Долгосрочная динамика дифференциации заработной платы в отечественной промышленности в контексте социальной политики

Полный текст

Анализ доходов социально-­профессиональных групп, начатый в научной литературе советского периода [1; 22; 23], выводит на крупную научную проблему динамики социальной стратификации дореволюционного, советского и постсоветского обществ, наличии в ней преемственности и изменений (1). Официально социальная структура советского общества состояла из двух классов (занятый в промышленности «рабочий класс» со статусом «гегемона» и занятое в аграрном секторе «крестьянство») и интеллигенции как «социальной прослойки», выполняющей сервисные функции [3; 4; 11; 14; 21], и эти ключевые социальные группы считались получателями преимущественно трудовых доходов и в обществе с господством частнокапиталистических отношений. При характеристике стратификационной структуры также используются понятия «специалисты» или «профессионалы» — как персонификаторы человеческого капитала [16; 17], а при анализе социально-­экономических отношений и управленческих практик — понятие «работники интеллектуального труда» [2; 9] как обозначение субъектов формирования и интенсивного использования человеческого капитала в процессах материального и нематериального производства [9. С. 82–92].

В статье продолжен анализ соотношения доходов двух социально-­профессиональных групп (рабочие и работники интеллектуального труда в промышленности России/СССР) [см.: 8; 9; 10]. Предшествующие исследования сравнительно мало освещали факторы, стоящие за вековой циклической динамикой распределения доходов в дореволюционной и раннесоветской версиях формирующегося индустриального общества, позднесоветской версии среднеразвитого индустриального общества и его постсоветской версии, осуществившей прорыночную системную трансформацию. Взаимодействие таких факторов выводит на проблематику социальной политики — системы мер в сфере распределения и, главным образом, перераспределения доходов в целях достижения оптимальной (с точки зрения субъектов такой политики) структуры потребления материальных и нематериальных благ различными группами населения. Анализ факторов динамики трудовых доходов, формируемых зарплатами, дополняется анализом динамики социальных трансфертов: если основной целью первых является компенсация трудовых усилий работников, то цель последних — выравнивание доходов социально уязвимых групп (регулирование трудовых отношений — важная часть социальной политики).

Среди факторов, воздействующих на масштабы неравенства доходов, выделяют две основные группы: 1) соотношение спроса и предложения на рынке труда квалификаций и навыков, сформированных в системе образования и на рабочих местах; 2) институциональная среда в широком смысле — система правил формирования, настройки и работы механизмов балансировки спроса и предложения (включая мотивации, побуждения к работе, идеологию правящей элиты). Институциональный подход к экономическому неравенству состоит в том, что динамика объективно измеряемого (с той или иной точностью) уровня неравенства соотносится с изменением социальных механизмов его формирования, среди которых важнейшее место занимает восприятие допустимого и нормального уровней неравенства, господствующих нормативных представлений о социальной справедливости. В свою очередь, они проявляются в социальных действиях, которые так или иначе воздействуют на траекторию изменений количественных показателей неравенства.

В промышленном секторе выделяют две крупные социально-­профессиональные группы: рабочие и работники интеллектуального труда — «служащие», а среди них — инженерно-­технических работников (ИТР) и служащих в узком значении (руководители и средний персонал) в советский период, руководителей, специалистов и других служащих — в постсоветский. Их общей характеристикой является то, что это наемные работники, получающие трудовые, а не предпринимательские доходы, а различием — характер труда (физический и умственный) и форма его результата (материальная и нематериальная).

