Феномен советскости в отечественной историографической традиции

Полный текст

Введение

Уже с конца 1990-х гг. очевидно вовлечение различных слоев российского социума в «процесс масштабной рефлексии по поводу советского прошлого»^[1]. Устойчивые настроения ностальгии по советскому периоду фиксировали многочисленные социологические опросы. Советская тематика заполняла ценностный вакуум ранней постсоветской эпохи, не породившей ни позитивных символов, ни общепризнанных достижений^[2].

С этих позиций современность можно рассматривать, во-первых, как период конструктивной дискуссии ученых различных направлений. Во-вторых, как отражение ностальгии по советскости в проектах, активно использующих советскую символику или предпринимающих попытки реконструкции советской истории. Сегодня советская семиосфера распространяется не только на мемориальные и архитектурные комплексы, но и на знаки топонимии. Уникальная информация о «советском колорите» питейных заведений (ленинградской рюмочной, тбилисской хинкальной, одесской бодеге, московском пивбаре и пр.) систематизирована М.Ю. Тимофеевым^[3]. В-третьих, как опыт эмоционального обсуждения проблем советской истории в российской блогосфере, которая (включая «народные музеи»^[4]) стала одной из площадок трансляции образов советского прошлого.

Сегодня мы наблюдаем актуализацию социального заказа на советскость со стороны власти, бизнеса, населения и научно-экспертного сообщества. По заключению А. Юрчака, особенностью ностальгических настроений последних лет стало снижение уровня этатизма при нарастании «тоски по смыслам»^[5]. Возможно именно «тоска по смыслам» стимулирует сохраняющийся до наших дней интерес к феномену советскости. Если для середины 2000-х гг. утверждение Н.Н. Козловой, что мы «знаем о советском обществе непростительно мало»^[6], в целом адекватно отражало состояние историографии, то за прошедшие годы были накоплены обширная источниковая база, опыт описания и интерпретации советской действительности. Но сегодня в силу плюрализма идеологических взглядов, политических пристрастий и научных подходов отсутствуют ее устоявшиеся оценки. Целью краткого экскурса в обширную постсоветскую историографию (1991–2021 гг.) является не только фиксация результатов исследований. Проблему данного исследования можно сформулировать как выявление точек раскола и соприкосновения в работах представителей разных отраслей знания и формулирование на этой основе собственной историографической схемы. Существующие историографические обзоры^[7] помогли выделить основные предметные поля и базовый вектор исследований феномена «советскости». Особо следует отметить те обзоры, в которых анализируются работы с использованием эго-документов, источников личного происхождения и информационно-аналитических материалов контролирующих органов власти^[8]. В свою очередь, для подтверждения той или иной исследовательской парадигмы выбирались или пионерные работы или труды, в концентрированном виде освещающие выбранный ракурс.

Историография проблемы: общие подходы к рефлексии

Отсутствие консенсуса по ключевым вопросам, на первый взгляд, делает все попытки историографического подведения итогов малопродуктивными. Но это не снижает значимость подведения промежуточных итогов изучения темы. Например, Е.Ю. Зубкова, наряду с контекстуальным, методологическим и терминологическим разнообразием, обратила внимание не только на двойственность советскости (идентификационного маркера и инструмента построения системы координат жизнедеятельности социума), но и на актуальные предметные поля: место советского в повседневности; хронотоп советского; советскость как сочетание коридора возможностей и ограничительных рамок; поколенческое измерение советскости; советские символы, ритуалы и практики^[9].

Очевидно, что путь к пониманию советскости сегодня лежит через историческую реконструкцию разных аспектов советской истории, а не через «моделирование» абстрактного человека в широком диапазоне от «совка» до «строителя коммунизма». Хотя практически по всем вопросам, связанным с термином «советскость», на сегодняшний день нет общепризнанного мнения, некоторые положения разделяются значительной частью исследователей:

