«Любовь к отечеству» и гражданская идентичность в дискурсе латинских и греческих надписей

Полный текст

Введение Одной из характерных тенденций в изучении института гражданства в греко-римском мире первых веков н.э. все больше становится перенос акцента с его формально-юридических аспектов на те конкретные практики (включая ритуалы), идеологию и традиции, на которых строилась жизнь городских гражданских общин (civitates и poleis), политическая культура и идентичность их граждан в контексте мировой державы[35]. Как показывают современные исследования, эта гражданская жизнь и гражданская идентичность были неразрывно связаны с вполне определенными ценностями и добродетелями, прежде всего с чувством причастности к общинному коллективу и привязанности к месту рождения[36], и проявлялись прежде всего на локальном уровне и, соответственно, имели свою специфику в разных частях римского мира[37], но при этом определенным образом коррелировали с надполисными имперскими структурами и реалиями (такими, как римское гражданство, императорская власть и т.д.). Именно на локальном уровне в эпоху Принципата, в городах как Запада, так и Востока империи, эти ценностные установки нашли выражение в таком известном феномене, как эвергетизм городской знати[38], который, достигнув своего расцвета в первые века н.э., получил отражение в многочисленных эпиграфических текстах, представленных прежде всего высеченными на камне почетными декретами и надписями на постаментах статуй, воздвигнутых в честь городских благотворителей. Данные тексты чрезвычайно насыщены соответствующими риторическими клише, титульными наименованиями и разнообразными эпитетами, образующими в своей совокупности то, что О. ван Нейф, по аналогии с понятием speculum principis, называет civic mirrors - «зерцала гражданина» [10. Р. 234; cp.: 11. S. 248-249], т.е. совокупность неких идеальных качеств, каковыми, должны были обладать представители городской элиты, стремившиеся соответствующим образом выглядеть в глазах своих сограждан. Судя по эпиграфическим текстам, одной из ключевых категорий в этой системе ценностей как раз и были те «к отчизне любовь и жажда безмерная славы» - amor patriae laudumque immensa cupido, о которых, как о всепобеждающей силе, писал Вергилий (Aen. VI.823. Пер. С.А. Ошерова)[39]. Именно эти чувства - так, во всяком случае, хотели представить дело авторы и адресаты почетных декретов - подвигали многих богатых горожан на щедрые благотворительные жесты. В греческом узусе им соответствовали такие понятия, как philopatria и philotimia. В данной статье мы остановимся на сравнении римского и греческого вариантов «любви к отечеству», или, говоря современным языком, патриотизма, которые представлены в эпиграфических памятниках и, можно сказать, составляют стержень античной гражданственности. Такое сравнение может обнаружить не только сходства в мировоззрении и практиках, но и различия между латиноязычным Западом и грекоязычным Востоком Римской державы, а также те специфические моменты, что привносились в традиционную гражданскую идеологию и модели поведения имперской ситуацией, в которой существовали городские общины в первые века н.э. [40]. Применительно к западной части империи речь пойдет о «локальном», городском патриотизме, о любви к той малой родине, которую Цицерон в известном пассаже противопоставлял Риму как «общему отечеству» (communis patriae): «…у всех членов муниципиев… две родины: одна по рождению, другая по гражданству… одна родина по местности, другая по праву…» (Cic. Leg. II.5. Пер. В.