Правовое и этическое регулирование генетических исследований

Полный текст

Введение Новейшие достижения в области генетики делает эту отрасль научных знаний одним из центральных направлений развития науки в целом. А использование этих открытий в медицине и различных отраслях производства превращают генетические исследования в точку сферу масштабного технологического прорыва, последствия которого уже сейчас превосходят самые смелые надежды и ожидания. При этом мечты о бессмертии, о полном контроле над человеческим здоровьем и избавлении от тяжких наследственных недугов чередуются с обоснованными опасениями, связанными с новыми возможностями вмешательства одних людей в жизнь других, независимо от того, каковы намерения вмешивающихся. Стремительное развитие генетических знаний, а также связанных с ними технических средств и технологий при отсутствии своевременного и эффективного правового регулирования может, с одной стороны, привести к намеренному созданию новых видов оружия, а с другой, - стать невольным орудием индивидуального или даже коллективного самоубийства. Сочетание исключительной важности генетических исследований для современного общества, а также повышенной их рискогенности, требует создания сложной и многоуровневой системы контроля, каковая могла бы своевременно выявлять и оценивать риски, не становясь при этом препятствием ни в сфере научного поиска, ни в области технико-технологических инноваций. Создание подобной системы невозможно без объединения таких разнородных элементов общества и его институтов как государство, ученые, философы, интеллектуалы, широкие слои образованной общественности. Научный метод, применявшийся при проведении исследований, результаты которых представлены в настоящей статье, соединяет в себе элементы системного, структурно-функционального, дистинктивно-дескриптивного, дистинктивно-компаративного методов. Цель научного поиска в данном случае - определение условий эффективного взаимодействия трех базовых гуманитарных и социальных технологий, задействованных в регулировании генетических исследований. Автор стремился осуществить рациональную реконструкцию изменений в таких областях знания как философия, наука, право и управление. В центре авторского интереса оказались правовое регулирование процессов производства знаний и их применения, юридическое сопровождение управления знаниями, функционирования систем науки и медицины, а также изменения в связанных с данными системами сферах социальной жизни. Проблемы правового регулирования инновационного развития в современных обществах Открытия и изобретения во все времена были способны изменить жизнь человека, в том числе и весьма радикально. Вся дописьменная история человечества, насчитывающая вот уже не одно тысячелетие, фактически представляет собой рассказ об освоении новых технологий, дополняемый сведениями о перемещениях тех, кто последовательно переходил от камня к железу, от железа к бронзе, от бронзы к меди и т.д. Добавление к археологическим источникам письменных свидетельств позволило историкам проследить связь технологического отставания этнокультурных образований с их последующим вытеснением и исчезновением. Изобретение колеса или приручение диких животных, освоение огня или выращивание растений расцениваются сегодня как события, приведшие к радикальной трансформации обществ вместе с их структурами и институтами, верованиями и ценностями. При этом общества редко оказывались подготовлены к техническим инновациям, требовавшим системной перестройки всего жизненного уклада, прихода к власти новой элиты, формирования нового мышления и т.п. Если это не получалось, народы и государства «уходили с исторической сцены», а на их месте возникали новые этнокультурные образования, этногенез и социогенез которых нередко был связан с новыми видами деятельности, органически связанными с новой техникой и технологией. О том, как впервые встретили открытие генов, хорошо известно. Вначале казалось, что само существование генов противоречит идее эволюции и учению о естественном отборе как ее движущей силе. Постепенно западноевропейские и североамериканские ученые смирились как с обнаруженными свойствами живых организмов, так и с предложенным их объяснением. Неготовность общества, строящего коммунизм и опирающегося при этом на диалектический материализм, к признанию экспериментально подтвержденного и теоретически обоснованного знания о механизмах биологической наследственности дорого обошлась ученым, занимавшимся исследованиями в этой области. Затем было наказано и все общество, для которого уничтожение научных школ, имевших мировое признание, прямо означало отставание в биологических, медицинских, сельскохозяйственных науках и косвенно, - в организации всей отечественной науки. Произошло упрощение системы отношений между