Количественный анализ неравенства доходов может проводиться в рамках теории человеческого капитала [9; 16]. Она объясняет структуру трудовых доходов в разрезе премий за квалификацию как следствие полученного образования и опыта работы. Соответственно, различия в доходах в первую очередь соотносятся с различиями в образовательном уровне рабочей силы (при незначимости различий в других характеристиках). Уровень заработной платы промышленных служащих и рабочих хорошо представлен в официальной статистике с 1913 года по настоящее время. Во многом это связано с тем, что советская правящая элита считала промышленный сектор ключевым элементом социально-­экономической системы. Данные за 1913–1917 годы были получены благодаря Всероссийской промышленной и профессиональной переписи 1918 года [19. С. 98] и опубликованы Центральным статистическим управлением СССР [29. С. 189–191]. Категория «служащие» была разделена на следующие подгруппы: директора и управляющие; технический персонал; прочие служащие.

С конца 1920-х по конец 1930-х годов и с 1957 по 2004 годы данные о заработной плате соответствующих социально-­профессиональных групп ежегодно (в том числе с пересчетом исторических данных с 1925 года) публиковались в официальных статистических сборниках [9. С. 209–212]. На преемственность методологии позднесоветского периода в постсоветские годы указывал Госкомстат, смыкая данные в единые ряды [28. 2001. С. 359; 2006. С. 461]. С 2005 года Росстат собирает и публикует данные о численности и заработной плате работников по категориям, наиболее соответствующим группировке переписи 1918 года, в рамках обследования, проводимого раз в два года в октябре [25]. Выборка предприятий смещена в сторону крупной промышленности: здесь группы интересов были лучше организованы и больше преуспевали в их продвижении, особенно в 1960-е — 1980-е годы, когда возросло значение лоббирования и административного торга в планировании и распределении ресурсов [7. С. 320–322, 330–336]. В крупной промышленности размеры зарплат, в том числе руководителей, были выше, чем в мелкой.

Рассчитанный на основе официальных статистических данных простой дифференциал — это относительная разница заработных плат двух социально-­профессиональных групп [9. C. 174–176; 8. C. 8–12]:

 \( dw_t = \frac{wwc_t}{wbc_t} - 1, \)                                   (1)

где: dw_t — дифференциал оплаты труда в году t; wwc_t — заработная плата служащих в году t; wbc_t — заработная плата рабочих в году t. Согласно теории человеческого капитала дифференциал зарплат — это дополнительный доход в пересчете на один год образования, полученного в организованных формах:

 \( dwy_t = \frac{dw_t}{swc_t - sbc_t}, \)                                       (2)

где: dwy_t — премия за один дополнительный год образования в году t; swc_t — средняя продолжительность образования служащих в году t; sbc_t — средняя продолжительность образования рабочих в году t. На протяжении всего изучаемого периода эффекты изменения выборки и содержания категорий не были столь значительными, чтобы поставить под сомнение достоверность динамики исследуемого показателя, а расхождения, вытекающие из возможных различий в методологии, были слабыми на фоне сильных изменений его значений. В частности, сокращение простого дифференциала (1) с 80,5 % в 2004 году до 68,5 % в 2005 году при снижении индекса Джини с 46,7 % до 45,6 % может быть связано с эффектами изменения выборки и содержания категорий в связи с переходом российской статистики с ОКОНХ (Общесоюзный классификатор отраслей народного хозяйства) на ОКВЭД (Общероссийский классификатор видов экономической деятельности), который не выделяет промышленность. Впрочем, дальнейшее падение дифференциала до 50,4 % и индекса Джини до 41 % свидетельствует в пользу того, что разницы, вытекающие из возможных различий в методологии, незначительны на фоне сильных изменений самого показателя.

Использование в качестве аналитического инструмента относительного дифференциала заработных плат в пересчете на год разницы в образовательной подготовке (2) основано на следующих допущениях: работники имеют возможность выбирать образование и работу; расходы работников на образование в основном представляли альтернативные издержки (недополученные доходы); соотношение открытых и скрытых доходов (не отраженных в официальной статистике) было одинаковым для промышленных рабочих и служащих; соотношение общего и специфического опыта работы обеих категорий оставалось постоянным; социальные трансферты обеим категориям были пропорциональны их денежной заработной плате; соотношение отдачи на человеческий капитал здоровья (как совокупности физических способностей к будущей трудовой деятельности) для обеих категорий оставалось постоянным.