О. Горенштейна). Для греческой же части римского мира это был тот «низовой» патриотизм, который фокусировался на полисе, в отличие от «более высокого» патриотизма, который относился к эллинской культурной идентичности в целом [15. P. 30-32]. Надо сказать, что, несмотря на обилие исследований, посвященных городам и проблемам городского гражданства в Римской империи (особенно ее восточной половины), работы, в которых непосредственно предпринимался бы сравнительный анализ гражданско-патриотического дискурса в греческой и латинской эпиграфике, немногочисленны[41]. Материал, относящийся к западной части Империи, обобщен и проанализирован, во-первых, в статье П. Ле Ру [18], который, однако, лишь бегло остановился на сравнении соответствующей риторики латинских и греческих надписей, а также в монографии Э. Форбис [19], которая рассмотрела интересующую нас категорию amor patriae в ряду других добродетелей муниципальной знати, отраженных в надписях Италии. Можно также указать магистерскую диссертацию Ж. Монтаня, посвященную «патриотическому» дискурсу в надписях североафриканских провинций [20]. Эпиграфические досье, представленные в этих работах, показывают многообразие и вариативность использованных в почетных декретах эпитетов и титулов, связанных с категориями patria и amor (и их производными и синонимами), которые выражали чувство принадлежности к сообществу и характер идентификации человека с ним. что касается греческого материала, то соответствующая проблематика с той или иной степенью подробности затрагивается во многих работах, прежде всего в тех, которые исследуют почести эвергетов в эллинских полисах, обращаясь в том числе к анализу соответствующего «языка почестей» (honorific language). В частности, можно назвать монографии Ш. Экхарда [21] и Ф. Канали Де Росси [22], коллективный труд под редакцией А. Эллер и О. Ван Нейфа [23], монографию трех польских авторов [24] и, в особенности, недавнюю работу А. Эллер о почетных титулах благотворителей в малоазийских городах [25][42], а также статьи Х. Велиджанни [26], Н. Гениакопулоса [27], О. Ван Нейфа [10; 28]. Однако, при всей обширности собранного материала и ценности многих проницательных наблюдений, высказанных авторами, эти труды все же не проводят последовательного сопоставления собственно римского и греческого дискурсов, касающихся гражданского патриотизма городских элит императорского времени. Разумеется, решить такого рода объемную задачу в рамках ограниченного объема одной статьи невозможно. Поэтому мы ограничимся только сравнительно немногими, но достаточно показательными примерами соответствующего словоупотребления в латинских и греческих эпиграфических текстах, чтобы уловить общую специфику и некоторые макрорегиональные особенности гражданско-патриотического дискурса. Philopatrides Обращаясь к греческому материалу, нужно отметить, что понятие πάτρις («родина, отечество») очень широко распространено в греческих эпиграфических текстах эпохи империи и часто используется с эпитетом «сладчайшая» γλυκυτάτη πάτρις[43]. Именно с таким эпитетом нередко посвящают отечеству свои благотворительные акты городские эвергеты [21. S. 160]. Это выражение явственно отсылает к известному гомеровскому выражению οὐδὲν γλύκιον ἧς πατρίδος - «нет ничего сладостнее отчизны» (Hom. Od. IX.34) и очевидным образом свидетельствует об особом эмоциональном отношении к родному городу, ставя привязанность к нему в один ряд с родственными и семейными чувствами [8. P. 342, not. 146; 29. P. 213], поскольку таким же эпитетом, как известно, очень часто в эпитафиях наделяются ближайшие родственники. Однако никогда, насколько я могу судить, такой эпитет не прилагался к полису, что, очевидно, объясняется тесной ассоциацией между родиной и кровным родством, тогда как город (община граждан) воспринималась скорее в качестве социально-политической общности, хотя существовал почетный титул υἱός (или θυγάτηρ[44]) τῆς πόλεως (или τοῦ δήμου) - «сын (или дочь) города (народа)», которым награждались особо заслуженные эвергеты и который, по своей сути, призван был создать впечатление квази-родственной связи между ними и общиной[45]. При этом очень часто в качестве инстанции, наделяющей почестями, выступают polis или patris, т.