Политизация общества и религиозные отношения в современной России

Полный текст

Введение Государственная политика в религиозном вопросе в нашей стране в прошедшее десятилетие претерпела заметные изменения. Несмотря на закрепленный действующей Конституцией РФ 1993 г. светский характер государства, все более заметным становится присутствие религии как в публичной сфере, так и в отношениях отдельных религиозных организаций с государством. Постепенное изменение характера государственно-конфессиональных отношений в постсоветской России прошло довольно сложный и противоречивый путь. И это не случайно. Крупнейшая религиозная организация страны - Русская православная церковь и современное государство унаследовали от прошлого неоднозначный опыт взаимоотношений. За десять столетий русской истории сложился имидж Православной церкви как послушного орудия в руках светской власти. Революция 1917 г. мало что изменила. Волна репрессий против верующих и священнослужителей в первые десятилетия Советской власти постепенно смягчилась и уже в годы войны 1941-1945 гг. Русская православная церковь получила статус терпимой религии, но при условии полного контроля со стороны государства и подчинения его интересам. Кардинально все стало меняться в постсоветской России. Принятие в декабре 1993 г. Конституции РФ ознаменовало начало нового периода государственно-конфессиональных отношений, построенных на принципиально иных основаниях. Конституция провозгласила человека, его права и свободы высшей ценностью (ст. 1) и установила идеологическое многообразие (ст. 13), запрет на огосударствление религиозных объединений, их равенство перед законом (ст. 14), а также свободу совести, «включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними» (ст. 28). Со своей стороны Церковь в лице патриарха Алексия II и синода выступили с заявлением, в котором: 1) назвали «несомненным успехом развивающейся российской демократии» такие ценности, как «свобода самовыражения, познания, поиска истины, выбора жизненного пути, передвижения, реальная, а не декларированная свобода совести» и 2) сформулировали самостоятельную, отличающуюся от правительственной позицию по вопросу о тех средствах, с помощью которых достигается благая цель (реформы), констатируя: что «для многих свободы, обретенные в результате перемен, обесцениваются из-за отсутствия экономической базы для их реализации»1. Однако со второй половины 1990-х гг. в церковных кругах появилась тяга к возвращению прежней модели отношений с государством. Церковь стала претендовать на обеспечение особого статуса «исторической религии коренной нации», на особые возможности в просветительской и образовательной деятельности, на участие в выработке решений по всем важнейшим вопросам жизни российского государства[151]. Государство, особенно с начала 2000-х гг., ответило на эти притязания весьма благосклонно. Светской власти оказалось выгодно эксплуатировать религиозную тему. Перед Церковью были поставлены идеологические задачи поиска новой национальной идентичности («национальной идеи») на основе утверждения «традиционных ценностей» в жизни государства и общества. Вскоре проявились признаки стремительного огосударствления титульной церкви. Должность Патриарха Московского и всея Руси была внесена в список «протокольного старшинства российских официальных лиц» под номером 5. Предыдущие четыре строки в нем занимают сам президент, премьер-министр, а также председатели Государственной думы и Совета Федерации. Массово стали открываться храмы и фактически создаваться приходы РПЦ на территории государственных структур, чья деятельность должна служить интересам всего общества. Резко обострилась начавшаяся еще при Ельцине полемика по вопросу о преподавании в государственных школах предмета «Основы православной культуры». Клерикализация государства и огосударствление все более доминирующей в сравнении с другими конфессиями Русской православной церкви стали сопровождаться усилением контроля за частной жизнью граждан и ущемлением права на свободу мировоззренческого выбора. Это стало одной из причин возрастающего общественного недовольства характером государственно-конфессиональных отношений. Цель статьи состоит, во-первых, в том, чтобы проследить, как изменение религиозной политики государства во второй половине 1990-х гг., выразившееся