Трансграничное кочевье в СССР в 1920-е годы

Полный текст

Введение

Проблема взаимоотношений кочевых народов и Советского государства до сих пор недостаточно освещена в исторической науке. В советский период больше внимания уделялось «советизации» «кочевых» регионов СССР, переводу кочевни­ков на оседлость и коллективизации их хозяйств. В постсоветский период появи­лись труды, которые рассматривают миграционные процессы у кочевых народов, в частности работы Н.Н. Аблажей, М.Н. Балдано, В. Дятлова¹. В этих трудах в том числе исследованы вопросы миграции казахов между Казахстаном и Синьцзяном в ХХ в., а также история бурятской диаспоры в китайском регионе Барга. Тем не менее проблемы трансграничного кочевья (миграции кочевников, связанной с пересечением государственной границы), восприятия этого явления Советским государством, взаимоотношений между ним и сопредельными странами по этому вопросу в 1920-е гг. до сих пор изучены только фрагментарно.

Целью нашего исследования является разрешение противоречия между недо­статком знаний о процессе трансграничного кочевья в СССР в 1920-х гг. и актуаль­ностью этой проблемы. Последняя обусловлена, во-первых, усилением миграцион­ных процессов в мире, в том числе миграции из стран Африки и Ближнего Востока в Европу. Во-вторых, сохранением кочевого образа жизни, затрагивающего около 20 млн человек во всем мире и включающего в себя трансграничную миграцию.

Задачи исследования - выявить особенности трансграничного кочевья меж­ду СССР и сопредельными странами в 1920-х гг., раскрыть отношение к этому процессу властей Советского Союза и сопредельных стран и проанализировать их действия в отношении проблемы трансграничного кочевья. Территориальные рамки исследования включают в себя приграничные территории востока и юга СССР и сопредельных стран (Китая, Монголии, Тувы, Афганистана и Персии). ^[1]

Источниковая база исследования включает в себя как опубликованные, так и неопубликованные документы, обнаруженные автором в Российском государствен­ном военном архиве (РГВА), Российском государственном архиве социально­политической истории (РГАСПИ) и Агинском филиале Государственного архива Забайкальского края (АФГАЗК).

Роль и место «кочевых» регионов в СССР

«Кочевые» регионы занимали в Советском Союзе важное стратегическое положение. Они представляли собой фактически «хребет» страны, протянувший­ся от Дона до Забайкалья на несколько тысяч километров вдоль государственной границы СССР с Китаем (Казахстан, Киргизия, Бурятия), Персией (Туркмения), Монголией (Алтай, Бурятия) и Тувой.

С одной стороны, близость национальных регионов к границе была полез­ной для властей СССР. Так, Бурятия играла важную роль в отношениях Советско­го государства с азиатскими странами, особенно с Монголией, которая по «куль­турно-национальным признакам, и языку, и формам хозяйства близка бурятской народности». Для расширения соприкосновения границ Бурятии и Монголии в 1924 г. бурятские власти даже предлагали присоединить к бурятскому эксклаву - Агинскому аймаку - населенную русскими часть Дальневосточной области с же­лезнодорожной станцией Оловянная^[2].

Население западной части Китая (провинция Синьцзян) по этнорелигиоз­ным причинам тяготело к населению сопредельных республик СССР. В 1924­1925 гг. в Илийском регионе Китая, как установили советские дипломаты, «сам факт существования по соседству родственных по духу, языку, обычаям и религии национальных советских республик достаточно революционирует местное на­селение, стонущее под игом и эксплуатацией» китайских властей. Секретарь со­ветского консульства в Кульдже Д.К. Ступников в 1926 г. выяснил, что местные калмыки интересуются «об участи переходящих из Зап[адного] Китая в СССР, дают ли им землю, не отбирают ли скот, разрешают ли развивать хозяйство». В сентябре того же года Народный комиссариат иностранных дел (НКИД) сде­лал вывод, что «мусульманское население Кашгарии во главе с авторитетными духовными лицами, ища... сближения [с Советским Союзом], относится к нам в высшей степени дружески и лояльно»^[3]. Влиял здесь не только факт создания на­ционально-территориальных единиц мусульманских народов в рамках СССР, но и давление со стороны Китая на мусульманское население его западной провинции.

С другой стороны, примыкание «кочевых» регионов к сопредельным стра­нам было проблемой для Советского государства. Кочевники традиционно не признавали государственных границ, особенно если они были проведены поперек территорий, где эти народы жили и кочевали веками. Еще в дореволюционный период Россия испытывала напряженность в связи с трансграничными миграциями. Так, буряты свободно перемещались через российско-китайскую и россий­ско-монгольскую границу, уходя на сопредельную территорию во время смены летних и зимних стойбищ. Кочевавшие в приграничье казахи, в большинстве сво­ем имевшие российское подданство, фактически были двоеданцами. Откочевки значительно осложняли демаркацию границы с Китаем и обостряли территори­альные споры^[4]. Особую тревогу могла вызывать опасность полной или частичной откочевки какого-либо народа за границу, которая была вполне реальной, если вспомнить прецеденты массовых откочевок из России в дореволюционное время (в частности, калмыков в 1771 г.).