е. не только институты (совет и собрание), но весь гражданских коллектив [31. P. 69]; и в этом смысле «отечество» тождественно полису. Надо сказать, что слово φιλοπατρία, наиболее точно выражающее понятие «любовь к родине», в греческой эпиграфике не встречается - в отличие от латинской, где, как мы увидим далее, amor patriae и синонимичные выражения представлены очень широко. Однако в греческих надписях очень часто (более 600 раз [28. P. 360]) используется и как почетный титул, и как характеристика личных качеств слово φιλόπατρις («любящий отечество»), которое прилагается как к мужчинам, так и женщинам[46], прежде всего в связи с теми или иными их отличиями на благо родного города (исполнение должностей и литургий, постройки, устройство игр, празднеств и раздач, участие в посольствах и т. д.). Иногда вместо φιλόπατρις используется близкие по смыслу наименования φιλόδημος - «друг народа/любящий народ» (например: SEG 45, 1262), или φιλόπολις - «любящий полис» (например: Aphrodisias 32; 33; 99; 100; 306; 310; I.Ephes. 116; IMT Olympene 2698; IK Prusa ad Olympum 17; IK Prusas ad Hypium 50), или «любящий сограждан» - φιλοπολείτης (MAMA VIII, 484). Как и другие почетные титулы, которыми награждались эвергеты, наименование φιλόπατρις могло быть присвоено по инициативе народного собрания, выражавшего свою волю с помощью аккламаций [32. P. 215], иногда в виде спонтанных выкриков, подобно тем, что упоминаются у Лукиана (Lucian. Per. 15; здесь Протей непосредственно провозглашается выкриками на собрании «единственным человеком, любящим свою родину» - ἕνα φιλόπατριν) и в романе Харитона (Chaireas et Kallirhoe. 1.1.11-12) [33; 34], или же более формализованных, как в одном египетском папирусе III-IV вв. н.э., в котором запротоколированы выкрикиваемые собравшимся народом аккламации в честь местного магистрата: помимо прочего, он именуется φιλοπολίτης - «любящий сограждан» (P.Oxy. I.41; см. об этом документе: [35]). Так или иначе, подобная практика свидетельствует о сохранении определенных демократических традиций в городских общинах и об известной зависимости местных нотаблей от мнения рядовых сограждан [7. P. 71]. При этом и самим эвергетам важно было подчеркнуть собственные добродетели, включая любовь к отечеству. Показательна в этом смысле известная надпись Гая Юлия Демосфена, служившего при Траяне прокуратором на Сицилии (SEG XXVIII, 1462). В ней он предстает ревностным патриотом своего родного города Эноанды в Ликии[47]. В пространном (117 строк) хорошо сохранившемся тексте сообщается об учреждении Демосфеном нового празднества - мусического агона «Демосфении» - на средства эвергета и с благословения императора Адриана, чье письмо жителям Эноады с ручательством за Демосфена приведено в начале надписи, в которой далее подробно описываются правила проведения и антураж игр, призовые ставки и т.п. Сам же инициатор нововведения подчеркивает (в первом лице), что «с ранней юности любил свое прекраснейшее отечество»: [ἀπὸ] πρώτης ἡλικίας τὴν γλυκυθητάτην μου πατρίδα πεφιληκώς (v. 8); а в самом тексте декрета он превозносится как «превосходнейший наш гражданин… муж исключительного величия духа, выдающийся своей доброй славой, и родом, и нравом не только в отечестве, но и в провинции» (ὁ κράτιστος πολείτης ἡμῶν ἀνὴρ μεγαλοφονέστατος πρωτεύων τῇ τε ἀξίᾳ καὶ τῷ γένει καὶ τῷ ἤθει οὐ μόνον τῆς πα[τρίδος] ἀλλὰ καὶ τοῦ ἔθνους) (v. 49-50) и удостаивается почестей «за неизменную любовь к отечеству и нынешнюю щедрость, непревзойденное великодушие и преданность государям» (ἐπί τε τῇ διηνεκεῖ πρὸς τὴν πατρίδα εὐνοίᾳ καὶ τῇ νῦν φιλοτειμίᾳ καὶ ἀνυπερβλήτῳ μεγαλοψθχίᾳ καὶ πρὸς τοὺς Σεβαστοὺ[ς εὐσεβε]ίᾳ) (v. 54-55). Еще одним примечательным примером подобного рода может служить Опрамой из маленького города Родиаполиса в Ликии, живший в первой половине II в. н.э., один из богатейших людей Империи, осыпавший своих соотечественников всевозможными благодеяниями, которые перечислены в надписях, покрывавших стены его гробницы и включающих почетные декреты, благодарственные письма от императоров и провинциальных наместников (TAM II.3, 905)14. Подсчитано, что совокупная стоимость его всевозможных акций (денежных раздач, устройства игр и празднеств, украшение города и т. д.) на благо родины (ἰδίᾳ τῇ αὐτοῦ πατρίδι) и других городов провинции составляет более полутора миллионов сестерциев. Опрамой, с блеском исполняя должности и в родном полисе, и в Ликийском союзе, будучи наделенным всевозможными добродетелями и образованностью (παιδεία), действовал, как сказано в одной из надписей, «из священной преданности своей