в идеологизации роли Церкви, изменении религиозного законодательства, наступлении на конституционные принципы светскости государства, привело к общественным протестам после 2010-х гг., и, во-вторых, раскрыть их политический характер. Идеологический запрос на роль Церкви Возвращение религии в социально-политическое пространство страны одобрялось определенной частью общества и политическим истеблишментом [1]. Среди церковного руководства и наиболее приближенного к власти духовенства нашлись влиятельные группы, выступавшие за расширение социально-политических возможностей «титульной конфессии». С этой целью в 1993 г. была сформирована околоправославная церковно-общественная структура «Всемирный русский народный собор» (ВРНС), ставшая идеологической площадкой взаимодействия с политическим руководством страны и государственными структурами. В его задачи входило распространение православных ценностных ориентиров на жизнь общества, а также налаживание координации РПЦ с властными институтами и политическими партиями. Политический истеблишмент отнесся к этим инициативам весьма благосклонно, поэтому уже в конце 1990-х гг. Русская православная церковь переходит к внедрению системы взглядов, применимой к широкому кругу общественно значимых тем. Среди них можно выделить три основные: · идеологическое обеспечение нового «традиционного» взгляда на историю, который сегодня получил окончательное закрепление в новой редакции Конституции 2020 года; · закрепление православной идентичности, отрицание западных ценностей; · усиление регулирующей функции религиозных норм взамен правовых. Очевидно, в настоящее время в руководстве страны господствует идея о том, что в России историческое знание должно участвовать в консолидации общества и закреплять в нем необходимые представления в том виде, в котором их сформулировала церковь и одобрило государство. Поэтому при поддержке государства священноначалие РПЦ продвигает концепцию российской истории, в которой «Запад» представлен как некая враждебная сила, против которой направлено единство «русской цивилизации», основанное на православной вере, «традиционных ценностях» и общем историческом прошлом. Периодическая вражда России с западными соседями интерпретируется как многовековая фаза столкновения двух цивилизаций [2]. Критика современной демократической концепции прав человека и обоснование неприятия политической свободы и гражданских прав стали наиболее важной частью идеологии Русской православной церкви[152]. Эта идеология позволила перевести в практическую плоскость намерение изменить религиозное законодательство в духе новых веяний [3]. В феврале 2006 г. генеральный прокурор Владимир Устинов выступил на открытии «Международных Рождественских образовательных чтений» с докладом «Утверждение духовности - основа возрождения России». Говоря о значении духовности для России, он высказался за то, что общество нужно лечить в том числе и путем «...контроля за соблюдением стандартов поведения человека». Дефицит исполнения требований нормативных актов, по словам Устинова, должен быть «...преодолен при условии, что будет поставлен духовный заслон, если все мы повернемся к истокам нравственности, к пониманию духовной природы правонарушений. Это даст нашему обществу лекарство для их одоления» [4, с. 58]. Этим и другими подобными выступлениями представителей истеблишмента утверждалась мысль о недостаточности формальных функций закона и необходимости его дополнения «духовными регуляторами». Эти мысли очень скоро «материализовались», и в российском религиозном законодательстве появились нормы, содержащие плохо формализуемые нравственные предписания. В итоге это привело к размыванию регулирующих функций закона и к тому, что впоследствии специалисты назовут «гибридизацией» религиозного законодательства[153]. «Гибридизация» религиозного законодательства Религиозное законодательство, каким мы его видим сейчас, явилось не вдруг. Первые противоречия с конституционным принципом светского государства появились еще в 1997 г. в законе «О свободе совести и о религиозных объединениях». В преамбуле закона были выделены четыре исторически укорененных в России конфессии, сыгравшие «особую» и «важную» роль в жизни общества и государства, роль остальных конфессий не упоминалась. Этим было допущено разделение конфессионального пространства страны, недопустимое для светского государства. По справедливому замечанию многих экспертов, в этом документе был реализован принцип отделения «нетрадиционных религий» от общего религиозного пространства страны. И хотя в преамбуле к закону нет буквального упоминания о разделении религий на «традиционные» и «нетрадиционные», однако деление религий по этому основанию вошло в общественное сознание и политический лексикон. То, что закон 1997 г. «противоречит самим основаниям конституционного устройства Российской Федерации и общепринятым принципам и нормам международного права, признал президент Б.