В [8] реконструирован показатель неравенства заработных плат в экономике СССР/РФ, традиционно измеряемый индексом Джини. Этот ряд за 1968–1991 годы содержит корректировку на эффекты немонетарных привилегий элиты в сторону повышения на 3,9 процентных пунктов, исходя из оценки К. Моррисона [37. С. 133], учитывавшего эффект неравного доступа к потребительским благам (элита могла приобретать товары и услуги по ценам, существенно ниже их равновесной стоимости). Для 1992–2009 годов предпочтение отдано оценкам ЮНИСЕФ [39], до 2005 года несколько превышавшим значения Росстата. Для 2010–2019 годов используются данные Росстата (с интерполяциями) [24].

Сравнение полученных оценок с альтернативными. Динамика относительного дифференциала оплаты интеллектуального труда (2) демонстрирует вековую цикличность частной отдачи от образования (рисунок 1), характерную для многих стран, где после Великой депрессии и Второй мировой войны выравнивание доходов посредством социальных трансфертов и регулирования трудовых отношений привело к компрессии зарплат и снижению отдачи от образования. Так, динамика внутристранового неравенства зарплат в США с позиций теории человеческого капитала реконструирована в работе К. Голдин и Л. Катц [33. С. 44–88]. В СССР, во многом благодаря коммунистической идеологии правившей элиты, сужение надбавок за квалифицированную работу оказалось чрезвычайно сильным. Напротив, постсоветская рыночная экономика продемонстрировала высокую гибкость зарплат, что позволило дифференциалу вернуться к уровню дореволюционной рыночной экономики раннеиндустриального общества.

Сравнение полученных оценок долгосрочной динамики неравенства, измеренного разными индикаторами, с альтернативными (рисунок 2) показывает, что периоды восходящих и нисходящих тенденций в целом соответствуют друг другу, хотя моменты поворотных точек могут несколько различаться, как и диапазон колебаний разных индикаторов вследствие их разной размерности. Эти различия объясняются как выборками данных, так и методиками их расчета. Так, использованные Т. Пикетти и его командой [38] в качестве основного источника семейные бюджеты рабочих, служащих и колхозников СССР характеризуются смещенной выборкой, ведущей к занижению масштабов неравенства [31. С 118–119, 131]. Основной недостаток сконструированного ими векового ряда — методологическая неоднородность: значительные повышающие корректировки применены для исходных данных дореволюционного и постсоветского периодов, но практически отсутствуют для советского (2).

Я.Л. ван Занден и соавторы [41] использовали временную шкалу с более широким шагом (5 лет) и более продолжительным хронологическим периодом в 180 лет. Но при отсутствии прямых источников для расчета индекса Джини они применяли модельные оценки на основе косвенных свидетельств, которыми до начала XX века служили данные о человеческом росте. Децильный коэффициент зарплат, используемый в [31 и 40], исключает из рассмотрения 80 % распределения, при этом опирается на результаты измерения в крайних децилях, в которых оно наименее надежно. Примечательно, что в [31] ряд по зарплате несколько длиннее, чем ряд по совокупным доходам (до налогообложения). Представительная межстрановая база данных WIID [40] по России содержит сравнительно короткий ряд сопоставимых данных.

Рис. 1. Результаты расчетов показателей неравенства оплаты труда; * [9], ** [8], *** [8; 10]

Рис. 2. Дифференциал оплаты труда в промышленности в сравнении с альтернативными оценками неравенства доходов, где P90/P10 — децильный коэффициент — соотношение минимальной оплаты 10 % наиболее обеспеченных работников к максимальной оплате 10 % наименее обеспеченных; * [8; 10], ** [41], *** [38], **** [31], ***** [40]

В целом динамика относительного дифференциала оплаты интеллектуального труда в российской промышленности соответствует динамике неравенства совокупных и располагаемых доходов, которая на долгосрочном горизонте демонстрирует циклические колебания.

