмотренный нами пример показывает, насколько важны микроанализ и биографика, а также гендерные аспекты для изучения новейшей истории, когда частная судьба приобретает значение при условии сочетания разных подходов к исследованию.

 

^{1 Аблажей Н.Н. С востока на восток. Российская эмиграция в Китае. Новосибирск, 2007; Аурилене Е.Е. Русская эмиграция в Маньчжурии на рубеже 1920-х – 1930-х гг.: «Харбинский комитет помощи русским беженцам считает своим долгом…» // ЭНОЖ История. 2020. Т. 11. № 2 (88), https://doi.org/10.18254/S207987840008739-1; Наземцева Е.Н. Русская эмиграция в Китае: попытки и проблемы объединения в 1920–1940-е гг. // ЭНОЖ История. 2021. Т. 12. № 2 (100), https://doi.org/10.18254/S207987840014182-9; Смирнов С.В. Русские эмигранты в Маньчжурии и японский новый порядок: крушение надежд // Quaestio Rossica. 2022. Т. 10. № 2. С. 440–454, https://doi.org/10.15826/qr.2022.2.680; Hohler S. Fascism in Manchuria: the Soviet-China encounter in the 1930s. London, 2016; Gamsa M. Harbin: A Cross-Cultural Biography. Toronto, 2020; Gruner F. Russians in Manchuria: From Imperial to National Identity in Colonial and Semi-Colonial Space // Crossing Boundaries: Ethnicity, Race and National Belonginess in a Transnational World. Lanham, 2013. Р. 183–205; Manchester L. Fusing Russian Nationalism with Soviet Patriotism: Changing Conceptions of Homeland and the Mass Repatriation of Manchurian Russians after Stalin's Death // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Summer 2019. Vol. 20. № 3. Р. 529–558.}

^{2 См.: Кром М.М. «Методы» и «подходы»: происхождение и эволюция ключевых понятий современного исторического дискурса // Новое прошлое = The New Past. 2021. № 4. С. 92–108.}

^{3 Бородина Г.Ю., Петин Д.И. «Гражданская война: судьбы и лица»: первые результаты проекта // Отечественные архивы. 2013. № 1. С. 128–129.}

^{4 ГИАОО. Ф. Р–3693. Оп. 2. Д. 2. Л. 1–2.}

^{5 ГАХК. Ф. Р–830. Оп. 3. Д. 46876. Л. 6; ГИАОО. Ф. Р–3693. Оп. 2. Д. 1. Л. 1.}

^{6 ГАХК. Ф. Р–830. Оп. 3. Д. 47009. Л. 1, 1об., 3об., 4–6.}

^{7 Там же. Д. 47007. Л. 7.}

^{8 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 6, 125, 234; ГАХК. Ф. Р–830. Оп. 3. Д. 47007. Л. 4 об.}

^{9 ГИАОО. Ф. Р–3693. Оп. 2. Д. 4. Л. 4–5.}

^{10 ГАХК. Ф. Р–830. Оп. 3. Д. 47007. Л. 1об., 4 об., 5 об., 7.}

^{11 Гинс Г.К. Харбин, эмиграция и культура // Заря. 1938. 10 июля. № 180. С. 2. – «Хорватией» называли полосу отчуждения КВЖД по имени первого Управляющего дорогой с 1903 по 1918 гг. генерала Д.Л. Хорвата (прим. М.К., Д.П.).}

^{12 Ильин И.С. Дневник. Запись от 10 февраля 1920 г. // ГАРФ. Ф. Р–6599. Оп. 1. Д. 8. Л. 5.}

^{13 Так в Северной Маньчжурии называли служащих КВЖД.}

^{14 Горшенина В. Прошлое не отменяется! М., 2007. С. 9–11; Яроцкая Ю.А. Русская культура и русское искусство в воспоминаниях о детстве и юности в Харбине // Любимый Харбин – город дружбы России и Китая. Харбин – Владивосток, 2019. С. 191–199.}

^{15 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 4, 8.}

^{16 ГАХК. Ф. Р–830. Оп. 3. Д. 46876. Л. 6.}

^{17 Сергеев О.И., Лазарева С.И. Женщины-эмигрантки в пореволюционных общественно-политических движениях российской эмиграции в Китае в 1920–30 годы ХХ в. // Китай в Северо-Восточной Азии: история и современность. Владивосток, 1999. С. 168.}

^{18 Архив ДРЗ им. А.И. Солженицына. Ф. 1. Всероссийская мемуарная библиотека. Оп. 1. Д. М–198. Л. 18.}

^{19 ГАХК. Ф. Р-830. Оп. 3. Д. 17887. Л. 6.}

^{20 Там же. Д. 46876. Л. 6.}

^{21 Там же. Д. 47007. Л. 5 об.}

^{22 Там же. Д. 46876. Л. 9.}

^{23 Родзаевский К.В. Отчет о моей 20-летней антисоветской деятельности // Кентавр. 1993. № 3. С. 109.}

^{24 Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, Rare Book and Manuscript Library, Columbia University (BAR). Vorobchuk collection. Box #1.}

^{25 РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 5. Д. 12. Л. 62, 73.}

