Помнить нельзя забыть: особенности социальных представлений о политических репрессиях в двух поколениях потомков репрессированных

Полный текст

Введение Репрессии, которые последовали за Октябрьской революцией 1917 года и продолжались вплоть до смерти Сталина в 1953 году, - один из самых трагичных периодов в советской истории. Волны репрессий носили непредсказуемый характер, «...и вешали, и расстреливали, и сжигали <…> 5 сентября 1918 года правительство легализовало террор, издав знаменитый декрет «О красном терроре»» (Яковлев, 2003. С. 119). В начале 1920-х годов врагами были политические оппоненты, в конце 1920-х годов их сменили «вредители», в начале 1930-х - «кулаки» (Эпплбаум, 2017). Своего апогея репрессии достигли во время Большого террора - в 1937-1938 годов. За семнадцать месяцев (1937-1938 годы) было арестовано 1,7 миллионов человек, расстреляно - более 700 тысяч, отправлено в лагеря - 300-400 тыс. (Коэн, 2011). После Большого террора с его «показательными процессами» - новые враги и новые жертвы: представители этнических групп; люди, побывавшие в немецком плену или на оккупированной территории; представители профессиональных групп. В конце 1940-х годов - повторно забирали тех, кто прошел через ГУЛАГ, выжил и освободился... (Эпплбаум, 2017). Категория врага была конструкцией, преступлением было не то, что совершил человек, а то, кем он являлся (Эпплбаум, 2017). Разрабатывалась специальная риторика для категоризации врага: враги народа, саботажники, предатели (изменники Родины), диверсанты, классовые враги и пр. «Кулаков», «буржуазию», социальных паразитов», «антисоветские элементы» и других «классовых врагов», - как подчеркивает Эткинд, - «истребляли за принадлежность к категориям, которые для нас уже не имеют смысла» (Эткинд, 2016. С. 23). Хотя можно полагать, что эта категоризация «врагов народа» - оставила свои следы в памяти и не исчезла. За демонизацией врага происходила его правовая изоляция и дегуманизация. В частности, заключенным запрещалось обращаться друг к другу «товарищ» в местах заключения, таким образом, происходило исключение «врага» из советской жизни (Эпплбаум, 2017). Репрессии государственного аппарата, обратившегося против граждан своей страны, были подобны «суициду» (Эткинд, 2016). Эта «суицидальная природа» репрессий затрудняет процесс рационального понимания террора, работу механизмов, которые функционируют в обществе, пережившем катастрофу такого масштаба, а именно: «сознательного стремления узнать о том, что произошло; эмоционального порыва скорбеть о жертвах; активного желания добиться правосудия и отомстить виновным» (Эткинд, 2016. С. 19). По данным о потерях народонаселения (Эрлихман, 2004) волны террора (красный террор, террор 1923-1934 годов, террор 1935-1941 годов, террор 1941-1945 годов, террор 1945-1953 годов) унесли жизни 9 550 000 человек, не учитывая 7 000 000 людей, умерших от спровоцированного голода 1932-1933 годов (Эрлихман, 2004). По другим источникам, этот показатель варьирует от 5 до 30 миллионов (Эткинд, 2016) или от 20 до 40 миллионов (Бейкер, Гиппенрейтер, 1995). До сих пор нет точных данных ни о количестве репрессированных, ни о количестве реабилитированных, нет полного списка погибших, отсутствует и полный список палачей, - все это затрудняет понимание репрессий последующими поколениями (Эткинд, 2016). За время, отделяющее нас от момента развенчания культа личности и начала реабилитации (1956), изменялась позиция по отношению к репрессиям и роли Сталина. Начало действий на государственном уровне относится к эпохе перестройки, когда были предприняты новые шаги (после эпохи оттепели) по реабилитации, когда, наконец, стали печатать свидетельства очевидцев в виде художественной литературы или воспоминаний, когда появились первые кинофильмы, рассказывающие о репрессиях, когда впервые в СССР была проведена публичная акция «Неделя совести» (19-26.11.1988), посвященная памяти жертв репрессий. Закон о реабилитации в более полном варианте, покрывающий период от 7 ноября 1917 года, был принят в 1991 году, цель которого заключалась в восстановлении в правах тех, кто подвергся репрессиям, устранении последствий произвола, материальной компенсации ущерба[29]. В 2017 году при участии Президента РФ В.В. Путина был открыт памятник жертвам политических репрессий «Стена скорби» - как попытка не только увековечить память жертв политических репрессий, но и попытка национального примирения[30]. Однако эта отсроченная возможность открыто говорить о трагическом прошлом (фактически - более полувека), несомненно, имеет свою психологическую специфику и последствия. Тема репрессий по-прежнему остается одной из важных тем, разделяющих общество и поляризующих публичный дискурс. В отношении главной, но не единственной (Яковлев, 2003), политической фигуры, связанной с репрессиями, - Сталина - по-прежнему нет однозначной позиции. Данные социологических опросов демонстрируют динамику отношения к Сталину с 2001 года: от негативного (2001-2006 годы) к безразличному (2008-2012 годы) и позитивному (2014-2019 годы). В 2019 году 70 % респондентов высказались позитивно о роли Сталина в истории страны[31], что, вероятно, свидетельствует о том, что положительное отношение к Сталину и положительная оценка его роли в истории страны отражают формирование новой социальной нормы[32] (Пипия, 2019). Даже беглого взгляда на период массовых репрессий достаточно для того, чтобы понять трагичность прошлого и предполагать травмирующие последствия на психологическом уровне не только для непосредственных участников, но и для их потомков. Осмысление репрессий активно предпринималось теми, кому удалось, пройдя через лагеря, выжить и вернуться, или потомками тех, чья судьба трагически оборвалась. Об этом свидетельствует многочисленная художественная и мемуарная литература (Л. Копелев, Е. Гинзбург, А. Жигулин, И. Шихеева-Гайстер и мн. др.). Субъективная ценность рассказа о трагическом периоде своей судьбы (или судьбе близких), вплетенной в историческое прошлое, несомненна. Это действие, если обращаться к идеям Дж. Пеннебейкера (Pennebaker, Chung, 2007), обладает и важными последствиями психотерапевтического толка для самого автора. Научный же анализ проблемы репрессий едва ли предпринимался в рамках психологического знания. Ряд работ выполнен в рамках психотерапевтических традиций (Бейкер, Гиппенрейтер, 1995, Солоед, 2006, 2010). Осмысление политических репрессий через призму социально-психологического знания - это зона ближайшего развития для исследователей, ибо «суицидальная природа» репрессий, на которую указывает А.