родине» - διὰ τὴν πατρίδα σου εὐσέβειαν (IV A, v. 10). В связи с приведенными свидетельствами отметим три момента. Вопервых, любовь к родному городу и согражданам занимает важное место в ряду тех идеальных качеств, которые ожидались от благородного и щедрого гражданина; во-вторых, эта любовь может быть сопряжена с известностью и деятельностью в рамках провинции или межполисного объединения, которые наряду с полисом оказываются объектом приложения патриотических чувств; наконец, в-третьих, она неразрывно сочетается с преданностью императору, который покровительствует эвергетизму полисных нотаблей. Очевидно, гражданский патриотизм эллинов отнюдь не исключал - а в некоторых случаях даже предполагал - сознательное сотрудничество с римской властью. Одним из наиболее ранних свидетельств такого рода является надпись на памятнике в виде трех колонн, воздвигнутым в Мителене на Лесбосе в честь Помпея Великого, Феофана и Потамона. Феофан, историк, сопровождавший римского полководца в его восточных походах и удостоенный за свои заслуги римского гражданства и звания praefectus fabrum (Strab. XIII.2.3; Plut. Pomp. 76.6-9; Cic. Pro Arch. 10.24; Val. Max. VIII.14.3), в надписи на памятнике именуется «любящим отечество, спасителем, эвергетом и вторым основателем отечества» (φιλοπάτριδι / Θεοφάνῃ τῷ σώτηρι καὶ ε̣ὐεργέτᾳ καὶ κτίστᾳ δευτέρῳ τᾶς πάτριδος) (IG XII, 2, 163 = IGR IV, 55; Syll.3 753). В эпоху же империи, наряду с прославлением персональных - и вполне традиционных - добродетелей адресата почестей[48], φιλόπατρις, как правило, сочетается с характерными титульными наименованиями, указывающими на отношение к императору и Риму [26. P. 76]. Так, в надписи из Перги Деметрий, сын Аполлония Эпикидра, назван εὐσεβὴς φιλόκαισαρ καὶ φιλόπατρις πανάρετος υἱὸς τῆς πόλεως - «благочестивый, любящий кесаря и отечество, наделенный всеми доблестями, сын полиса» (IK Perge 56; ср. 60; 63), а адресат почетной надписи из Стратоникеи именуется φιλόπατρις καὶ φιλοσέβαστος καὶ φιλορώμαιος, υἱὸς τῆς πόλεως (I.Stratonicea 189; cp. 123; 187). Особый случай в ряду подобный эвергетов, чья лояльность Риму и императорам отмечается соответствующими титулами, представляет уроженец острова Кос Гай Стертиний Ксенофонт, личный врач императора Клавдия, происходивший из старинной семьи. На римской службе он занимал посты военного трибуна и префекта ремесленников, был награжден воинскими знаками отличия во время британского триумфа императора (Syll.3 804; I.Cos. EV 219; ср.: Suet. Claud. 25.1; Plin. NH. XXIX.5.8). Косские надписи показывают его интеграцию в местное общество и гражданскую деятельность после того, как при Нероне он вернулся на родину[49]. В одной из них Ксенофонт, выступающий в роли пожизненного жреца императоров, богов-целителей и прочих божеств, фигурирует как εὐεργέτας τᾶς πατρίδος καὶ ἱερεὺς διὰ βίου («благодетель отечества и пожизненный жрец»), а в другой, посвященной Асклепию, Кесарю Августу, Гигиэе и Гепионе - как φιλορώμαιος [[φιλονέρων]] φιλόκαισαρ φιλοσέβαστος φιλόπατρις δάμου υἱὸς εὐσεβὴς εὐεργέτας τᾶς πατρίδος ἥρως, т.е. дословно «любящий Рим, любящий Нерона[50], любящий Цезаря, любящий Августа, любящий отечество, сын демоса, благочестивый благодетель отечества, герой» [40. P. 93-94, с ссылками на издание надписей и подробным анализом]. В других надписях он именуется также φιλοκλαύδιος (I.Cos. EV 219; 249). Подобное наименование, возможно, отсылает к чувству преданности персонально к данному правителю, наряду с лояльностью императорской власти как таковой [40. P. 103]. Такого рода почетные титулы, по всей видимости, даровались городскими властями тем согражданам, которые имели особые связи с императорами [40. P. 105-106, с разбором других вариантов сочетания форманта φιλ- с императорскими именами]. Надписи с эпитетами, указывающими на любовь к императору, почти столь же многочисленны, как и те, что отмечают любовь к отечеству; и все эти термины показывают, что патриотизм был скорее вопросом чувств (philia), нежели сферой гражданского долга или религиозных обязательств, и сами политические отношения предстают как продукт этой «любви» [28. P. 360]. Следует