Сохранение русского языка и языковые контакты

Полный текст

1. Введение

Социолингвистическая ситуация языков постсоветских государств, как национальных так и традиционных, была динамичной и весьма неоднородной в последние три десятилетия. Ситуация с русским языком, пожалуй, одна из самых сложных и богатых на вызовы с точки зрения социолингвистических и психолингвистических систем. Русский – наднациональный язык: более половины говорящих на нем проживают за пределами Российской Федерации. Трудно подсчитать, сколько носителей русского языка на самом деле проживает за пределами России, и первое препятствие для определения этого – разнообразие терминов, которые используются для их обозначения. Основываясь на официальных документах правительства России, М. Пипер (Pieper 2020) упоминает как минимум шесть общих терминов (этнические русские, русскоязычные, русские по культуре, соотечественники / земляки, соотечественники за рубежом и соплеменники), которые, по мнению автора, отражают неуверенность в том, кого же включать в эту группу. Действительно, исторически русский язык не считался языком этнического национального государства, а скорее «транснациональным связующим звеном» с функциональной и аффективной символикой в советское время (Ryazanova-Clarke 2017). В результате, по текущим оценкам, помимо 146,1 миллионов, проживающих в России, в прилегающих к ней районах проживает около 32 миллионов носителей русского языка, а во всем мире от 130 до 160 миллионов используют русский как второй язык (Ustinova 2016). На основе этих данных, русский язык входит в десятку ведущих мировых языков (Aref’ev 2014).

В настоящее время русский язык выполняет разнообразные функции в разных социолингвистических условиях. Необходимо пересмотреть социальные корреляты его сохранения или утраты в среде иммигрантов. Помимо статуса родного и второго языка на международном уровне, русский язык также приобрел новые функции за пределами России, и постсоветская миграция сыграла в этом очень важную роль. Знание русского языка среди постсоветских граждан не только позволило ему сохранить свой статус лингва-франка и языка международного общения, но и укрепить свои позиции новыми, ранее неизвестными функциями. Среди них двум новым функция – коммодификации русского языка и его всемирному укреплению в качестве эритажного языка – пока что было уделено мало внимания.

Что касается первой функции, то недавнее исследование показывает, что русский язык – это коммодити, распространенный предмет потребления, «в основе которого лежит обещание взаимопонимания и устранение барьеров для успешного общения» (Muth 2017a: 405). Следовательно, во многих европейских странах (и неевропейских также) русский язык стал занимать важное рыночное положение, что обеспечивает его роль не только как языка международного и межэтнического общения, но и как языка, имеющего экономическую ценность (см. Muth 2017b, Suryanarayan 2017, Viimaranta et al. 2017 и др.). В рамках первоначальной теории коммодификации языки определяются с точки зрения их способности приносить экономическую прибыль (Duchêne & Heller 2012). В этом отношении изменилось положение русского языка на мировой арене языков как товаров, то есть их роли как рыночных ценностей: «Следствием этой тенденции является отход от дискурсов “гордости”, которые связывают языки с идентичностями, территориями и национальными государствами с дискурсами “прибыли”, которые представляют языки в экономических терминах как товары, полезные для производства ресурсов» (Pavlenko 2015: 387).

Вторая функция русского языка заслуживает более глубокого внимания из-за ее динамики и прямого влияния на понимание социолингвистической ценности языка. Судьба русского языка уникальна, поскольку это широко распространенный язык с множеством возможных функций: родной язык или один из первых усвоенных языков, один из родных языков или эритажный язык, язык культурного наследия, лингва-франка, язык меньшинства или язык группы меньшинства, язык коммодификации, «язык бывшего оккупанта», иностранный язык, язык как инструмент власти, инструмент мягкой силы, язык (лингвистической, политической, геополитической и пр.) напряженности, язык как формат для дебатов и т. д. Действительно, эта специфическая социолингвистическая ситуация с русским языком привела к обширной области исследований, посвященных ему как языку диаспоры и эритажному языку среди иммигрантского населения. Один из наиболее сложных вопросов связан с пониманием социальных и психолингвистических аспектов, которые определяют его сохранение в семьях иммигрантов и среди групп экспатов из разных постсоветских государств. Интересно, что сами эти страны являются важными объектами социолингвистического анализа, поскольку различные подходы к национальной языковой политике привели к весьма неоднородным статусным уровням русского языка и его присутствию в языковой среде.