Кроме того, границы СССР были достаточно проницаемыми. Например, на Алтае в сентябре 1922 г. преследуемая властями банда Алагызова ушла через гра­ницу в Монголию (всего 50 человек вместе с семьями)^[5]. Туда же перешли банды Тобо- кова и Булычева^[6]. Через советскую границу на Дальнем Востоке проникали бандиты (в том числе китайские хунхузы) и белоэмигранты^[7]. В Средней Азии басмачи в 1920-х и 1930-х гг. многократно переходили границу в обоих направлениях. Причины про­ницаемости границ власти СССР видели также в обширности территории страны и слабости пограничной охраны. Так, по состоянию на 1926 г. отсутствовала охрана со­ветско-афганской границы на протяжении около 250 км - от реки Мургаб до колодца Ширам-Куль. С советской стороны этого участка границы - в Туркмении - свободно пасся афганский скот, охраняемый басмаческими курбашами^[8].

Эмиграция кочевников

В период Гражданской войны поднялась новая волна откочевок казахов и бурят в Китай^[9] и Монголию, где они спасались и от белых, и от красных^[10] ¹¹. В 1923 г. в Монголии и китайском регионе Барга насчитывалось свыше 20 тыс. бурятских эмигрантов. Советские власти считали, что часть их следовало считать прочно осевшей за границей, так как власти сопредельных стран стремились оставить бурят у себя «как более культурных». В Монголии оказалось и значительное чис­ло эвенков, ушедших туда из Забайкалья¹¹. Даже в далеких от границы регионах эмиграция кочевых народов представляла потенциальную проблему. К примеру, в 1923 г., в период голода в СССР, монгольское правительство предлагало россий­ским калмыкам переселиться в Монголию^[12].

Продолжились откочевки и после Гражданской войны. В 1921-1924 гг. из южной части Таджикистана перешли в Афганистан около 30 тыс. хозяйств, в том числе туркмены и казахи. В 1924 г. в Монголию только из Агинского аймака ушли 343 бурятских хозяйства, в которых имелись 26 569 голов скота^[13]. Казахи и кир­гизы регулярно уходили в Китай - особенно ярко это проявилось в период хле­бозаготовительного кризиса 1927-1928 гг.^[14] Туркмены откочевывали в Афгани­стан и Персию. Так, в 1927 г. из Гасан-Кулийского и Атрекского районов ушла значительная часть населения, уведя с собой 75 % всего имевшегося там скота. Особенно тревожным для властей было то, что за границу массово мигрировали представители наиболее обеспеченных слоев населения, имевшие большое коли­чество скота и другого имущества. Уводили они с собой и опору советской власти - бедняков, с целью, как отмечалось в официальных документах, «бесконтрольно эксплуатировать их труд... за границей»^[15].

Причины откочевок из СССР были политические и экономические одновре­менно. Это, во-первых, недовольство внутренней политикой, особенно репресси­ями по отношению к зажиточным слоям общества^[16]; во-вторых, стремление из­бежать налогообложения и исполнения натуральных повинностей. Среди причин следует назвать и уклонение от несения воинской повинности. В то же время в Монголии, например, прикочевавшие из СССР буряты не платили в течение трех лет никаких налогов, к тому же здесь не было воинской повинности^[17].

Кроме того, откочевки из СССР происходили и в рамках традиционного скотоводческого кочевания. Так, в Туркмении часть населения всегда уходила на зимовку в Персию, в том числе в долину реки Горган^[18]. Однако нередко ското­водческим кочевьем прикрывалась эмиграция из страны. К примеру, в бурятском Агинском регионе часть населения ушла за границу «под видом перекочевки со скотом за поиском подножного корма на бывшие казачьи и крестьянские дачи»^[19].

Разумеется, Советское государство негативно относилось к несанкциониро­ванным и бесконтрольным откочевкам за границу, признавая их недопустимыми как с политической, так и с экономической точек зрения («в целях планомерно­го устройства бюджета, точного учета народного достояния»). Власти выражали обеспокоенность тем, что эмиграция «может вылиться в стихийные формы, если немедленно не приступить к проведению учета всех возрастных групп, допризыв­ной подготовки и т.п.»^[20].

Кроме самого факта потери населения, опасность откочевок для властей заключалась в том, что граждане СССР, ушедшие за границу, попадали в сферу влияния антисоветской эмиграции. На территории Китая, в регионе Барга, где в Шэнэхэнском хошуне еще с начала ХХ в. компактно проживали откочевавшие из России буряты, возник «центр белой бурятской эмиграции». В 1922 г. там про­живало около 700 бурятских эмигрантов, а в 1933 г. их число достигло уже 3 тыс. Агитация к «уходу в Китай» имела определенный успех. Так, в январе 1929 г. от 2,5 до 3 тыс. бурятских юрт поднялись с места и придвинулись к границе, в февра­ле того же года около 78 юрт (400-500 человек) «перешли границу», уведя с собой 9280 голов скота. В Шэнэхэн стали переезжать буряты-эмигранты, ранее осевшие в Монгольской Народной Республике (МНР)^[21].

По описанным выше причинам представители властей считали близость проживания кочевых народов к границе опасной. Показательным примером здесь является опять-таки Бурятия. В 1922 г. некоторые советские деятели возражали против объединения двух Бурят-Монгольских автономных областей^[22], сомнева­ясь, что объединенная Бурятия будет «служить проводником в деле революцио- нирования монгольских масс... т.к. буряты, в случае давления извне, не окажутся настолько стойкими, как казаки, которым фактически и принадлежит вся погра­ничная с Монголией полоса»^[23]. Таким образом, несмотря на то, что казаки в своей массе поддержали в Гражданской войне «белую» сторону, они все-таки считались более лояльными для страны, чем кочевники.