• во-первых, представление категории «советскость» как социокультурной идентичности (советский человек)^[10] или надэтнической общности (советский народ)^[11];
• во-вторых, признание «homo soveticus» продуктом идеологического воздействия и результатом социального проектирования путем получения образования, включения в общественную жизнь и внедрения новых бытовых практик и форм досуга^[12];
• в-третьих, рассмотрение советскости в контексте советской повседневности, в том числе в виде символов (включая мир моды и вещей)^[13] и разнообразных практик – ритуальных^[14], потребительских^[15], досуговых^[16] и других;
• в-четвертых, констатация наличия весьма тонкой грани между советской и постсоветской реальностью, что демонстрирует, в частности, анализ советских и постсоветских институтов^[17];
• в-пятых, создание широкого и разнообразного набора «маркеров» советского образа жизни: материальных (авоська, граненый стакан, кофейный напиток «Народный», цистерна с квасом, пионерский галстук и т.п.), социально-экономических (дефицит, займы, лимитчики, коммуналка и пр.), коммуникационных (слухи, очереди, турпоходы, поездки «на картошку» и т. д.), культурно-мировоззренческих («самая читающая страна», первый полет в космос, победа над фашизмом и т. п.)^[18]. Контент-анализ номеров журнала «Мурзилка» за 1927–1928 гг. и 1930–1932 гг. позволил О.В. Рыжковой выделить 960 «интегральных» (текстовых и визуальных) символов и 165 визуальных маркеров советскости, признаком которой она считает противопоставление советского канона всему «чужому» или «чуждому» (как досоветскому, так и западному)^[19];
• в-шестых, идентификация советского со временем существования и с территорией СССР, с поправкой, что для довоенного и послевоенного периодов данный феномен имеет существенные различия и, прежде всего, поколенческие^[20]. Выявленный в источниках факт непосредственного влияния на процесс воспитания «настоящих» советских граждан государственных структур позволяет также говорить о зависимости феномена советскости от трансформации коммунистического режима^[21].

Распространено мнение, что советскость превратилась в устойчивую норму к середине 1950-х гг.^[22], а начальный этап формирования советского человека пришелся на конец 1920-х – 1930-е гг., что связывается с социализацией и сменой первых советских поколений^[23]. Анализ процесса формирования советскости с помощью школьных букварей 1927–1932 гг. выявил возрастание в них постраничной «дозировки» советскости^[24]. Увеличение интегрального (в 3,7 раза) и визуального (в 2 раза) индексов «советскости» демонстрируют и итоги контент-анализа материалов журнала «Мурзилка этих лет^[25]. Важную роль в формировании советских ценностей у подрастающего поколения играли игрушки (например, неваляшка, символизирующая способность советского человека подниматься после любой неудачи), а также пионерские лагеря^[26].

В период сталинской индустриализации одним из каналов конструирования «нового советского человека» становится фабрично-заводская газета, на страницах которой публиковались биографии «истинно социалистических рабочих» с фотографиями и кратким описанием достижений^[27]. Анализ советской фильмографии, предпринятый Л.Н. Мазур, подтверждает общий тренд советизации российского социума. В фильмах первой половины 1930-х гг. доминируют сюжеты классовой борьбы и постепенного превращения крестьян в новый класс колхозников под руководством носителей классового сознания, приобщенных к марксизму и вовлеченных в социалистическое строительство. А в кинематографе второй половины десятилетия транслируется советский миф, в котором советское предстает как общество свободы, равенства и братства, вертикальной мобильности в категорию «лучших» представителей советского народа^[28].

Официальные документы при их информационной насыщенности в большей степени демонстрируют то, как власти разного уровня представляют или хотели бы видеть образ «настоящего советского человека» (наглядный пример – сводки партийных государственных органов, «Моральный кодекс строителя коммунизма» или «Основные правила поведения советских граждан, выезжающих в капиталистические и развивающиеся страны»). В то же время документы личного происхождения (особенно массовые) позволяют уловить то, что сами граждане вкладывали в содержание советскости, так как они не только подвергались целенаправленному воздействию, но сами участвовали в реализации советского проекта. В частности, контент-анализ писем во власть^[29] свидетельствует, что в 1928–1935 гг. в них чаще всего прилагательное «советское» использовалось с существительными «власть», «государство» и «учреждения», то есть связывалось с институтами новой государственности. Значительно реже сами корреспонденты идентифицировались с этими институтами. Но с середины 1930-х гг. употребление категории «советское» значительно расширяется, охватывая не только институты (науку, юстицию, разведку и пр.), но и различные социальные группы (интеллигенцию и тружеников, молодежь и детей, ученых и летчиков, учителей и школьников). Феномен советскости получает территориальное измерение (страна, земля, родина) и распространяется на проживающее на этой территории население (народ, граждане). Признаком новой государственности становятся «советские порядки», а нового человека – «советская позиция».

Выходом из сложившейся историографической ситуации может стать выделение основных (определяющих исследовательский мейнстрим) линий историографического раскола без деления большого массива работ по дисциплинарному принципу, которое непродуктивно в силу междисциплинарного характера категории «советскость».