В данной статье мы используем термин русскоязычные сообщества, которые многочисленны и разнообразны. Рязанова-Кларк (Ryazanova-Clarke 2014) определяет «диаспору» как менее точное обозначение всех возможных русскоязычных общин за пределами России, поскольку этот термин подразумевает сильные связи с родиной. Социолингвистические позиции русскоязычных сообществ могут быть сильнее или слабее, а с жизнеспособностью русского и его межпоколенческим сохранением или сменой во многом связаны статусы контактных языков и культур. Важна и роль отношения к языку, и расхождений между отношением и языковой компетенцией в иммигрантских сообществах (ср. Lasagabaster 2008).

В то же время эти новые социолингвистические реалии всегда шли и продолжают идти рука об руку с русским языком в новом обличии (Pavlenko 2017). Понимание иногда несопоставимых ситуаций может быть очень полезным для социолингвистического описания русского языка. «Важно изучить, почему на постсоветском пространстве наблюдаются различные обобщенные тенденции в использовании языка, самоидентификации и групповой идентификации» (Cheskin & Kachuyevski 2019: 4).

Социолингвистическая ситуация с русским языком как унаследованным по-прежнему оставляет без ответа множество вопросов, и цель этого специального выпуска – способствовать более глубокому пониманию некоторых из них. В нем представлены новые сравнительные исследования по передаче и сохранению русского языка как эритажного в странах (в некоторой степени) с историческим присутствием русского языка (например, Эстония, Германия, Израиль, Швеция и США), но также и в менее изученных средах с очень недавней историей русского языка как эритажного (например, Испания, Кипр, Индия, Южная Корея и Япония). Кроме того, данный специальный выпуск призван отразить различные текущие аспекты русского языка как эритажного: в нем собраны работы о различных коммуникативных и функциональных ролях русского языка как унаследованного, о семейной языковой политике в отношении русского как эритажного в разных странах, о лонгитюдных изменениях его социолингвистического статуса и о структурных изменениях, которые носители производят в русском языке как эритажном. Таким образом, авторы обсуждают различные социолингвистические переменные, которые побуждают мигрантов первого поколения передавать или не передавать свои родные языки носителям второго поколения; особенности построения идентичности у разных поколений мигрантов; явления, которые характеризуют языковой выбор и наследие языковых систем в последующих поколениях; и заметность языков мигрантов в таких условиях, как языковой ландшафт.

2. Русский язык в постсоветских иммигрантских сообществах

В настоящее время русский язык распространен по всему миру. Помимо Российской Федерации и четырнадцати национальных государств, образовавшихся в результате распада Советского Союза, во многих странах обосновалось значительное количество русскоязычных. Кроме традиционных мест проживания в Израиле, Германии и США (Ben-Rafael et al. 2006), общины русскоязычных иммигрантов в последнее время стали особенно многочисленными в Западной Европе, на Ближнем Востоке и в Азии. Как уже указывалось выше, большинство из них связаны русским языком внутренне, а не конкретной этнической или национальной принадлежностью. Д. Лайтин (Laitin 1998) определил русский язык как маркер групповой идентичности среди русскоязычных сообществ за рубежом, хотя следует проявлять некоторую осторожность с точки зрения различий в идентичности и взглядах постсоветских иммигрантов. А. Ческин и А. Качуевски (Cheskin & Kachuyevski 2019) настаивают на том, что русскоязычная идентичность сложна и варьируется в различных сообществах, в которых говорят на русском языке.