В 1924 г. сотрудники Объединенного государственного политического управ­ления (ОГПУ) отмечали необходимость особого внимания к Бурятии по ряду при­чин. Прежде всего из-за ее «соседства с Монголией, являющейся стратегическим пунктом для. империалистов^[24] в случае осуществления ими намерений вторже­ния на Дальний Восток», а также из-за «исторически сложившегося взаимоотно­шения бурят с монголами»^[25].

Близость Монголии рассматривалась как отрицательный фактор в плане осуществления контроля над бурятским населением. В 1924 г. руководство Борзинского уезда отмечало, что в случае соприкосновения границ бурятского Агин­ского аймака и Монголии «кочующие буряты будут больше, чем теперь, укры­вать за границей свой скот»^[26]. Характерно, что «нежелательное» внешнеполити­ческое влияние на кочевые народы власти видели и внутри страны. Речь шла о распространении панмонгольской идеологии, которая проявлялась в том числе в муссировании планов объединения Бурятии и Монголии в одно государство. Всяческие проявления панмонголизма среди советских и партийных работников жестко пресекались. Впоследствии обвинения в поддержке панмонголизма стали одним из инструментов репрессивной кампании в Бурят-Монголии и Калмыкии.

С внешнеполитической точки зрения негативному отношению к панмонголизму в СССР способствовал фактор военно-политического противостояния с Японией. Контроль над МНР для советского руководства был очень важен из-за стратеги­ческого положения этой страны, особенно после создания при поддержке Японии государства Мэнцзян. Осенью 1937 г., с целью удержания под контролем МНР и предотвращения японской интервенции, туда были введены советские войска.

Иммиграция кочевников

Другим аспектом трансграничной миграции были прикочевки в СССР. Во-первых, к ним относилось возвращение из-за границы откочевников из числа советских граждан. К 1919 г. часть бурят из китайской Барги вернулась в россий­ское Забайкалье. Весной 1921 г. началось массовое возвращение казахов и кирги­зов в Туркестанскую и Киргизскую Автономные Республики^[27].

Власти поощряли процесс возвращения. Так, правительство Бурятии было озабочено вопросом переселения из Монголии бурят, ушедших туда в годы Граж­данской войны. Для этого в Бурятии была создана специальная комиссия. Власти надеялись, что откочевники вернутся из Монголии в связи с заключением догово­ра с правительством этой страны о взимании налогов с бурят-эмигрантов^[28].

Руководство Туркменской ССР (ТССР) считало желательным возвращение эмигрантов, в том числе и таким путем: «Поставить эмигрантские стада в безвы­ходное положение, так как пастбища, пригодные для них, имеются только на на­шей территории, и они вынуждены будут окончательно оформить свои отношения к ТССР: или стать в явно враждебную позицию по отношению к нам, что грозит гибелью их скота, или немедленно начать переговоры об окончательной реэмигра­ции на нашу территорию». На это последовала реакция местного населения. В феврале 1927 г. в Керкинском округе Туркмении, по некоторым данным, про­исходил «перегон стад эмигрантов-туркмен в Афганистан, ввиду распространив­шихся слухов о предполагаемой якобы конфискации эмигрантов». Например, бо­гатый и влиятельный туркмен-эмигрант Наубат Мирахур перегнал в Афганистан 12 тыс. каракулевых овец^[29].

СССР стремился направлять собственных представителей в Афганистан для переговоров о возвращении эмигрантов. Эта политика дала свои плоды: с 1926 по 1928 г. в Таджикистан из Афганистана возвратились около 7-8 тыс. хозяйств^[30] (процентное соотношение кочевых и оседлых в источнике не указано).

Еще одной проблемой была иммиграция в Советский Союз иностранных кочевников (хотя здесь ситуация была более благоприятной, чем в случае с отко­чевкой из СССР). Особенно массовым приток кочевников в СССР был из Афга­нистана, откуда с 15 по 20 ноября 1926 г. на территорию Туркмении перекочевали 700 кибиток белуджей, зури (чараймаков) и других кочевых народов, которые привели с собой 13 770 голов скота. Власти отмечали, что «переход границы происхо­дит почти повсюду». Всего в 1926 г. в Туркмению прибыли не менее 2400 семей кочевников. Ожидался наплыв и в следующем году, тем более что посланцы хаза­рейцев от имени 4 тыс. кибиток заявили о своем желании переселиться в СССР. И действительно в апреле 1927 г. в Туркмению прикочевали около 300 кибиток ха­зарейцев. В начале марта 1930 г. в районе туркменского колодца Кара-Габа на тер­риторию СССР перешли до 4 тыс. скотоводов племени гильзаев (одно из пуштун­ских племен), из них более тысячи человек имели оружие. Причиной перехода была неудачная попытка овладения ими г. Меймене, в связи с чем они опасались преследования со стороны другого афганского племени - кугистанцев.^[31]

Причины иммиграции кочевников в СССР и откочевок из Советского Союза во многом были схожими. Это и внутренняя политика Персии и Афганистана, которой были недовольны кочевники, и наличие на территории СССР богатых пастбищ, по причине чего афганские скотоводы были «прикованы» к ним. С хазарейцами прои­зошла история, которая ярко характеризует мобильность и непривязанность кочевых народов к какому-либо государству. Дело в том, что до 1922 г. представители этого народа кочевали на территории Туркмении (в районе Кушки), затем под влиянием афганской пропаганды и междоусобиц с другим кочевым народом (джемшидами) по­степенно перебрались в Афганистан, но потом вновь вернулись в Туркмению^[32].