научным сообществом, властью и обществом. Можно даже сказать, что такое взаимодействие приобрело неконвенциональный и бессистемный характер. Среди самих ученых, не говоря уж о широких слоях общественности, утвердилось представление о том, что администраторы могут, руководствуясь политическими, философскими и идеологическими соображениями, отрицать данные науки и силой навязывать всему обществу свою точку зрения. Такой тип отношений был характерен для средневекового общества, в котором церковь претендовала на право осуществлять контроль над мировоззрением. Но затем, по мере развития науки и свободомыслия, этот архаичный тип социальной регуляции уступал место современному, и церковь отстранялась от руководства умами ученых и всего общества. Не претендовала на такое руководство и светская власть - собственно в этом и состоял пафос общественного движения, именуемого Просвещением. Любая точка зрения, высказанная ученым, критиковалась другими учеными, и лишь научное сообщество считало себя вправе судить о состоятельности той или иной точки зрения. Но идеалы и ценности просвещения довольно скоро были поставлены под сомнение сторонниками концепции социокультурной обусловленности научного знания, а также и идеологической ангажированности ученых. А по мере встраивания науки в современную экономику, все отчетливее становится институциональная и финансовая зависимость исследовательского сообщества от тех, кто разрабатывает и реализует программы развития в сфере науки и образования. Между тем представляется крайне важным модернизировать систему отношений между сообществом ученых, властью и обществом, без чего успешное развитие нашей страны в молекулярную эру представляется невозможным. Это как раз тот самый случай, когда речь идет о большом цивилизационном вызове, от успешного ответа на который напрямую зависит будущее россиян. И решение данной проблемы видится в модернизации инструментов правового регулирования инновационной деятельностью. Право, управление и биоэтика: гуманитарные технологии молекулярной эры Европейские исследователи Х. Новотны и Д. Теста отмечают, что регулирование развития генетики осуществляется обществом при помощи трех специальных технологий, которые они называют гуманитарными технологиями стандартизации (Human Technologies of Standardization) (Nowotny & Testa, 2010:68). Авторы подчеркивают, что одна из этих технологий - правовое регулирование посредством закона - имеет весьма древнее происхождение, в то время как две другие возникли уже в ХХ веке. По мнению Х. Новотны и Д. Тесты, первой из двух новых гуманитарных технологий стандартизации является руководство (governance), а второй - биоэтика. В данном контексте тезис об одной древней и двух новых технологиях нуждается в рассмотрении. Следует отметить, что тип социальных отношений, когда один человек руководит другими, сам по себе является еще более древним, нежели закон и писанное право. Да и античное учение об индивидуальном благе, названное Аристотелем этикой, не может считаться таким уж новым. Но к середине ХХ века эти виды деятельности действительно подверглись технологизации и превратились в технологии, подобные производственным технологиям. Прежде власть одних людей над другими означала возможность отдавать приказы и требовать повиновения - она опиралась на искусство повелевать. Сегодня руководство государством (корпорацией, обществом) - это иерархически выстроенный и теоретически обоснованный механизм взаимодействия администраторов и экспертов разного уровня, соединяющий принципы координации и субординации, обеспечивающий управление не только людьми, но и знанием. Не случайно термин «governance» переводят как «корпоративное управление» или просто как «управление». Точно таким же результатом технологизации социогуманитарных наук, а также интеграции лечебных и правоприменительных практик в ХХ веке стала биоэтика. Активное внедрение в процедуры обследования и лечения больных последних результатов развития естествознания и техники поставило перед обществом вопросы, поиск ответов на которые потребовали интеграции прежде обособленных сфер человеческой деятельности: философии, теологии, биологии, медицины, права. Отличительной особенностью этой новой формы знания является необходимость широкого участия в ее деятельности гуманитариев, политиков и широких слоев общественности. При этом Х. Новотны и Д. Теста отмечают активную интеграцию биоэтики в рыночные отношения и даже называют ее универсальной валютой на современном «глобальном рынке морали». Закон как форма регуляции действительно был известен с незапамятных времен, а управление типа governance, как и биоэтика, рождается во второй половине ХХ века. Их отличительная особенность заключается в том, что все три представленных типа человеческой деятельности - законотворчество, принятие