В настоящее время к русскому языку как средству общения, идентичности и коммодификации за пределами России применяются разные определения. Русский язык в постсоветских государствах принято определять как лингва-франка, язык межэтнического общения, официальный язык, язык меньшинства или иностранный язык в новых социолингвистических ландшафтах. Важно отметить, что роль русского языка как лингва-франка чрезвычайно варьируется в рамках национальной политики дерусификации (Pavlenko 2006). Были проведены обширные исследования меняющихся языковых ситуаций в четырнадцати постсоветских национальных государствах (например, Pavlenko 2008). Основные результаты отличают страны Балтии с их глубокой и всепроникающей политикой в отношении национальных языков (Brubaker 2014), а также страны Кавказа, которые исключили русский язык из законодательства (Hogan-Brun & Melnyk 2012), от стран Центральной Азии, с языковой политикой в пользу русского, которая признает русский язык либо официальным, либо языком межнационального общения (Aminov et al. 2010). Такие восточноевропейские государства, как Беларусь, Украина и Молдова, образуют особую группу стран с меняющейся динамикой языковой политики. В то время как Беларусь приняла русский язык в качестве своего второго государственного языка, который в настоящее время де-факто используется в качестве основного языка страны (Pavlenko 2013), Молдова поляризована между национальным молдавским и престижным русским (Prina 2012), а Украина проходит разные этапы языкового регулирования, включая крайнюю степень политизации языкового вопроса (Csernicskó 2017, Smaglo 2020).

В странах за пределами постсоветского пространства показателем общей характеристики для постсоветских иммигрантов является именно русский язык. В постсоветских иммигрантских сообществах русский язык часто используется в качестве лингва франка и языка межэтнического общения, независимо от этнических или национальных групп носителей (ср. Ryazantsev 2015). Важно отметить, что не все постсоветские иммигранты – русскоязычные. Для того, чтобы избежать любого поверхностного или упрощенного подхода к диаспоре, Д. Малютина (Malyutina 2020) подчеркивает важность различия между теми постсоветскими иммигрантами, которые используют русский язык, и теми, кто не хочет иметь с ним ничего общего. Это наблюдение кажется очень уместным, учитывая, что исторически сложилась общая тенденция называть «русским» любого иммигранта из бывшего Советского Союза (см., например, Andrews 1998 о такой исторической перспективе).

Несмотря на эти различия, именно русский язык получил широкую поддержку за пределами России. Российская Федерация запустила «проект соотечественников», направленный на взаимодействие с российскими гражданами, проживающими за границей, в частности на поощрение связей с родиной и использование таких связей для продвижения России и русского языка на Западе (Byford 2012). Влияние этого проекта распространяется на многих постсоветских иммигрантов. «Русская диаспора – это не диаспора в строгом смысле слова и не “русская”» (Suslov 2017: 10): в группы соотечественников во всем мире входят не только российские граждане, проживающие за рубежом, но и иммигранты из Советского Союза, бывшие советские русскоязычные граждане, граждане России и бывшие советские граждане в целом. Эти иммигрантские общины объединены общей историей и общими воспоминаниями, и русский язык играет ключевую роль в этих связях (Elias & Shorer-Zeltser 2006). Общий язык и культура, как ясно заявляют А. Мустайоки, Е. Протасова и М. Еленевская (Mustajoki et al. 2020a), могут гораздо сильнее способствовать успешной консолидации диаспоры, чем любой принцип идеологической или политической лояльности. Таким образом, в целом, чувство принадлежности к русскоязычной диаспоре не связано с политическими пристрастиями (Golova 2020).