Местные власти сообщали руководству о проблематичности размещения при­кочевавших, поэтому всеми силами старались избавиться от них. В феврале 1927 г. власти Туркмении сообщали, что они «лишены реальной возможности хозяйствен­ного] устройства эмигрантов^[33] в ближайшее время, ввиду полного отсутствия зе­мельно-водных ресурсов в ТССР и денежного фонда на первоначальную помощь». В августе 1927 г. в ответ на предложение переселить прикочевников в Казахстан власти этого региона сообщили о невозможности выполнения такого решения, «ввиду земельной неурядицы как среди русского, так и казакского^[34] населения»^[35].

По понятным (прежде всего политическим) причинам прикочевникам нельзя было отказать в приеме, ведь СССР называл себя «отечеством трудящихся всего мира». На Востоке была еще и своя специфика - власти сетовали на то, что отказ в убежище эмигрантам «создаст резкое расхождение нашей декларации о народах Востока с фактическими действиями»^[36]. Очевидно, имелось в виду обращение со­ветской власти «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» 1917 г.

С другой стороны, власти считали массовые прикочевки нежелательными, поэтому прибывших из-за границы пытались отправить обратно. В феврале 1927 г. советским пограничникам было предписано всеми возможными мирными сред­ствами не допускать перехода афганских и персидских племен на территорию Уз­бекистана и Туркмении. Было дано следующее указание: «Не возражать против

допущения официальных представителей Афганского правительства для перего­воров с перешедшими об их возвращении... Сделать Афган[скому] правитель­ству] представление, в котором подчеркнуть чрезвычайно трудное и политически ложное положение, в которое нас ставит афганская иммиграция». ^[37] В мае 1927 г. советский 46-й погранотряд, дислоцированный в Каракумах, задержал 14 воору­женных афганских скотоводов и выдворил их в Афганистан.

Регулирование положения прикочевавших, которые остались на террито­рии СССР, то есть процесс их адаптации, также было непростой задачей. Власти считали необходимым переселить иммигрантов вглубь территории страны, чтобы предотвратить осложнение ситуации на приграничных территориях (в частности, об этом говорилось в предписании, данном ЦК КП(б) Туркмении в феврале 1927 г.). Особо было указано, что «в случае отказа вождей перешедших племен эвакуиро­ваться вглубь страны, таковые подлежат аресту». Для устройства прикочевников власти решили выделить земельные участки и финансовые ресурсы^[38].

Однако к началу 1930-х гг. у советского руководства в лице прежде всего Наркомата по иностранным делам несколько изменилось мнение о прикочевках. Во-первых, по политическим причинам, поскольку иммиграция в страну свиде­тельствовала об усилении влияния и улучшении имиджа СССР в мире. Во-вто­рых, с экономической точки зрения иммигранты давали приток рабочей силы, в котором крайне нуждалась, например, Средняя Азия в связи с развитием ско­товодства и решением «мясной, каракулевой и шерстяной проблем». Уполномо­ченный НКИД в Узбекистане М.М. Славуцкий считал, «что в случае, если пере­шедшие к нам киргизы заняты производительным трудом и бежали от гонений китайцев, их возвращать ни в коем случае не следует»^[39].

Власти СССР находились в непростом положении. Как отмечал М.М. Славуцкий, из соображений «внешнеполитического (взаимоотношения с афганским правительством), внутриполитического (опасность создания враждебных воен­но-политических ячеек) и экономического (затруднительность устроения масс эмигрантов) характера» массовая иммиграция для СССР была нежелательной. С другой стороны, НКИД считал целесообразным сохранение тяги зарубежных таджиков, узбеков и других народов к СССР. Для этого, «учитывая консерватизм и устойчивость патриархально-родовых отношений среди этих племен», НКИД предлагал «не форсировать полную советизацию» иммигрантов «и считать воз­можным предоставление некоторых льгот их родовым старшинам»^[40].

Прикочевавшие часто и не желали возвращаться обратно за границу. На­пример, главы хазарейских родов категорически отказались переселиться обратно в Афганистан, вследствие чего были интернированы ОГПУ Один из них - Кафур-бек - из опасения быть выданным афганским властям перешел на территории СССР на нелегальное положение^[41].

Советские власти также считали, что прикочевки несут с собой угрозу от­падения приграничных территорий. В феврале 1927 г. ЦК КП(б) Туркмении со­общал об «опасности стремления афганцев к присоединению Пендинского оазиса (Кушка - Тахта-Базар) и возникновению поэтому поводов к плебисциту»^[42]. Дей­ствительно, в 1920-х гг. плебисциты по поводу принадлежности территорий были распространенным явлением. В Европе был проведен ряд плебисцитов на спор­ных территориях, например по разграничению территорий Мазурии и Силезии между Германией и Польшей. Такие опасения были обоснованы и для реалий приграничных «кочевых» регионов СССР. Так, в феврале 1921 г. РСФСР подпи­сала Договор о дружбе с Афганистаном, согласно ст. IX которого Россия согла­силась «передать Афганистану принадлежавшие ему в прошлом столетии земли пограничного района с соблюдением принципа справедливости и свободного во­леизъявления народов, их населяющих». Фактически никаких территорий Афга­нистану передано не было, однако опасность их потери оставалась, принимая во внимание конфликт на Кушке 1885 г., когда афганские войска пытались захватить упомянутый Пендинский оазис.

