Функции буддийских практик в творчестве Л.А. Юзефовича

Полный текст

Введение

Современная русская литература, как и литература прошлого века, проявляет активный интерес к буддийским образам, идеям, практикам. Литературоведение анализирует присутствие буддизма в художественных произведениях в рамках концепции «буддийского текста», генетически восходящего к «петербургскому тексту» В.Н. Топорова (Топоров, 1995). Так, в частности, «буддийский текст» осмысляется как часть ориентального дискурса русской литературы в монографии Р.Ф. Бекметова (Бекметов, 2019).

Л.А. Юзефович не раз в своем творчестве обращался к буддизму (Furman, 2018; Gordon, 2018; Ишимбаева, 2013; Дубаков. Буддийские аспекты.., 2022; Дубаков. Концепции буддийской пустотности.., 2022; Дубаков. Человек как буддийская мнимость.., 2022). О буддийских составляющих образа Р.Ф. Унгерна фон Штернберга он писал в повести «Песчаные всадники» и книге «Самодержец пустыни. Барон Р.Ф. Унгерн-Штернберг и мир, в котором он жил». Буддийские мотивы можно увидеть в его романах «Князь ветра», «Журавли и карлики», в его рассказах, стихотворениях. Особое место в прозе Юзефовича занимают буддийские практики, то есть «совокупность интерпретаций и действий, совершаемых людьми в связи с их верованиями, их религиозным опытом и/или их взаимодействием с религиозными институтами» (Религиозные практики.., 2006). В случае с названным писателем речь идет прежде всего о молитвенных, медитативных практиках и практиках, основанных на визуализации.

Обсуждение

Практика визуализации буддийского защитника и характеристика персонажа

В романе «Князь ветра» в связи с расследованием Путилина и с богословской дискуссией профессора Довгайло и писателя Каменского о природе докшитов, или Защитников буддийского Учения, вначале появляется цитата из мемуаров Каменского-старшего «Русский дипломат в стране золотых будд», в которой описывается визуализация докшита Джамсарана, а в конце книги ламы после взятия крепости Барс-хото молятся Джамсарану, воплотившемуся в Джамби-гелуне и победившему врагов буддизма: «Ужасный, пламенеющий, как огонь при конце мира…» (Юзефович, 2001, с. 253). Образ Джамби-гелуна восходит к Джа-ламе, одному из реальных деятелей монгольского национального возрождения и человеку неоднозначной, авантюрной судьбы, а оба этих фрагмента – к книге А.М. Позднеева «Очерки быта буддийских монастырей и буддийского духовенства в Монголии в связи с отношениями сего последнего к народу» (Позднеев, 1993, с. 329–337).

Далее в «Князе ветра» воспроизводится искаженный Джамби-гелуном фрагмент буддийской мистерии Цам, в которой символически воспроизводится битва между божественными и демоническими силами (Жигмитова, 2017, с. 135–140). Джамби-гелун буквализирует и оскверняет эту мистерию, совершая вместо нее кровавый обряд: «Несчастный бился в агонии, но был еще жив, когда Джамби-гелун нанес последний, одиннадцатый удар: левой рукой он наотмашь распластал ему подреберье, а правую, предварительно отшвырнув нож, засунул в рану, вырвал оттуда кровавый дымящийся ком конвульсирующего сердца и высоко поднял его над собой, показывая беснующейся толпе» (Юзефович, 2001, с. 255). (Так описывается лама, исполняющий роль докшита Чжамсарана в мистерии Цам, у А.М. Позднеева: «Чжамсаран <…> коронован пятью человеческими черепами, но помимо сего над каждым черепом его короны водружен еще значок в виде знамени; в одной руке он держит пламенеющий меч, в другой сердце, облитое кровью» (Позднеев, 1993, с. 401).) Ранее Солодовников, один из персонажей «Князя ветра», отмечает, что «Джамби-гелун съел вырванное у пленного офицера еще трепещущее сердце. Очевидно, в приступе религиозного экстаза он вообразил себя Махагалой или Чжамсараном» (Юзефович, 2001, с. 233). Джамби-гелун таким образом «расчеловечил» не только «оскверняющих монастыри гаминов» (Юзефович, 2001, с. 233), но и самого себя.

