Digital Inequality and Digital Justice: Social-philosophical Aspects of the Problem

Full Text

Введение: Цифровизация как общемировой тренд

Цифровизация представляет собой один из самых значимых мегатрендов современного информационного (постиндустриального) общества. В рамках этого мегатренда вводится понятие «цифрового общества», которое, при  первом приближении, следует рассматривать как одну из ступеней развития информационного (постиндустриального) общества.

«Цифровое общество» — это общество, в котором технологии,  особенно Интернет и связанные с ним устройства, играют центральную роль. Из-за распространения технологий, таких как смартфоны, персональные компьютеры, планшеты, локальные и облачные хранилища данных, нам стали доступны новые возможности для общения, обмена информацией и совершения покупок.

Более конкретно это выражается в следующем:

(1) Быстрый и широкий доступ к информации. Интернет позволяет получать и делиться информацией в режиме реального времени, что позволяет людям находить быстрые и эффективные решения и учиться новому.

(2) Ускорение темпа жизни. Технологии позволяют нам делать все быстрее и проще — от заказа еды до покупки авиабилетов. Это позволяет ускорить темп жизни и помочь нам улучшить свой день.

(3) Глобализация. Технологии определяют наш мир в глобальном масштабе. Мы взаимодействуем с людьми со всех уголков планеты, знакомимся с всемирными новостями, открываем мир и культуры.

(4) Новые возможности для работы. Технологии предоставляют возможность работать удаленно, поэтому теперь люди могут работать и жить в любом месте мира, где есть доступ к Интернету.

(5) Электронная коммерция. Интернет позволяет проводить торговлю и услуги в онлайн-режиме, что ускоряет процесс покупки и продажи товаров и услуг.

(6) Большой объем данных. Цифровое общество генерирует огромный объем данных, используемых для анализа и принятия решений.

(7) Облачные технологии. Облачные технологии позволяют хранить данные и работать с ними на удаленных серверах, что упрощает доступ к данным и повышает безопасность.

(8) «Интернет вещей». Интернет вещей позволяет связать различные устройства и сенсоры, чтобы собирать данные и управлять ими.

(9) Искусственный интеллект. Искусственный интеллект используется для анализа больших объемов данных и для автоматизации процессов.

Однако следует еще раз указать на то, что авторы статьи полагают, что концепт «цифровое общество» никак не подменяет собой концепт «информационное (постиндустриальное) общество»; «цифровое общество» лишь является современным ступенью (этапом) развития последнего. Потому можно сказать так: «сейчас мы живем в цифровом обществе, и оно, такое общество, есть современный этап развития информационного (постиндустриального) общества. В рамках социально-философского дискурса правильнее говорить даже не о типах общества, а об «экономических эпохах», т.е. употреблять  термин «информационная (постиндустриальная) экономическая эпоха» [1. С. 201—202]. Тогда возможно заявить следующее формулу: мы живем на «цифровом этапе» развития современной информационной (постиндустриальной) экономической эпохи. И этот важный тезис отрицает наличие так называет «цифровой революции» как скачка от «информационного общества» к «цифровому». Здесь нет «скачка», поскольку никакого качественного сдвига в самом информационном (постиндустриальном) обществе не произошло. Переход к цифровой стадии — это мини-революция, технологическая  революция, но никак не фундаментальная социальная революция, — наподобие перехода от индустриальной экономической эпохи к информационной (постиндустриальной) экономической эпохе.

Такой подход позволит нам рассмотреть цифровое благо не как нечто  отличное от информационного (интеллектуального) блага, а как специфический тип такого блага. Но в конце этого раздела еще раз следует подчеркнуть, что скепсис, высказанный нами в отношении «цифровизации» как некого качественного скачка к новому типу общества разделяют и многие другие исследователи. Назовем двух, хотя список может быть очень длинным.

Например, академик Данилов-Данильян полагает, что мегатренд цифровизации — в значительной своей части лишь модное увлечение, подобное увлечению кибернетикой в 60-е гг. прошлого века. Но это увлечение может (тут авторы использует своего рода каламбур) «увлечь» деньги, выделяемые на российскую науку, совсем не в нужном направлении:

«Есть опасения, что бюджетные финансы, выделяемые на цифровизацию, будут распределены и потрачены далеко не лучшим образом…»  [2. С. 1124].