Сложившееся и в современной историографии совмещение в феномене советскости разных смыслов («советский образ жизни», «советский человек», «советское общество», «совок» и др.) актуализировало поиски ответа на вопрос о способах «сосуществования» столь богатого смыслового контента. Условно все объяснительные модели сущности советскости можно разделить на три группы:

1) через действительные или конструируемые противоположности (несоветскость, постсоветскость, человечность);
2) методом кажущейся синонимичности (социализм, совковость, русскость);
3) путем «вписывания» основных черт советского в определенные смысловые конструкты (цивилизация, наднациональная идентичность, набор ценностей/антиценностей, особый культурный код, специфическая модель поведения).

Рассмотрим подробнее данные подходы.

«Единство и борьба противоположностей»

1. Советскость vs несоветскость. Все попытки понять «советскость» через ее противоположность (несоветскость) вызывают вопросы к критериям такого сравнения. Если для советской историографии характерным было противопоставление социалистического и буржуазного образа жизни, то сегодня сведение несоветскости к буржуазности некорректно. Мало что проясняет в феномене «советскости» и ее противопоставление антисоветскости.
2. Советскость vs постсоветскость. Современная семиосфера советскости имеет два основания (ностальгию по советскому прошлому и постмодернистскую игру с советскими символами) и, соответственно, два уровня – реликты советской эпохи и симулякры советской реальности^[30]. Поэтому в силу взаимопроникновения советского и постсоветского пространств невозможно их точно разграничить.
3. Советскость vs человечность. У самых жестких критиков советского прошлого^[31] негативные оценки во многом связаны с рассмотрением советского человека как идеально-типической конструкции. Другое дело, если рассматривать его не как оторванную от жизни абстракцию, а как продукт исторического развития во всем его многообразии.

«Мнимые синонимы»

1. Советскость как социализм/коммунизм. Если одни авторы используют советское в «качестве синонима социалистического общества»^[32], то их оппоненты разводят эти феномены, исходя из нетождественности понятий «советский человек» и «коммунист»^[33]. В этом плане любопытно наблюдение: в советской традиции Родина всегда советская, а Отечество – социалистическое. Чаще всего в единый конструкт сплавлялись советскость и партийность.
2. Советскость как совковость. Так как образ «совка» достаточно широко представлен в литературе, не будем на этом останавливаться. Гораздо интереснее посмотреть на аргументацию противников сведения советского к совковости. Для них советскость связывается с лучшими чертами советского образа жизни – равенством в доходах, всеобщим бесплатным образованием и бесплатной медициной, заботой о детях и стариках и т. п. Тогда как совковость выражается в уравниловке и лицемерии, идеологическом давлении и «телефонном праве», блате и черно-белом видении мира. Как мы видим, речь идет о разных наборах характеристик советской действительности в духе антиномий Канта.
3. Советскость как русскость. Попытки отождествления русскости и советскости предпринимаются преимущественно в антисоветском контексте, нередко замешанном на русофобии. С одной стороны, для отождествления есть основания, так как в Советском Союзе признаком советского человека считалось свободное владение русским языком и приобщение к русской культуре^[34]. Этим, видимо, объясняется восприятие иностранцами в качестве русских всех туристов из СССР. С другой стороны, советскость была окончательно приравнена к русскости только после Великой Отечественной войны. В период Великой Отечественной войны произошло начатое накануне массовое возвращение персонажей русской истории (учреждение орденов Суворова, Кутузова, Нахимова) и символов (погон, воинского звания генералиссимуса). Проявилась и определенная перекличка времен. Этот идеологический поворот был закреплен тостом И.В. Сталина за здоровье русского народа на приеме в Кремле командующих Красной армией 24 мая 1945 г.^[35] Но вряд ли сегодня стоит апеллировать к «банкетной» традиции. Тем более что «русский поворот» оказался недолговечным, уступив место идеологической конструкции «единый советский народ».