Связанная с Чжамсараном практика, ее образы и мотивации упомянутых иерархий проецируются в книгах Юзефовича на внешний вид, поступки, отношение к людям, к самим себе, наконец, на судьбу Джамби-гелуна (Джа-ламы) и барона Унгерна и их соратников в целом. При этом нужно отметить, что буддизм, даже с поправкой на средневековые национальные наслоения, воспринимает страшные образы этой практики символически, имея в виду борьбу с человеческими страстями. Но оба героя Юзефовича – и Джамби-гелун, и барон Унгерн – предпочитают понимать их буквально и относить пафос этой практики не на свой счет, а на счет других.

Буддийские медитации: проблематика произведения, пейзажные образы

Этот же прием, когда буддийские иерархии и образы практик, им посвященных, отражаются в сюжете, можно увидеть в рассказе-«свидетельстве» «Убийца», связанном с историей барона Унгерна (Jankowski, 2011, с. 19). Повествователь рассказывает о статуэтке бодхисаттвы сострадания, или по-китайски – Гуань Инь (о том, что этот образ является ключевым в развитии и интерпретации сюжета произведения, говорит Г.В. Токарев (Токарев, 2018, с. 191–192)), которая находится у него дома, и о медитации для установления связи с этим бодхисаттвой: «В абсолютной пустоте мира следовало представить сине-черное небо, на нем – молочно-белую луну, окруженную мягким сиянием, а когда луна станет похожей на большую жемчужину, прозреть в ней богиню сострадания. Обращаться к ней надо не раньше, чем можно будет различить слезы счастья, выступающие у нее на глазах при возможности помочь чьей-то беде» (Юзефович, 2018, с. 116). В конце рассказа образы этой медитации обозначатся в судьбе персонажей и проявятся в пейзаже, который увидят за окном поезда унгерновский офицер и спасенная им еврейская девушка, а также сам повествователь: «Небо за окном темнеет и на границе ночи становится черно-синим. Молочно-белая луна окружена мягким сиянием. Они не знают, что, если долго не отрывать от нее глаз, она превратится в жемчужину, жемчужина – в богиню милосердия. Тогда остается всего ничего – различить слезы счастья у нее на глазах и воззвать к ней о помощи»; «За спиной обжившейся на этом окне Гуань Инь, за двумя ее припудренными ржавчиной, вписанными один в другой фестончатыми нимбами расстилались сотворенные из той же субстанции крыши. Над ними стоял потусторонний свет белой ночи» (Юзефович, 2018, с. 135). Действительно, бодхисаттва сострадания, как это описано, например, в «Краткой практике Ченрези», или «Дроден Какхьябма», Тангтонга Гьялпо, появляется «На белом лотосе и лунном диске», и «Внешняя среда чистой землей Девачен («Исполненной блаженства»)», а «Тело, речь и ум существ внутри [этой среды]»¹ становятся Ее телом, речью и умом. В этой связи двусмысленно в рассказе звучит слово «субстанция», которое то ли имеет отношение к материалу, из которого изготовлена статуэтка, – железо, то ли речь здесь идет о тончайшей и трансцендентной природе реальности: «Видимости, звуки и состояния ума становятся нераздельны с пустотностью»². Финал «Убийцы» трагичен: несмотря на взаимное сострадание, герои рассказа не сумели преодолеть свое прошлое, но повествователь покрывает эту трагедию образом неземного покоя, который рождается из созерцания бодхисатвы Гуань Инь и дает надежду на возможность высоких человеческих поступков.