В данном контексте рассматриваются не только научные области, но и государственная деятельность, которая инициируется результатами. Такое взаимодействие является нежелательным, особенно учитывая, что финансирование науки в России не соответствует статусу великой державы.

Данилов-Данильян также критически воспринимает идею глобального конструирования так называемых «цифровых двойников» реально существующих эмпирических объектов: этот научный тренд ему представляет излишним:

«…Для решения многих экологических задач, например, оздоровления какого-либо водного бассейна „цифровой двойник“ не требуется» [2. С. 1131].

Создание цифрового двойника может потребовать значительных финансовых затрат, что может отвлечь ресурсы от создания очистных сооружений для наиболее опасных источников загрязнения.

Другой исследователь, — В.Г.Марача, — утверждает следующее:

«Цифровизация» пересекается и взаимодействует с трендом «сетевизации», значительно упрощая распространение сетевых связей и отношений» [3. С. 2].

В последующем уточняется, что простая цифровизация без изменения организации общественных отношений и институтов не достаточна для достижения цифровой трансформации. Она может привести только к оцифровке существующих институтов, в которой передовая технологическая форма маскирует морально устаревшее содержание.

В рамках исследования мегатренда цифровизации ведется немало интересных дискуссий, — например, о Homo digital — «цифровом человеке» [4; 5], «цифровой биоэтике» [6], взаимодействии мегатрендов цифровизации  и глобализации [7], но авторы статьи намерены сосредоточиться лишь на двух аспектах цифровизации — «цифровом неравенстве» и «цифровой справедливости» и связать их с общими принципами теории цифрового блага.

Цифровое неравенство и цифровая справедливость

В самом общем виде цифровое неравенство можно определить посредством зафиксированной эмпирически и обобщенной теоретически ситуации неравных возможностей у различных социальных групп и отдельных индивидов в доступе к цифровым благам: например, одни социальные группы имеют больше таких возможностей и больше цифровых благ, другие имеют их меньше.

Цифровое неравенство — это неравенство в доступе к цифровым  благам, приводящее в конечном счете к нарушению принципов «цифровой справедливости» и «цифрового паритета»

Проблема «цифрового неравенства» уже не раз ставилась социологами и экономистами, — например, в отношении вопроса о различии в возможностях доступа к цифровым благам в сравнении между российскими регионами:

«В результате сопоставления цифрового и социально-экономического развития было выявлено, что цифровое неравенство оказывает влияние на  социально-экономическое развитие регионов» [8. С. 76].

Далее проясняется, что при анализе источников экономического роста в различных регионах необходимо учитывать цифровое неравенство и предпринимать соответствующие меры для улучшения показателей социально-экономического развития.

Проблема цифрового неравенства актуальна и для таких специфических областей, как цифровая биоэтика. Например, Е.В.Брызгалина указывает на этот счет:

«Цифровая биоэтика может предложить эмпирические знания как своего рода поддержку нормативных соображений или управленческих решений (курсив — А.О., Н.Ч.)» [6. С. 99].

Если уточнять, на основе конкретных данных, эта методика позволяет детально проанализировать применение биоэтических норм в специфических сферах деятельности и общения.

Правда, возникает резонный вопрос: кто будет формировать эти «нормативные соображения» или «управленческие решения» в условиях реального цифрового неравенства? И не приводит оно еще к большему неравенству и к еще большей несправедливости в распределении цифровых благ?

Концепт «цифровая справедливость» еще мало задействован социальными учеными, но его можно считать гипотетическим развитием, например, такого понятия как «цифровое благополучие», — под которым, вероятно следует полагать удовлетворенность, которую испытывает социальная группа или конкретный человек в отношении объема (количества) и качества  получаемых ими цифровых благ:

«К значимым универсальным критериям уровня антропологической адекватности относится чувство цифрового благополучия» [5. С. 158].

Подробнее, на современном этапе развития общества существует понятие, которое может быть присущим или отсутствовать у человека в качестве его членства в обществе: это уровень цифровой грамотности, который обеспечивает возможность удовлетворения потребностей в Интернете; также необходимость наличия соответствующих технических возможностей для удовлетворения запросов пользователей.