Факторы циклической динамики неравенства доходов. Первым по очередности фактором формирования дифференциала оплаты интеллектуального труда является соотношение спроса и предложения квалификаций и навыков, сформированных в системе непрерывного образования и на рабочих местах. На разных исторических этапах этот фактор мог действовать как в сторону выравнивания, так и в сторону усиления дифференциации доходов [15. С. 197–230]. На ранних этапах становления индустриального и постиндустриального общества, сопровождавшихся системными трансформациями, скорее характерна последняя тенденция. Так, свидетельства о динамике дифференциации зарплат более и менее квалифицированных рабочих в период дореволюционной индустриализации [5] позволяют обоснованно полагать, что на 1913 год приходится максимальный уровень неравенства трудовых и смешанных доходов в дореволюционной России при слабой роли социальных трансфертов.

Наиболее релевантным представляется объяснение механизма неравенства трудовых доходов, апеллирующее к идее волн технологического прогресса, смещенного в пользу высококвалифицированной рабочей силы. Распространение группы технологий, возникших в результате очередного комплекса изобретений, тесно связано с накоплением адекватного человеческого капитала, поскольку для их внедрения и использования необходима квалифицированная рабочая сила с высоким уровнем образования. Соответственно, динамика неравенства определяется исходом «гонки» между технологическим прогрессом и развитием системы образования [33]. Когда рост спроса на образованную рабочую силу, порождаемый технологическим прогрессом, опережает рост ее предложения, разрыв в заработках между более и менее образованными работниками увеличивается, и наоборот [13. С. 124].

Во многом на этой логике строится концепция цикличности долгосрочных трендов неравенства доходов: «волны Кузнеца» связаны с разным характером технологического прогресса и сопутствующих изменений на рынках образования и финансовых активов, а также с различием трендов технологии, открытости экономики и политики государства [20. С. 75–161]. В другой циклической концепции — «модифицированной кривой Кузнеца» — возрастание неравенства доходов связано также с радикальным разрушением устойчивых трудовых институтов в ходе системных трансформаций и недостаточной сформированностью новых институтов [9. С. 106–107, 273–274, 296–307].

Утверждение о функционировании рыночных механизмов в сфере трудовых отношений в дореволюционный и постсоветский периоды редко подвергается сомнению, иная ситуация характеризует советскую эпоху, где, за исключением периодов военной экономики, типичный работник имел значительную свободу выбора в отношении образования и места работы, а руководители предприятий по большей части должны были привлекать сотрудников на добровольной основе. Наличие у работников переговорной силы обеспечивалось правом на увольнение по собственному желанию, возможностями отлынивать от работы, получать связанные с ней дополнительные (чаще нелегальные) доходы, присваивать некритичные для функционирования производства объемы оборотных средств или готовой продукции, часто с неявного согласия руководителей предприятий. Показателем в целом рыночного характера занятости в СССР была довольно высокая текучесть рабочей силы, которая со временем снижалась [31; 36]. А.К. Соколов [26. С. 200] справедливо отмечал, что в советской экономике зарплата как цена рабочей силы имела более рыночный характер, чем другие «социалистические цены». При этом значительно ограничивали свободу выбора институты прописки, обязательной занятости и временного распределения после окончания школ, ссуза, вуз, т.е. конкуренция «вокруг» рабочих мест была менее совершенной, чем в западных государствах «всеобщего благосостояния» 1950-х–1970-х годов с сильными переговорными полномочиями профсоюзов (Франция, Италия, Швеция, Великобритания). Тем не менее, в СССР расширялся диапазон возможностей обходить правовые ограничения, т.е. речь может идти лишь о квази­рынке труда, который подвергался жесткому администрированию.