решений и вынесение суждений - не могут решить ни одной задачи правового регулирования генетических исследований отдельно друг от друга. Новые субъекты и новые объекты нормотворчества: рождение биоправа Почему современное право должно быть подвергнуто модерниазции для того, чтобы этот древний регулятор мог эффективно выполнять возложенный на него функционал? Прежде всего потому, что регулируемые объекты и отношения не могут быть рассмотрены заранее, не говоря уж о прогнозировании ситуации, в которой может оказаться исследователь. В противном случае речь будет идти о запретах, которые сделают невозможным любое движение вперед. Опасность такого развития событий отчетливо осознавал основоположник отечественной биоэтики И.Т. Фролов. Как отмечают Г.Л. Белкина и С.Н. Корсаков, «И.Т. Фролов предостерегал от распространения правовых регламентаций на фундаментальную науку, в которой свобода поиска не должна испытывать внешние ограничения, что может затормозить фундаментальные исследования в науках о жизни и человеке. Иван Тимофеевич предлагал более разумный подход, обнаруживающий гуманистические императивы в самой науке» (Belkina & Korsakov, 2008:21-22). Необходимость нового подхода к идее регулирования осознавалась не только И.Т. Фроловым, к слову сказать, создавшим для этого отдельный научно-исследовательский институт - Институт человека РАН (Pronin, 2015). Примерно в это же время В.С. Степиным был предложен беспрецедентный для отечественной науки научно-исследовательский проект, главной инновацией которого было объединение научного знания и ценностей в рамках предложенной Институтом философии РАН концепции постнеклассической науки. Речь уже не ограничивалась междисциплинарностью или новым синтезом философского и частнонаучного знания. Данный синтез уже не ограничивается областью биоэтики, но претендует на глобальный эпистемологический статус. Главной целью объявлялось органическое соединение науки и ценностей в единую систему, основой которой выступала современная культура, которая, согласно этой концепции, трактовалась как культура техногенной цивилизации. «Активное обновление предметной среды, - отмечает В.С. Степин, - приводит к ускоряющимся трансформациям социальных связей людей. В техногенной цивилизации научно-технический прогресс постоянно меняет типы общения и формы коммуникации людей, в ней на протяжении жизни одного поколения могут радикально трансформироваться система социальных связей, виды деятельности, их средства и ценностно-целевые структуры» (Stepin, 2000). Техногенная цивилизация представляется цивилизацией особого типа: она рождена новейшей техникой, в то время как прежде цивилизация выступала главным источником создания новой техники. Техника и технология, участвующая в формировании коллективного целеполагания и влияния на систему ценностей, наделяется здесь функцией смыслопорождения и смыслообразования. Но кто и как будет осуществлять подобный синтез не на уровне теоретических моделей, а в реальной жизни? И как организовать взаимодействие различных участников этого процесса: ученых, управленцев, нормотворцев, правоприменителей, СМИ и всего общества? Ясно одно, это взаимодействие должны обеспечить взаимодействие технологий, а для этого они сами должны стать технологией. Как отмечают Х. Новотны и Д. Теста, бурное развитие геномики порождает проблему взаимодействия всех трех гуманитарных технологий между собой, потому что применение каждой из них не может быть автономным и обособленным от двух других: иногда эти технологии стандартизации дополняют друг друга, иногда вступают в противоречие и порождают конфликт. Обращаясь к исследованиям антропологов с целью найти в их открытиях и размышлениях некие универсальные ценности, объединяющие архаичные и современные общества, они цитируют М. Годелье, изучавшего правила дарения и обмена. Французский ученый отмечает, что в изучаемых им культурах не все вещи можно дарить и тем более менять - какие-то предметы должны оставаться с людьми или передаваться по наследству. Современный человек не очень-то склонен верить в магическую силу амулетов и талисманов, снимая любые ограничения на превращения в товар вещей, прежде считавшихся сакральными или ритуальными. Но в молекулярную эру к вещам привычным добавились новые. И хотя их нельзя называть сакральными в привычном смысле слова, этим новым вещам не место на рынке и позаботиться об этом должны представители первой гуманитарной технологии - законодатели. «Закон должен дать им определение, - убеждены Х. Новотны и Д. Теста, - эмбрионы, химеры и другие гибридные сущности, гены и последовательности генов, а также процессы, посредством которых “вещи” изменяются или вновь изобретаются и производятся, - и определять их место в обществе. Биологические объекты должны быть преобразованы в юридические