Социальная онтология Б. Эпштейна

Полный текст

Введение

Брайан Эпштейн (Brian Epstein) — американский философ, профессор Университета Тафта (город Мэдфорд, штат Массачусетс). Свое образование получал в Принстонском университете, также учился в Оксфорде, а степень PhDему была присвоена в Стэндфордском университете в 2004 году за диссертацию «Простые концепты и сложные объекты: социальные виды и конструирование референции» (Simple Words and Subtle Things: Social Kinds and the Making of Reference).

Начинал Б. Эпштейн с исследований в области социальной эпистемологии, однако примерно с 2005 года у него обнаружился интерес к социальной онтологии, по проблемам которой он опубликовал ряд статей и рецензий в журналах “Philosophy of Social Sciences”, “Journal of Social Ontology”, “Analysis” и др.

В последние годы своеобразной вершиной социально-онтологических исканий Б. Эпштейна стали его следующие работы:

1. «Социальная онтология» (Стэндфордская энциклопедия философии) [1];
2. «Социальная онтология» (Рутледжский путеводитель по социальным наукам) [2];
3. статья «Структурное поле современной социальной онтологии» [3];
4. монография «Муравьиная ловушка: переосмысление оснований социальных наук», опубликованная в 2015 году в Оксфорде [4].

Брайан Эпштейн также является действующим президентом ISOS (International Sociology Ontology Society) — Международного общества социальной онтологии^[1].

Предмет социальной онтологии и основные программы современной социальной онтологии

В своем первом приближении социальная онтология — это философское учение о предельных, самых глубоких основаниях общества. Только понимать это можно по-разному. Например, в российской социальной философии одно из наиболее фундированных определений социальной онтологии принадлежит Ю.М. Резнику:

«Социальная онтология включает в себя три взаимосвязанных раздела: 1) теория модусов и уровней социального существования людей (общая социальная онтология); 2) теория форм социальной реальности (социальная морфология); 3) теория современности и самопрограммируемого социума» [5. C. 149].

Можно также привести еще два определения социальной онтологии, принадлежащих зарубежным исследователям — Т. Лойеру и Т. Лоусону: «Социальная онтология нацелена на то, чтобы понять, как устроен социальный мир, и на то, какие философские методы (пусть даже отчасти спекулятивного характера) следует использовать для того, чтобы получить о нем правильные представления» [6. P. 171—172].

«[Социальная онтология изучает] основополагающую природу и структуру социальной реальности. Под «социальной реальностью» или «социальным миром» я подразумеваю все феномены, чье существование необходимо связано с людьми и их взаимодействиями» [7. P. 3].

Но для того, чтобы уточнить определение социальной онтологии, как предполагает автор статьи, необходимо идти еще дальше, и, в частности, пытаться отделить социальную онтологию от гуманитарной онтологии (социальная онтология изучает предельные основания общества в его наиболее универсальных принципах, а гуманитарная онтология акцентирует свои векторы на человеке в обществе), отдифференцировать социальную онтологию от проблемы «социального» (тенденция отождествлять первое со вторым была характерна, например, для работ П.К. Гречко [8; 9]), отклонить претензии социологов на «монопольное» владение социальной онтологии (такую претензию могут высказать и представители других дисциплин — экономисты, культурологи и т.п.). В итоге, как полагает автор, определение социальной онтологии может выглядеть примерно следующим образом: социальное онтология — это учение о базовых принципах устройства социальной реальности, основанное на междисциплинарных и трансдисциплинарных стратегиях исследования социального мира.

В современной социальной онтологии можно выделить пять программ.

(1) CIIF-программа^[2] Дж. Сёрля.
(2) «Кембриджская программа»^[3] Т. Лоусона.
(3) «Критический реализм»^[4]: программа М. Арчер.
(4) «Другой институционализм» (Дж. Сёрль^[5], А. Грейф, Ф. Гуала).
(5) «Тафтская программа» Б. Эпштейна.

Брайан Эпштейн является главным действующим лицом «Тафтской школы» социальной онтологии, — названной так в честь университета Тафтса, где работает Б. Эпштейн.

К «Тафтской» школе социальной онтологии можно также отнести некоторых других исследователей, — сторонников Б. Эпштейна- таких, как Салли Хасланджер (Sally Haslanger), Фрэнк Хиндрикс (Frank Hindriks), Харальд Кинкэйд (Harold Kincaid) и некоторых других.

