Исламский терроризм на Ближнем Востоке и его влияние на мировую безопасность

Полный текст

Введение Центральным звеном в «Афразийской» зоне нестабильности (кроме Ближнего Востока с Северной Африкой «Афразийская» зона включает в себя Средний Восток с Центральной Азией и Пакистаном и часть Тропической Африки непосредственно к югу от Сахары), охватывающей сегодня значительную часть исламского мира и прилегающих к нему регионов, является Ближневосточный регион [1-3]. Но в результате событий Арабской весны узел проблем, который завязался в этом регионе, стал существенно сложнее, чем ранее. Если один из самых застарелых в мире арабо-израильский конфликт постепенно сузился в основном до палестино-израильского и от этого стал в известной мере предсказуемым, то после череды революций и антиправительственных выступлений, многие из которых поставили государства на грань существования, общая конфликтогенность региона значительно возросла. В соответствии с данными Fragile States Index, который определяет способность государств обеспечивать безопасность и благополучие граждан, многие государства «Афразийской» зоны нестабильности и в особенности Ближнего Востока на протяжении 2010-х годов демонстрируют наихудшие показатели. Так, за последнее десятилетие самые стремительные темпы роста слабости государств были зафиксированы в Йемене, Сирии, Мали и Ливии1. На угрозу ближневосточного терроризма для мировой стабильности обращали внимание по всему миру. Обращаясь в 2014 г. к мировому сообществу в Генеральной Ассамблее ООН, президент США Барак Обама назвал терроризм одной из трех важнейших угроз для всего человечества, наряду с агрессивной политикой России и вспышкой эпидемии Эболы в Западной Африке. «В то время как мы собрались здесь, вспышка Эболы поражает системы здравоохранения в Западной Африке и угрожает быстро распространиться за ее пределы. Агрессия России в Европе напоминает о днях, когда большие нации угрожали малым, преследуя собственные территориальные амбиции. Жестокость террористов в Сирии и Ираке заставляет нас смотреть в сердце тьмы»[199]. В 2018 г. президент Дональд Трамп утвердил стратегию США по борьбе с терроризмом, целью которой стали повышение уровня защиты инфраструктуры в США, борьба с радикализацией и вербовкой террористов, а также укрепление контртеррористических способностей международных партнеров[200]. Согласно принятому документу, «Исламское государство» (ИГ)[201] по-прежнему оставалось серьезной угрозой для Соединенных Штатов и стран Европейского союза за счет широкой группы сторонников за пределами Ближнего Востока, наличия материальных средств к существованию, а также успешной вербовки через онлайн-средства коммуникации. «ИГ остается самой радикальной исламистской террористической группировкой и главной транснациональной террористической угрозой для Соединенных Штатов, несмотря на продолжающиеся гражданские и военные усилия Соединенных Штатов и коалиции, нацеленные на уменьшение присутствия этой группировки в Ираке и Сирии... ИГ сохраняет финансовые и материальные ресурсы и опыт для осуществления внешних нападений… Глобальное присутствие группы остается устойчивым: восемь официальных филиалов и более двух десятков группировок регулярно проводят террористические и повстанческие операции в Африке, Азии, Европе и на Ближнем Востоке. Несмотря на многие неудачи, ИГ продолжает активное использование современных информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) в целях идеологического воздействия на потенциальных сторонников и побуждения самых радикальных из них на террористические атаки в различных странах мира, в том числе в Соединенных Штатах»[202]. На опасность террористической угрозы обращал внимание и российский президент Владимир Путин, выступая перед 70-й Генеральной Ассамблеей ООН в 2015 г. По мнению российского лидера, именно страны, пострадавшие от Арабской весны, стали основными «поставщиками кадров» для террористических группировок[203]. В своей речи, произнесенной в стенах ООН за несколько дней до начала российской военной операции в Сирии, Владимир Путин обращал внимание на обеспокоенность распространением террористической угрозы с Ближнего Востока на другие региона мира в том, числе и Россию. «Считаем любые попытки заигрывать с террористами, а тем более вооружать их, не просто недальновидными, а пожароопасными. В результате глобальная террористическая угроза может критически возрасти, охватить новые регионы планеты. Тем более что в лагерях „Исламского государства“ проходят „обкатку“ боевики из многих стран, в том числе из европейских. К сожалению, должен сказать об этом прямо, уважаемые коллеги, и Россия не является здесь исключением. Нельзя допустить, чтобы эти головорезы, которые уже почувствовали запах крови, потом вернулись к себе домой и там продолжили свое черное дело» [204]. Исламский терроризм: к постановке проблемы По мере того как иностранное военное присутствие на Ближнем Востоке продолжало нарастать, в научных кругах росли опасения относительно очередного всплеска транснациональных террористических атак[205]. Такая академическая тревога в прошлом уже давала реальные политические результаты. Например, Дж. Буш-младший был вынужден изменить свои планы по дальнейшему военному расширению кампании «войны с терроризмом», когда национальные спецслужбы США пришли к выводу, что вторжение США в Ирак помогло «Аль-Каиде» (организация запрещена в РФ) расширить свою вербовочную сеть по всему миру и повысить ее эффективность[206]. Этот