Н. Ельцин[154]. Несмотря на президентское вето, спустя некоторое время, закон был принят без изменений. С этого момента вектор религиозного законотворчества был предопределен. В 2004 г. появляется определение Конституционного суда, согласно которому «принцип светского государства не может истолковываться и реализоваться без учета особенностей исторического развития России, вне контекста национального и конфессионального состава российского общества, а также особенностей взаимодействия государства, политической власти, этнических групп и религиозных конфессий»[155]. Это определение положило начало процессу, который юристы назовут «произволом туманных определений». В самом деле, что такое «учет особенностей исторического развития»? В нашей истории были периоды и православной государственности (до 1917 г.), и государственности атеистической (1917-1991 гг.), и «либеральной» религиозной политики (1991-1997 гг.). Какой период следует выбрать в качестве отправной точки для «правильной» трактовки принципа светскости и кому это решать? Нечеткость и размытость определения Конституционного суда создали возможности для чиновничьего произвола как в практике управления религиозными отношениями, так и в законотворческой деятельности. 26 июня 2013 г. в УК РФ были внесены изменения, ужесточающие ответственность за оскорбление чувств верующих. С самого начала, еще на стадии обсуждения, многими экспертами и общественными деятелями высказывались опасения из-за введения в закон неформализуемых понятий «чувство» и «верующий», что открывало широкие возможности для вольного толкования регулирующих функций этой правовой нормы. Кроме того, в совершенно двусмысленном положении оказалась весьма значительная группа граждан, относящихся к группе неверующих. Они (их мировоззренческий выбор) оказались как бы вне законодательной защиты. Закон о чувствах верующих не отменял (поскольку Конституция по статусу выше Федерального закона), но практически дезавуировал конституционный принцип свободы совести (ст. 28), равенства граждан независимо от отношения к религии (ч. 2 ст. 19), положение о признании в нашей стране идеологического многообразия (ст. 13) и ряд других конституционных норм, регулирующих религиозный вопрос[156]. Очевидно, что такое расхождение законов и Конституции создало новые возможности для административного произвола. Последствия, увы, не с заставили себя ждать: довольно быстро появился ряд экзотических судебных дел и «воспитательных» инициатив со стороны православных епархий и околоправославных активистов [5]. Обвинения в возбуждении ненависти и оскорблении чувств верующих были предъявлены блогеру Соколовскому за публикацию провокационных видеороликов атеистического свойства, в том числе сюжета о ловле покемонов в екатеринбургском Храме-на-Крови (прокурор потребовал 3,5 года колонии, в итоге блогер получил два года три месяца с испытательным сроком в два года). В целом ряде регионов православные епархии выступали за отмену театральных постановок (в Новосибирске режиссера оперы «Тангейзер» также пытались обвинить в оскорблении религиозных чувств). Наконец, в 2017 г. депутат Госдумы РФ Наталья Поклонская обвинила режиссера фильма «Матильда» Алексея Учителя в оскорблении чувств верующих за неканоничный образ царя-мученика Николая II. Еще один закон, или блок «антитеррористических» законопроектов, который в СМИ называют «пакетом», или «законом Яровой», был подписан президентом 6 июля 2016 г. Если обобщить его положения в части, относящейся к религиозным вопросам, то они заключаются в следующем: любой верующий, рассуждающий о вере вне культового здания от имени религиозного объединения, должен иметь при себе документ от