Различия между программами (или, даже можно сказать, научными школами) социальной онтологии можно резюмировать следующим образом.

(1) CIIF-программа Дж. Сёрля. Эта программа базируется на двух ключевых понятиях — «институциональный факт» и «коллективная интенциональность». Согласно точке зрения Дж. Сёрля, под определение «социальных фактов» следует подводить лишь те факты, что совмещают в себе «институты» и «коллективную интенциональность»: эти факты также следует обозначать как «институциональные факты». Коллективная интенциональность — это совокупность коллективных намерений или коллективных желаний: она трансформирует объективное социальное в субъективное социальное, или, говоря иначе, она трансформирует так называемую объективную онтологию в субъективную онтологию субъективных чувств и мнений.

(2) «Кембриджская программа» Т. Лоусона.

Т. Лоусон различает два типа онтологии — «социофилософскую» и «соционаучную». Конечная цель его исследований (можно предполагать, и в целом программы «Кембриджской школы») — конструирование так называемой «переориентированной социальной теории», но для перехода от онтологии к теории и методам реализации последней необходимы дополнительные эмпирические проверки и допущения; например, такая программа была предложена Т. Лоусоном для экономической науки [10].

(3) «Критический реализм»: программа М. Арчер, но основоположником здесь является британский философ Рой Бхаскар (1930—2017).

Эта программа нацелена на создание так называемой «глубинной социальной онтологии», и в качестве исходной науки здесь выступает социология. В «критическом реализме» утверждается так называемый «аналитический дуализм»: первичность «структуры» и вторичность «действий» относительно «структуры», а также «эмерджентность» как главный объяснительный принцип в появлении новых институтов и форм, а на первый план в этой программе выводится анализ «отношений» между людьми и провозглашается цель конструирования «реляционной социальной онтологии» [11].

(4) «Другой институционализм» (Дж. Сёрль, Ф. Гуала, А. Грейф).

Эта программа в социальной онтологии, которая пытается совместить онтологическую новизну с методологически инновационным анализом социальных институтов. Центральной для всех представителей «другого институционализма» является «проблема унификации» — проблема подведения определения социального института под единую объяснительную схему — т.е. единый экспландум. Причем каждый их трех указанных авторов в рамках этого подхода занимает здесь свою «индивидуальную», «особенную» позицию: Ф. Гуала разрабатывает «равновесную модель» институтов; Дж. Сёрль — интенционально-языковую модель, а А. Грейф — историко-эмпирическую модель, основанную на особенностях локальных исторических институтов. В итоге все три исследователя каждый по-своему концептуализуют проблему гомогенности (однородности) социальных институтов и каждый из них уникальным, особенным образом истолковывает их природу, цели и задачи.

Что же касается социальной онтологии «Тафтской программы» (5) и самого Б. Эпштейна, то о ней речь пойдет ниже.

Б. Эпштейн: структурное поле (концептуальные рамки) социальной онтологии

Под «структурным полем» современной социальной онтологии
Б. Эпштейн подразумевает совокупность проблем, которые современная социальная онтология исследует и анализирует^[6]. В Стэнфордской философской энциклопедии им дается следующий перечень:

1.  «социальные группы»;
2.  «групповые намерения, коллективная интенциональность и групповые совместные действия»;
3.  «институты и организации»;
4.  «раса, гендер и инвалидность (disability)»;
5.  «артефакты и деятельность по их созданию»;
6.  «деньги»;
7.  «закон и право»;
8.  «язык и лингвистические объекты» [1].

Таким образом, согласно Б. Эпштейну, структурное поле современной социальной онтологии является весьма широким по своему содержанию, оно обнимает широкий класс объектов, ставя проблему их существования и даже предсуществования в социальном мире: как существуют социальные группы? Как намерения индивидов отражаются в их совместных социальных действиях? Как существуют и проявляют себя социальные институты? Что такое собственность, деньги, семья (и т.п.) в их онтологическом измерении? Как от (онтологических) фактов мы приходим к нашим концепциям? Что есть вообще «социальное» и «социальный объект» в его предельном, глубинном смысле?