В 1930 г. туркменский авторитетный лидер, эмигрант Абдул Хан Томач мус­сировал слухи о переходе к Персии «спорной зоны» в районе пос. Гасан-Кули, а так­же собирал для этого документальные подтверждения. В январе 1930 г. он созвал совещание влиятельных туркмен, которые официально подтвердили, что в 1895 г. русско-персидская граница проходила севернее Гасан-Кули. Абдул Хан Томач про­вел и соответствующие опросы приграничного населения^[43]. (На самом деле, рус­ско-персидская граница была установлена по реке Атрек южнее Гасан-Кули.)

Центральные власти СССР пытались решить проблему гражданской при­надлежности прикочевавших, что могло бы снять проблему плебисцитов. Так, ОШУ в лице Г.Г. Ягоды в 1930 г. дало указание о «политической выгоде перехода в союзное гражданство наибольшей массы белуджей», прикочевавших из Афгани­стана. Тем из них, которые не приняли гражданство СССР, местные власти долж­ны были «предложить добровольно вместе с семьями перейти на территорию Аф­ганистана, обеспечив свободный переход»^[44].

Осложнение положения на границе

Передвижение кочевников через границу провоцировало пограничные кон­фликты между СССР и сопредельными странами. 9 мая 1926 г. председатель СНК Туркменской ССР К.С. Атабаев сообщил командующему Туркестанским фронтом К.А. Авксентьевскому, что в приграничной с Афганистаном местности Эды-Кую и Ант-Кую действовал «отряд самоохраны эмигрантских стад», находившихся в Тур­кмении, в составе до 300 вооруженных людей. Эти отряды стали базой для бан­дитских групп, которые занимались грабежом Керкинского и Ленинского округов Туркмении. К.С. Атабаев предложил снарядить против этих отрядов карательную экспедицию. К.А. Авксентьевский ответил отказом. Соглашаясь с вредом отрядов «самоохраны», он сомневался в успехе операции, поскольку эти отряды, даже если бы ушли за границу, потом вернулись бы снова. Он считал «более целесоо­бразным принять меры к урегулированию вопроса выпаса стад с влиятельными лицами из среды эмигрантов»^[45].

На советско-афганской границе происходили вооруженные столкновения между басмачами и советскими пограничниками. Например, 11 мая 1926 г. банда под командой Чаян-Сердара напала на советский пограничный пост. В письме Наркомата по военным и морским делам и Революционного военного совета (РВС) СССР командующему войсками Среднеазиатского военного округа от 22 июня 1926 г. содержатся данные о факте «допуска афганских кочевников на близкое рас­стояние и расстрела их почти в упор из пулеметов» советскими войсками в районе поселка Тахта-Базар (Туркмения). НКИД СССР считал, что такие действия «не вызывались действительной необходимостью»^[46].

Однако очевидно, что советские войска сражались не с «кочевниками», а с басмачами. В следующем письме Наркомата по военным и морским делам и РВС СССР от 23 июня 1926 г. сообщалось, что само Афганское правительство называло эти отряды «бандами» и выражало готовность бороться с их вторже­нием на территорию СССР. От НКИД для этого требовалось предоставлять «са­мую точную и своевременную информацию... о всех возникающих конфликтах в погранполосе для соответствующих дипломатических переговоров с Афганским правительством»^[47].

На дальнейшее ухудшение отношения Советского государства к трансгранично­му кочевью повлияло осложнение международной обстановки в конце 1920-х гг., особенно после 1927 г. в связи с обострением отношений между СССР, с одной стороны, и Великобританией и Китаем, с другой. В Туркмении весной 1927 г. вла­сти выявили ведение антисоветской пропаганды баями и духовенством, которые распускали слухи о том, что «объявление войны со стороны Англии Советскому] Союзу - вопрос ближайших дней, а потому надо скотоводам скорее перекочевать в Персию, дабы. сов[етская] власть не могла реквизировать скот для Красной армии». (Впоследствии эти слухи рассеялись.)^[48] В том же 1927 г. обозначилась тенденция к резкому сокращению въезда в СССР из Западного Китая и получе­нию советского гражданства откочевниками и другими иммигрантами из Китая^[49].

В августе 1928 г. советская разведка докладывала, что «англичане усилили свою работу среди племен юга и юго-запада Персии», которая включала в себя вооружение дружественных Великобритании племен, подкуп ханов, натравлива­ние их друг на друга. Эта деятельность, по мнению советской разведки, велась не только для защиты близлежащих британских колоний (Индии и Ирака), но и для создания «наступательного плацдарма»^[50].