М. Эткинд, отражается на процессе рационального понимания террора, затрудняет работу механизмов, которые функционируют в обществе, соприкоснувшимся с катастрофой такого масштаба и продолжительности (Эткинд, 2016). На настоящий момент эта предметная область представлена единичными работами: исследование о социальных представлениях в трех поколениях жителей Екатеринбурга, выполненное членом-корреспондентом РАО О.Ю. Зотовой, и представленное на официальном сайте Музея истории Екатеринбурга[33]. Коллективная память и социальные представления Сразу оговоримся, что в наши задачи в настоящей статье не входил обзор многообразия линий анализа коллективной памяти, которые стали возникать в рамках социально-психологического знания в конце прошлого столетия в США и в Европе (Jodelet, Haas, 2019). Попытка такого рода уже существует (Григорьев, 2015). Мы же внимательно рассмотрим логику изучения коллективной памяти как социальных представлений о прошлом. Исследование коллективной памяти в логике изучения социальных представлений не является новым (Емельянова, 2019; Jodelet, Haas, 2019; Moliner, Bovina, 2019; Paez, Liu, 2011; Paez et al., 2016; Viaud, 2003; Wagoner, 2015), зачастую принимается по умолчанию, как устоявшийся взгляд, не требующий аргументации на теоретическом и методологическом уровнях, позволим себе в настоящей статье расставить важные акценты, относительно соотношения коллективной памяти и социальных представлений. С точки зрения М. Хальбвакса, коллективная память - это представления о прошлом (Jodelet, Haas, 2019; Olick, Robbins, 1998). Она объединяет образы и знания о событиях прошлого или о людях. События могут переживаться непосредственно и опосредствованно (Jodelet, Haas, 2019). Эти события совместно конструируются и используются, выполняя социетальные функции (Schuman, Scott, 1989). Например, коллективная память играет ключевую роль в поддержании и мобилизации социальной идентичности - словами Дж. Лиу и Д. Хилтона (2005) - именно благодаря этой функции мы знаем - кто мы такие, откуда и куда мы идем. Коллективная память задает ценности и нормы группы, способствует повышению сплоченности группы (Paez et al., 2016). Коллективная память в понимании М. Хальбвакса - это продукт совместной деятельности людей, которые вспоминают о каком-то событии как члены группы, и не просто вспоминают, но реконструирует в настоящем свое прошлое, чтобы сделать его понятным (Moliner, Bovina, 2019). Эти социальные представления о прошлом, составляющие коллективную память, распространяются и актуализируются посредством взаимодействия членов группы, включая институциональное взаимодействие, образование и коммеморативные мероприятия (Paez, Liu, 2011). Это своего рода «образ группы изнутри» (Jodelet, Haas, 2019). Не существует единой коллективной памяти, речь идет о коллективных памятях, которые выполняют определенные функции для групп, будучи ограниченными в пространстве и времени (Jodelet, Haas, 2019). Коллективная память сохраняет события неожиданные и выходящие за рамки обычных, события, которые влияют на значительное количество людей (Paez, Liu, 2011). Такого рода события провоцируют эмоциональную реакцию. Травмирующие события выходят за рамки ординарных, не поддаются контролю, как следствие, требуют последующей когнитивной переработки (Rimé, 2015). События травмирующего характера, которые зачастую оказываются предметом анализа в исследованиях по коллективной памяти, касаются военных событий различного масштаба, депортации, диктатуры, социальных и природных катастроф (Liu, Hilton, 2005). Именно к такому регистру событий относятся политические репрессии, которые происходили в России (СССР) с 7 ноября 1917 года и вплоть до смерти Сталина 5 марта 1953 года (Эпплбаум, 2015). Словами М. Хальбвакса, коллективная память сохраняет из прошлого только то, что «живет или способно жить в сознании группы, поддерживая память живой» (цит. по: Paez et al., 2016. Р. 541). Событие становится объектом коллективного воспоминания, если оно соответствует ряду критериев (Paez et al., 2016): 1) релевантность социальной идентичности; 2) связь с социальными изменениями или с угрозой группе; 3) эмоциональная нагруженность; 4) присутствие в институциональном и межличностном дискурсе (институциональный дискурс не является унифицированным, полемика, коммуникация на общественном уровне поддерживают память); 5) соответствие актуальным потребностям и целям группы. Несложно заметить, что период прошлого, связанный с политическими репрессиями, соответствует всем этим критериям. Изменение политического контекста ведет к тому, что происходят трансформации в понимании своего прошлого (Paez et al., 2016). Это справедливо в отношении памяти о репрессиях, на что было указано выше. Информация, используемая коллективной памятью, соответствует различным уровням: формальный, популярный и неформальный (Paez, Liu, 2011). Формальный уровень подразумевает официальную историю, отраженную в учебниках, материализованную в монументах и ритуалах, касающиеся прошлого. Популярный уровень включает кинопродукцию и художественную литературу. Неформальный уровень - межличностную коммуникацию, письма, дневники. Формальный и неформальный уровни могут находиться в противоречии друг с другом. В случае исторического прошлого, связанного с репрессиями, на официальном уровне со времен оттепели до времен перестройки тема репрессий не затрагивалась, популярный уровень оказался под запретом. Однако эта тема активно обсуждалась «на кухне» и не только потомками репрессированных, циркулировали издания «самоиздата». Для Б. Вагонера (2015), социальные представления - это своего рода носители коллективной памяти, через них прошлое задает настоящее. Д. Жоделе и В. Ас (2019), анализируя связь конструктов «социальное мышление» и «коллективная память», подчеркивают, что оба конструкта опираются на сходное содержание - образы и понятия, слова и значения, которые ассоциируются со словами путем социальных конвенций. Единство памяти и социального мышления обеспечивается за счет представлений двух типов: «конкретных образов, локализованных во времени, и абстрактных понятий, пересекающих время» (Jodelet, Haas, 2019. P. 9). Будучи частью социального мышления, память включает два процесса: с одной стороны - это объяснение настоящего, базирующееся на схемах прошлого, с