Согласно Б. Эпштейну, социальная онтология исследует широкий класс социальных объектов, категоризуя и типологизируя их по различным группам, анализируя формы их «существования» и «складывания» в более широкие классы объектов, рассматривает вопрос о взаимодействии этих объектов между собой в конкретных типах обществах, — но при этом проблема «формы» этого взаимодействия остается во многом дискуссионной.

Как полагает Б. Эпштейн, «онтологическое» в целом шире «каузального», и может не только включать в себя «каузальное», но даже и отличаться от него. Иначе говоря, социальная онтология — это онтология не только каузальных, но и функциональных связей и зависимостей, и даже, возможно чего-то еще, что находится за пределами каузальности и функциональности.

 «Муравьиная ловушка» социальной онтологии

Одна из последних работ Б. Эпштейна, — его монография «Муравьиная ловушка: переосмысление оснований социальных наук» [4], — посвящена проблеме верифицируемости социального знания в аспекте возможной способности социальных наук давать объяснения социальным изменениям и предсказывать будущие социальные события. Негативно оценивая эту способность, Б. Эпштейн указывает, что «объяснительные» и «предсказательные» неудачи социальных наук связаны, в первую очередь, с ненадежностью и аморфностью их онтологических оснований (это есть так называемая «муравьиная ловушка» социального знания). Необходимы «перестройка», «переосмысление» (rebuilding) этих оснований. Для этого необходимо отказаться, к примеру, от чрезвычайно востребованной в социальных науках аналогии между «социальным» и «естественнонаучным»: такая аналогия построена на принципе, что объекты социального знания основаны на поступках отдельных индивидов, — подобно тому, как поведение муравьиной колонии якобы должно складываться из суммы инстинктов отдельных муравьев:

«Мы во многих случаях осмысливаем социальные факты как сумму действий отдельных людей. Такие факты для нас — это суммирование поступков, намерений, верований и привычек конкретных индивидов. Но это не совсем так. Цель моей книги как раз и заключается в том, чтобы показать, что философы и социальные ученые излишне антропроцентрируют социальный мир. Но последний никак не должен рассматриваться в таком ракурсе» [4. P. 7].

Однако «Муравьиная ловушка» решает и более глобальные задачи. Это, согласно Б. Эпштейну:

«(1) Прояснить различные проекты социальной онтологии, которые в совокупности выглядит анархичными и запутанными. В частности, необходимо обсудить все разнообразие форм индивидуализма, что есть в различных социальных теориях, отдельные блоки самих теорий, из которых складывается наше представление о социальном мире, не забыть различные иные подходы: теории конвенций, коллективную интенциональность и т. п.

(2) Унифицировать саму модель, переосмысливающую само наше понимание социального мира и одновременно — понимание структурного поля социальной онтологии, — т. е. модель «обоснования — фиксации».

(3) Показать, как должно строиться исследование оснований социальных фактов. Здесь у нас в фокусе будет находиться «социальная группа», как можно формулировать в целом социальные факты, относящиеся к социальным группам, и от чего они зависят?

(4) Развить новое понимание групповых действий и групповых интенций (которое обычно обозначают как «разделенная интенция» или «коллективная интенция»). Здесь я также буду обсуждать предыдущие теории, где групповые интенции детерминируются позициями членов группы, и попытаюсь заместить их более универсальным и менее традиционным подходом.

(5) Подвергнуть критике индивидуализм в социальной онтологии и показать, что предыдущие концепции страдали излишне «антропоцентричным» взглядом на социальный мир.

(6) Произвести своеобразную «улучшение» инструментов социальной онтологии и социальной метафизики. В дополнение к «обоснованию» и «фиксации» у меня будут рассматриваться социальные факты, социальные фреймы, социальная зависимость, онтологический индивидуализм, конституирование, критерии идентичности и т. п.» [4. P. 126].

В результате своих рассуждений Б. Эпштейн приходит к следующему выводу: основания социального знания не могут быть построены на принципах «онтологического индивидуализма». Внимание социальной онтологии должно быть перефокусировано в направлении исследования поведения социальных групп и различных социальных объединений; эффективная реализация подобных стратегий исследования и позволят в дальнейшем социальным наукам сделать их «объяснительный» и «предсказательный» экспландум более прочным и фундированным.