Аксиома советского экономического сознания, что производство может быть только материальным, во многом определяло официальное отношение к квалифицированному интеллектуальному труду. Ликвидация существенных различий между умственным и физическим трудом на протяжении всего советского периода провозглашалась одним из идеологических приоритетов социальной политики государства. При этом с позиций советской идеологии интеллектуальный труд промышленных служащих (во всяком случае ИТР), как и физический труд рабочих, считался производительным, в отличие от интеллектуального труда в отраслях нематериального производства сектора услуг («непроизводственной сфере»). В этой связи соотношение между заработной платой промышленных служащих и рабочих в советский период можно рассматривать как основу структурной динамики заработной платы и распределения доходов.

Нормативные представления о допустимом неравенстве, которые задавались официальной идеологией и экономическим сознанием, взаимодействовали с потребностями стимулирования трудовой активности для экономического развития. Главное внутреннее противоречие трудовых отношений в советское время заключалось в борьбе уравнительной и дифференцированной политики в области вознаграждения за труд [26. С. 178]. Так, в период ускоренной индустриализации и Великой Отечественной войны произошло корректирующее повышение дифференциации зарплат: в этот период догоняющего промышленного развития, обеспечивавшегося мобилизационными методами, потребность в высококвалифицированной рабочей силе и ее редких навыках резко возросла. Поэтому фактическая динамика дифференциации заработной платы отличалась от эталонной, задававшейся эгалитарными идеологическими ценностями.

Сталинскому руководству 1930-х годов пришлось адаптировать марксистский дискурс к этим социальным и экономическим вызовам, гибко используя лексику и цитаты классиков, чтобы создать положительные стимулы, по крайней мере для гражданской рабочей силы, понимая, что она склонна избегать работы на пределе возможностей, если заработная плата падает ниже субъективно воспринимаемого «справедливого» уровня. Модель «справедливая заработная плата — трудовые усилия» [30] тестировалась в работе П. Грегори [7. С. 110–142], где было отмечено использование государственной пропаганды для снижения восприятия «справедливого» уровня и смещения ожидаемого вознаграждения во временном горизонте.

Ставки заработных плат в СССР устанавливались в централизованном порядке, в меру понимания администраторами (как правило недостаточного) соотношения между спросом и предложением квалификаций, навыков и нормативными представлениями о желательности ослабления дифференциации. В административном управлении иерархической экономической системой неизбежно возникал конфликт интересов между принципалом (представляющим национальную экономику) и его агентами (представителями предприятий и их подразделений). Интерес агентов состоял в полноте выполнения плановых показателей, установленных принципалом, с учетом их приоритетности, в получении денежных премий, натуральных выплат и нематериальных повышений социального статуса. Агенты имели ограниченный, но гибкий инструментарий стимулирования трудовой деятельности тех, кого считали полезными в выполнении своих задач. Вследствие лучшей информированности и креативности агенты имели больше возможностей манипулирования информацией и институтами, ухода из сферы социального контроля [7. С. 22–23, 182–184, 317–322]. В позднесоветский период, по мере потери командной системой мобилизационного потенциала и ослабления репрессивного давления, такой конфликт интересов скорее усиливался, чем ослабевал.

Среднеразвитое индустриальное общество позднего СССР рассматривалось в зарубежной литературе как аналог государства «всеобщего благосостояния» [36; 42]. Социальные трансферты (в виде выплат из «общественных фондов потребления» — ОФП) во многом выступали как натуральная часть зарплаты, воспроизводили ее дифференциалы через статусные различия и могли вносить вклад в повышение неравенства. В принятии решений о распределении ОФП большую роль играли предприятия, которые, вследствие различного статуса, имели неравные возможности. Кроме того, сокращение дифференциала оплаты квалифицированного и неквалифицированного труда подрывало стимулы к производительной работе, и посредством выплат ОФП руководство предприятий пыталось их восполнить, что не соответствовало тому, как роль ОФП определялась в государственной идеологии и социальной политике (как зачаточный механизм распределения «по потребностям»). Наиболее крупным видом выплат выступало предоставление жилой площади определенного размера и качества, сокращение срока их улучшения, мелкими компенсациями — льготные путевки в санатории и дома отдыха.