организации. Религиозные группы, которые уведомили о своем существовании, также должны выдавать документы своим миссионерам. В жилых помещениях можно проводить обряд, но нельзя проповедовать или приглашать туда неверующих. Кроме того, жилое здание нельзя сделать культовым. Проповедующий свою веру в сети Интернет, в средствах массовой информации «либо другими законными способами» также должен иметь документ от организации. Санкции предусматривают штрафы для граждан до 50 тысяч, а для организаций до 1 млн рублей. Ранее, в июле 2015 г., также были приняты поправки к Закону о свободе совести, согласно которым религиозные группы фактически должны уведомлять органы власти о своем существовании, что в совокупности с «Законом Яровой» привело к тому, что любая группа верующих, собравшаяся сама, без какого-либо разрешения на улице или в частном доме, может быть оштрафована[157]. Два года правоприменительной практики показали его контрпродуктивность. Закон принимался в целях противодействия терроризму, но по нему не была пресечена деятельность ни одной террористической организации и не был привлечен к ответственности ни один террорист. Но вместе с тем было вынесено несколько сотен постановлений по делам об административных правонарушениях, связанных с этим законом; под его действие попали главным образом протестантские конфессии[158]. Не заставили себя ждать и негативные последствия для всего общества. Основанием для преследования теперь могло послужить все что угодно. Любая случайность, будь то неосторожный перепост в социальных сетях, обида прихожанина «титульной церкви», разговоры о религии не с теми людьми и не в том месте, завалявшаяся на полке книжка, оказавшаяся в «экстремистских» списках, десятки других поводов, которые невозможно предвидеть, - все стало представлять угрозу. В результате закон о защите религиозных чувств вместе с «пакетом Яровой» стали в глазах значительной части общества символом и воплощением контроля государства за частной жизнью не только людей, причастных к религии, но и всех граждан. «Обычный человек», далекий от религии и идеологических перипетий, стал чувствовать себя все менее защищенным от произвола власти, ущемленным в своих базовых правах [6]. Это стало одной из причин общественного недовольства характером государственно-конфессиональных отношений, негативного отношения к возрастающей общественной и государственной роли Русской православной церкви. Поток подобных нормотворческих инициатив не прекращается и по сей день. 21 июля 2020 г. Правительство РФ внесло в Государственную думу законопроект об изменениях в Федеральный закон «О свободе совести и о религиозных объединениях», в котором предполагается расширить круг оснований для вмешательства государства в дела религиозных организаций, строже их проверять на предмет связи с террористами, ужесточить контроль за лицами, преподающими в религиозных организациях[159]. Идеологическое наступление на «светскость» Наряду с процессами, описанными выше, необходимо отметить наметившееся примерно около 2010-х гг. идеологическое наступление на конституционные принципы светского государства. Критики принципов светского государства нашли теперь себе союзников среди некоторых представителей экспертного религиоведческого сообщества, а также значительной части политического истеблишмента. Ни в коем случае не претендуя на раскрытие всей полноты идейной дискуссии, обратим внимание на некоторых авторов, пишущих на религиоведческие темы в изданиях, различающихся по своей идеологической направленности. Примеры весьма показательные, хотя, конечно, не представляющие репрезентативный срез всего экспертного сообщества. В 2008 г. на страницах интернет-издания «Русский журнал» вышла статья Д. Узланера «Трансформация светскости», в которой автор, отождествив понятия «светскости» и «секуляризма», выдвинул тезис о том, что светское мировоззрение в современной российской действительности является стороной в конфликте с религиозным мировоззрением, а «светский проект потерпел решающее поражение и утратил монополию на описание реальности[160]. В 2014 г. в сборнике центра Карнеги «Монтаж и демонтаж секулярного мира» религиовед Б. Кнорре утверждал, что понятие светскости является не только этически уязвимым, оно еще и связывает по рукам, критикует и «минимизирует» российское