Как известно, проблема равенства (неравенства) и проблема справедливости связаны между собой, так сказать, диалектически: справедливость может состоять и в равенстве, и в неравенстве, и свою очередь, состояние равенства может быть как справедливым, так и несправедливым. Потому авторы статьи ограничатся лишь констатацией следующего положения: проблема цифрового равенства (неравенства) автоматически выводит нас на проблему цифровой справедливости, под которой следует, вероятно, понимать ситуацию правильного соотношения должного и сущего в сфере распределения цифровых благ. Перефразируя Платона и Ролза, можно заявить, что  цифровая справедливость — это когда в условиях честного равенства  возможностей каждый индивид получает количество цифровых благ, соответствующее его заработку; в случае ущемления политических и социальноэкономических прав относительно этих благ предусмотрена компенсация.

Наконец, осталось разобраться еще с одним важным вопросом: что есть цифровое благо? Ведь если мы не поймем, что оно представляет в своей сущности, наше обсуждение проблемы цифрового неравенства и цифровой справедливости будет востребованным лишь на «газетном уровне», уровне common sense, здравого смысла.

Цифровое благо как тип интеллектуального блага

Вероятно, возможны различные подходы к теории цифрового блага (или, скажем так: к онтологии цифровых благ). Все эти подходы авторами статьи безусловно приветствуются и полагаются необходимыми к изучению. Вероятно, одним из самых перспективных подходов может стать использование в анализе цифровых благ теории капиталов П. Бурдье [9], и, в частности, его концептов «культурный капитал» и «символический капитал». Тогда,  согласно подходу П. Бурдье, можно начать разговор о «цифровом  символическом капитале» как совокупности культурного, экономического, бюрократического (и т.п.) видов капитала. Но это требует ввода таких  концептов, как, к примеру, «цифровой культурный капитал», «цифровой экономический капитал», «цифровой бюрократический капитал» (и т.п.),  которые могут показаться излишне громоздкими и запутанными. Неясным также остается вопрос о введении единицы измерения такого капитала:  «капитал» следует дробить на более мелкие капиталы или еще на что-то  другое? «Капиталы» образуются из капиталов или еще чего-то иного?^[1].

Но есть социально-философская концепция интеллектуальной собственности [10], вполне пригодная для теории цифрового блага, если под  последним понимать разновидность интеллектуального блага.

Цифровое благо — это интеллектуальное благо, любое знание и информация, содержащее в себе какие-либо цифровые данные. Цифровая интеллектуальная собственность — это собственность на всякое знание и информацию, содержащее в себе цифровые данные^[2].

Вероятно, следует предположить, что всю интеллектуальную собственность можно разделить на два вида: цифровую и не-цифровую. Если цифровая интеллектуальная собственность содержит в себе цифровые данные, то  не-цифровая интеллектуальная собственность актуально их не содержит, хотя потенциально также может быть оцифрована. В случае «оцифровки» как раз и возникает то, что Данилов-Данильян выше обозначал как «цифровой двойник» («цифровой дубликат») какого-либо объекта, но, — опять же, — сам объект может быть как вещественным, так и интеллектуальным. Цифровизация интеллектуального объекта — это как бы «цифровизация в квадрате», —  поскольку любой интеллектуальный объект уже изначально может быть  связан с какими-то цифровыми данным (к примеру, время создания этого  объекта, возраст его творца и т.п.).

Цифровизация интеллектуальных объектов уже создала немалые  проблемы в области авторского права [11] и при этом не слишком облегчило доступ одних пользователей к публикациям других пользователей (особенно это касается электронных и печатных книг, защищенных от свободного  доступа правами издательств). Монополия в сфере интеллектуальной собственности, ограничение прав отдельных категорий пользователей, замена бесплатного доступа коммерческим пользованием, — все это характерные признаки цифрового общества. И опять же это требует обращения к проблеме цифрового неравенства — уже как неравенства в сфере распределения  цифровых благ как специфических типов интеллектуальных благ.

Цифровое неравенство и цифровая справедливость  как неравенство и справедливость  в распределении цифровых благ

Цифровое неравенство — это неравенство в распределении цифровых благ и доступа к ним. Цифровая справедливость — это правильное соотношение должного с сущим в сфере распределения цифровых благ и цифровой интеллектуальной собственности.