В то же время советские власти видели возможность использования настро­ений части кочевников против интересов Великобритании. Так, туркменское на­селение персидской провинции Астрабад было недовольно тем, что Великобри­тания лишила их возможности традиционного грабежа соседнего населения (ала- ман). Поэтому считалось естественным «ожидать, что в нашей борьбе с Англией в первое время они (астрабадские туркмены. - Ф.С.) будут с нами»^[51]. В дальнейшем ситуация в приграничных с «кочевыми» территориями СССР регионах ухудша­лась, что было связано в первую очередь с действиями Японии на Дальнем Восто­ке и восстанием в Синьцзяне, развернувшимися с 1931 г.

Борьба за кочевое население с сопредельными странами

В сопредельных с Советским Союзом странах отношение к трансгранич­ному кочевью было примерно таким же, как в СССР. До Октябрьской революции Китай расценивал приток откочевников из России как угрозу усиления российско­го влияния в Синьцзяне^[52], тем более что в этом регионе часть местных жителей еще до революции приняла российское гражданство (правительство Российской империи предоставляло за это целый ряд весьма существенных льгот). Генераль­ный консул СССР в Кашгаре М.Ф. Думпис, прибывший туда в июле 1925 г., сооб­щал, что все бывшие российские граждане очень обрадовались его приезду, так как продолжали считать себя гражданами России и теперь - Советского Союза^[53].

Власти северо-восточного Китая вели борьбу с советским пропагандист­ским воздействием на монгольское и бурятское население региона. Прошедший в Хайларе в мае 1927 г. местный съезд принял решение «о предохранении молодежи от революционной заразы». Поэтому китайские власти препятствовали трансгра­ничной миграции. Так, в 1930 г. они потребовали от СССР возвратить в Китай 47 семейств киргизов, бежавших в Советский Союз^[54]. В начале 1931 г. начальник китайского погранпоста «Симхана» и другие китайские чиновники «с целью при­остановки реэмиграции распускали слухи о том, что все реэмигрирующие (в СССР. - Ф.С.) будут арестовываться, репрессироваться»^[55]. Япония после окку­пации ею Маньчжурии в 1931 г. также установила жесткий режим охраны грани­цы с Советским Союзом, не допуская миграции^[56].

Острая борьба за кочевое население в рассматриваемый период разверну­лась между СССР, Афганистаном и Персией. Афганские власти стремились вер­нуть своих откочевников, ушедших в СССР. В июле 1927 г. губернатор провинции Герат отдал распоряжение о выделении отряда в составе 15 человек для оказания содействия в обратной перекочевке афганских иммигрантов, перешедших в СССР в районе Кушки, на территорию Афганистана. Для «увещевания» откочевников к ним были направлены влиятельные духовные лица. В начале осени 1932 г. афганские власти пытались «уговорами и оружием» задержать волну реэмиграции в СССР^[57].

Персия также стремилась оставить у себя население, откочевавшее из Со­ветского Союза, а власти СССР всеми мерами пытались этому препятствовать. Наиболее острая борьба с Персией развернулась в 1929-1930 гг. за граждан СССР, откочевавших в период форсированной коллективизации и перевода кочевников на оседлость. Персидские власти поставили цель не только оставить прибывших у себя, но и «перетянуть» к себе других жителей приграничной полосы СССР. Для этого они применяли метод кнута и пряника. Власти пограничных регионов Персии получили распоряжение об оказании содействия иммигрантам, а среди жителей Советской Туркмении распространялись соответствующие слухи. Пере­кочевывающие в Персию баи встречали радушный прием и получали назначения на административные должности. К примеру, два бая - Каума Ходжи Оглы и Али- яр Вали Яр-Оглы - были назначены ханами аулов. Прикочевники пользовались различными льготами, особенно если они принимали персидское подданство, в частности освобождение от уплаты налогов сроком на несколько лет. Эмигри­ровавшие из СССР в Персию белуджи получили от раиса^[58] г. Серахс помощь хле­бопродуктами^[59].

В качестве «кнута» персидские власти ввели «экономические зажимы» для прикочевников, которые отказывались принимать персидское подданство. Для этого они, во-первых, создали им «невозможные условия для выпаса скота». Во-вторых, опасаясь того, что скотоводы, не принявшие подданство Персии, могут возвра­титься на территорию СССР, персидские власти разослали по степи чиновников, которым было поручено взимать с прикочевников налоги, причем справки об уплате налога не выдавались. Также была проведена перепись прикочевавших. Персидские власти организовали переселение прикочевников во внутренние рай­оны Персии, в том числе для предотвращения обратного перехода^[60].

Реакция кочевников на действия персидского правительства была разной. Положительно эти действия восприняли белуджи, которые, встретив хороший прием, решили вывезти из СССР свои семьи и перегнать оставшийся скот. Оче­видно, такая реакция могла быть обусловлена тем, что белуджи изначально по­пали в Туркмению из Персии и фактически возвращались на родину. У иомудов (туркмен) реакция была другой. Они воздерживались от перехода в персидское подданство, «предпочитая использовать одновременно льготы, предоставляемые им как СССР, так и Персией». Персидские паспорта получили около 300 хозяйств, тогда как около 700 - отказались это сделать. Но даже те, кто получил персидское подданство, «опасались кочевать со скотом вглубь Персии и старались находиться вблизи границы». Решение персидского правительства переселить прикочевав­ших туркмен в Шахрудский регион (около 500 км от границы с Туркменией) и непосильное обложение налогами вызвали среди туркмен «реэмиграционные на­строения». Несмотря на предложение персидских властей покинуть пограничную полосу, туркмены концентрировались у советской границы, намереваясь вернуть­ся в СССР. Переходу мешало то, что туркменские вожди колебались, «опасаясь репрессий со стороны сов[етской] власти за уход в Персию», а также отсутствие сведений о дождях и всходах травы на советской территории и неуверенность в том, будут ли пропущены стада через пограничные пункты, удобные для перегона скота^[61]. Причинами такой реакции туркмен на действия персидского правитель­ства была их тяга к свободному образу жизни, нежелание привязываться к Пер­сии, чтобы всегда была возможность уйти обратно в Туркмению. Впоследствии многие откочевники вернулись в СССР.