поэтому согласиться с Ф. Гаско в том, что такой «патриотизм» не только генерировал акты эвергетизма, но и в значительной части сами эти акты, благодаря своему специфическому символическому и материальному содержанию, порождали патриотизм [41. P. 179]. Добавим также, что этот греческий патриотизм (во всяком случае, в его публичном дискурсе, представленном в эпиграфических памятниках, как, впрочем, в тех архитектурных и скульптурных монументах, которые становились его визуальным выражением [42]), приобретал двусмысленный и парадоксальный, на первый взгляд, характер: быть патриотом своего родного города значило в то же время демонстрировать и преданность императорской власти и Риму, как, впрочем, и наоборот - демонстрация такой преданности отнюдь не противоречила любви к родине. Примечательно, что именно «отечество» (πάτρις) чаще, чем «полис» или «демос», обозначается как адресат благодеяний и приложения добродетелей эвергета, не только его филотимии, но в первую очередь его филопатрии, как, скажем, в надписи Т. Флавия Домициана Нестора, который характеризуется как человек «часто достославно исполнявший должность агоранома на благо отечества… украсивший отечество и служивший попечителем работ и [муж], любящий отечество» ([ἀ]γορανομή[σ]αντα πολλάκις τῇ πατρίδι ἐνδόξως… κοσμήσαντα τὴν πατρίδα καὶ ἐργεπιστάτην καὶ φιλόπολιν) (IK Prusias ad Hypium 46). В Эфесе почтили ритора Аврелия Афинея, архиерея Азии и неокора Августа, «за его добродетель и [проявленные] благоразумие и усердие в заступничестве за наше отечество: Αὐρ(ήλιον) Ἀθήναιον ἀρχιερέα Ἀσίας καὶ νεωκόρον τοῦ Σεβαστοῦ τὸν ῥήτορα, ἀρετῆς ἕνεκα καὶ τῆς περὶ τὰς συνηγορίας τῆς πατρίδος ἡμῶν εὐνοίας τε καὶ προθυμίας (I.Ephes. 3057). Полезность родине или полису (χρήσιμος τῇ πατρίδι / πόλει) также нередко указывается в числе причин оказания чести эвергетам (например: MAMA VIII, 520; I.Mylasa 142; I.Selge 20a). Любопытно, что «отчизнолюбие» сочеталось не только с собственно гражданскими и «общечеловеческими» добродетелями, но и сугубо женскими. Так, жена Г. Лициния Флавия Ясона, высокопоставленного нотабля из ликийского Ксанфа, в почетном декрете совета и народа названа φιλόπατριν, φίλανδρον, φιλότεκνον καὶ πάσῇ κατὰ γυναῖκας ἀρετῇ κεκοσμημένην - «любящая родину, мужа, детей и украшенная всеми женскими добродетелями» (F.Xanph. VII, 70). В Тиатире от имени отечества (πάτρις) Аврелии Гермонассе, жрице городской Тюхэ, была поставлена статуя с надписью, в которой она названа «мудрой, любящей мужа и отечество» - τὴν σώφρονα καὶ φίλανδρον καὶ φιλόπατριν (TAM V.2, 957). Аврелия Ксенониана Майдата, будучи, как и ее муж, philopatris, удостоилась многочисленных почестей «за любовь к мужу, благоразумие и чадолюбие» (ἐπί τε φιλ[αν]δρίᾳ καὶ σωφροσύνῃ καὶ φιλοτεκ[νί] ᾳ) (I.Selge 15). В неопубликованной фрагментированной надписи с Коса сообщается о награждении по постановлению народа некой женщины-благотворительницы, которая именуется «благочестивой, героиней, любящей оте чество» (εὐσεβῆ ἡρωίδα φιλόπατριν). По мнению К. Бураселиса, эти наименования являются почетными титулами, которые были официально пожалованы народным голосованием, подобно тому как могли предоставляться титулы, указывающие на любовь к императорам [40. P. 106]. Так или иначе, чтобы обеспечить процветание отечества и собственную власть, городской верхушке приходилось вести себя с оглядкой на римские власти, от которых теперь напрямую зависел и статус данного полиса в иерархии городов Империи, и объем его привилегий. В такой системе отношений политическая лояльность Риму (выражавшаяся, помимо прочего, и в приобретении римского гражданства) и персонально правящим принцепсам (проявляемая в императорском культе) не только не противоречила полисному патриотизму, но, напротив, была необходимым условием его реализации в рамках тех возможностей, которые существовали в Римской империи. Отнюдь не случайно в дискурсе почетных надписей оказываются сопряженными понятия, описывающие патриотические качества и преданность Риму и императорам: быть φιλόπατρις и φιλόπολις значило быть φιλοσέβαστος καὶ φιλορώμαιος. Amantissimi patriae