Фрагменты буддийской медитации можно увидеть также в стихотворении Юзефовича «Бурхан». Герой стихотворения смотрит на буддийское божество и видит «его лучи // сквозь свое, склоненное к раме / и двоящееся в полумгле / с четырьмя пустыми глазами / отраженье в грязном стекле» (Юзефович, 2016). Глядя на божество, герой проникается Его сутью, в какой-то степени сам становится Им. И эпитет «пустые» прочитывается здесь с точки зрения буддийской теории пустотности, а «отраженье в грязном стекле» – как намек на буддийскую теорию сансары. Оптическое раздвоение героя может быть интерпретировано и как намек на концепцию буддийской иллюзорности, и как отражение образа самого бурхана. Вероятно, речь идет, как и в рассказе «Убийца», о бодхисаттве Гуань-Инь, или Авалокитешваре. Одной из распространенных Его форм является четырехрукая – Шадакшара Локешвара. Этот бодхисаттва восседает на лунном диске (Неаполитанский, Матвеев, 2007, с. 17). Отсюда, возможно, строки: «Тяжело ты, лунное иго – / свет, сошедший с его руки» (Юзефович, 2016). Как говорится в «Краткой практике Ченрези», или «Дроден Какхьябма», Тангтонга Гьялпо, «Из тела Благородного исходят лучи света, / Очищающие нечистые действия и видимости и помраченные состояния ума»³. В это буддийское истолкование укладывается и финальная строка о саде «в четыре сотки», над которым «возле бога кружит октябрь» (Юзефович, 2016), так как четыре – одно из священных чисел буддизма, равно как и восемь, упоминаемое в начале стихотворения.

Прием интегрированности буддийской практики в пейзажные образы есть и в романе «Князь ветра», где в пассаже, прерывающем песню монгольского певца, появляются духи, творящие практику, похожую на Тонглен, практику обмена, которая основана на вдыхании визуализированного дурного и выдыхании также визуализированного благого⁴. В данном случае, вероятно, речь идет о гандхарвах – промежуточных существах, притягивающихся к приятному либо неприятному запаху с целью воплощения («Другие отрасти направлены к запаху и месту. У родившихся от тепла и сырости место рождения в соответствии с кармой чистое или нечистое. Они идут туда через желание запаха» (Васубандху, 1980, с. 24)): «…добрые духи, те, что питаются благоуханием, быстро разогнали тучи <…>. Они вдыхали его через правую ноздрю и выдыхали через левую. Другие, утоляющие голод зловонием, собирались у столичных скотобоен, дубильных чанов и свалок, стаями кружили возле крошечных заводиков, где выделывают кожи или очищают бычьи кишки для сибирских колбасных фабрик. Они, наоборот, принимали пищу через левую ноздрю, а испражнялись через правую» (Юзефович, 2001, с. 66). Эти духи, появившиеся вслед за дождем, оказываются в романе одним из образов, что символизируют собой грядущие глобальные перемены, которые придут в Монголию и Россию.