православие и не дает возможности раскрыть его потенциал на общественно-политическом поприще [4]. Внесли свою лепту в критику конституционного принципа светскости и правоведы. Так, например, М. Шахов в ряде публикаций заявлял о том, что конституционный термин «светское государство» является малосодержательным, декларативным и подверженным произвольным толкованиям[161]. Стоит обратить внимание и на монографию И. Понкина, в которой утверждалось, что набор признаков, характеризующих содержание понятия светского государства в ХIХ - первой половине ХХ в., уже не может адекватно и корректно отражать особенности светского государства в конце ХХ - первой половине ХХI в. [7][162]. Заметным событием, повлиявшим на отношение к конституционному принципу светскости, стало выступление президента В. Путина на Архиерейском соборе Русской православной церкви 1 февраля 2013 года. Президент заявил тогда о необходимости расширить толкование понятия «светское государство» и отказаться от «вульгарного понимания светскости» в связи с увеличившейся ролью Церкви в жизни государства и общества[163]. Выступление президента стало поворотным событием, повлиявшим на отношение к принципам светскости в политическом истеблишменте России. Так, например, летом 2017 г. в Государственной думе и Общественной палате РФ прошла серия дискуссий по религиозному вопросу, а точнее - «новому пониманию» государственно-конфессиональных отношений в современной России ввиду возросшей общественной роли РПЦ. В своем выступлении 18 июня глава комитета Госдумы по развитию гражданского общества, вопросам общественных и религиозных объединений С. Гаврилов призвал Конституционный суд дать такое толкование понятия «светского государства», чтобы исключить любые антицерковные выступления и создать все возможности для поддержания системы духовно-нравственных ценностей[164]. В аналогичном ключе, примерно в это же время, проходила дискуссия в Общественной палате РФ, где обсуждались принципы «новой светскости». Председатель комиссии Общественной палаты РФ по гармонизации межнациональных и межрелигиозных отношений И. Дискин отметил в своем выступлении, что принцип светскости не должен рассматриваться с формально-правовых позиций, но должен учитывать изменившийся характер взаимодействия общества, государства и религиозных организаций. По мнению И. Дискина, действующий закон был написан в 90-х гг. прошлого века на основе либеральных представлений, поэтому новое законодательство должно учитывать, что «две трети россиян рассматривают веру как нравственный ориентир»[165]. Таким образом, есть основания утверждать, что после 2010-х гг. в политическом истеблишменте и части экспертного сообщества сложился консенсус в отношении признания возросшей общественной роли Русской православной церкви и в связи с этим необходимости пересмотра конституционного принципа светскости государства. Религиозный вопрос и политизация общества Итак, правящий класс, с одной стороны, и значительная часть граждан - с другой, все заметнее стали расходиться в понимании места и роли религии в жизни общества, поэтому вполне обоснованным будет утверждение о том, что религиозный вопрос разделил российское общество. Отдельно нужно объяснить изменившееся отношение и к Русской православной церкви. Выше уже говорилось, что в последние годы стало ухудшаться отношение значительной части россиян к возрастающей общественной роли Церкви и ее сближению с государством. Чем это объяснить? Одно из объяснений состоит в том, что многие граждане почувствовали себя ущемленными в праве на свободу слова и свободу совести, и произошло это во многом благодаря принятию «религиозных» законов, значительно ограничивших эти права. Трудно судить, насколько справедливо, но «виноватой» в таком положении дел общество «назначило» Русскую православную церковь, посчитав ее причастной к изменению религиозной политики не меньше, чем само государство, а может быть и больше. К тому же именно Церковь всегда утверждала примат религиозной традиции над гражданскими свободами. В итоге проповеди о неприемлемости для России «западных» стандартов прав человека обернулись для людей реальным отнятием этих прав, а для Церкви - бременем ответственности за это. Процесс разделения россиян по религиозному признаку явно обозначился в конце 1990-х гг. и, постепенно углубляясь, после 2010-х гг. стал проявляться в открытых формах гражданского протеста. Именно с этого времени конфликты, имеющие отношение к религиозным вопросам, стали заметным фактором политической напряженности в российском обществе. Приведем только несколько примеров. 