Прежде чем непосредственно обратиться к свидетельствам латинской эпиграфики, следует отметить несколько важных моментов. Во-первых, выражение amor patriae встречается не во всех западных провинциях. В основном это Италия и Северная Африка (проконсульская провинция прежде всего, хотя в Нумидии примеров нет [20. P. 341]), тогда как в Нарбонской Галлии или в испанских провинциях оно не использовалось, хотя понятие patria иногда фигурирует в здешних надписях. Характерно, что город Рим в качестве «родины» никогда не называется. Все это означает, что в западной части империи соответствующая риторика не была столь распространенной, как в греческих регионах. Тем не менее, сохранившиеся тексты латинских надписей обнаруживают немало прямых параллелей с греческими. Кроме того, возможно, понятие patria выступало на Западе как обожествленная абстракция, имевшая собственный культ. Во всяком случае, в надписи из Формий в Лации, относящейся ко временам Северов, упоминается Кассия Корнелия Приска, clarissima femina, жена консула 199 г. н.э. Ауфидия Фронтона, патрона этой колонии, «жрица Августы (вероятно, Юлии Домны) и Родины» - sacerdos Augustae et patriae (AE 1971, 79). Известна также эпитафия из проконсульской Африки, принадлежащая жрецу Гения Родины (Genius Patriae), прожившему 103 года, из которых 53 он занимал этот жреческий пост (ILAlg. 1, 540. Нельзя далее не отметить, что латинские лексика и формулы, выражающие отношение к родине, согражданам-соотечественникам и родной civitas, не менее выразительны, чем греческие, и употребляются они в разнообразных контекстах, которые обнаруживают немаловажные нюансы той гражданской идеологии городской знати на Западе империи. Примеры соответствующего словоупотребления, суммированные П. Ле Ру, показывают эмоциональную выразительность используемых сочетаний [18. P. 145-146, со ссылками на источники]. Ключевое место среди них занимает, как и в греческих текстах, понятие amor (эквивалент греч. philia) и его производные, включая прежде всего широкоупотребительное словосочетание amator patriae, прямо соответствующее греческому φιλόπατρις. Эта «любовь», как и ее нередкий эквивалент «привязанность» (adfectio)[51], относится не только к родине, но к общине, согражданам (amator patriae ac ciuium suorum, in patriam et municipes suos amor, amor in ciues et in patriam bonitatas, erga rem publicam amor, in rem publicam et ciues amor, in amorem ciuitatis suae, ob singularem in rem publicam amorem, erga amorem patriae et civium), подобно тому, что в греческих надписях обозначается понятиями φιλόπολις, φιλοπολίτης и φιλόδημος. При этом и amor, и adfectio характеризуются выразительными эпитетами: «исключительная» (ob eximium amorem in patriam, ob eximium amorem circa patriam), «выдающаяся» (ob insignem amorem in patriam), «несравненная» (singularis in cives et patriam amor; incomparabilis in uniuersos ciues atfectio), щедрая (largus), «неизменная, естественная» (simplex), «великая» (ob tanto amore (sic) quam erga patriam nostram), «многократно проявленная и испытанная» (multiplex et probata in patriam et ciues adfectio). Характерно, что и сама родина называется «любимейшей», как, например, в завещании императорского отпущенника Публия Элия Онесима, который выделил из своего имущества 200 тысяч сестерциев civitati Nacolensium patriae meae amantissimae - «городу Николее, моей любимейшей родине», отметив, что должен ей больше (CIL III, 6998=ILS 7196; время Адриана, провинция Азия). Этот эпитет, хотя и редкий, служит прямой параллелью греческому γλυκυτάτη. Так же, как и в греческих надписях, сами городские патриоты (благотворители и/или патроны/патронессы) выступают носителями всевозможных добродетелей, проявляемых по отношению к отечеству. Так, Г. Теттий Африкан, дослужившийся в конце I в. н.