«Большие смыслы»

1. Советскость как цивилизация. В российской историографии (как, впрочем, и на Западе) спектр оценок варьируется от отказа советскому в статусе даже локальной цивилизации до уникальности советской цивилизации^[36]. Впрочем, существуют и более осторожные формулировки, оценивающие советскость как «проект цивилизации, формально очерченной и обособленной от другой (западной), но в основном посредством запретов и отрицаний»^[37].
2. Советскость как форма наднациональной идентичности. Одни исследователи считают, что складыванию наднациональной идентичности препятствовало отсутствие у народов СССР, связанных общей идеологией, «общего религиозного прошлого и общего религиозного настоящего»^[38]. Но есть аргументы в пользу уникальности советской социокультурной идентичности (советскости), конструируемой властью в качестве надэтнической идентичности, завязанной на политическую лояльность^[39].
3. Советскость как набор ценностей или антиценностей. Чаще всего в литературе встречается попытка выделить доминирующую ценностную составляющую (например, стабильность или обоснование действий великой целью) или выстроить иерархию ценностных установок – работа важнее денег, духовное важнее материального и т. п. Но советскость по-разному воспринималась людьми разных поколений и социальных групп. Еще до легитимизации термина «советский патриотизм» в годы Великой Отечественной войны сквозь ценности интернационализма пробивают дорогу ценности патриотизма.
   Многие представители послевоенного поколения оставались носителями «настоящих» (с позиций довоенных поколений) советских ценностей во многом формально^[40]. Для других советский человек предстает как совокупность скорее антиценностей – внерелигиозного отношения к жизни; убежденности в своем превосходстве в сочетании с ощущением собственной неполноценности; стремлении решать проблемы насилием; деления мира на «мы» и «они»^[41]. Но чаще всего «совок» предстает сложным переплетением ценностей и антиценностей, где политический инфантилизм, эгалитаризм, иждивенчество и идейная нетерпимость соседствуют с верой в «светлое будущее», любовью к Родине, самоотречением и христианским долготерпением^[42]. И в таком подходе заложено рациональное зерно.
4. Советскость как особый культурный код. Двусмысленность советского культурного кода объясняется его зарождением на пересечении деревенской и городской культур. В силу этого, с одной стороны, он представляет утопический образ желаемого будущего, а с другой, несет установку на аннигиляцию предшествующей реальности^[43]. То есть и в этом подходе мы видим признание двойственной природы советскости.
5. Советскость как поведенческий комплекс. Советскость рассматривается также как самовоспроизводящийся поведенческий комплекс человека, который во многом определялся характером советской повседневности – условиями жизни, специфической структурой потребления, новой сексуальной моралью, политизацией досуга и т. п.^[44] В этом плане высокий объяснительный потенциал имеет категория «советская жизнь» как система «бытования советского социума, его отдельных групп и индивидов в определенных условиях», как регулируемых, так и возникающих спонтанно. Делается вывод, что советская жизнь обладает устойчивыми признаками, закрепленными в ритуалах и обыденных практиках – от трудовых до досуговых и от предписываемых до отклоняющихся^[45].

Выводы

Рассмотренные историографические подходы показывают, что понимание феномена «советскости» может быть основано на следующих принципах: междисциплинарности, поиске «больших смыслов», признании двуединой природы советскости и «прозрачности» границ между советским и постсоветским хронотопами. Мы видим, что исторические (советская жизнь), социологические (советское общество) и антропологические (советский человек) измерения феномена «советскости» формируют исследовательское пространство, заполненное разными теоретическими и методологическими подходами, многообразием признаков «советскости» и нередко диаметрально противоположными их оценками, из которых наиболее перспективной является идея двойственной природы советскости. В определенной мере подобная «разноголосица» связана с характером вовлекаемых в объяснительные модели источников. Очередной историографический поворот в изучении феномена советскости может быть связан с расширением источниковой базы и прежде всего за счет массовых источников личного происхождения, таких, как, например, письма во власть, которые позволяют уточнить процесс утверждения новых советских ценностей и, соответственно, верифицировать теоретические и методологические основания современных исследований. Это позволяет относиться к феномену советскости не только как к идеологическому конструкту или способу манипуляции властными решениями, но и как к маркеру новой идентичности.

^{1 Смолина Н.С. Тема «советского» в социально-философском дискурсе 2000-х: проблематизация коллективной идентичности на постсоветском пространстве // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. 2009. № 97. С. 155.}

^{2 Сомов В.А. Феномен советскости: историко-культурный аспект // Социологические исследования. 2015. № 2 (370). С. 13.}

^{3 Тимофеев М.Ю. Псевдосоветский общепит как империя знаков: системно-семиотический анализ. Ч. I. Артефакты // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2012. № 5. С. 62.}

^{4 Абрамов Р.Н. Музеефикация советского. Историческая травма или ностальгия? // Человек. 2013. № 5. С. 99–111; Фокин А.А. Реликты и симулякры советского в современном российском медиапространстве // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2016. № 1/2. С. 64–73.}