В отношении проблемы «цифрового неравенства» важно видеть два уровня ее анализа:

(1) цифровое неравенство как нарушение универсальных принципов  свободы, справедливости и демократии;

(2) цифровое неравенство как нарушение права каждого человека и социальной группы в рамках национального государства.

Первый уровень цифрового неравенства достаточно очевиден и уже стал предметом рассмотрения в трудах многих исследователей, — самым известным из них, вероятно, является фундаментальный труд Ш. Зубофф,  посвященный «надзорному капитализму» [12]. В частности, Ш. Зубофф утверждает:

«Это новая рыночная форма задействует уникальную логику накопления, в которой основополагающим механизмом превращения инвестиций  в прибыль является надзор» [12. С. 74—75].

В последующем более подробно раскрывается, что благодаря концепции надзорного капитализма, существует опасность нового рода в отношении ресурсов, которые мы ищем в цифровой сфере, для обеспечения полноценной жизни. В этом новом режиме момент удовлетворения наших потребностей совпадает с моментом, когда нас подвергают наблюдению для сбора поведенческих данных, и все это происходит ради выгоды других людей. В случае отсутствия эффективного общественного ответа, ограничивающего или объявляющего такую накопительскую логику незаконной, надзорный капитализм может стать доминирующей формой капитализма в нашем времени.

На «размытость» принципов свободы и демократии при «цифровом  капитализме» обращает внимание и Т.Л. Ровинская:

«Сочетаются ли в действительности эти два явления — монополизм  и свобода, или имеет место искусная подмена понятий?» [13. С. 25].

Двойственность сложившейся ситуации проявляется в следующем:  технически и экономически IT-гиганты нарушают принципы свободной рыночной конкуренции и либерально-демократические нормы, являясь монополистами цифрового рынка и Интернета.

Также можно полностью согласиться и с другим выводом российской  исследовательницы:

«В настоящее время IT-кластер стал, по сути, новым общественно-политическим институтом и самостоятельным политическим игроком» [13. С. 33].

Итак, по первому уровню анализа проблемы цифрового неравенства и цифровой справедливости вывод можно сделать следующий: свободы и права цифровых пользователей, хотя и декларируются изначально, но при этом подвержены монопольным атакам со стороны IT-корпорации, которые стремятся ущемить эти права (например, используя персональную информацию во вред самому человеку) и тем самым вносят дисбаланс в цифровое равенство  и цифровую справедливость:

«Если он [человек] решает перевести свои права в цифровой вид, то он должен обладать исключительным правом на знания, полученные из этих данных, а также исключительным правом решать, как эти знания будут  использованы» [12. С. 16].

Если пояснить более детально, то в настоящее время указанные права, такие как право на приватность, доступ к соответствующим данным и их  использование, были захвачены смелыми коммерческими организациями,  основанными на односторонних претензиях к чужому опыту и происходящим из него знаниям.

Но перспектива «цифровой демократии» все же не представляется слишком близкой: пока пользователи могут лишь «лавировать» на площадках, предоставляем им IT-корпорациями:

«Сообщества пользователей все же обладают меньшим влиянием по сравнению с бизнес-структурами, в силу того что у них нет возможности влияния ни на инфраструктурном, ни на функциональном уровнях; их главный ресурс — это данные, которые в результате их деятельности агрегируют  цифровые платформы. Пользователи вынуждены выбирать между цифровыми площадками, созданными бизнес-структурами» [14. С. 17—18].

«Цифровые границы» и кругооборот цифровых благ  в рамках «цифрового государства»

Второй уровень анализа проблемы «цифрового неравенства» и «цифровой справедливости» — это распределение и перераспределение цифровых благ в рамках национальных государств и на границах между ними.

Здесь уместно ввести определение того, что есть «цифровые границы»:

«Цифровые границы, разделяющие глобальное информационное пространство, представляю собой социальные конструкты, в которых можно  выделить дискурсивный (являющий отражением властных отношений  и дискурса на международной арене) и онтологический уровни (под онтологическим уровнем понимается инфраструктура, программное обеспечение и цифровой контент)» [14. С. 9].

Отметим следующее: существует сложная взаимозависимость между двумя уровнями, которые не совпадают. На дискурсивном уровне государства выступают в качестве субъектов формирования, которые стремятся укрепить свой суверенитет и защититься от угроз информационной безопасности.