другой - это рассуждения, исходной точкой которых являются настоящие социальные условия. Д. Жоделе и В. Ас подчеркивают, что современные условия будут определять то, как видится прошлое, как оно конструируется, вспоминается или подвергается забвению (Jodelet, Haas, 2019). Вслед за Ж. Вио (Viaud, 2003), соотношение коллективной памяти и социальных представлений представляется возможным продемонстрировать так: 1) память и представления вырабатываются в социальном взаимодействии, в коммуникациях; 2) оба феномена связаны с принадлежностью к группам и ценностям, разделяемым ее членами; 3) содержание представлений и памяти определяется групповой идентичностью, именно группа разрабатывает систему интерпретации мира; 4) память и представления связаны с языком, с помощью которого конструируется символическая реальность, передаются смыслы. По-видимому, коллективная память о значимых событиях может быть связана с «работой горя» - таким преобразованием опыта травматического события, которое позволяет отнести это событие к прошлому, собрать воедино и осмыслить все переживания, нередко противоречивые, по отношению к этому событию и его участникам. Можно полагать, что в коллективной памяти, с одной стороны, находит свое отражение динамика горевания, а с другой стороны, формы коллективной памяти могут быть социальными и психологическими инструментами, опосредующим работу горя на индивидуальном и групповом уровнях. Любопытной видится идея, согласно которой, требуется два поколения, «чтобы работа горя стала культурно продуктивной. Мертвые травмы не знают, ее переживают выжившие. Исторические процессы катастрофического масштаба наносят травму первому поколению потомков. Их сыновья и дочери - внуки жертв, преступников и свидетелей - испытывают... горе по своим дедам и бабкам» (Эткинд, 2016. С. 13). Эта идея созвучна представлениям других психоаналитически мыслящих авторов, затрагивающих тему коллективной травмы и работу горя по ее интеграции в психической и социальной жизни (Солоед, 2006, 2010; Volkan, 2001). Работа горя предполагает нелинейную динамику переживаний и идентификаций с утраченным объектом в психике горюющего, и она тем сложнее, тем длительнее, чем неоднозначнее и сложнее были обстоятельства потери. Коллективная травма, как ее определяет Г. Хиршбергер (2018), являет собой такое экстраординарное событие, которое разрушает ткани общества. Очевидно, что коллективная травма становится ключевым событием, требующим понимания, осмысления, а не простого воспоминания. Как отмечает Г. Хиршбергер, коллективная память о таком событии существует далеко вне травмы, в пространстве и времени (2018). Другими словами, потомки тех, кто непосредственно пережил трагические события, вовлечены в этот процесс осмысления. Жертвы трагедии поддерживают память о ней для того, чтобы в последующих поколениях она стала составной частью коллективного self. Жертвы трагедии испытывают потребность в том, чтобы о трагедии помнили (Hirschberger, 2018). Память о трагическом событии передается в семье из поколения в поколение, и имеет своего рода эмоциональный заряд для тех, кто испытал это событие пусть и косвенным образом, то есть как член семьи (Moliner et al., 2020). Это и позволило нам говорить о том, что у потомков репрессированных имеются коллективные воспоминания (социальные представления о прошлом), с различающейся аффективной нагрузкой и окраской. Это приводит нас к общему предположению о трансформации социальных представлений о репрессиях по мере увеличения «дистанции» от репрессий (дистанция понимается как поколение, то есть дети и внуки репрессированных). Общее предположение было конкретизировано в двух следующих гипотезах: 1. Представления о репрессиях кристаллизуются в трех группах вокруг элементов с негативной валентностью, указывающих на несправедливость репрессий. Однако в группах потомков репрессии понимаются как личное событие (затрагивают семью респондента) в контрольной группе репрессии рассматриваются как социальное событие. 2. Группы будут различаться по эмоциональным реакциям, относительно репрессий и репрессированных. В поколении детей сильнее будут реакции, характерные для периода первоначальной встречи с потерей, а у поколения внуков - сильнее выражены реакции, связанные с принятием потери и разнообразными переживаниями в адрес утраченного значимого другого. В поколении внуков будут представлены более разнообразные эмоциональные реакции по отношению к репрессиям и репрессированным по сравнению с двумя другими группами (в силу «удаленности» от исследуемого, предположительно, травматического события, в силу опыта осмысления этого события на разных уровнях коллективной памяти для них становятся более доступными те эмоциональные реакции, которые еще не могут быть восприняты, осмыслены и выражены в поколении детей). Наличие противоречий в дискурсе о периоде репрессий при отсутствии его научного осмысления с позиции теории социальных представлений, традиции, которая позволила бы вскрыть процесс социального конструирование смыслов в ответ на коллективную трагедию (Hirschberger, 2018), а также отсутствие знаний о феноменологии психологических последствий репрессий для последующих поколений в семье, - определили актуальность темы исследования. В исследованиях, посвященных коллективной памяти, преимущественное внимание уделяется анализу содержательных аспектов исторических событий (Paez, Liu, 2011; Paez et al., 2016). В предлагаемой работе наряду с этим аспектом не меньшее внимание будет уделено эмоциональному измерению социальных представлений о прошлом, это и определило теоретическую значимость настоящего исследования. Научная новизна нашего исследования заключается в том, что с точки зрения теории социальных представлений описана специфика дискурса о репрессиях и репрессированных у представителей разных поколений потомков - детей репрессированных и их внуков. Целью исследования стал анализ особенностей представлений о репрессиях в двух поколениях потомков репрессированных - их детей и внуков. Излагаемое здесь исследование является частью научно-исследовательского проекта, посвященного изучению коллективной памяти о репрессиях и репрессированных. Метод и процедура исследования Выборка состояла из 110 потомков репрессированных в возрасте от 44 до 78 лет (61,82 % женщин), 93,63 % - с высшим образованием. Для построения выборки использовалась стратегия «снежного кома». Выборка не была уравнена по полу. Выборка включала