Снижение дифференциации зарплат сочеталось с умеренным расширением дифференциации совокупных доходов за счет расширения доли доходов элиты. На это указывает увеличение (с конца 1960-х по середину 1980-х годов) отношения зарплат 10 % верхнего сегмента к 10 % нижнего [23. С. 54–57], что могло быть вызвано ростом как нелегальных предпринимательских доходов, поступавших в сферу потребления, так и разного рода смешанных доходов. С началом прорыночных реформ в середине 1980-х годов началось обратное движение дифференциации оплаты труда — как реакция на «уравниловку» предшествующего периода. В официальном дискурсе эта тенденция получала обоснование как восстановление принципов «социалистической оплаты по труду». С переходом к рыночной экономике в 1990-е годы тенденция роста неравенства доходов проявилась в России в большей степени, чем в других странах с переходной экономикой. Важнейшую роль в этом сыграло ослабление институтов, сдерживавших неравенство, в том числе делигитимация официального марксизма как государственной идеологии.

Государственная политика регулирования рынка труда на протяжении последних 20–30 лет характеризовалась приоритетом ограничения безработицы, недопущения экстремальных проявлений «провалов» рынка и государства (голода и социальных волнений) при прямом невмешательстве в рыночные механизмы установления заработных плат. Косвенное воздействие оказывали низкие ставки в бюджетном секторе и заниженный (относительно прожиточного минимума) минимальный размер оплаты труда. С начала 2000-х годов, после того как был пройден наиболее острый и хаотичный этап прорыночной системной трансформации, неравенство зарплат и доходов начало ослабевать. То, что последний максимальный уровень дифференциала в 2017 году (60,4 %) не превысил достигнутый в 2003 году (81,6 %), — признак тенденции к ослаблению неравенства (рисунок 1), что подтверждается другими исследованиями (рисунок 2). В то же время относительные дифференциалы заработной платы показывают, что в 2011–2021 годы более квалифицированные работники (особенно занятые управленческой деятельностью) несколько улучшили свое положение относительно менее квалифицированных (таблица 1). В рамках векового цикла соответствующие премии остаются исторически высокими — примерно 17 % за дополнительный год образования (рисунок 1).

Несмотря на снижение роли предприятий в социальных расходах (помимо социальных трансфертов включают расходы на образование и здравоохранение), сохраняется их сравнительно высокий уровень [34. С. 135–141], а также высокий (в международном контексте) редистрибутивный эффект налоговой системы [35. С. 37–38]. Имеющиеся фрагментарные данные о доле социальных расходов в ВВП свидетельствуют, что их относительное снижение в 1990-е годы (в условиях сильного сжатия экономики) носило коррекционный характер, а постсоветская Россия (13,09 % ВВП в 2010 году) ближе к позднему СССР (16,81 % ВВП в 1970 году) и достаточно далека как от поздней Российской империи (0,59 % ВВП в 1870–1890 годы), так и от раннего СССР (4,31 % ВВП в 1930 году) [34. С. 137].

Для субъективного восприятия неравенства важно наличие в обществе каналов вертикальной мобильности, т.е. возможности улучшить социальное положение, следуя действующим правилам [32]. Отмечаемая в условиях снижения роли конкурентных принципов тенденция к «склеротизации» институтов, определяющих шансы, каналы и темпы социальной мобильности, в числе прочего ведет к снижению толерантности российского общества к неравенству (3).

Таблица 1
Дифференциалы заработных плат социально-­профессиональных групп в промышленности (2005–2021)

* Работники интеллектуального труда — руководители, специалисты и другие служащие
Источник: расчеты автора на основе данных Росстата [24; 25; 28]

Таким образом, развороты тенденций в динамике неравенства (середина 1910-х, конец 1920-х, вторая половина 1940-х, первая половина 1980-х, середина 2000-х), как правило, предшествовали изменениям в институциональной среде исторических версий российского индустриального общества, т.е. (квази)-рыночный фактор определял вектор рассматриваемой динамики. Но другая группа факторов (мотивации, социальные механизмы и институты) на протяжении более чем векового периода по-­разному воздействовала на масштабы неравенства и усиливала движения в рамках определенных тенденций.