лица и одомашнены, а права собственности на них должны быть разрешены или отклонены. Социальные отношения, в том числе ранее не существовавшие, должны регулироваться» (Nowotny & Testa, 2010:68). Право и законодательство рассматриваются как особая гуманитарная технология стандартизации не только в связи с генетическими исследованиями. Философия и религия в своих классических формах всегда были едины в том, что целое больше суммы частей. Х. Новотны и Д. Теста возлагают на законодателей обязанность восстановление единства, разрушенного биологической наукой. Помимо этого, посредством нормативного регулирования удалось решить множество проблем, таких, например, как замена супружеского отцовства биологическим отцовством, уравнивающая в правах внебрачных и супружеских детей. Также превращены в рутинные социальные практики многие искусственные репродуктивные технологии молекулярной эры, такие, например, как суррогатное материнство при экстракорпоральном оплодотворении и др. Сегодня человек может законным образом стать биологическим отцом даже после собственного ухода из жизни. 2017 год принес мировому научному сообществу понимание того, что, редактируя индивидуальный геном, мы тем самым редактируем и геном коллективный. Национальная академия наук, биоинженерии и медицины США пришла к выводу о том, что код ДНК, полученный методом генетического редактирования, должен уже существовать в популяции. В противном случае есть риск распространения заболевания, предсказать которой заранее абсолютно невозможно. «Мы никогда не делали то, - отмечает Дэвид Балтимор, биолог и бывший президент Калифорнийского технологического института, - что может изменить гены человеческой расы, и мы никогда не делали то, что может иметь последствия для будущих поколений» (Regalado, 2018). Нормотворцы разрешили немало такого, что стало возможным лишь в наши дни, но не смогло не вызвать вопросы в связи с прежде действовавшими нормами и законами. При этом немало и того, что стало возможно технологически, но подверглось юридическому запрету. Законодатели большинства стран отвергли возможность выращивать одних детей в качестве инкубатора для других, даже если эти другие оказывались попавшими в беду их братьями или сестрами. Наиболее трудным для нормотворцев был и остается вопрос о регулировании экспериментов в области репродуктивной медицины, направленных на устранение генетических недугов, передаваемых по наследству. Сегодня в странах с высокоразвитой экономикой, образованием и техникой наблюдается эффект старения населения: детей становится все меньше, а потребность в том, чтобы они были здоровыми, - все больше. Это стремление может быть воплощено в жизнь при условии умения регулировать отдельные генетически характеристики будущего потомства. «В эпоху, когда венчурный капитал инвестируется в компании еще до того, как сделаны новые открытия или изобретены новые процессы, возможность патентовать гены и другие биологические объекты столь же экономически привлекательна, сколь и дискутабельна. В судебном споре «Даймонд против Чакрабарти» Верховный суд США в 1980 году заявил, что живые организмы могут быть запатентованы, и выдал патент на генетически модифицированные бактерии» (Nowotny & Testa, 2010:70). В разных странах мира выданы уже сотни тысяч патентов на гены людей и животных - эти действия никак не соотносятся с определением правового статуса объектов патентования. Жизнь нередко обязует теоретиков иметь дело с уже свершившимися фактами, предсказать которые они не смогли. Управление-как-правление (government) versus управление-как-руководство (governance) Руководство или управление, пришедшее на смену режиму властивладения, также существенно изменило взаимоотношение общества и генетических технологий. Современное управление как гуманитарная технология стандартизации не является отношением «власть - подчинение», а выступает как сложный и в высшей степени коллективный процесс принятия решения, где администраторы и эксперты лишь участвуют в работе единого и обезличенного механизма. На первый план здесь выходят взаимозависимости и корреляции, когда объекты и субъекты управленческих воздействий постоянно меняются местами, а принцип субординации все более уступает принципу координации. Переход от управления-как-правления (government) к управлению-как-руководству (governance) соответствует делиберативной демократии, когда во главу угла ставится не столько процедура коллективного выбора решения, которому предшествует обсуждение, сколько само обсуждение этого решения. В концепции делиберативной демократии происходит смещение акцента с формальной и процедурной стороны на содержательную: первая ориентируется на разовые акты голосования, вторая - на продолжающееся обсуждение, включающее в себя в качестве обязательного условия «добрую