^{5 Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014. С. 45.}

^{6 Козлова Н.Н. Советские люди. Сцены из истории. М., 2005. С. 472.}

^{7 Зубкова Е.Ю. Советская жизнь как предмет исторической реконструкции // Вестник Российской академии наук. 2020. Т. 90. № 9. С. 882–890. https://doi.org/10.31857/S0869587320090091; Матвеева Ю.В. Введение // Человек советский: за и против = Homo soveticus: pro et contra: монография / под общ. ред. Ю.В. Матвеевой, Ю.А. Русиной. Екатеринбург, 2021. С. 11–17; Поршнева О.В. Формирование «человека советского»: эволюция теоретических подходов большевистского руководства (1900–1930‑е годы) // Человек советский: за и против = Homo soveticus: pro et contra: монография / под общ. ред. Ю.В. Матвеевой, Ю.А. Русиной. Екатеринбург, 2021. С. 32–49.}

^{8 Поршнева О.С. Сознание и поведение человека в постреволюционную эпоху: этапы, характер, результаты трансформации. Раннесоветское общество как социальный проект, 1917–1930-е гг.: в 2 ч. / под общ. ред. Л.Н. Мазур. Екатеринбург, 2019. Ч. 2. С. 207–237.}

^{9 Зубкова Е.Ю. Советская жизнь... С. 882–886.}

^{10 Зиновьев А.А. Фактор понимания. М., 2006. С. 194, 397.}

^{11 Попов М.Е. Метаморфозы надэтнической идентичности: советскость, этничность и российская гражданская нация // Национальная идентичность России и демографический кризис. М.: Научный эксперт, 2007. С. 607–617.}

^{12 Мазур Л.Н. «Человек советский» как результат социального инжиниринга // Раннесоветское общество как социальный проект, 1917–1930-е гг.: монография: в 2 ч. Ч. 2. Советское общество: культура, сознание, поведение / под общ. ред. Л.Н. Мазур. Екатеринбург, 2019. С. 182; Поршнева О.С. «Новый человек» как феномен советского проекта индустриального развития (1920 – нач. 30-х гг.) // Индустриальное развитие региона и мира: история и современность: Материалы Всерос. науч. конф. Екатеринбург, 2019. С. 235, 236; Чернявская Ю.В. На rendez-vous с эпохой: советский интеллигент в поисках идентичности // Человек. 2007. № 5. С. 29.}

^{13 Гурова О.Ю. Советское нижнее белье: между идеологией и повседневностью. М., 2008; Журавлев С.В., Гронов Ю. Мода по плану: история моды и моделирования одежды в СССР, 1917–1991 гг. М., 2013.}

^{14 Глебкин В.В. Ритуал в советской культуре. М., 1998; Лисина Е.А. Ритуал в пост-традиции: на примере советской концепции обрядности // Контекст и рефлексия: философия о мире и человеке. 2017. Т. 6. № 1А. С. 215–220.}

^{15 Иванова А.С. Магазины «Березка». Парадоксы потребления в позднем СССР. М., 2017.}

^{16 Ловелл С. Досуг в России: «свободное» время и его использование // Антропологический форум. 2005. № 2. С. 136–173.}

^{17 Пивоваров Ю.С. «…И в развалинах век» // Полис. 2011. № 6. С. 52–77.}

^{18 Губогло М.Н. Концепт «советскости» в этнолого-антропологическом контексте // Вестник антропологии. 2017. № 3 (39). С. 8, 10, 12, 17, 20; Сделано в СССР: символы советской эпохи. М., 2013 и др.}

^{19 Рыжкова О.В. Визуальные образы «советскости» в детском журнале «Мурзилка» 1920–1930-х годов // Советский проект. 1917–1930-е гг.: этапы и механизмы реализации: сб. науч. тр. Екатеринбург, 2018. С. 99–100.}

^{20 Шанин Т. История поколений и поколенческая история // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. М., 2005. С. 21.}

^{21 Килин А.П. «Homo economicus» & «homo soveticus»: практики экономического поведения советского человека // Раннесоветское общество как социальный проект, 1917–1930-е гг.: монография: в 2 ч. Ч. 2. Советское общество: культура, сознание, поведение / под общ. ред. Л.Н. Мазур. Екатеринбург, 2019. С. 268; Поршнева О.С. Сознание и поведение человека раннесоветского общества: предпосылки, этапы, характер трансформации // Советский проект. 1917–1930-е гг.: этапы и механизмы реализации: сб. ст. / под ред. Л.Н. Мазур, О.В. Горбачева. Екатеринбург, 2018. С. 374, 380.}