^{26 Пул Т. Русские фашисты в Квисленде (1935–1945) // Русская эмиграция и фашизм: статьи и воспоминания. СПб, 2011. С.156–178.}

^{27 Стефан Д. Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции. 1925–1945. М., 1992. С. 97.}

^{28 Киовакай (японский вариант – Сехэхой) – «Общество согласия и мирного сотрудничества народов Маньчжурской империи» создано в 1932 г. в Маньчжоу-Го как государственная общественная организация для объединения многонационального населения страны в «гармоничный целостный организм». В Киовакай должны были вступить все граждане страны, достигшие 20 лет. Общество имело в своей структуре русский сектор.}

^{29 Петин Д.И., Ефремова Ю.Н. Источниковый потенциал семейных архивов в реконструкции биографии и генеалогии участника Гражданской войны. На примере архива семьи Абрамовых. Первая половина XX в. // Вестник архивиста. 2013. № 1. С. 221–227.}

^{30 Харбинское обозрение. 1932. 15 апреля. № 90. С. 3.}

^{31 Мартынов Н.А. О жизни и политических событиях в Харбине, в Маньчжурии и на Дальнем Востоке за период 1923–1948 гг. // Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, Rare Book and Manuscript Library, Columbia University (BAR). N.A. Martynov collection. Box #1.}

^{32 ГИАОО. Ф. Р–3693. Оп. 1. Д. 2. Л. 1.}

^{33 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 7.}

^{34 Николаева Н. Японцы. Рига, 2019. С. 110.}

^{35 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 7.}

^{36 Рачинская Е. Перелетные птицы. San Franciscо, 1992. С. 42.}

^{37 ГАХК. Ф. Р–830. Оп. 3. Д. 46876. Л. 8.}

^{38 Великая Маньчжурская империя. Харбин, 1942. С. 220.}

^{39 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 21, 22.}

^{40 Петин Д.И., Ефремова Ю.Н. Источниковый потенциал семейных архивов в реконструкции биографии и генеалогии участника Гражданской войны. На примере архива семьи Абрамовых. Первая половина XX в. // Вестник архивиста. 2013. № 1. С. 228.}

^{41 Мартынов Н.А. О жизни и политических событиях…}

^{42 Там же.}

^{43 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 869. Л. 62–68.}

^{44 АВП РФ. Ф. 100. Оп. 34. П. 132. Д. 48. Л. 58–59.}

^{45 Там же. Л. 60.}

^{46 РГАЭ. Ф. 413. Оп. 24. Д. 6640. Л. 1.}

^{47 Рачинская Е. Перелетные птицы. Воспоминания. Посвящается Харбину и харбинцам. San Francisco, 1982. С. 90–91.}

^{48 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 23.}

^{49 Тооген – район в Северной Маньчжурии близ границы с СССР, куда во время Второй мировой войны японцы организованно переселяли русских эмигрантов.}

^{50 ГИАОО. Ф. Р–3693. Оп. 2. Д. 1. Л. 1.}

^{51 Там же. Д. 4. Л. 1–3.}

^{52 Там же. Д. 8. Л. 1–2.}

^{53 Аблажей Н.Н. С востока на восток. Российская эмиграция в Китае. Новосибирск, 2007. С. 198, 213.}

^{54 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 36.}

^{55 Там же.}

^{56 ГИАОО. Ф. Р–3693. Оп. 2. Д. 6. Л. 1.}

^{57 Там же. Д. 1. Л. 1; Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 46–48.}

^{58 Дземешкевич Л.К. Харбинские были. Омск, 1999. С. 168.}

^{59 Ефанова В.К. Домой с черного хода. М., 1999. С. 209–242; Кротова М.В. «Встреча с родиной» в мемуарах реэмигрантов из Китая // Мемуары в культуре русского зарубежья: сб. ст. М., 2010. С. 227–239; Николаева Н. Японцы. Рига, 2019. С. 269–291; Смирнов С.В. «Русская Атлантида»: воспоминания русских репатриантов из Китая и проблема конструирования диаспорической идентичности // Новое литературное обозрение. 2014. № 3. С. 478–486.}

^{60 Manchester L. Repatriation to a Totalitarian Homeland: The Ambiguous Alterity of Russian Repatriates from China to the USSR // Diaspora: A Journal of Transnational Studies. 2007. № 16 (3). P. 353–386.}

^{61 Абрамов И. Стезя. Омск, 2012. С. 52–53.}

^{62 ГИАОО. Ф. Р–3693. Оп. 2. Д. 10. Л. 1.}

^{63 Там же. Д. 4. Л. 1–2.}

Об авторах

Мария Владимировна Кротова

Санкт-Петербургский государственный экономический университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: mary_krot@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-7948-0251

д-р истор. наук, профессор кафедры международных отношений, медиалогии, политологии и истории

191023, Россия, Санкт-Петербург, ул. Садовая, 21

Дмитрий Игоревич Петин

Омский государственный технический университет

Email: dimario86@rambler.ru
ORCID iD: 0000-0003-1614-8133

канд. истор. наук, доцент, доцент кафедры истории, философии и социальных коммуникаций

644050, Россия, Омск, пр. Мира, 11

Список литературы