три группы: 1) поколение детей (21 человек, М = 59,52 лет, SD =9,04); 2) поколение внуков (63 человека, M = 54,71 года, SD = 7,66); 3) группа контроля (26 человек, M = 53,65 года; SD = 7,72). Поколение в нашем случае - это дистанция до катастрофы (предполагаемого травматического опыта), то есть репрессий. В силу того, что репрессии затронули самые различные профессиональные, социальные, этнические и возрастные группы, то в одно поколение попадают респонденты различного возраста, однако они оказываются в пределах одной и той же «удаленности» (по родственной связи в семье) от тех, кто подвергся репрессиям, более того, мы выделили группы, которые не различаются по возрасту. Обращаясь к классическому определению К. Маннгейма, где поколение определяется через указание на совместно пережитый в сензитивном периоде опыт, который позднее трансформируется в коллективно схожие реакции на основании сформированных ценностей (Рикель, 2019), можно заметить, что все респонденты в силу возраста должны бы попасть в этом смысле в одну категорию: однако, предполагая, что опыт репрессий может по-разному быть представлен у родственников репрессированных в связи с их удаленностью по времени рождения от травмирующего события в семье, мы используем термин «поколение» именно в таком смысле слова - как категорию, отражающую родственную связь в семье, говорим о поколениях в семьях. Это дает основание различать группы респондентов, обозначая дистанцию до трагического исторического события по аналогии с тем, что предлагает А. Эткинд (2016). Основной метод исследования - опрос в виде анкетирования (респондентам предлагалось ответить на вопросы анкеты в онлайн режиме, эта мера существенно расширяла географию нашего исследования, а также оставляла степени свободы для респондентов). Анкета состояла из нескольких частей. В первой части респондентам предлагалась методика свободных ассоциаций (слово-стимул: репрессии). Респондентам предлагалось дать не менее пяти ассоциаций, а затем оценить их валентность (по шкале от -3 (негативная окраска) до +3 (позитивная окраска). Этот прием восходит к работам А.С. Де Розы (1995), неоднократно использовался в исследованиях в рамках теории социальных представлений (например: Бовина, Сачкова, 2020; Galand, Salès-Wuillemin, 2009), что позволяет получить оценку, данную респондентом, а не исследователем, относительно негативной, нейтральной или позитивной коннотации элементов представления (De Rosa, 1995). Важность такой оценки в случае представлений о репрессиях очевидна. Во второй части респондентам предлагалось ответить на ряд вопросов о репрессированном члене семьи. В третьей части были представлены шкалы для измерения выраженности эмоциональных реакций респондентов по отношению к двум объектам: «репрессии» и «репрессированные», это позволяло уточнить особенности эмоциональных переживаний, ассоциированных с историческим событием и его участниками (Santos, 2018). Список содержал 38 эмоциональных реакций с позитивной и негативной коннотацией, каждую реакцию предлагалось оценить по шкале от -3 (чувство совершенно не выражено) до +3 (чувство очень сильно выражено), этот методический прием соответствует теории социальных представлений (Santos, 2018). Заключительная часть анкеты включала социально-демографические вопросы. Стратегия анализа полученных данных включала следующие процедуры: 1) прототипический анализ ассоциаций. Прототипический анализ ассоциаций был выполнен с помощью программы IRaMuTeQ (R interface) (Moliner, Lo Monaco, 2017), была выделена гипотетическая структура представлений о репрессиях в трех группах. Будучи ограниченными рамками статьи, а также принимая во внимание факт, что логика прототипического анализа (Abric, 2003; Moliner, Lo Monaco, 2017) уже была описана в русскоязычной литературе, сошлемся на современные источники (Бовина, Сачкова, 2020; Донцов и др., 2021); 2) факторный анализ (ФА) оценок по 38 шкалам (респонденты оценивали выраженность эмоциональных реакций по отношению к репрессиям и репрессированным), с последующим переходом к «новым переменным» (значения показателя α Кронбаха для каждого фактора выступали мерой оценки согласованности пунктов по шкале (Общая психодиагностика, 1987). ФА был выполнен по методу главных компонент, метод ортогонального вращения варимакс (Гусев и др., 1987). Значения по «новым переменным» подвергались сравнению в трех группах. Способ анализа данных согласуется со стратегиями анализа, описанными в рамках теории социальных представлений (Doise et al., 1992). Результаты исследования История семьи В группе поколение детей в 5 случаях из 21 репрессиям были подвергнуты оба родителя (23,81 %), в 7 случаях кроме одного из членов семьи поколения родителей репрессиям подверглись и другие родственники, в том числе - представители другого поколения - дедушки и бабушки (33,33 %). В 16 случаях из 21 репрессированные члены семьи были реабилитированы (76,19 %). В группе поколение внуков в 58 случаев из 63 репрессированы были деды (92,06 %), в 10 случаях из 63 - репрессиям подверглись дедушка и бабушка (15,87 %). В 46 случаях репрессированные члены семьи были реабилитированы (73,01%), в 17 - нет. Особенности социальных представлений о репрессиях Гипотетические структуры социальных представлений о репрессиях в трех изучаемых группах, выявленные на основе среднего значения по частоте и по рангу появления, представлены в табл. 1. Таблица 1 / Table 1 Прототипический анализ представлений о репрессиях в трех группах респондентов (гипотетическая структура) / Prototypical analysis of the representations of repressions in the three groups of respondents (the hypothetical structure of social representations) Зоны представлений о репрессиях / Zones of representations on repressions Группы / Groups Поколение детей / Generation of children (4; 2,91)* Поколение внуков / Generation of grandchildren (8,45; 2,51) Группа контроля / Control group (4,77; 2,81) Зона ядра / Core zone Несправедливость / injustice (1,4)**; Гулаг / Gulag (1,2); члены моей семьи / members of my family (7,0) Сталин / Stalin (1,0); произвол / lawlessness (1,0) Несправедливость / injustice (1,1); Гулаг / Gulag (1,3); страх / fear (1,8); произвол / lawlessness (2,8) Зона контрастирующих элементов / Contrasted elements zone Произвол / lawlessness (1,0) Расстрел / execution (1,0); боль / pain (1,0); террор / terror (1,2) Унижение / humiliation (1,0); Сталин / Stalin (2,0); пытки / torture (1,0) Первая