В некоторых принимающих странах роль русского языка как средства общения диаспоры уже достигла значительных успехов. В Израиле, например, русский язык систематически используется в разветвленной сети печатных и электронных СМИ (Elias 2011). Еленевская и Фиалкова (Yelenevskaya & Fialkova 2003), основываясь на нарративах иммигрантов, показали, что русскоязычные в Израиле глубоко осведомлены о ценности и функциональных возможностях русского языка. В результате русский язык используется даже в официальных ситуациях, например, в бизнесе и сфере высоких технологий. Похожая ситуация существует в Германии и США, где проживают обширные русскоязычные сообщества. В Германии около шести миллионов носителей русского языка, большинство из которых считают русский своим маркером идентичности (Hamann et al. 2020). Вследствие этого русский язык поддерживается и используется во многих контекстах: от образования (в основном, детских садов и начальных школ) до коммерческой инфраструктуры, средств массовой информации и социальных сетей, а также медицинских учреждений (Bergmann 2015). В Соединенных Штатах, где по состоянию на 2010 год более трех миллионов человек говорили по-русски (Aref’ev 2014), русский выступает в качестве языка социальной среды иммигрантов (Hubenthal 2004), который положительно воспринимается, изучается и используется многими эритажниками (Kagan 2010). Публичное присутствие русского языка в США очень широко, в том числе не только в прессе, но также в юридических и медицинских службах, образовательных учреждениях, коммерческой инфраструктуре и особенно в академических кругах (Kagan & Dillon 2010). Во всех трех упомянутых странах русскоязычные группы в целом положительно относятся к русскому языку как к эритажному, обеспечивая его сохранение и передачу из поколения в поколение (ср. Moin, Schwartz & Breitkopf 2011 про Израиль и Германию; и Kagan 2010 про США). Однако социолингвистический статус и функционирование русского языка в других странах с крупными русскоязычными сообществами не обязательно следуют такой же схеме. В некоторых из них причина может заключаться в большей рассредоточенности русскоязычных по всей стране, с разобщенными (и небольшими) связями с сообществом. Примером могут служить русскоязычные иммигранты в Великобритании, которые представляют собой довольно фрагментированное сообщество с сильными социальными и культурными различиями и разнообразными общественными практиками (Byford 2012). На рынке русскоязычных мигрантов Великобритании существует русскоязычная сеть истеблишмента, включающая материальные (продукты, рабочую силу, услуги и т.д.) и символические (информацию, услуги, контакты и т.д.) формы обмена; но она явно нацелена на рассредоточенную и несколько неопределенную целевую группу, которая в основном связана через неформальные социальные сети (Byford 2012).

В некоторых странах русскоязычные сообщества появились совсем недавно, а диаспора четко не организована. Наиболее яркими примерами могут служить русскоязычные общины в Южной Европе, где русский язык является одним из многих языков иммигрантов из числа меньшинств, со сложными, динамичными и разнообразными социолингвистическими ситуациями. В Италии, например, русскоязычное сообщество характеризуется индивидуализмом и раздробленностью, в основном из-за его относительно небольшого размера и высокой рассредоточенности по стране (Perotto 2014). В своем социолингвистическом исследовании М. Перотто (Perotto 2014) обнаружила, что большинство членов этого сообщества не очень заботится о поддержании контактов с другими русскоязычными или о сохранении русского языка.

Таким образом, социолингвистическая ситуация с русским языком в постсоветских иммигрантских сообществах очень изменчива и нестабильна. Транснациональность определяет социальную, культурную и экономическую деятельность современных диаспор (Yelenevskaya & Protassova 2015). Это один из факторов, объясняющих социолингвистические различия в русскоязычных диаспорах, но определенно необходимы дополнительные исследования более конкретных (национальных и специфичных для сообщества) факторов, которые объясняют (и предсказывают) функциональную и символическую ценность русского языка как языка иммигрантов. В этом отношении одним из первых необходимых шагов является рассмотрение факторов, которые благоприятствуют или препятствуют сохранению русского языка как эритажного в различных сообществах по всему миру.

3. Русский язык как эритажный

Статус русского языка как эритажного сильно различается в разных общинах. В некоторых из них русский язык – это полноценный язык, передаваемый из поколения в поколение, с долгой социолингвистической историей. Такие укоренившиеся диаспоры состоят как из потомков русскоязычных эмигрантов, так и из новых иммигрантов (Mustajoki et al. 2020a). Однако не все члены таких диаспор сохраняют русский язык и культуру с течением времени (Smyth & Opitz 2013). Очевидно, что существует множество факторов, обусловливающих сохранение русского языка как эритажного во всем мире. Фактически даже в странах со значительными русскоязычными сообществами, таких как Германия, многие представители второго поколения иммигрантов ассимилируются лингвистически (Golova 2020). Следует добавить, что русский язык за рубежом не остается стабильным, изменения и вариации неизбежны (в качестве общего обзора см.: Ryazanova-Clarke 2014).