аргумент уходит корнями в гипотезу С. Хантингтона о столкновении цивилизаций, который утверждает, что не религиозный фундаментализм, а всецело религия Ислама противоречит западному либерализму. Однако его теория не объясняет распространенность использования террористических атак в качестве основного метода борьбы против Запада, но пытается концептуализировать термин «столкновение», опираясь на более широкие риторические штрихи описания ислама как «религии меча», которая «одержима неполноценностью своей власти» [4]. Ряд исторических фактов подтверждает теорию С. Хантингтона. В соответствии с его прогнозами со времен холодной войны наблюдается всплеск террористических атак со стороны исламских и незападных стран на западные цели. Вместе с тем остаются некоторые важные несоответствия: в скандинавских странах и Канаде фиксируется гораздо меньшее число террористических атак, по сравнению с другими западными странами; террористические группы в Латинской Америке христианского вероисповедания предпочитают атаковать западные и, в частности, американские структуры. Объяснительная сила этой культурной теории ставится под сомнение и в некоторых количественных исследованиях, где сценарий «ислам против остальных» не оказывается статистически значимым, а его место в международном терроризме выглядит преувеличенным [5]. Увеличения террористических атак на западные цели после окончания холодной войны, которого ожидал С. Хантингтон, также не произошло. Вместо этого существует очень четкая связь между террористическими атаками и военным участием НАТО на Ближнем Востоке и американской кампанией «война против терроризма», делая стратегическую теорию террористической деятельности на Ближнем Востоке в отношении Запада более подходящей. Имеется целый ряд исследований, в которых предпринимается попытка изучить террористические группы как рациональных агентов. Роберт Пейп утверждает, что как международные, так и внутренние террористические акты (в частности, нападения террористов-смертников) являются не иррациональной реакцией религиозных фанатиков, а средством достижения четко определенных националистических целей [6]. Р. Пейп утверждает, что эти нападения пытаются «заставить современные демократии вывести вооруженные силы с территории, которую террористы считают своей родиной» [7]. Решение выбирать в качестве целей атак, казалось бы, случайные демократические режимы, имеет три аспекта: во-первых, атаки в этих странах имеют наибольшую значимость, поэтому ценность атак максимальна. Во-вторых, считается, что ответные меры со стороны демократических правительств основаны на нормах прав человека и общественном мнении, что снижает риск полномасштабного возмездия и начала ликвидации террористической группы. И, в-третьих, права на неприкосновенность частной жизни, свободу передвижения и другие индивидуальные свободы облегчают планирование и осуществление террористических атак. В своих исследованиях Р. Пейп пришел к выводу, что существует четыре фактора, которые повышают вероятность нападений террористов-смертников: оккупация (размещение вооруженных сил государством на части территории иностранного государства), демократия (как тип режима), религиозное столкновение (разница в религии между оккупантом/оккупированным) и продолжающееся восстание в оккупированной стране. Дальнейшие исследования в целом подтвердили правильность выводов Р. Пейпа, связывая иностранное военное вмешательство с активизацией террористической деятельности [8]. С. Коллард-Векслер пришел к выводу, что существует важное различие между иностранными и внутренними оккупациями, из чего следует, что во время внутренних оккупаций увеличения числа террористических атак не произойдет [9]. Он подтвердил выводы Р. Пейпа о том, что иностранные оккупанты становятся объектами нападений, но при этом заметил, что присутствие механизированных вооруженных сил и других объектов с высоким уровнем доступа/высокой степенью защиты увеличивает число нападений. И хотя гражданские войны увеличивают число таких целей, конфликты на национальной почве в большей степени влияют на опасность террористических нападений. Хотя в целом все иностранные военные интервенции провоцируют транснациональную террористическую реакцию, существуют значительные расхождения между типами военных интервенций и их последствиями. Многие ученые в этой области опираются на типологию Д. Пикеринга и Е. Кисангани [10], которая подразделяет интервенции на два типа: те, которые в первую очередь мотивированы военными, политическими или стратегическими целями оккупанта (политико-стратегические интервенции, ПСИ), и те, которые мотивированы предоставлением гуманитарной помощи, спасением или оказанием помощи (социально-экономические интервенции, СЭИ). Для ПСИ, как правило, характерны перебои в предоставлении жизненно важных социальных услуг местным жителям, увеличение числа внутренне перемещенных лиц и беженцев, ухудшение положения в области верховенства права и защиты прав человека в оккупированной стране. Глядя на эти побочные эффекты ПСИ, очевидно, почему они создают благоприятную среду для террористической деятельности. Например, снижение уровня благосостояния является важным индикатором роста как для импортируемого, так и экспортируемого терроризма в стране [11]. В то же время беженцы значительно расширяют резерв кандидатов для вербовки и значительно упрощают процесс вербовки в террористические организации. СЭИ не разделяют этих особенностей, и эмпирические исследования показывают, что