13 мая 2019 г. в Екатеринбурге радикально обострилась коллизия по поводу строительства храма святой Екатерины в сквере рядом с домом правительства. В ходе протестной акции 13 мая толпа около двух тысяч человек оттеснила полицию, повалила ограждение будущей стройплощадки и захватила сквер. Противоборство защитников сквера, полиции, представителей ЧОП и мастеров единоборств продолжалось до утра 14 мая. Противостояние в итоге достигло такого накала, что удостоилось комментария президента РФ [9]. Это событие, однако, не стало чем-то новым в ряду аналогичных конфликтов в общественно-религиозной сфере за последние годы. Достаточно вспомнить общественный резонанс по поводу уголовного преследования панк-группы «Pussy Riot», скандал с оперой «Тангейзер» в Новосибирске, нападение на выставку в московском Манеже, многочисленные протесты против строительства храмов и церковной реституции - вот далеко не полный перечень конфликтов, имевших место после 2010 г. В целом эксперты выделяют четыре конфликтные зоны, в которых пересекаются интересы церкви, общества и государства в последние годы: · строительство храмов Русской православной церкви в парках, скверах и лесопарках; · церковная реституция, то есть возвращение Церкви ранее принадлежавших ей религиозных зданий; · ущемление прав и свобод гражданина (свободы совести, свободы слова, равенства граждан вне зависимости от религиозной принадлежности); · антисектантская деятельность Русской православной церкви[166]. 2016 и 2017 гг. были наиболее урожайны на резонансные события в общественно-религиозной сфере, поэтому, для примера, обратимся к некоторым из них. Одними из заметных и показательных представляются конфликты вокруг строительства храма в парке Торфянка в Москве, а также передачи Русской православной церкви Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. Эти события интересны тем, что в них наиболее концентрировано отразились проблемы государственной политики в религиозном вопросе. Кроме того, Торфянка и «Исаакий» дают достаточно фактов, позволяющих интерпретировать события в Москве и Петербурге как политические. Торфянка Строительство православного храма в парке Торфянка Лосиноостровского района Москвы производилось в рамках программы Русской православной церкви «200 храмов». Местные жители выступили против строительства храмового комплекса, однако городские власти и Церковь продолжали настаивать на строительстве именно в парковой зоне. Противостояние сторон, вначале в форме полемики, постепенно перешло в открытое столкновение, порой жесткое, сопровождавшееся нарушением общественного порядка и даже физическим насилием. Конфликт вызвал большой интерес общественных деятелей, политиков, прессы. Значительный общественный резонанс в итоге привел к тому, что строительство храма было приостановлено на неопределенный срок. По каким признакам мы можем отнести указанное событие к рангу политических? Их несколько. Во-первых, обращает на себя внимание градус конфликтности во взаимном противостоянии «протестантов» с властью. Уже с самого начала конфликта митинги жителей и примкнувших к ним защитников природы разгоняла полиция и возбуждались уголовные дела. Обвинения выдвигались в основном по трем статьям: «Нарушение права на свободу совести и вероисповеданий» (148 статья УК), «Публичного оскорбления чувств верующих (часть 1 статьи 148 УК) и незаконного воспрепятствования деятельности религиозной организации (часть 3 статьи 148 УК). При этом у власти были возможности предотвратить конфликт между местными жителями и застройщиками обычным, много раз применяемым способом перевода противостояния в формат публичных слушаний, то есть в русло обсуждения и компромиссов. Но, поскольку с самого начала городские чиновники и полиция приняли в конфликте сторону Церкви, все пошло по другому сценарию. Власть предпочла жесткий сценарий и получила симметричный ответ москвичей. «Властно-церковный» альянс вынужден был отступить. Вторым признаком, позволяющим отнести конфликт в Торфянке к разряду политических, стал высокий уровень самоорганизации