Социолингвистические и психолингвистические исследования эритажных языков показывают, что внешние и внутренние условия не действуют по отдельности на сохранение унаследованных языков. Существует множество факторов, влияющих на сохранение эритажного языка или его замещение с течением времени; исследования показывают роль факторов, обусловленных принимающим обществом, и факторов, исходящих от самих носителей унаследованного языка (Schalley & Eisenchlas 2020). Действительно социальная ценность эритажного языка как языка меньшинства определяется теми ролями, которые он играет в принимающем обществе. Н. Хорнбергер (Hornberger 2005) предположил, что все глобальные характеристики принимающего сообщества играют роль в сохранении эритажного языка, включая социолингвистический статус эритажного языка, отношение к нему носителей эритажного языка и присутствие эритажного языка в различных общественных сферах (например, в образовании и на рынке труда). Функциональный потенциал унаследованного языка вне дома также важен. Частота использования и возможные коммуникативные роли эритажного языка как в семейном контексте, так и за его пределами имеют большое влияние на его жизнеспособность (Banfi 2018). Среди других факторов исследователи подчеркивают роль престижа эритажного языка и отражаемого им культурного фона (Romanowski 2021); возможности использования эритажного языка в ситуациях с социально-экономическими ресурсами, например, в сфере образования, на рынке труда, в средствах массовой информации, в системах здравоохранения или в сфере любых других государственных услуг (Aalberse et al. 2019); степень самоидентификации с культурой эритажного языка и позитивное отношение к его символическим и функциональным ценностям (Ivanova 2019); и степень воздействия на язык исторического наследия, а также сокращение такого влияния дома (Montrul 2016). Из этого следует, что следующее утверждение оказывается довольно правильным: «Возможно, главный вывод многолетних исследований в области сохранения и смены языка заключается в том, что существуют разнообразные факторы, которые оказывают свое влияние в конкретных случаях, и становится невозможным построить единую широко признанную теорию о сохранении и смене языка, предсказывающую, что произойдет в любой данной двуязычной среде» (Aalberse et al.: 49). Таким образом, социальные факторы систематически дополняются набором индивидуальных характеристик лиц, говорящих на языке: их возрастом, полом, семейным положением, знанием языка, причинами миграции, сроком проживания в стране пребывания, контактной группой и т.д. (Nesteruk 2010).

Относительно русского языка как эритажного можно сделать несколько замечаний. Есть несколько важных аспектов, обусловливающих сохранение русского языка как эритажного в различных русскоязычных сообществах. Среди наиболее важных факторов – контактный язык и его социальный престиж, возможности для получения образования, социально-экономические преимущества и отношение носителей к политическим и социальным коннотациям русского как национального языка России. А Мустайоки, Е. Протасова и М. Еленевская (Mustajoki et al. 2020b: 5) очень четко резюмируют это: «Неидеологическая поддержка русского языка за пределами страны – это деликатный вопрос, который не только призывает к доброй воле, но и требует экспертного знания местного языка, образовательной политики и экономической ситуации, которое может либо создать стимулы для сохранения русского языка, либо сделать его неактуальным для социально-экономической вертикальной мобильности представителей диаспор».

Во многих странах русскоязычные культурные учреждения способствуют сохранению русского языка как эритажного через воскресные школы, языковые курсы или даже (хотя и реже) регулярное школьное образование. Тем не менее, семьи играют ключевую роль в укреплении русского языка как эритажного, и в этом отношении важно понимать, как политика в отношении семейного языка создается в различных русскоязычных сообществах по всему миру.

В своем описании семейной языковой политики в русскоязычных семьях в США О. Нестерук (Nesteruk 2010) упоминает о необходимости, вслед за Дж. Фишманом, разграничивать передачу языка и сохранение языка для понимания двуязычия у эритажников: О. Нестерук указывает на то, что передача языка (использование русского языка как унаследованного детьми в семье) гораздо более распространена и успешна, чем сохранение языка (использование русского языка в качестве унаследованного последующими поколениями для выполнения различных функций). Делая акцент на русскоязычной диаспоре в США, О. Лалеко (Laleko 2013) подчеркивает, что иммигранты в третьем и четвертом поколениях, в том числе постсоветские граждане, обычно проявляют менее сильную эмоциональную озабоченность по поводу сохранения русского языка как эритажного. Ее вывод относительно судьбы русского языка как эритажного в США не очень благоприятен: «<…> предполагая, что отношение к языку дома выступает показателем продолжающегося межпоколенческого сохранения языка в семьях иммигрантов, мы можем выдвинуть гипотезу о том, что стремление к сохранению и активному использованию эритажного языка за пределами дома и семьи может не входить в число высших приоритетов рожденного в Америке поколения русскоязычных эритажников» (Laleko 2013: 391).