периферическая система / First peripheral zone Страх / fear (1,2); унижение / humiliation (1,2); голод / hunger (1,0); Сталин / Stalin (1,0) Страх / fear (1,1); Гулаг / Gulag (1,2) Расстрел / execution (1,4) Вторая периферическая система / Second peripheral zone Расстрел / execution (1,0); безнадежность / hopelessness (1,5); тюрьма / prison (4,0) Геноцид / genocide (1,0); несправедливость / injustice (1,0); лишение прав / deprivation of rights (1,0); смерть / death (1,7) Предатели / traitors (2,5); ссылка / exile (3,2); смерть / death (2,5); лишение прав / deprivation of rights (1,7); насилие / violence (1,0) Примечание: * - в скобках указаны границы четырех зон гипотетической структуры представления, выявленные на основе среднего значения по частоте и по рангу появления; ** - в скобках указано среднее значение по валентности для каждого понятия (негативная - [1;3], нейтральная (3;5) и позитивная [5;7]). Note: * - four zones of the hypothetical structure were revealed by the usage of the rank-frequency method; ** - the average valence for each element is indicated in brackets (the valence corresponds to negative [1; 3], neutral (3;5), or positive connotations [5;7] of each element). В целом обращает на себя внимание относительное сходство содержания представлений в трех группах, это касается присутствия во всех группах элементов: несправедливость, Гулаг, произвол, страх, Сталин, расстрел. Однако логика сравнения представлений связывается с анализом структуры, иерархии элементов представления. Это достигается путем сопоставления элементов одноименных зон представления (табл. 1). Зона ядра образована элементами с высокой частотой и низким (говорящим о приоритете) рангом появления ассоциации, объединяет потенциальные элементы ядра представления. В группе поколение детей в эту зону попадают элементы: несправедливость, Гулаг, члены моей семьи. Два первых элемента имеют негативную валентность, что говорит о негативной коннотации элементов, указание на членов семьи имеет максимально позитивную коннотацию. В группе поколение внуков зона ядра объединяет элементы с негативной валентностью: Сталин, произвол. В группе контроля зона ядра также включает элементы с негативной валентностью: несправедливость, Гулаг, страх, произвол. Для респондентов из трех групп репрессии связываются с несправедливостью и незаконностью (элементы: несправедливость (поколение детей и группа контроля) и произвол (поколение внуков и группа контроля). Обращает на себя внимание персонификация, имеющая место в двух группах респондентов. Так, в случае поколения детей в указании на связь семьи с репрессиями можно усмотреть акцентирование в представлении о репрессиях жертв, тех на кого были направлены репрессии, и элемент Гулаг - это указание на машину репрессий. Член моей семьи - по сути, это указание на идентичность респондентов, вероятно, усиливающее близость этих событий для респондента. В группе поколение внуков присутствие в зоне ядра элемента Сталин - персонифицирует сторону, ответственную за репрессии. В зоне ядра в группе контроля кроме указаний на несправедливость (несправедливость, произвол) и машину репрессий (Гулаг) присутствует указание на эмоциональную реакцию, ассоциированную с репрессиями - страх. Зона контрастирующих элементов (табл. 1) состоит из элементов с низкой частотой и низким рангом. Как подчеркивает Ж.-К. Абрик: «Есть темы, заявленные немногими людьми (низкая частота), но которые считают их очень важными. Эта конфигурация может выявить существование подгруппы меньшинства с другим представлением <...> Но мы также можем найти здесь <...> дополнение к первой периферии» (Abric, 2003. P. 63). В группе поколение детей в этой зоне находится только один элемент, имеющий негативную валентность: произвол, созвучный теме несправедливости репрессий. В группе поколение внуков эта зона представления образована тремя элементами с негативной валентностью: расстрел, боль, террор. В группе контроля в этой зоне располагаются три элемента с негативной валентностью: унижение, Сталин, пытки. Первая периферическая зона объединяет элементы с высокой частотой и высоким рангом (табл. 1), это своего рода запоздалая мысль об объекте представления. В группе поколение детей в этой зоне располагаются элементы с негативной валентностью: страх, унижение, голод, Сталин. Таким образом, помня о репрессиях, представители этого поколения потомков, во вторую очередь подразумевают эмоциональные реакции, ассоциированные с репрессиями, условия репрессированных и сторону, ответственную за репрессии. В группе поколение внуков в первой периферии находятся два элемента с негативной валентностью: страх, Гулаг. В группе контроля один элемент с негативной валентностью располагается в этой зоне: расстрел. Обращает на себя внимание, что у потомков в этой зоне есть указание на страх как эмоциональную реакцию, сопряженную с событием, а в группе контроля страх - в зоне ядра. Вторая периферическая система (низкочастотные и высокоранговые ассоциации) соответствует индивидуальной памяти, индивидуальному опыту, объединяя широкий спектр элементов, позволяющий контекстуализировать ядро представления. В группе поколение детей здесь располагаются элементы с негативной валентностью: расстрел и безнадежность, а также элемент с нейтральной валентностью - тюрьма. Наряду с эмоциональными переживаниями в этой зоне располагается указания на реализацию репрессий. В группе поколение внуков эта зона образована элементами с негативной валентностью. Речь идет о способах реализации репрессий (геноцид, лишение прав), находим здесь и элемент зоны ядра (несправедливость). В группе контроля находим элементы с негативной валентностью: предатели, лишение прав, смерть, насилие. Элемент с нейтральной валентностью - ссылка. Обращает внимание присутствие в этой зоне представления элемента, принадлежащего к специально разработанной риторике для категоризации врага: предатели. Эмоциональные реакции по отношению к репрессиям и репрессированным Эмоциональные реакции по отношению к репрессиям. В результате процедуры ФА было выделено 8 факторов, объясняющих 66,83 % от общей дисперсии (КМО = 0,796). Фактор 1 (15,73 %) объединил переменные: угнетенность (0,85), страх (0,77), усталость (0,75), чувство одиночества (0,73), подавленность (0,73), тоска (0,69), отчаяние (0,67), паника (0,64), унижение (0,56), ужас (0,55); и получил название «Тревога». Фактор 2 (10,42 %) состоял из шкал: признательность (0,88), восхищение (0,85), благодарность (0,79), гордость (0,76), уважение (0,75), счастье (0,46); этот фактор назван «Ценность другого (репрессированного)». Содержание Фактора 3 (10,00 %) таково: гнев (0,80), ненависть (0,79), ярость (0,76), желание отомстить (0,72), негодование (0,58); он был назван «Агрессия». Фактор 4 (9,61 %) включал шкалы: грусть (0,88), печаль (0,81), сожаление (0,80), жалость (0,71), и был обозначен - «Депрессия». Фактор 5 (6,20 %) образован шкалами: антипатия (0,71), отвращение (0,7), презрение (0,65), стыд (0,46), назван «Малоценность другого». Фактор 6 (5,66 %), объединяющий переменные: сопереживание (0,67), чувство несправедливости (0,66), горе (0,56), вина (0,40), был назван «Горевание». В Факторе 7 (5,21 %) присутствуют переменные: безнадежность (0,68), беспомощность (0,62), этот фактор обозначен нами как «Ощущение потери контроля». Фактор 8 (4,01 %) объединил переменные: безразличие (0,87), зависть (0,45), обида (0,40) и получил название «Дистанцирование (от репрессий)». Показатели α Кронбаха, рассчитанные для каждого фактора, варьировали от 0,69 до 0,91, это позволило перейти к новым переменным (табл. 2). Попарное сравнение по новым переменным с помощью t-критерия Стьюдента позволило выявить различия между группами: поколение детей и группой контроля по переменной «Ценность другого» (t = -2,14, p < 0,05), по переменной «Горевание» (t = -2,285, p < 0,05) - показатели в группе поколение детей были более выраженными, чем в группе контроля. По переменной «Депрессия» показатели имели тенденцию к разнице - более высокие в группе поколение детей, чем в группе контроля (t = -1,85, p < 0,1). Поколение внуков и группа контроля отличаются по переменным: «Депрессия» и «Горевание» (t = -2,1 и t = -3,043, p < 0,05), показатели в группе поколение внуков оказались более высокими, чем в группе контроля. Сравнение по новым переменным в объединенной группе потомков и в контрольной группе позволяет говорить о том, что показатели в группе потомков выше, чем в группе контроля по переменным «Тревога», «Депрессия», «Горевание» (соответственно: t = -1,99, р < 0,05, t = -2,54, р < 0,025, t = -3,31, р < 0,001). Таблица 2 / Table 2 Среднее значение и стандартное отклонение по новым переменным в трех группах респондентов (эмоциональные реакции в отношении репрессий) / Mean and standard deviation of new variables in three groups of respondents (emotional reactions to repression) Новые переменные / New variables Группы респондентов / Groups of respondents Поколение детей / Generation of children, М (SD) Поколение внуков / Generation of grandchildren, М (SD) Группа контроля / Control group, М (SD) Тревога / Anxiety 3,75 (1,81) 3,96 (1,53) 3,18 (1,71) Ценность другого (репрессированного) / Value of the other (repressed) 2,54 (1,56) 2,06 (1,27) 1,65 (1,23) Агрессия / Aggression 4,34 (1,54) 4,69 (1,55) 4,08 (1,53) Депрессия / Depression 5,54 (1,16) 5,40 (1,28) 4,70 (1,65) Малоценность другого (репрессированного) / Low value of the other (repressed) 4,05 (1,41) 3,75 (1,86) 3,50 (1,58) Горевание / Grieving 5,46 (1,04) 5,38 (0,95) 4,57 (1,49) Ощущение потери контроля / Feeling of loss of control 3,95 (2,05) 4,28 (1,83) 3,50 (1,91) Дистанцирование (от репрессий) / Distancing (from repression) 2,40 (1,03) 2,26 (1,01) 1,89 (0,86) Примечание: курсивом выделены те переменные, которые были оценены респондентами как характеризующие их реакцию в отношении репрессий. Note: variables that were evaluated by respondents as characterizing their reaction towards repression are highlighted in italics. Эмоциональные реакции по отношению к репрессированным. Идентичная процедура ФА была выполнена в случае эмоциональных реакций по отношению к репрессированным по 38 шкалам. Выделенные 9 независимых факторов объясняют 68,2 % от общей дисперсии (КМО = 0,76). Сходство переменных, вошедших в каждый фактор при анализе данных по категории «репрессированные», позволило назвать факторы аналогично. Фактор 1 (14,23 %), объединивший переменные: угнетенность (0,82), подавленность (0,81), усталость (0,70), паника (0,69), унижение (0,68), страх (0,67), чувство одиночества (0,64), тоска (0,58), ужас (0,55), отчаяние (0,54), получил название «Тревога». Фактор 2 (11,32 %) включил переменные: восхищение (0,90), благодарность (0,86), признательность (0,82), уважение (0,79), гордость (0,79), чувство вины (0,46). Этот фактор был обозначен - «Ценность другого». Фактор 3 (10,89 %) содержит переменные: грусть (0,82), сожаление (0,80), сопереживание (0,77), печаль (0,72), жалость (0,68), чувство несправедливости (0,67), горе (0,56), он был назван «Горевание». Фактор 4 (7,22 %) включает шкалы: гнев (0,75), ненависть (0,70), негодование (0,70), ярость (0,57) и может быть назван - «Агрессия». Фактор 5 (6,75 %) соединил переменные: антипатия (0,76), презрение (0,75), отвращение (0,72), и был обозначен - «Малоценность другого». Фактор 6 (5,84 %) включающий шкалы: безнадежность (0,86), беспомощность (0,76), обида (0,54) был назван - «Ощущение потери контроля». Биполярный Фактор 7 (4,37 %), включающий переменные желание отомстить (0,67), счастье (0,48), назван «Последствия». Фактор 8 (4,3 %) биполярен по своей структуре, объединяет две шкалы: стыд (0,75), безразличие (0,48). Его мы обозначили как «Неприемлемость». Фактор 9 (3,26 %) содержит только одну характеристику - зависть (0,84). Он получил одноименное название. Большинство значений показателей α Кронбаха варьировали в пределах от 0,75 до 0,89, что позволило выделить только семь новых переменных (в двух случаях показатель α был менее 0,6, что не позволило образовать новые переменные) (табл. 3). Попарные сравнения по новым переменным с помощью t-критерия позволили выявить различия между группами: поколение внуков и группа контроля отличаются друг от друга по переменной «Горевание» (t = -2,37, p < 0,05), показатели в поколении внуков оказались более высокими, чем в группе контроля. Сравнение двух поколений потомков репрессированных не дало значимых различий, что позволило провести сравнение объединенной группы потомков и группы контроля, что позволяет говорить о разнице по переменной «Горевание» (t = -2,46, р < 0,025), показатели потомков репрессированных были выше, чем показатели в группе контроля. Средние показатели оценки респондентами эмоциональных реакций по отношению к репрессиям и репрессированным варьировали от 1,25 до 5,81. Анализ средних значений показателей по группе позволяет отметить, что