и солидарных действий местных жителей. Защитники парка смогли самоорганизоваться для полноценной круглосуточной «обороны» от посягательств застройщиков. Помимо этого они смогли разработать эффективную стратегию сопротивления, состоящую в привлечении к конфликту внимания общества, средств массовой информации и социальных сетей. Они создали движение «За парк Торфянка», что позволило эффективно взаимодействовать с различными правозащитными и экологическими организациями. Как показали дальнейшие события, такая стратегия себя полностью оправдала. К протесту подключились не только местные жители, но и сторонние граждане, чьи интересы непосредственно в этом конфликте не затрагивались. Жителей Торфянки поддержали студенты и дальнобойщики, представители политических партий (Яблоко, КПРФ), местные депутаты и общественные организации. Еще один признак - характер происшествий, сопровождавших конфликт. Событийный ряд вокруг парка оказался богат острыми, напряженными и резонансными сюжетами, нехарактерными для бытовых конфликтов. Одним из самых ярких, интересных и драматичных событий, привлекших внимание общества, стало противостояние (местами силовое) жителей и православных активистов движения «Сорок сороков». Это околоправославная структура, в задачу которой входит защита программы строительства храмов от противодействия недовольных [10]. Данный сюжет попал в фокус общественного внимания после того, как в социальных сетях противники строительства храма пожаловались на случаи нападения «православных активистов» и опубликовали соответствующие видеозаписи. На этом фоне резко возрос интерес к неожиданному для всех «расколу» православного сообщества. Несмотря на то, что глава РПЦ МП патриарх Кирилл назвал тех, кто протестует против строительства храмового комплекса сектантами и язычниками», на стороне протестующих выступили православные «церковные интеллектуалы» и обычные православные миряне, осудившие позицию патриархии. Подобных сюжетов было достаточно много. Важной отличительной чертой, позволившей оценить данное событие как политическое, стало и то, что Торфянка послужила примером для возникновения аналогичных протестов по всей стране. Если в 2016 г. конфликты вокруг строительства храмов были единичными, то уже в 2017 г. их стало существенно больше. Против строительства новых церквей в 2017 году выступили жители Красноярска (храм на стрелке), Чувашии, подмосковной Черноголовки (поклонный крест), Екатеринбурга (набережная Исети), Нижнего Новгорода (парковая зона), Махачкалы (озеро Ак-Гель), Смоленска (Соловьиная роща), Ростова-на-Дону (сквер Анатолия Собино), Брянска (парковая зона), Каменска-Уральского, Томска (сквер) и др. И наконец, обращает на себя внимание сложная идеологическая палитра, сопровождавшая конфликт в средствах массовой информации. Здесь прослеживается множество линий напряженной общественной дискуссии: сторонников светского государства против поборников православной государственности, традиционалистов против либералов, тех, кто защищает права человека и кто выше этих прав ставит защиту религиозных чувств и т.д. Поэтому вполне обоснованно можно утверждать, что в основе протеста лежали не столько бытовые, сколько «идейные» мотивы. И хотя поводом к конфликту послужило недовольство фактом застройки парка, основанием же, «раскрутившим» событие до общественно-политического уровня, стало возмущение религиозной политикой государства, побудившей людей протестовать против использования одной конфессией близости к власти для решения своих узкокорпоративных задач. «Исаакий» 10 января 2017 г. губернатор Санкт-Петербурга Георгий Полтавченко объявил о передаче Исаакиевского собора РПЦ МП. Жители Санкт-Петербурга ответили на заявление Полтавченко протестами. В течение нескольких месяцев в городе прошло множество публичных акций как в поддержку музея, так и в поддержку позиции губернатора. Это событие вызвало широкий общественный резонанс, в него были вовлечены общественные деятели, политические партии, Законодательное собрание Петербурга, высшие иерархи РПЦ МП, крупные чиновники. В итоге передача собора не состоялась. В Петербурге, конечно, произошло не в пример больше событий, чем вокруг скромного московского парка. Здесь прошел десятитысячный митинг на Марсовом поле, защитники Исаакиевского собора и профсоюзы прошли единой колонной по Невскому проспекту. Прошел митинг и крестный ход с участием детей, что дало повод прокуратуре города провести проверку законности привлечения несовершеннолетних. Гражданские активисты размещали в вагонах метро Петербурга плакаты против передачи собора и т.