Реакция советских властей на возможность возвращения откочевавших была, разумеется, положительной. Было дано указание пропускать скотоводов че­рез все заставы «на основе существующего положения об упрощенном пропуске кочевников-иомудов»^[62].

Выводы

Ситуация, сложившаяся в 1920-х гг. в «кочевых» регионах СССР, ярко пока­зала, что Советское государство стремилось к достижению статуса-кво на грани­це, заключавшегося в полном контроле за эмиграцией и иммиграцией, минимиза­ции или полной ликвидации трансграничного кочевья. Любое государство ставит во главу угла собственную национальную безопасность и предпочитает стабиль­ность, и в этой связи проблемой становится как эмиграция, так и иммиграция. К примеру, кочевники своим свободным перемещением создавали нестабиль­ность, невозможность контроля и демографического прогнозирования. В СССР, где постулатом была жизнь в условиях «враждебного окружения», бесконтроль­ное пересечение границы было категорически неприемлемым для властей еще и с точки зрения безопасности, в том числе идеологической (проникновения шпио­нов и диверсантов, а также враждебной идеологии).

Если до революции миграции кочевников происходили в основном с экономи­ческими целями, то при советской власти откочевки приобрели также политический контекст, стали формой бегства от государства и борьбы с ним (отсюда - участие кочевников в восстаниях и басмаческом движении). В сложившихся условиях со стороны нелегко было понять причину каждой конкретной миграции - осуществля­лась ли она в рамках традиционного скотоводческого кочевья либо была обуслов­лена политическими причинами.

Эмиграционные настроения среди кочевого населения были опасны для вла­стей СССР еще и ввиду того, что массовая эмиграция, прежде всего «трудового элемента», наносила удар по имиджу страны. Особенно нежелательным это было потому, что приграничные кочевые регионы играли для СССР важную стратеги­ческую роль. В частности, Бурятия была серьезным элементом выстраивания от­ношений СССР с Монголией и Тибетом; Казахстан и Киргизия - с мусульманским

населением Синьцзяна; Туркмения - с Афганистаном и Персией; в свою очередь все «мусульманские регионы» - с Турцией и другими странами исламского мира. Поэтому власти СССР не могли допустить эмиграции этих народов. Точно так же действовали сопредельные государства. В подходе СССР, Китая, Персии и Афга­нистана к трансграничной миграции проявились борьба этих стран за людские ресурсы и стремление сохранить контроль над собственным населением.

Впоследствии, в 1930-е гг., в Советском Союзе произошло окончательное ужесточение порядка въезда и выезда из страны. Была укреплена государственная граница, и несанкционированная властями миграция прекратилась.

 

^{1 Аблажей Н.Н. Казахский миграционный маятник «Казахстан - Синьцзян». Эмиграция. Репат­риация. Интеграция. Новосибирск, 2015; Балдано М.Н. Роль границы в судьбе шэнэхэнских бурят // Yt^h Алтай элемі - Мир Большого Алтая - World of Great Altay. 2017. № 3. С. 437-449; Балдано М., Дятлов В. Шэнэхэнские буряты: из диаспоры в диаспору? // Диаспоры. 2008. № 1. С. 166-167.}

^{2 РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории). Ф. 372. Оп. 1. Д. 127. Л. 14 об.; Там же. Оп. 4. Д. 37. Л. 223 об.}

^{3 РГВА (Российский государственный военный архив). Ф. 25895. Оп. 1. Д. 831. Л. 72; Там же. Д. 832. Л. 109; Там же. Д. 845. Л. 86.}

^{4 Аблажей Н.Н. Казахский миграционный маятник... С. 13; БалданоМ.Н. Роль границы в судьбе шэнэхэнских бурят // Yлкен Алтай элемі - Мир Большого Алтая - World of Great Altay. 2017. N° 3. С. 439.}

^{5 РГВА. Ф. 25866. Оп. 1. Д. 84. Л. 24 об.}

^{6 Богданов М.А. Разгром кайгородовщины // Вопросы истории. 1972. № 7. С. 148.}

^{7 Шахворостов В.В. Борьба населения приграничья с бандитизмом на Дальнем Востоке в первой половине 1920-х годов // Россия на берегах Тихого океана: прошлое, настоящее, будущее: сб. научн. трудов. Хабаровск, 2009. С. 90, 95.}

^{8 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 846. Л. 7; АФГАЗК (Агинский филиал Государственного архива Забайкальского края). Ф. 39. Оп. 1. Д. 96. Л. 17.}

^{9 Аблажей Н.Н. Казахский миграционный маятник. С. 24; Балдано М.Н. Роль границы в судьбе шэнэхэнских бурят. С. 439.}