выраженность всех показателей не превышает 5 баллов (по 7-балльной шкале). Эмоциональные реакции, которые были оценены респондентами как выраженные в отношении репрессий, таковы: в группе поколение детей - «Депрессия» (5,54), «Горевание» (5,46), «Агрессия» (4,34), «Малоценность другого» (4,05); в группе поколение внуков - «Депрессия» (5,4), «Горевание» (5,38), «Ощущение потери контроля» (5,38), «Агрессия» (4,69); в контрольной группе - «Депрессия» (4,7), «Горевание» (4,57), «Агрессия» (4,08). Таблица 3 / Table 3 Среднее значение и стандартное отклонение по новым переменным в трех группах респондентов (эмоциональные реакции в отношении репрессированных) / Mean and standard deviation of new variables in the three groups of respondents (emotional reactions to repressed people) Новые переменные / New variables Группы респондентов / Groups of respondents Поколение детей / Generation of children, М (SD) Поколение внуков / Generation of grandchildren, М (SD) Группа контроля / Control group, М (SD) Тревога / Anxiety 3,34 (1,47) 3,48 (1,31) 3,18 (1,62) Ценность другого / Value of the other (repressed) 3,85 (1,70) 3,20 (1,71) 3,00 (1,49) Горевание / Grieving 5,76 (1,06) 5,81 (0,99) 5,18 (1,47) Агрессия / Aggression 3,72 (1,61) 4,33 (1,72) 3,72 (1,61) Малоценность другого / Low value of the other 2,62 (1,79) 2,56 (1,68) 2,35 (1,76) Ощущение потери контроля / Feeling of loss of control 4,51 (1,48) 4,36 (1,71) 3,82 (1,66) Зависть / Envy 1,80 (1,50) 1,25 (0,87) 1,19 (0,50) Примечание: курсивом выделены те переменные, которые были оценены респондентами как характеризующие их реакцию в отношении репрессированных. Note: variables that were evaluated by respondents as characterizing their reaction towards repressed people are highlighted in italics. В случае репрессированных: в группе поколение детей - «Горевание» (5,76), «Ощущение потери контроля» (4,51); в группе поколение внуков - «Горевание» (5,81), «Ощущение потери контроля» (4,36), «Агрессия» (4,33); в контрольной группе - «Горевание» (5,18). Обсуждение результатов Исходным было общее предположение о трансформации социальных представлений о репрессиях по мере увеличения «дистанции» от репрессий (где дистанция - это поколение, то есть дети и внуки репрессированных). Полученные результаты об особенностях представлений о репрессиях демонстрируют следующее: во всех группах респондентов среди потенциальных элементов ядра содержатся указания на несправедливость и незаконность репрессий, эти элементы имеют негативную валентность. В целом, содержание зоны ядра и периферической системы соответствует логике, описанной П. Молине и Ж.-К. Абриком (2015), которые обращают внимание на особенности элементов ядра и периферической системы. Элементы зоны ядра - это общие характеристики объекта представления, они являются абстрактными и безусловными убеждениями. Элементы периферической системы - это конкретные, контекстуализированные и условные убеждения. В группе поколение детей репрессии персонифицируются в жертвах (члены моей семьи), которые приближают респондентов к этому событию. В случае поколения внуков репрессии персонифицируются в фигуре Сталина, то есть речь идет об ответственной за репрессии стороне. В группе контроля репрессии представляются как несправедливое трагическое событие. В группе поколение детей репрессии представляются в большей степени как личное событие, в группе контроля - как социальное событие, это соответствует нашему исходному предположению. Примечательно, что в случае двух поколений потомков репрессированных указания на эмоциональную реакцию, ассоциированную с репрессиями, имеют второстепенное значение в представлениях о репрессиях. Отнесение к первой периферической системе означает, что речь идет о конкретных, контекстуализированных убеждениях. Представляется, что этот факт соотносится с нашим предположением о том, что потомками репрессированных событие воспринимается как личное, частное, а группой контроля - как социальное. Для последних страх как реакция на событие имеет характер обобщения, а не личной реакции в отличие от потомков. У потомков в семьях репрессированных эта реакция может «задерживаться», вытесняться при воспоминании о репрессиях, потому попадает в первую периферическую систему. Выявленная структура социальных представлений о репрессиях (другими словами, коллективная память о репрессиях) позволяет говорить о том, что наше первое предположение получает частичную эмпирическую поддержку и требует дальнейшего эмпирического уточнения. Исходное предположение касалось и различий в эмоциональных реакциях, ассоциированных с репрессиями и репрессированными у потомков в сравнении с контрольной группой. Мы полагали, что в поколении внуков будут представлены более разнообразные эмоциональные реакции по отношению к репрессиям и репрессированным по сравнению с двумя другими группами. В силу «удаленности» от исследуемого, предположительно, травматического события, в силу опыта осмысления этого события на разных уровнях коллективной памяти для них становятся более доступными те эмоциональные реакции, которые еще не могут быть восприняты, осмыслены и выражены в поколении детей. В двух поколениях потомков наиболее выражены разные эмоциональные реакции, ибо для них репрессии - трагическое событие личного характера, для группы контроля - трагическое событие, не имеющее личной составляющей, следовательно, различия с группой контроля по ряду переменных ожидаемы. Давая названия факторам, по сути - проводя обобщение отдельных реакций, мы исходили из представления о том, что выделенные реакции на репрессии и репрессированных в семье, в кругу близких соответствуют логике динамики реакции утраты. Представляется, что наполнение факторов конкретными эмоциональными реакциями предоставило основания для такого видения. В сравнении с фактором «Тревога» фактор «Горевание» свидетельствует, на наш взгляд, о продвижении в работе горя, острое шоковое интенсивное реагирование после встречи с потерей сменяется постепенным принятием ее факта и развитием скорбных чувств, постепенным постижением реальности без утраченного «объекта». Поскольку в данном факторе присутствует переменная «горе», можно полагать, что за этим стоит принятие факта травмирующего опыта, соотнесение скорбных чувств с травмирующим событием. По психологическому содержанию к нему близок фактор «Депрессия», в этом факторе представлены переживания горевания, преимущественно раскрывающее скорбную