Но, ознакомившись с «Муравьиной ловушкой», многие исследователи в сфере социальной онтологии категорически не согласились с Б. Эпштейном как в его излишне жесткой критике онтологического индивидуализма, так и в целом в тех исходных основаниях, на которых «муравьиная ловушка» построена.

Например, Р. Сагден [12] критикует эту работу за отсутствие в ней анализа проблемы онтологического индивидуализма в экономической науке («экономическая теория игр представлена лишь одним примечанием, а теория общественного выбора — краткими цитатами» [12. P. 1378]; Н. Руиз применяет онтологический анализ Б. Эпштейна к микроэкономике и приходит к выводу, что он не дает полноценного ответа на понимание той роли, что играют индивиды в экономике и как осуществлять переход от микроэкономике к макроэкономике [13. P. 188].

ДиЛорио [14] идет дальше и выстраивает критику этой работы с двух направлений.

Во-первых, согласно ДиЛорио, у Эпштейна нет твердого бэкграунда, на почве которого он мог бы в принципе критиковать весь процесс моделирования в социальных науках:

«Нам кажется, что Эпштейн хотя и критикует сам этот процесс, — например, в аспекте рассмотрения финансового кризиса как онтологического социального факта в рамках финансового рынка, — но далеко не так глубоко, как этого бы хотелось; здесь мы нуждаемся в более солидном обосновании того, почему мы должны вдруг отказаться от самого процесса социального моделирования. …Одна единственная неудачная модель — это вовсе не повод для отказа от моделирования социальных явлений в принципе» [14. P. 121—122].

Во-вторых, вся концепция Эпштейна — это попытка предложить «новую не-антропоцентричную метафизику социальных явлений» [14. P. 122]. Но такая метафизика, как полагает ДиЛорио, сама нуждается в серьезном обосновании, и в частности, Б. Эпштейн пренебрегает тем важным пунктом, что основания «онтологического индивидуализма» неизбежно поддерживаются «методологическим индивидуализмом», который Б. Эпштейн признает и с чьими положениями соглашается. По мнению ДиЛорио, существуют, к примеру, редукционистские версии методологического индивидуализма (экономическая наука: теории социального контракта и т.п.) и его нередукционистские версии, — почему их Эпштейн не разводит в разные стороны? Неизбежно ли из каждой из этих версий вытекает онтологический индивидуализм? И здесь очевидно, что Б. Эпштейн проявляет так называемую «историческую неаккуратность» (historical inaccuracy) [14. P. 123].

 Заключение

Таким образом, следует заключить, что, несмотря на критику со стороны своих оппонентов, американскому философу удалось в своих последних исследованиях разработать достаточно эффективную научную программу (и в лице своих последователей — «школу») социальной онтологии. «Тафтская» социально-онтологическая программа стала весьма влиятельной (учитываем и руководящее положение ее автора как президента ISOS) и составляет серьезную конкуренцию другим школам и программам социальной онтологии. Ссылки на работы Б. Эпштейна стали своего рода признаком «солидности» и «фундированности» любых научных работ в этой области, а сам он стал признанным авторитетом в современном социальной онтологии.

^{1 В этом номере журнала «Вестник РУДН» (серия «Философия») читателям предлагается сокращенный перевод статьи «Структурное поле социальной онтологии». Автор статьи благодарит Брайана Эпштейна и журнал “Philosophy of Social Sciences” за разрешение на публикацию данного перевода.}

^{2Аббревиатура CIIF означает «collective intentionality + institutional facts» («коллективная интенциональность + институциональные факты») — два основных понятия социальной онтологии Дж. Сёрля.}

^{3 По имени Кембриджского университета (Великобритания), где работает Тони Лоусон.}

^{4 По самоназванию самой школы и названию журнала «Journal of Critical Realism» («Журнал критического реализма»), где ведущим представителем является британский философ Маргарет Арчер.}

^{5 Джон Сёрль - «двуликий Янус» в современной социальной онтологии: с одной стороны, у него есть своя CIIF-program, а с другой (вследствие его пристального внимания к институтам), его можно считать одним из представителей «другого институционализма».}

^{6 Российские исследователи в таком случае наверняка говорили бы о «предметном поле» социальной онтологии.}

Об авторах

Андрей Михайлович Орехов

Автор, ответственный за переписку.
Email: orekhovandrey@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0002-7025-3244

доктор философских наук, доцент кафедры социальной философии

Список литературы