Для сравнения: социолингвистическая ситуация в Финляндии показывает, что в большинстве случаев политика в области семейного языка способствует сохранению русского языка. Е. Протасова (Protassova 2008) поясняет, что большинство русскоязычных семей выбирают школы с преподаванием на финском и русском языках или c преподаванием русского языка в качестве эритажного, хотя эти результаты показывают значительную социальную корреляцию: семьи с низким социально-экономическим статусом менее склонны подвергать своих детей влиянию русского языка как унаследованного. Аналогично М. Шварц (Schwartz 2008) показывает, что русско-еврейские иммигранты в Израиле активно участвуют в передаче своим детям русского языка как эритажного и, что немаловажно, жалуются, когда образовательные и социальные условия не обеспечивают сбалансированного владения русским языком для их детей. Таким образом, социолингвистические ситуации в отношении русского языка сильно различаются в разных странах, и исторические вопросы (например, наличие русского языка или социальная открытость к языкам мигрантов) помогут многое объяснить в дополнение к социальным и индивидуальным факторам в сохранении русского языка как эритажного. Языковые идеологии, а также управление и практика использования русского как унаследованного языка – три столпа семейной языковой политики в соответствии с классической моделью Б. Спольски (Spolsky 2004) – зависят от страны и образуют своего рода калейдоскоп меняющихся и неустойчивых контекстов, благоприятствующих или препятствующих сохранению русского языка как эритажного.

Кроме того, наблюдаются влияние статуса русского языка как унаследованного на его внутреннюю эволюцию и изменения и связанная с этим политика в отношении семейного языка. Ограниченное знакомство с эритажным языком может иметь важное значение для его усвоения. Например, систематически утверждается, что уменьшенное количество инпута является основной причиной трудностей с приобретением основных грамматических признаков эритажного языка, в особенности русского как унаследованного, в связи с использованием родов имен существительных (ср. Rodina et al. 2020). Что касается русского языка, соответствующие исследования были проведены во многих местах проживания иммигрантов, выявив изменения в структуре русского языка как эритажного (ср. Protassova 2008 о русском языке в Финляндии, Isurin & Ivanova-Sullivan 2008 о русском языке в США, и Schwarz 2008 о русском языке в Израиле). Однако недавнее сравнительное исследование русского языка в Израиле, Германии, Норвегии, Латвии и Великобритании выявило необходимость поиска общих и противоположных черт языковых изменений в русском языке как унаследованном (Rodina et al. 2020).

4. Статьи данного выпуска

В настоящем специальном выпуске многосторонний взгляд на языки и самобытность мигрантов способствует пониманию следующих вопросов:

• Социолингвистические портреты: кто передает или не передает свой язык второму поколению? Как воспринимаются русский и другие постсоветские языки как эритажные?
• Социальная видимость языков: как эти языки включены в разные сферы использования языка (лингвистический ландшафт)?
• Знание и отношения: что постсоветские иммигранты и репатрианты думают о своих эритажных языках и как их убеждения влияют на их жизнеспособность?
• Знание, общество и языковая система: как все эти социолингвистические и когнитивные процессы влияют на трансформацию языковых систем русского и других постсоветских языков как эритажных в совокупности с их контактными языками?