сторону утраты, ее оплакивание с грустью, печалью, сожалением. В факторах, названных нами «Ценность другого», «Малоценность другого» могут быть отражены, как нам кажется, такие способы отношения к утраченной значимой фигуре как, соответственно, ее идеализация и обесценивание. Можно отметить, что в целом, все реакции не выражены интенсивно, репертуар тех реакций, о которых можно сказать, что они находятся на границе диагностически значимого уровня, сходен во всех трех группах: все отмечают «Депрессию», «Горевание» и «Агрессию» в отношении репрессий и «Горевание» в отношении репрессированных. При этом в контрольной группе выраженных реакций меньше при оценке обеих категорий. Любопытно, что в отношении репрессий перечень реакций шире, чем в отношении репрессированных. Возможно, что оценка безличной, не персонализированной категории позволяет проявиться тем чувствам, которые пока не могут найти выход в отношении утраченного члена семьи. Результаты сравнения по этим новым переменным показали, что существует разница между отдельными группами потомков репрессированных и группой контроля, а также группой потомков (в целом) и группой контроля. Анализ эмоциональных реакций респондентов по отношению к репрессиям показал следующие различия (все показатели выше у потомков репрессированных): Группа поколение детей отличается от контрольной группы по фактору «Ценность другого». Поколение внуков и группа контроля отличались по факторам: «Депрессия» и «Горевание». Сравнение по новым переменным объединенной группы потомков и контрольной группы позволяет говорить о том, что показатели в группе потомков выше, чем в группе контроля по переменным «Тревога», «Депрессия», «Горевание». Анализ реакций по отношению к репрессированным выявил следующие различия (все показатели также выше у потомков репрессированных): поколение детей и группа контроля не различаются на строгом уровне значимости. Поколение внуков и группа контроля отличаются друг от друга по переменной «Горевание». Сравнение объединенной группы двух поколений потомков репрессированных и группой контроля позволяет говорить о разнице по фактору «Горевание». Приступая к исследованию, мы полагали, что можно ожидать различия между двумя группами потомков, в частности, что в группе поколение внуков можно обнаружить большую вариативность переживаний, большее принятие травматического события, возможность испытывать разные, амбивалентные чувства по отношению к репрессированному. В нашем исследовании различий между поколениями не выявлено. Обнаружено, что группа поколение детей не отличается от группы контроля, а группа поколение внуков отличается от контрольной выраженностью эмоциональных реакций депрессивного спектра, соотносимых с горестным событием. Обе группы потомков в целом отличаются от контрольной группы при оценке категории «репрессии» по факторам «Тревога», «Депрессия», «Горевание», а при оценке категории «репрессированные» - по «Гореванию». Таким образом, по эмоциональной оценке и репрессий, и репрессированных мы видим сходные данные: поколение внуков и поколение детей не отличаются, различия между объединенной группой потомков репрессированных и группой контроля выражены по факторам, содержащим переживания спектра тревоги, печали, сожаления. Это сочетается с тем, что анализ структуры социальных представлений позволил отметить, что группой потомков, в первую очередь, детьми, репрессии воспринимаются как личное событие, а группой контроля - как социальное. Полученные результаты означают, что, хотя от начала и апогея периода репрессий нас отделяет большой временной промежуток, в структуре внутреннего мира поколений потомков репрессии - личное событие семейной истории, окрашенное скорбными чувствами разной степени интенсивности и глубины. В логике изучения коллективной памяти были выявлены особенности «коллективных памятей» (Jodelet, Haas, 2019), которые разделяются разными поколениями потомков. Можно говорить о том, что эмпирическую поддержку получила идея о том, что: «Исторические процессы катастрофического масштаба наносят травму первому поколению потомков. Их сыновья и дочери - внуки жертв, преступников и свидетелей - испытывают ...горе по своим дедам и бабкам» (Эткинд, 2016. С. 13). Заключение С опорой на социально-психологические идеи о том, что коллективная память - это социальные представления о прошлом, своего рода «образ группы изнутри» (Jodelet, Haas, 2019), нами было предпринято исследование, цель которого заключалась в анализе особенностей представлений о репрессиях в двух поколениях потомков репрессированных (их детей и внуков). Изучение социальных представлений о прошлом позволило нам говорить о коллективной памяти о репрессиях в двух поколениях потомков репрессированных. Память об этом трагическом событии передается из поколения в поколение, она имеет, насколько позволяют судить результаты нашего исследования, аффективно различающуюся нагрузку и окраску для членов семьи репрессированных, принадлежащих разным ее поколениям. К ограничениям настоящего исследования можно отнести малочисленность группы поколение детей, невозможность выравнивания групп потомков репрессированных по половозрастному признаку. Обозначая направления последующего изучения проблемы коллективной памяти о политических репрессиях в поколениях потомков репрессированных, представляется интересным рассматривать то, что происходит с социальными представлениями о трагическом прошлом в двух-трех поколениях одной и той же семьи.

Об авторах

Инна Борисовна Бовина

Московский государственный психолого-педагогический университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: innabovina@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0002-9497-6199

доктор психологических наук, доцент, профессор кафедры клинической и судебной психологии, факультет юридической психологии

Российская Федерация, 127051, Москва, ул. Сретенка, д. 29

Татьяна Владимировна Рябова

Российский государственный гуманитарный университет

Email: riabova07@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-1517-2978

кандидат психологических наук, доцент кафедры психологии личности, Институт психологии имени Л.С. Выготского

Российская Федерация, 125047, Москва, Миусская пл., д. 6, стр. 1

Владислав Юрьевич Конкин

Врачебно-летная экспертная комиссия

Email: vladis.konkin@ya.ru
ORCID iD: 0000-0001-7325-1829

психолог

Российская Федерация, 101000, Москва, Уланский пер., д. 22, стр. 1

Список литературы