они приводят к обратной реакции транснациональных террористов. Напротив, некоторые из них показывают, что социально-экономические вмешательства снижают число транснациональных терактов. Д. Пьяцца и С. Чхве указывают на то, что в целом существует четыре дополнительных фактора, обусловливающих количество импортируемых террористических актов: участие в международных военных союзах, международный кризис с участием страны в течение трех лет, граничащие с ней страны, в которых происходят конфликты, и предыдущий опыт транснационального терроризма [12]. Другим важным аспектом военной интервенции является то, что она никогда не приходит в одиночку, большинство стран разрабатывают довольно сложный набор политических мер для поддержки местных государственных институтов и наделения местных органов власти нацеленной финансовой помощью и специализированной подготовкой, самым известным примером которого является присутствие США в Ираке. Внешняя политика США характеризуется тратами огромного количества средств, особенно это наблюдалось во время правления Джорджа Буша-младшего и Барака Обамы. Несмотря на периоды интенсивного военного вмешательства, Госдепартамент был готов раздавать миллиарды в виде безоговорочной финансовой помощи. Например, президент Дж. Буш-младший объяснил во время своей речи во время Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций в 2002 г.: «Мы боремся с бедностью, потому что надежда - это ответ на террор»[207]. А президент Б. Обама повторил повестку своего предшественника в 2010 г.: «Крайне бедные общества являются оптимальной средой для болезней, терроризма и конфликтов»[208]. Но помогают ли деньги? Растет объем исследований, которые показывают, что нет значимой прямолинейной негативной связи между количеством террористических актов и экономическим развитием, измеряемым через ВВП на душу населения [13; 14]. Типичный портрет террориста не показывает, что это, как правило, бедный и подавленный человек, наоборот, террористы, похоже, представляют все слои общества [15]. Экономические возможности, предоставляемые человеку, потенциально являются более качественным индикатором будущей террористической деятельности в стране. Тем не менее существуют модели, показывающие, что правильно рассчитанная финансовая помощь может помочь снизить террористическую активность во всем мире. Ж. Азам и В. Телен разработали игровой анализ импорта и экспорта террористических атак по модели двух стран [16]. Их модель включает ценность потенциальной террористической атаки для террористической организации (уменьшающейся с увеличением числа атак), количество локальных террористов и стоимость атаки. Далее они сравнивают результаты успешных антитеррористических мер в стране, где терактов мало, а их стоимость высока, и в стране, где количество терактов высокое, а их стоимость низкая. Поэтому, по их теории, первая страна будет импортировать теракты, а вторая - экспортировать их. Они утверждают, что успешные контртеррористические операции в стране-импортере не меняют статус-кво, поскольку в то время, как внутреннее «предложение» будут ниже, оно будут замещаться импортом терактов. При этом, хотя успешные контртеррористические операции в странах с высоким уровнем «предложения» и низкой стоимостью не повлияют на ожидаемое количество терактов внутри страны-экспортера, они резко сократят экспортируемый террор. Ближний Восток как эпицентр террористической угрозы Все это делает важным выявление роли «Исламского государства» в террористической деятельности на Ближнем Востоке. В этой связи в рамках настоящего исследования представляется необходимым выявить масштабы актуализации террористической угрозы, исходящей со стороны ближневосточного региона. Помимо этого нами также будет предпринята попытка проследить относительную временную динамику террористической активности в странах-донорах и странах-реципиентах для того, чтобы установить, происходил ли в них рост террористической активности синхронно либо имело место временное запаздывание. В случае его наличия также представляется целесообразным выяснить природу данного запаздывания. Кроме того, необходимо выявить корреляцию между вступлением тех или иных стран в боевые действия против ИГ и ростом террористической деятельности в этих странах. Как нами уже отмечалось выше, распространение террористической угрозы с Ближнего Востока (в особенности со стороны «Исламского государства») на другие регионы считалось одной из главных угроз мировому сообществу, что, впрочем, не удивительно. Стремительный рост после 2010 г. зафиксированных в мире терактов был обусловлен прежде всего взрывообразным ростом террористической активности в «Афразийской» зоне нестабильности (рис. 1). При этом на «Афразийскую» зону нестабильности после 2010 г. приходится 73% всех мировых террористических актов (рис. 2). В свою очередь, стремительный рост после 2010 г. числа терактов, зафиксированных в «Афразийской» зоне, был в очень высокой степени обусловлен взрывообразным ростом террористической активности на Ближнем Востоке (включая Северную Африку) (рис. 3). Так, с 2014 по 2016 г., т.е. в период наибольшей активности «Исламского государства», на Ближний Восток приходилось больше половины всех терактов, совершенных в «Афразийской» зоне нестабильности (рис. 4). Рис. 1 / Fig. 1 Динамика числа террористических актов в мире и «Афразийской» зоне нестабильности в 2000-2017 гг. / Trends in the number of terrorist acts in the world and in the "Afrasian" instability zone, 2000-2017. Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [209] Рис. 2 / Fig. 2 Распределение общего числа значимых террористических актов, зафиксированных в мире в 2011-2017 гг. между странами «Афразийской» зоной нестабильности и остальными странами мира / Distribution of the total number of salient terrorist acts observed in the world in 2011-2017 between the countries of the "Afrasian" zone of instability and other countries of the world Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [210] Рис. 3. / Fig. 3 Динамика числа террористических актов в разных частях «Афразийской» зоны нестабильности в 2000-2017 гг. / Trends in the Number of Terrorist Acts in different parts of the "Afrasian" Instability Zone, 2000-2017 Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [211] Рис. 4 / Fig. 4 Распределение общего числа террористических актов, зафиксированных в «Афразийской» зоне в 2014-2016 гг. между Ближним Востоком и другими частями «Афразийской» зоной нестабильности / Distribution of the total number of terrorist acts recorded in the Afrasian zone in 2014-2016 between the Middle East and other parts of the "Afrasian" instability zone Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [212] Как видно из графиков на рис. 5, начиная с 2011 г. на Ближнем Востоке наблюдался стремительный рост террористической активности. Ее пик пришелся на 2014 г., что во многом связано с ухудшением ситуации в Сирии и Ираке, и в частности формированием на территории этих стран ИГ, чья экспансия осуществлялась в том числе и посредством террористических актов. В целом с начала Арабской весны уровень террористической активности на Ближнем Востоке вырос более чем в 4 раза (с 1464 терактов в 2010 г. до 6270 в 2014 г.). Эхо ближневосточного терроризма В то же время после 2014 г. мы можем наблюдать некоторый спад террористической активности на Ближнем Востоке, что в заметной степени связано с определенной нормализацией ситуации в Сирии и Ираке. С другой стороны, как видно на рис. 5, в Турции, странах Европейского союза и России с 2015 г. наблюдается всплеск террористической активности, который можно считать «эхом» ближневосточного терроризма и частичным переносом деятельности террористических структур из стран арабского Ближнего Востока на государства, вступившие в борьбу с «Исламским государством». Рис. 5 / Fig. 5 Динамика числа террористических актов на Ближнем Востоке, в Турции, США, России и ЕС в 2012-2017 гг. (логарифмический масштаб) / Trends in the number of terrorist acts in the Middle East, Turkey, the United States, Russia and the EU, 2012-2017. (logarithmic scale) Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [213] Достаточно выраженный рост террористической активности наблюдался и в Соединенных Штатах, которые одними из первых сформировали антитеррористическую коалицию по борьбе с ИГ. Уже в августе 2014 г. Вашингтон объявил о начале военной операции «Непоколебимая решимость», в которую вошли более 30 государств мира. Были также развернуты боевые сухопутные войска, главным образом специальные силы и артиллерия, особенно в Ираке. 75-80% воздушных ударов были нанесены военными США, остальные 20-25% - Великобританией, Францией, Турцией, Канадой, Нидерландами, Данией, Бельгией, Саудовской Аравией, Объединенными Арабскими Эмиратами и Иорданией[214]. Реакцией на антитеррористическую деятельность совместной объединенной оперативной группы во главе с США стал выраженный рост террористической активности внутри самих Соединенных Штатов начиная с 2014 г. За три года (с 2013 по 2016 г.) число терактов в США выросло в три раза с 20 в год до 60 (рис. 6). Рис. 6 / Fig. 6 Динамика числа значимых террористических актов в США в 2004-2017 гг. / Trends in the number of salient terrorist acts in the United States in 2004-2017 Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [215] Реакцией на действия антитеррористической деятельности совместной объединенной оперативной группой во главе с США стал стремительный рост террористической активности внутри самих Соединенных Штатов начиная с 2014 года. За три года (с 2013 по 2016 г.) число терактов в США выросло в три раза с 20 в год до 60 (см. рис. 6). Турция, будучи членом НАТО и имея наиболее протяженную границу с Сирией, стала страной, на которой в наибольшей степени отразилась «эхо» ближневосточного терроризма (рис. 7). Рис. 7 / Fig. 7 Динамика числа значимых террористических актов в Турции в 2000-2017 гг. / Trends in the number of salient terrorist acts in Turkey in 2000-2017 Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [216] Присоединившись к операции «Непоколебимая решимость» в 2014 г., Турция практически сразу стала одним из основных объектов для джихадистов из ИГ. За три года (с 2013 по 2016 г.) число терактов в этой стране выросло более чем в 14 раз, до уровня, в 8,5 раз более высокого, чем в США, и в два раза выше суммарного по всей Западной Европе. «Эхо» ближневосточного терроризма можно было наблюдать и в странах Западной Европы. Пиковые значения здесь приходятся на 2015 г. (333 случая), что также можно рассматривать в качестве реакции со стороны «Исламского государства» в отношении европейских стран, участвовавших в борьбе с ИГ на территории Ирака и Сирии (рис. 8). При этом в Европе рост террористической активности наблюдался с самого начала Арабской весны: число терактов в странах ЕС выросло в три раза, с 95 случаев в 2011 г. до 291 случая в 2017 г. Во многом это связано еще и с тем, что именно страны ЕС (наряду с Турцией) в