^{10 АФГАЗК. Ф. 39. Оп. 1. Д. 96. Л. 17.}

^{11 РГАСПИ. Ф. 372. Оп. 1. Д. 127. Л. 9, 10 об.}

^{12 Наранжаргал Н. 1920-нод оны Ижил мѳрний сав дагуух ѳлсгѳлѳн ба Халимагуудыг мон­гол улсад нуулгэн шилжуулэх гэсэн асуудлын тухай (О голоде в Поволжье в 1920-х гг. и вопросе о переселении калмыков в Монголию) // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2014. № 3. С. 53, 55.}

^{13 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2740. Л. 46; АФГАЗК. Ф. 39. Оп. 1. Д. 96. Л. 17.}

^{14 Аблажей Н.Н. Казахский миграционный маятник. С. 37.}

^{15 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 912. Л. 2; АФГАЗК. Ф. 39. Оп. 1. Д. 96. Л. 17; РГАСПИ. Д. 137. Л. 30.}

^{16 АФГАЗК. Ф. 39. Оп. 1. Д. 137. Л. 30; БалданоМ.Н. Роль границы в судьбе шэнэхэнских бурят. С. 439.}

^{17 РГАСПИ. Ф. 372. Оп. 1. Д. 254. Л. 50; РГАСПИ. Оп. 4. Д. 37. Л. 223 об; АФГАЗК. Ф. 39. Оп. 1. Д. 96. Л. 17}.

^{18 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 912. Л. 9-10; Гадельшин Г.Ф. Путь туркменских кочевников к социализму. Ашхабад, 1987. С. 13.}

^{19 АФГАЗК. Ф. 39. Оп. 1. Д. 137. Л. 30.}

^{20 РГАСПИ. Ф. 372. Оп. 1. Д. 254. Л. 50; АФГАЗК. Ф. 39. Оп. 1. Д. 96. Л. 17.}

^{21 См.: Синицын Ф.Л. «Красная буря». Советское государство и буддизм в 1917-1946 гг. СПб., 2013. С. 255-256.}

^{22 Одна из них до того входила в состав РСФСР, другая - в состав ДВР.}

^{23 РГАСПИ. Ф. 372. Оп. 1. Д. 600. Л. 22.}

^{24 Имелись в виду Китай и Япония.}

^{25 РГАСПИ. Ф. 372. Оп. 1. Д. 810. Л. 10.}

^{26 Там же. Оп. 4. Д. 37. Л. 224.}

^{27 Мещерский А.С. Автономная Барга. Шанхай, 1920. С. 17; Аблажей Н.Н. Казахский мигра­ционный маятник... С. 27.}

^{28 РГАСПИ. Ф. 372. Оп. 1. Д. 537. Л. 4; РГАСПИ. Оп. 4. Д. 37. Л. 223 об.; РГАЭ (Российский государственный архив экономики). Ф. 5675. Оп. 1. Д. 7. Л. 56 об.}

^{29 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 639. Л. 8-9; Там же. Д. 1659. Л. 38.}

^{30 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 20; Там же. Д. 2740. Л. 46.}

^{31 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 3, 7, 13-14, 17, 54-55; РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 865. Л. 19.}

^{32 Там же. Л. 15-17, 55.}

^{33 Имелись в виду иммигранты.}

^{34 Имелись в виду казахи.}

^{35 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 17, 91.}

^{36 Там же. Л. 17.}

^{37 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 20; РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 835. Л. 138.}

^{38 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 18, 20.}

^{39 Там же. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2207. Л. 39; РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 52. Л. 53.}

^{40 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 52. Л. 53-54.}

^{41 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 55.}

^{42 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 18.}

^{43 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 698. Л. 101-102.}

^{44 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2207. Л. 53, 55.}

^{45 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 639. Л. 8, 10-12.}

^{46 Там же. Л. 13, 16.}

^{47 Там же. Л. 16.}

^{48 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 912. Л. 2.}

^{49 Аблажей Н.Н. Казахский миграционный маятник. С. 33.}

^{50 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 826. Л. 609.}

^{51 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 826. Л. 602.}

^{52 Аблажей Н.Н. Казахский миграционный маятник... С. 21.}

^{53 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 832. Л. 18-20.}

^{54 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2207. Л. 39; РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 842. Л. 434, 446.}

^{55 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2540. Л. 10.}

^{56 Балдано М., Дятлов В. Шэнэхэнские буряты: из диаспоры в диаспору. С. 166-167.}

^{57 РГАСПИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 878. Л. 20; Там же. Д. 2740. Л. 59; РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 698. Л. 99; Там же. Д. 835. Л. 211-212.}

^{58 Должность, аналогичная главе администрации города.}

^{59 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 698. Л. 99, 241; Там же. Д. 826. Л. 430-431.}

^{60 Там же. Д. 698. Л. 99; Там же. Д. 826. Л. 430.}

^{61 РГВА. Ф. 25895. Оп. 1. Д. 698. Л. 99; Там же. Д. 826. Л. 430-431.}

^{62 Там же. Д. 826. Л. 430.}

Об авторах

Федор Леонидович Синицын

Государственный университет по землеустройству

Автор, ответственный за переписку.
Email: permcavt@gmail.com

доктор исторических наук, доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Государственного университета по землеустройству

105064, Россия, Москва, ул. Казакова, 15

Список литературы