волю к пониманию». Таким образом, не подчинение меньшинства большинству лежит в основе делиберативной демократии, делиберативной политики и делиберативного руководства, а достижение консенсуса на основе взаимопонимания и взаимосогласия. «Эмпирическую опору понятие делиберативной политики, - отмечает Ю. Хабермас, - получает лишь в том случае, если мы учитываем многообразие форм коммуникации, в которых совместная воля образуется не только на пути этического самосогласия, но и за счет уравновешивания интересов и достижения компромисса, за счет целерационального выбора средств, морального обоснования и проверки на юридическую связность» (Habermas, 2000:299). Рискнем предположить, что концепция делиберативной политики и делиберативной демократии также относится к результатам технологизации управления и руководства, являясь в то же самое время важнейшим ее элементом. Делиберация (обсуждение, рассуждение, согласование) выступает в данной гуманитарной технологии тем самым ферментом, который превращает «правление» в «управление» или «господство» в «руководство». Таким образом, делиберативная демократия, будучи гуманитарной технологией стандартизации, позволяет осуществлять не руководство зависимыми, а управление взаимозависимыми, превращая государство из хозяина в партнера. Собственно технологическим здесь является распространение органически присущих делиберативному типу демократии целей и средств на все случаи принятия важных решений, имеющих правовое, моральное и административно-управленческое измерения (Popova, 2015). Описанное выше управление генетическими исследованиями, как и их правовое регулирование на основе принципов делиберативной демократии, может показаться менее эффективным, но это первое впечатление является абсолютно ошибочным. Более того, в молекулярную эру оно представляется абсолютно безальтернативным. Прежние формы правового регулирования и государственного управления независимо от того, подчиняются ли первые вторым, как это происходит в тоталитарных государствах или же когда первые подчиняют себе вторые, как это присуще традиционным демократиям, вступают в противоречие с развитием генетических технологий в силу ряда существенных особенностей последних. Традиционное применение закона не просто тормозит, но и останавливает естественный ход генетических исследований, в то время как столь же традиционное управление превращается в неуправляемый драйвер, заставляющий исследователей выбирать между стремлением скрытно обойти закон и необходимостью явно его проигнорировать. Биоэтика в системе правового и административного регулирования В чем состоит новизна и инновационность биоэтики, отделяющая ее от иных отраслей частнонаучного знания, а также от специальных философских дисциплин? Только ли в пресловутой междисицплинарности? И является ли она прямым продолжением классической или традиционной этики, развернутой в конкретной области человеческой деятельности или, что по сути то же самое, спроецированная на иную область научного знания? Вопрос этот остается дискуссионным, как остается дискуссионным и вопрос о причинах возникновения биоэтики. Одни видят в рождении нового знания ответ на появление новых угроз, связанных с бурным развитием биотехнологий, другие связывают ее появление с изменением отношения человека к самому себе (Meshcheryakova, 2010: 90). Между тем все это составляющие одного и того же процесса. Человек увидел и ощутил себя по-новому в тот час, когда его тело, его самочувствие, его здоровье, наконец, все его будущее стало зависимым от решений врачей и от его собственных решений, принимаемых в условиях высокой неопределенности, создаваемой применением новейших биомедицинских технологий. Не менее важным в понимании того, чем в действительности является биоэтика, необходимо произвести более тщательную рациональноисторическую реконструкцию обстоятельств, сопровождавших ее появление. «Биоэтика началась и развивается путем анатомирования “казусов”, - пишет П.Д. Тищенко, - отдельных событий из жизни биомедицины, ставших предметом серьезных публичных обсуждений. Причем точно так же, как и врач, профессиональный философ (богослов) выступает на сцене этих обсуждений в качестве привилегированного свидетеля истины, которая, в принципе, ненаблюдаема профанным взглядом» (Tishchenko, 2001). Действительно, в прежние времена практикующему врачу за редким исключением не было необходимости обсуждать что-то из своей практики ни с богословом, ни с каким иным философом. Их контакт ограничивался пространством теоретического знания, которое создавали философы и которое формировало у врача целостное мировоззрение, частью которого являлась система ценностей и т.