Данный выпуск включает в себя тематические исследования, посвященные управлению языком в двуязычных русско-эстонских и русско-испанских семьях (Ivanova & Zabrodskaja), социолингвистическим моделям сохранения русского языка в качестве унаследованного в Германии (Brehmer), грамматическим аспектам русского языка как эритажного в Израиле (Meir et al.), грамматическим изменениям в русском языке под влиянием английского языка среди русско-английских двуязычных иммигрантов, проживающих в США (Isurin), многоязычию и транслингвизму среди русскоязычных сообществ на Кипре, в Эстонии и в Швеции (Karpava et al.), присутствию русского языка в языковом ландшафте Нюрнберга, Германия (Ritter) и в трех азиатских странах – Индии, Японии и Южной Корее (Protassova et al.), использованию русского, казахского и распространению английского языка в практике именования и переименования (Smagulova & Madiyeva), а также о сохранению эритажного языка и идентичности в литовской диаспоре (Ramonienė & Ramonaitė). В статье А. Бранец и А. Вершик (Branets & Verschik) представлен структурный и экстралингвистический анализ рецептивного многоязычия, демонстрирующий, как эстонцы понимают украинский язык через знание русского языка. Г. Путята (Putjata) обращается к теме сохранения языка среди многоязычных учителей, суммируя результаты своего исследования, посвященного представлениям русско-ивритских говорящих о языковой нормальности в образовательной среде. Три рецензии на книги в конце данного выпуска включены с целью продемонстрировать, как в разных странах каждое новое поколение находит собственные способы использования своего эритажного языка в зависимости от отношений между языком и обществом, языковыми установками и восприятием. Это позволяет более отчетливо представить себе процесс сохранения русского языка и языковых контактов постсоветских иммигрантов в Европе и за ее пределами по сравнению с особыми ситуациями с участием двух или более языков, исследованных и представленных в этих научных изданиях.

5. Заключение

Из-за политической, экономической и демографической нестабильности не только этнические меньшинства (в основном евреи и этнические немцы), но и этнические группы уже независимых государств начали эмигрировать с постсоветского пространства в страны Центральной и Западной Европы. Миграция между новыми независимыми государствами, которая включала добровольное перемещение репатриантов, также стала чрезвычайно интенсивной. Как естественный результат миграционных процессов, многие языки постсоветских иммигрантов были унаследованы от семей мигрантов в новой среде и начали последовательно составлять часть их языковой среды. Лингвистический результат стал многоуровневым: в то время как некоторые постсоветские мигранты сформировали большие сообщества экспатов, которые выступают за сохранение, использование и жизнеспособность традиционных языков, многие другие интегрировались в свои принимающие общества и/или ассимилировались культурно и лингвистически, отказавшись от своего эритажного языка. Наш специальный выпуск показывает, что ни одно из этих изменений не произошло в одночасье, и сложно определить, какие социолингвистические изменения все еще продолжаются.

Ожидаемый результат специального номера – выявленные закономерности, которые определяют социолингвистические и когнитивные аспекты жизнеспособности эритажных языков, а также влияние экстралингвистических факторов на внутренние системы эритажных языков. В этом контексте в специальном номере предлагается дальнейший анализ социальных отношений в соответствующих обществах и языковых системы в эритажных языках. Эти социолингвистические реалии, окружающие русский язык, можно вкратце описать с помощью эстонской поговорки: “Heal lapsel mitu nime” («У хорошего ребенка много имен»). В своем сборнике А Мустайоки, Е. Протасова и М. Еленевская (Mustajoki et al. 2020a) задаются вопросом: «Русский язык как коммуникативный инструмент: Лингва-франка, посредник или что-то еще?» и дают обзор возможных сценариев. Данный специальный выпуск, отвечая на некоторые уже знакомые вопросы, приводит к новым вызовам; само собой разумеется, что отдельные непредвиденные особенности русского языка обнаруживаются в более сложной ситуации (например, интерференция, транслингвизм, рецептивное многоязычие).

Как показывают тематические исследования в нашем специальном номере, русский и другие языки (например, литовский) постсоветских иммигрантов в Европе и за ее пределами могут стать (культурным) наследием, приобретенным в основном в качестве домашнего языка, часто без осознанной осведомленности или спланированной языковой политики семьи. Многое зависит не только от определенных способов использования языка, его образовательного и экономического статуса в более широком сообществе, но и от детей как активных агентов, которые могут предоставить свои собственные наборы норм и ожиданий в отношении использования эритажного языка.

Об авторах

Анастасия Забродская

Таллинский университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: anastassia.zabrodskaja@gmail.com
ORCID iD: 0000-0001-8082-3549

(PhD) - профессор межкультурной коммуникации

Таллин, Эстония

Ольга Иванова

Университет Саламанки

Email: olga.ivanova@usal.es
ORCID iD: 0000-0002-9657-5380

доцент кафедры испанского языка

Саламанка, Испания

Список литературы