наибольшей степени подвергнуты угрозе, связанной с растущим числом беженцев из государств, которые пострадали в результате событий Арабской весны (пик беженцев в Европу пришелся на 2015-2016 гг.). Несколько иная ситуация наблюдается в отношении России (рис. 9). Рис. 8 / Fig. 8 Динамика числа значимых террористических актов в Западной Европе в 2004-2017 гг. / Trends in the number of salient terrorist acts in Western Europe in 2004-2017 Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database [217] Рис. 9 / Fig. 9 Динамика числа значимых террористических актов России в 2000-2017 гг. / Trends in the number of salient terrorist acts in Russia in 2000-2017 Источник / Source: составлено авторами на основе данных из Базы данных глобального терроризма / made by authors based on data from Global Terrorist Database[218] 30 сентября 2015 г. Владимир Путин объявил о начале операции ВКС России в Сирии. При этом, если в первые месяцы действия России во многом были направлены не столько против «Исламского государства», сколько против несистемной оппозиции, которая представляла для Башара аль-Асада наибольшую угрозу, то в 2016 г. российские ВКС начали проводить операции и против самого ИГ. В частности, в марте 2016 г. при активном участии российских ВКС от боевиков ИГ была освобождена Пальмира/Тадмор[219]. Участие России в войне в Сирии не осталось без ответа со стороны террористических групп. Помимо локального вооруженного сопротивления в 2016-2017 гг. Россия стала объектом нескольких резонансных террористических актов, мотивированных участием РФ в войне в Сирии[220]. Например, убийство в декабре 2016 г. посла России в Турции Андрея Карлова, как утверждается, было совершено в ответ на воздушные удары России по «Исламскому государству» в боях при Алеппо, а в апреле 2017 г. гражданин России чеченского происхождения, воевавший на стороне «Исламского государства» в Сирии, совершил теракт в вагоне петербургского метро, убив одиннадцать и ранив десятки человек. Летом 2016 г. «Исламское государство» разместило девятиминутный видеоролик в YouTube. На видео террористы обратились к своим последователям с призывом начать джихад в России, а также пригрозили убить президента России Владимира Путина[221]. Одновременно с этим на совещании в Петербурге глава ФСБ России Александр Бортников заявил о подготовке терактов в России боевиками, находящимися за рубежом, а также отметил, что в России существует большая угроза всплеска террористической активности со стороны боевиков-террористов, которые массово возвращаются с Ближнего Востока[222]. При этом угрозы главарей ИГ в отношении России были не вполне голословными. К 2015 г. многие лидеры террористического подполья в Северном Кавказе присягнули на верность лидеру ИГ Абу Бакру аль-Багдади и потребовали, чтобы их примеру последовали все прочие боевики[223]. Главой «Вилаята Кавказ» (филиала «Исламского государства» на Северном Кавказе) стал Рустам Асельдеров, который ранее возглавлял подполье «Имарата Кавказ» в Дагестане. Выходцы из «Имарата Кавказ» не случайно примкнули к «Исламскому государству». Еще в конце июня 2014 г. Абу Бакр сразу после объявления себя «халифом» назвал Россию и США лидерами врагов исламского мира. Кроме того, русский язык входил в тройку наиболее популярных языков пропаганды ИГ [17]. Всплеск террористической активности России в 2016 г. более чем в три раза (см. рис. 9) фактически стал воплощением угроз со стороны лидеров «Исламского государства» в адрес России. Большинство террористических актов в 2016 г. произошли в Северо-Кавказском регионе, а ответственность за них взяло на себя ИГ. Заключение Итак, проведенное исследование подтвердило эффект расползания терроризма с Ближнего Востока. Проведенное нами исследование позволяет сделать вывод о том, что это было связано прежде всего с деятельностью «Исламского государства» и его филиалов. Пики спровоцированной этим террористической активности наблюдались в странах-реципиентах с заметным временным запаздыванием (лагом) относительно стран-доноров (прежде всего Сирии и Ирака). Таким образом, рост террористической активности в странах-реципиентах наблюдался вскоре после вступления соответствующих стран в борьбу с «Исламским государством». Помимо этого, хотя в российских СМИ в конце 2015 - начале 2016 г. активно распространялся тезис о сотрудничестве Турции с «Исламским государством», именно Турция более всего пострадала от действий со стороны ИГ, вызванных участием Анкары в антитеррористической деятельности совместной объединенной оперативной группы во главе с США, в частности операции «Непоколебимая решимость». Что касается России, то эффект расползания терроризма с Ближнего Востока наблюдался, но с заметным запозданием. Если пик террористической активности в ближневосточном регионе пришелся на 2014 г., то в России он наблюдался в 2016 г. и был в высокой степени связан с началом операции ВКС России в Сирии и их действиями против «Исламского государства». В этой связи более уместно говорить не столько о атаках со стороны «Исламского государства» в отношении России, сколько о его контрнаступлении и ответных действиях на российскую военную кампанию в Сирии. Кроме того, нельзя преувеличивать масштабы террористической волны, спровоцированной попыткой «Исламского государства» ответить на наступательные действия России в Сирии. Ее масштабы были в почти четыре раза меньше масштаба предыдущей волны 2010 г. и на порядок меньше масштабов волны 2004 г., ставшей эхом чеченских войн.