Отсылка к буддийской медитации на десять нечистот, среди которых в качестве объекта выделяется человеческий скелет, присутствует в воспоминаниях Каменского-младшего о его пребывании в Урге: «Черепа и кости никто не убирал, наткнуться на них можно было в полуверсте от центральных улиц. Некоторые скелеты казались мне женскими, тогда я подолгу созерцал эти жалкие остовы и даже, если поблизости никого не было, ворошил их палкой, дабы проникнуться сознанием тленности всего сущего во плоти» (Юзефович, 2001, с. 109). Суть этой медитации – в разотождествлении человека с собственным телом и в борьбе с чувственными привязанностями («В „Висуддхимагге“ (глава IV) объект медитации классифицирован в виде десятикратной загрязненности трупов, то есть: (1) вздутый труп <...> (10) скелет, демонстрирующий омерзительное состояние костей тела, благотворен для того, кто испытывает вожделения к красивым зубам. Таким образом грязное, соотнесенное с различными видами похотливости, будет осознано десятикратно» (Конзе, 2017, с. 68)). Этот отрывок поднимает в романе проблему творчества. И.С. Тургенев (персонаж «Князя ветра») демонстрирует отрывок Путилину, чтобы показать, что у Каменского был литературный талант. Повествователь замечает, что тот написан без помарок: «Очевидно, двигавшее им чувство оказалось настолько сильным и свежим, что подавило гложущую его, как червь неусыпаемый, заботу о стиле» (Юзефович, 2001, с. 109). В следующем абзаце, за этим сравнением появляются образ могильных червей и история с созерцанием скелетов, то есть возникает тема аскезы и смерти. А через абзац Каменский связывает литературу и сексуальное влечение, с которым он боролся и «мучительно сомневался» в своей «к нему пригодности, причем то и другое непостижимым образом сливалось воедино» (Юзефович, 2001, с. 110). Каменский оказался не способен создавать жизнь (у него нет детей) и литературу, художественные иллюзии (у него нет достойных текстов), поскольку неосознанно выбрал, по сути, иной путь – ухода от мира, анализа и самоанализа. В финале романа эта тема возникает вновь. На вопрос Сафронова о даровитости Каменского-младшего Путилин рассказывает историю из мемуаров Каменского старшего про то, что «В хорошем супе кишочки должны быть, извините, с говнецом» (Юзефович, 2001, с. 264). То, что отвергает буддийская медитация на десять нечистот, напротив, принимает литература.

Заключение

Буддийские практики в творчестве Л.А. Юзефовича присутствуют во многих его книгах – художественно-документальной прозе, романах и рассказах, стихотворениях. Практика визуализации буддийского Защитника, одной из иерархий, которая призвана к охранению Учения и тех, кто его исповедует, в романе «Князь ветра» и в книге «Самодержец пустыни. Барон Р.Ф. Унгерн-Штернберг и мир, в котором он жил» дает писателю возможность характеристики персонажа: барон Унгерн и Джа-лама, подпадая под влияние аберрированных, не учитывающих религиозный символизм и мотивированных собственными страстями и амбициями представлений о буддизме, буквализируют и оскверняют ритуал сообщения с божеством и приносят в мир не знающее меры насилие. Упоминание о буддийской медитации на нечистое в связи с характеристикой одного из персонажей «Князя ветра» поднимает в романе проблему соотношения творческого и религиозного. Как и А.Л. Иванченко (Иванченко, 2007) и А.А. Макушинский (Макушинский, 2020), Юзефович демонстрирует противоположность буддийского пути и пути творчества. Образы и смыслы медитации на Гуань Инь проявляются в сюжете и пейзажной составляющей рассказа «Убийца» и стихотворении «Бурхан». Повествователь в рассказе и лирический герой в стихотворении настраиваются на бодхисаттву сострадания и, совпадая с его природой, обозначают контрастный, умиротворяющий трансцендентный мотив по отношению к мрачной земной реальности, описанной в тексте.

_{¹ Тангтонг Гьялпо. Краткая практика Ченрези, или Дроден Какхьябма. URL: https://dharmarakshita.org/2014/05/10/droden_kachabma/ (дата обращения: 20.06.2023).}

_{² Тангтонг Гьялпо. Краткая практика Ченрези, или Дроден Какхьябма. URL: https://dharmarakshita.org/2014/05/10/droden_kachabma/ (дата обращения: 20.06.2023).}

_{³ Там же.}

_{⁴ Буддийская практика Тонглен. URL: https://www.kunpendelek.ru/library/buddhism/practics/tonglen/ (дата обращения: 20.06.2023).}

Об авторах

Леонид Викторович Дубаков

Автор, ответственный за переписку.
Email: dubakov_leonid@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-1172-7435

кандидат филологических наук, доцент филологического факультета

Список литературы