э. до префекта Египта, в посвященной ему надписи из г. Азизия именуется piissimus munificentissimus erga patriam - «благочестивейший и наидостойнейше исполняющий свои обязанности перед родиной» (CIL XI, 5382). Высокопоставленный императорский отпущенник Аврелий Александр, занимавший должность чиновника императорского суда (praepositus sacrarum cognitionum), назван в надписи vir optimus et innocentissimus erga patriam honorificentissimus - «муж наилучший, наичестнейший по отношению к отечеству и почтительнейший» (AE 1935, 20). Другому эвергету, чье имя не сохранилось, воздается почет как patrono abst<i>nentissimo civi pr<a>estantissimo, amatori civium simplicissim(o) - «патрону бескорыстнейшему, гражданину превосходнейшему, неизменно любящему сограждан» (CIL IX, 2243). Примечательно, что и само чувство любви к отечеству может характеризоваться в превосходной степени: в ряде почетных надписей их адресат именуется amantissimus patriae - «более всего любящий отчество / преданнейший отечеству», как, скажем, надписи из Аримина II в. н.э. (CIL XI, 386=ILS 6659) или в декрете в честь Авла Цезилия Акастина из Аквилеи, примипила, кваттуорвира по судебным делам, квинквеннала, который назван rei p(ublicae) suae amantissimus и также optimus et rarissimus civis - «преданнейший своей общине, наилучший и редчайший гражданин» (CIL V, 903). Щедрый благотворитель, в свою очередь, мог стать «любимейшим согражданином», подобно всаднику Вератию Севериану, куратору общины тегианцев, кооптированному в совет декурионов, которого как civis amantissimus почтили статуей за устройство роскошных гладиаторских игр. Как подчеркивается в надписи, он, хотя был наделен привилегией жрецов Ценины и мог бы легко быть избавлен от исполнения почетных должностей и повинностей, похвально исполнил должность эдила, «ставя выше этого любовь к родине» (praeposito amore patriae) (CIL X, 3704=ILS 5054). Аналогичным образом почестей был удостоен патрон Амитерна, чье имя не сохранилось, за то, что блестяще организованными играми оказал честь своей родине и самих сограждан неизменно поддерживал на всех должностях искренним чувством любви (patriam suam ho[noravit] ipsosque cives sincera amoris adfect[ione] officis om]nibus fovere non desinat) (CIL IX, 4208). Патрон Анагнии Тиб. Клавдий Кресцентиан, поскольку щедро и ревностно исполнял должности (quod is in honoribus enixe adque inpenssime (sic!) in omnibus patriae suae largiter functus sit), был удостоен статуи «за свою безмерную привязанность к согражданам и отечеству» (ob nimiam eius erga municipes patriamque adfectionem); причем сам он назван «любимейшим, деятельнейшим и достойнейшим патроном» (amantissimo sui ac praestantissimo… dignissimo patrono) (CIL Х, 5919=ILS 6263). Надо сказать, что знатные граждане и покровители общин проявляли себя не только в мирное время как щедрые благотворители, но и в случае военной опасности готовы были взять на себя бремя ответственности. Об этом свидетельствует надпись на надгробном памятнике из Мавретании Цезарейской, датируемая 25 марта 260 г. н.э. Она была сделана советом колонии Авзия Кв. Гаргилию Марциалу[52], командовавшему военными частями и являвшемуся патроном провинции, за необыкновенную любовь к согражданам и исключительную привязанность к родине и за то, что благодаря его доблести и бдительности был схвачен и уничтожен предводитель мятежных мавров (ob insignem in ciues amorem et singularem erga patriam adfectionem et quod eius uirtute et uigilantia Faraxen rebellis cum satellitibus suis fuerit captus et interfectus (CIL VIII, 9047=ILS 2767=AE 1987, 1059). Пожалуй, наиболее полный и выразительный комплекс «гражданско-патриотических» характеристик представлен в пространной (более 35 строк) надписи, датируемой правлением Антонина Пия. Она выполнена на базе статуи из Тергеста (совр. Триест), установленной в честь Л. Фабия Севера, который был городским квестором (quaestor urbanus) (CIL V, 532=ILS 6680). Он, как говорится в тексте цитируемого в надписи декрета, с юности действовал так, чтобы быть полезным своей родине и достоинством и красноречием (ее) возвеличить (qui a pri[m]a sua statim aetate id ege[r]it, uti in ad[iuva]nda patria sua et dignitate et el[o]quentia cres[ce] ret); он так служил, действовал и достигал успеха без какого бы то ни было обременения городской казны, что, несмотря на еще совсем юный возраст, зрелыми и превосходными трудами и делами свое отечество и всех сограждан расположил к