Об авторах

Леонид Маркович Исаев

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»; Российский университет дружбы народов

Автор, ответственный за переписку.
Email: lisaev@hse.ru

кандидат политических наук, зам. заведующего Лабораторией мониторинга рисков социально-политической дестабилизации Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»; старший научный сотрудник Российского университета дружбы народов

Российская Федерация, 101000, Москва, Мясницкая ул., 20; Российская Федерация, 117198, Москва, ул. Миклухо-Маклая, 6

Марат Бахтиярович Айсин

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Email: marataysin@gmail.com

стажер-исследователь в Лаборатории мониторинга рисков социально-политической дестабилизации

Российская Федерация, 101000, Москва, Мясницкая ул., 20

Илья Александрович Медведев

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Email: semyonkot@yandex.ru

стажер-исследователь в Лаборатории мониторинга рисков социально-политической дестабилизации

Российская Федерация, 101000, Москва, Мясницкая ул., 20

Андрей Витальевич Коротаев

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»; Российский университет дружбы народов

Email: akorotaev@hse.ru

доктор исторических наук, заведующий Лабораторией мониторинга рисков социально-политической дестабилизации Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»; ведущий научный сотрудник Российского университета дружбы народов

Российская Федерация, 101000, Москва, Мясницкая ул., 20; Российская Федерация, 117198, Москва, ул. Миклухо-Маклая, 6

Список литературы