^{22 Пивоваров Ю.С. «…И в развалинах век»... С. 61; Зубкова Е.Ю. Советская жизнь... С. 887.}

^{23 Сомов В.А. Феномен советскости... С. 18, 19; Мазур Л.Н. «Человек советский»... С. 187.}

^{24 Рожков А.Ю. Визуальные образы «советскости» в школьном букваре 1927–1932 гг.: контент, структура, динамика // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. 2017. Вып. 45. С. 58, 61.}

^{25 Рыжкова О.В. Визуальные образы «советскости»... С. 99–100.}

^{26 Губогло М.Н. Концепт «советскости»... С. 11.}

^{27 Солощенко Н.В. Конструирование «нового рабочего» в годы первых пятилеток (контент-анализ материалов фабричных многотиражек) // Исторические вызовы и экономическое развитие России: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием. Екатеринбург, 25–26 сентября 2019 г. Екатеринбург, 2019. С. 95,97.}

^{28 Мазур Л.Н. Социальные трансформации в отражении советского кинематографа 1917–1930-х гг. // Раннесоветское общество как социальный проект, 1917–1930-е гг.: монография: в 2 ч. Ч. 2. Советское общество: культура, сознание, поведение / под общ. ред. Л.Н. Мазур. Екатеринбург, 2019. С. 372, 374, 377.}

^{29 Письма во власть. 1928–1939: Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям / авт.-сост. А.Я. Лившин, И.Б. Орлов, О.В. Хлевнюк. М., 2002.}

^{30 Тимофеев М. Знаки «советскости» в современной России: семантика, синтактика и прагматика // Михаил Юрьевич Тимофеев. URL: http://timland.narod.ru/nation/sovietica.htm (дата обращения: 01.04.2022).}

^{31 См., например, выступление М.В. Раца: Междисциплинарный семинар под руководством Л.А. Гордона «Советский Союз и советское общество – что это было?» (идеи и материалы к разработке концепции Музея СССР) // Сахаровский центр. URL: https://old.sakharov-center.ru/projects/ussr-museum/seminar11.htm (дата обращения: 12.02.2022). (Данное сообщение (материал) создано и (или) распространено иностранным средством массовой информации, выполняющим функции иностранного агента, и (или) российским юридическим лицом, выполняющим функции иностранного агента.)}

^{32 Скоробогацкая Н.А., Скоробогацкий В.В. Советское: историко-культурный контекст феномена // Антиномии. 2020. Т. 20. Вып. 2. С. 34. https://doi.org/10.24411/2686-7206-2020-10202}

^{33 Сомов В.А. Феномен советскости... С. 19.}

^{34 Барбашин М.Ю. Советская идентичность в этносоциальном пространстве: институциональные особенности // Теория и практика общественного развития. 2012. № 7. С. 45.}

^{35 Застольные речи Сталина. Документы и материалы / вступ. ст., сост., коммент., прил. д. и. н. В.А. Невежина. М.; СПб., 2003. С. 470.}

^{36 Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. От Великой Победы до наших дней. М., 2004.}

^{37 Скоробогацкая Н.А., Скоробогацкий В.В. Советское... С. 52.}

^{38 Померанц Г. Выход из транса. М., 1995. С. 235.}

^{39 Попов М.Е. Антропология советскости: Философский анализ: дис. ... канд. философ. наук. 2004.}

^{40 Сомов В.А. Феномен советскости... С. 18, 19.}

^{41 Выжутович В. Мы такие же, как все // Российская газета. 2013. 22 января.}

^{42 Килин А.П. «Homo economicus»... С. 237–268; Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: советская повседневность: контуры, символы, знаки. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. С. 10; Поршнева О.С. Сознание и поведение человека… С. 237.}

^{43 Скоробогацкая Н.А., Скоробогацкий В.В. Советское... С. 33–34, 47, 55.}

^{44 Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей… С. 10; Поляков Ю.А. Человек в повседневности. Исторические аспекты // Вопросы истории. 2000. № 3. С. 127.}

^{45 Зубкова Е.Ю. Советская жизнь... С. 882, 885.}

Об авторах

Игорь Борисович Орлов

Автор, ответственный за переписку.
Email: IOrlov@hse.ru
ORCID iD: 0000-0003-1443-8452

д-р. истор. наук, профессор, заместитель руководителя департамента политики и управления

Список литературы