***

Работники интеллектуального труда и рабочие промышленности — две основные социально-­профессиональные группы индустриального общества. Величина относительного дифференциала оплаты их труда определяется, с одной стороны, соотношением спроса и предложения квалификаций и навыков, с другой — институциональной средой, в которой важное место занимают нормативные представления о справедливости распределения доходов. Итоговый измеряемый показатель неравенства — результат взаимодействия комплекса факторов, и тенденции его динамики определялись в первую очередь соотношением спроса и предложения квалифицированного труда, а также господствовавшей эгалитарной идеологией элиты. В советский период государственная политика пыталась балансировать спрос и предложение преимущественно административными методами, а на уровне предприятий имелись гибкие инструменты стимулирования труда. В условиях сильной компрессии зарплат в 1960-е — 1980-е годы важную роль стали играть социальные трансферты, но их использование для стимулирования труда считается нецелевым. Советская модель предоставления социальных благ через предприятия имела слабый выравнивающий эффект — фактором роста неравенства было различие ресурсов и возможностей предприятий.

Неравенство зарплат рассмотренных социально-­профессиональных групп положительно коррелирует с совокупным неравенством доходов. Тем более интересны выявленные случаи их рассогласованного движения: 1) в СССР 1960-х — начала 1980-х годов, когда отдача на образование понижалась при некотором усилении неравенства совокупных доходов; 2) в России последних двух десятилетий, когда сравнительно высокая оплата интеллектуального труда сочеталась с некоторым ослаблением исторически высокого неравенства доходов, во многом за счет сильного редистрибутивного эффекта налоговой системы. В условиях понижающейся толерантности российского общества к неравенству важную роль в его дальнейшем ослаблении призвано играть не столько регулирование ставок и размеров заработных плат, сколько избирательное и целенаправленное использование фискальных инструментов и социальных трансфертов. Один из важных уроков (пере) распределения доходов в позднем СССР состоит в том, что жесткое регулирование заработных плат способно искажать действие внерыночных инструментов (социальных трансфертов). Другое важное направление исследований — снижение роли некогнитивных факторов (дискриминации по полу, происхождению, национальности и прочих видов).

Примечания

1. Эта проблема на материале постсоветской России рассматривается, в частности, в работе Н.Е. Тихоновой [27].
2. Вопросы о степени достоверности исходных данных и расчетов подробно освещены в отношении постсоветского периода Р.И. Капелюшниковым [12], советского и постсоветского — частично Д.В. Диденко [8; 10].
3. Соответствующие эмпирические свидетельства приведены в [6; 18].

Об авторах

Дмитрий Валерьевич Диденко

Автор, ответственный за переписку.
Email: didenko-dv@ranepa.ru
доктор экономических наук, ведущий научный сотрудник научно-исследовательского центра экономической и социальной истории, профессор кафедры социальной и экономической истории России просп. Вернадского, 82, Москва, 119571, Россия

Список литературы

Дополнительные файлы

Доп. файлы

Действие

1. JATS XML

Скачать

2. Рис. 1. Результаты расчетов показателей неравенства оплаты труда; * [9], ** [8], *** [8; 10]

Скачать (163KB)

Метаданные

3. Рис. 2. Дифференциал оплаты труда в промышленности в сравнении с альтернативными оценками неравенства доходов, где P90/P10 — децильный коэффициент — соотношение минимальной оплаты 10 % наиболее обеспеченных работников к максимальной оплате 10 % наименее обеспеченных; * [8; 10], ** [41], *** [38], **** [31], ***** [40]

Скачать (164KB)

Метаданные