д. Формальным поводом для общественных протестов стала непубличность церковной реституции, то есть попытки властей «тайком» передать здание собора церкви. Однако основания общественного возмущения оказались намного глубже этого конкретного повода. Как и в случае с московским протестом, общественность Петербурга выступила против отступления государственной политики от принципов светскости и против использования РПЦ близости к власти для решения своих задач за счет общества. Об Исаакиевском соборе можно сказать практически то же самое, что и о Торфянке: оно проявило себя как зрелое движение гражданского политического активизма. Но в Петербурге мы могли наблюдать и нечто новое, а именно то, что конфликт, выйдя на федеральный уровень, поколебал консенсус элит в отношении светскости государства. На «Прямой линии» 15 июня 2017 г. президент России Владимир Путин, отвечая на вопрос о статусе Исаакиевского собора, сказал, что Россия - это «светское государство, оно таким сложилось и будет», и что «не нужно использовать это как инструмент мелкой политической возни»[167]. Это заявление поставило точку в конфликте, но для нас интересно другое, а именно, что оно резко контрастирует с его же выступлением за 4 года до этого на Архиерейском соборе 1 февраля 2013 года. Напомним, что тогда президент говорил о необходимости «отказаться от вульгарного понимания светскости» и тем самым расширить толкование понятия «светское государство» в сторону признания за церковью бóльших полномочий в жизни государства и общества. Что произошло за эти четыре года и что заставило президента так радикально пересмотреть свои взгляды? Ответ один - это изменение общественных настроений, выраженное в политических действиях граждан. Заключение В заключение приведем выводы, которые, как представляется, вытекают из содержания статьи: 1. Изменение религиозной политики государства во второй половине 1990 х гг. привело к значительному росту общественного недовольства, которое с 2010-х гг. стало проявляться в открытых формах гражданского протеста. 2. Сближение церкви с государством и возвращение религии в социально-политическое пространство страны было сопряжено с задачами идеологической консолидации общества, одна из которых состояла в усилении регулирующей функции религиозных норм взамен правовых. 3. Изменение религиозного законодательства, повлекшее за собой ущемление гражданских прав, все больше воспринимается обществом как символ и воплощение контроля государства за частной жизнью граждан. 4. При этом многие осознают, что Русская православная церковь причастна к этому не меньше, чем само государство. Проповеди о неприменимости в России «западных» стандартов прав человека оборачиваются для общества реальным ограничением этих прав, а для Церкви - бременем ответственности за это. 5. Российское общество далеко не едино в своем отношении к изменению религиозной политики в стране. Правящий класс, с одной стороны, и значительная часть граждан - с другой, все заметнее расходятся в понимании места и роли религии в жизни общества, поэтому вполне обоснованным будет утверждение, что религиозный вопрос разделил российское общество. 6. Торфянка, «Исаакий», а также события в Екатеринбурге являются частными случаями многочисленных проявлений политизации общества, связанной с нарастающим недовольством состоянием государственно-конфессиональных отношений в современной России. 7. Градус конфликтности, высокий уровень солидарных действий, разнообразный и резонансный событийный ряд, а также уровень идейной дискуссии позволяют отнести данные события к разряду политических. 8. Большой общественный резонанс вокруг указанных событий характеризует их как плебисцитарные.

Об авторах

Василий Константинович Пинкевич

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ

Автор, ответственный за переписку.
Email: titla@yandex.ru

доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры государственно-конфессиональных отношений

Российская Федерация, 119571, Москва, проспект Вернадского, 82, стр. 1

Список литературы