Осуществляя подход со стороны так называемой «критической геополитики», Е.С. Зиновьева далее указывает:

«Границы и территории — это продукты властных отношений, формируемых дискурсивно. Границы и территории — не просто материальные  объекты, они обретают форму и смысл только в результате социальной активности групп или отдельных индивидов».

Можно также привести определение А. Пасси:

«Территории — это манифестация властных отношений, они нуждаются в публичных действиях для их создания и поддержки» [15. P. 111].

Цифровые территории и цифровые границы, — в отличие от обычных географических границ и территорий, — динамичны и эластичны, легко  перестраиваются:

«Особенностью цифровых территорий и цифровых границ является их динамизм — они постоянно изменяются и перестраиваются, причем создание новых территорий и новых измерений киберпространства происходит в результате деятельности государств и негосударственных акторов» [14. С. 19].

В связи с концептами «цифровая территория» и «цифровая граница» необходимо ввести понятие «национального цифрового суверенитета» или «цифрового суверенитета государства». Это суверенитет определяет полномочия государства на его цифровой территории, а также возможные решения государства и его политические практики. К числу таковых решений и политических практик относятся:

(а) отключение или ограничение доступа к Интернету; (б) геолокация программного обеспечения; (в) законодательное регулирование трансграничной передачи данных за счет программных средств; (г) локализация персональных баз данных [14. С. 16].

Е.С. Зиновьева подчеркивает:

«Эти технологические решения дают возможность государствам  контролировать цифровые границы даже в условиях сохранения монополии [IT-корпораций], существенно укрепляя цифровой суверенитет. При этом преследуется цель обеспечения безопасности и государственного суверенитета, поэтому, как правило, это не препятствует трансграничным потокам  информации» [14. С. 16].

Но насколько «цифровой суверенитет государства» способен решить проблему цифрового неравенства и цифровой справедливости на национально-государственном и межгосударственном уровне? Следует предположить, здесь могут быть два вектора — положительный и отрицательный.  Положительный вектор позволяет государству путем самых различных мер «сглаживать цифровое неравенство, поддерживать ущемленных пользователей, и тем самым вести страну к большему цифровому неравенству и цифровой справедливости. Отрицательный вектор состоит в том, что, используя различные ограничения и отключения, национальное государство закрывает доступ к информации своим пользователям, усиливает контроль над их  персональными данными и базами данными, и тем самым вносит в структуру распределения цифровых благ элементы еще большего неравенства  и несправедливости.

Заключение

Таким образом, из нашего исследования можно сделать следующие  выводы:

(1) Для более фундированного решения проблем цифрового неравенства и цифровой справедливости необходимо иметь теорию цифровых благ. Если такой еще не имеется, то ее необходимо начать разрабатывать, — в том числе и на социально-философском уровне.

(2) Проблему «цифрового неравенства» и «цифровой справедливости» следует анализировать на двух уровнях: (а) цифровое неравенство как нарушение универсальных принципов свободы, справедливости и демократии;  (б) цифровое неравенство как нарушение права каждого человека и социальной группы в рамках национального государства.

(3) Стремление к цифровой справедливости как к должному распределению цифровым благ между социальными группами и отдельными гражданами должно стать приоритетной целью государственной политики в рамках реализации «цифрового суверенитета государства».

 

_{¹ Этот вопрос можно адресовать к теории П. Бурдье в целом.}

_{² В монографии [10] автором отстаивается так называемая «расширенная» концепция интеллектуальной собственности, противопоставленная ее «узкому», юридическому подходу.}

About the authors

Andrei M. Orekhov

RUDN University

Author for correspondence.
Email: orekhovandrey@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0002-7025-3244

DSc in Philosophy, Associate Professor, Department of Social Philosophy, Faculty of Humanities and Social Sciences

6 Miklukho-Maklaya St., 117198, Moscow, Russian Federation

Nikolai A. Chubarov

RUDN University

Email: chubaricusnikalex@gmail.com
ORCID iD: 0000-0001-9668-7457

Postgraduate Student, Department of Social Philosophy, Faculty of Humanities and Social Sciences

6 Miklukho-Maklaya St., 117198, Moscow, Russian Federation

References

Supplementary files