себе ([a]dservisse egisse vicisse sine ullo quidem aerari nos[t]ri inpendio, ut quamvis admodum adulescens senilibus tamen et perfectis operibus ac factis patriam suam nosque insupe[r] sibi universos obstrinxerit). В нем была такая удивительная доблесть славнейшего мужа, что в ежедневных благодеяниях и служении своему отечеству он превзошел самого себя (nam in hoc quoque mirabilem esse c(larissimi) v(iri) virtutem, quod cotidie in bene faciendo et in patria sua tuenda ipse se vincat). При этом он окружил свою общину таким благочестием и привязанностью и так заботился о ее пользе, проявляя всемерное превосходство, что стало очевидным, что он хотел, чтобы не только своим, но и соседним общинам было ясно, что рожден не только на благо своего отечества и страстно стремится к гражданским занятиям… и сенаторскому достоинству прежде всего для того, чтоб сохранить свое отечество и украшенным, и от всяческих несправедливостей огражденным и защищенным (tanta pietate tanta[q]ue adfectione rem p(ublicam) n(ostram) amplexus sit itaque pro minimis ma[x]imisque commodis eius excubet adque omnen praestantiam [s]uam exerat, ut manifestum sit id eum agere, ut non modo nobis, sed proximis quoque civitatibus declaratum velit esse se non aliquam [pa]triae suae natum et civilia studia… ac senatoriam dig[ni] ta[t]em hac maxime ex causa concupivisse, uti patriam su[am c]um ornatam tum ab omnib[us] iniuriis tutam defensamque praestaret). В этих риторически пышных пассажах, как можно видеть, явный приоритет отдается такому качеству молодого гражданина, как образованность (eloquentia и civilia studia), которая есть отличительная черта человека благородного (ср. выше с paideia Опрамоя из Ликии и с качествами Демосфена из Эноады), стремящегося и родному городу всемерно послужить, и вступить на путь сенаторской карьеры, т.е. сочетать и любовь к малой родине, и служение Риму как державе в целом. Последний момент явственно звучит в конце этой инскрипции, где воздается хвала отцу героя за то, что он «родил и воспитал такого гражданина для нас и империи» (talem et nobis et imperio civem p[ro]creavit adque formavit). Заключение Было бы, конечно, опрометчиво рассматривать подобного рода лаудативные тексты как указание на умонастроения всей городской элиты западной части империи, включавшей Италию и довольно разнородные провинции. Тем не менее нельзя не обратить внимания на его лейтмотив: гражданские добродетели, включая деятельную любовь к отечеству и согражданам по малой родине, вписываются в общеимперский контекст. В надписи из Тергеста он указан прямо, тогда как в некоторых других рассмотренных выше латиноязычных текстах он скорее подразумевается в указаниях на должностную карьеру, которую сделали адресаты почестей на императорской службе. Этот же имперский контекст присутствует и в греческих надписях, в которых он особо подчеркивается титульными наименованиями, указывающими на «любовь» к императорам и Риму (φιλόκαισαρ, φιλοσέβαστος, φιλορώμαιος). В западных провинциях и Италии (которые, как известно, отличались от восточных более умеренными формами императорского культа) в таких прямых указаниях, очевидно, не было особой нужды. Думается, есть все основания полагать, что там, в городских общинах, состоявшихся из римских граждан, сохранялось чувство причастности двум родинам, как их определил Цицерон: Риму как communis patria / patria civitatis (iuris) и отечеству по природе и местности (patria naturae / loci patria). В прочих же аспектах сравнение дискурса греческих и латинских надписей обнаруживает прямые параллели и совпадения в базовых ценностных установках, обусловленных сохраняющимся гражданско-общинным (полисным) характером городов Римской империи.

Об авторах

Александр Валентинович Махлаюк

Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского

Автор, ответственный за переписку.
Email: makhl@imomi.unn.ru
ORCID iD: 0000-0002-7758-2374

доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории Древнего мира и Средних веков Института международных отношений и мировой истории

603950, Россия, Нижний Новгород, пр. Гагарина, 23

Список литературы