п. Вплоть до середины ХХ века всего вышеназванного вполне хватало для того, чтобы у постели больного доктор принял взвешенное решение, правильно оценив соотношение своих действий с границами своей компетенции и врачебного долга. Но после очередной технической революции, повлекшей за собой радикальные преобразования в образе жизни человека и его мысли, ситуация в корне изменилась. Хирургическое вмешательство и лекарственная терапия прошлых дополнилось и усилились такими техническими средствами, а также технологическими устройствами, которые позволили не только расширить возможности врача, но и сделать человека значительно более зависимым от техники и технологии. Одновременно с этим на смену относительной гомогенности европейского и североамериканского обществ пришли мультикультурализм и полиэтничность, конфессиональное и ценностное многообразие. Отчасти это стало результатом глобализации с ее неконтролируемой миграцией, а также с вестернизацией традиционных обществ Востока и Юга. Но во многом это было обусловлено процессами социальной индивидуализации в самих западных обществах, члены которых, только-только адаптировавшиеся к требованиям модерна, внезапно ощутили себя в ситуации постмодерна. В итоге в этом новом мире для каждого индивида оказываются существенными не какие-то целостные религиозные традиции или мировоззренческие позиции, отстроенные лишь на уровне теории. На смену им в повседневности приходят сложные и гетерогенные образования, в которых социальные образцы соседствуют с этическими нормами, а поведенческие стандарты с религиозными предписаниями. Все это хаотическое нагромождение не только не поддается какой-либо систематизации, но и не подвергается сколь-нибудь последовательной рефлексии. Каждый индивид в современном обществе может посредством индивидуализированного дискурса выстроить ad hoc свою собственную систему координат, в которой будет лишь изредка задумываться о соответствии религиозной или иной традиции. Биоэтика возникла как вид совместной работы, направленной на придание моральной связности и рациональной структурности решениям, которые принимают врачи, чтобы минимизировать риск конфликта с пациентом, законом, моралью или религией, не говоря уж о конфликте врачей друг с другом. Как известно, термин «биоэтика» был предложен американским биохимиком и онкологом Ван Р. Поттером, который считал, что человечество остро нуждается в новой «мудрости», которая позволила бы ему выжить в изменившихся условиях, а также улучшить качество сохраненной жизни. Новое знание Ван Р. Поттер называет «знанием о том, как использовать знание». Существенным его отличием от прежнего знания, главным достоинством которого считались объективность и универсализм, состоит в том, что оно должно быть органически соединено с ценностями. «Я считаю, - пишет Ван Р. Поттер, - что эта наука должна строиться на знании биологии и в то же время выходить за границы ее традиционных представлений; включать в сферу своего рассмотрения наиболее существенные элементы социальных и гуманитарных наук, среди которых особое значение принадлежит философии, понимаемой как “любовь к мудрости”» (Potter, 1971:19). Соединение научного знания в ценностями - задача не очень тривиальная, особенно если учесть, что вся новоевропейская наука взросла на идеалах абсолютной изоляции знания, полученного опытно-экспериментальным путем и опирающегося на факты. И если факты были и остаются «вещью упрямой», знание о которых не может и не должно сколь-нибудь существенно изменяться со временем, то ценности органически связаны с эпохой, культурой, религией, внутренними убеждениями. И в западной, и в отечественной философии появились концепции социокультурной детерминированности научного познания, а затем возник интерес к переходным формам знания, без которых никакие фундаментальные открытия не могут быть использованы на практике и тем более положены в основу технологий (Stepin, 1992; Latour, 1997; Funtowicz, Shepherd, Wilkinsoon, Ravetz, 2000). Переходные формы научного знания сами по себе рождают и новые стандарты самой научности, усложняя представления о ее идеалах. Способы оперирования знанием могут так сильно отличаться от технологий его получения, что само знание, его структура и содержание подвергается существенным трансформациям. «Принципиально важные для инновационного развития знания, - отмечает П.Д. Тищенко, - создаются не только в научных лабораториях, но и в сложной сети социальных субъектов, каждый из которых не просто пассивно воспринимает научные знания, но и переводит их на язык своей специфической практики, производит свое особое знание-умение. Тем самым производство знаний выходит за рамки дисциплинарно организованного научного сообщества, становится трансдисциплинарным или социально распределенным» (Tishchenko, 2012:20). Так рождается новое отношение к знанию. Фактически знание становится ресурсом, пользоваться которым может только общество, достигшее определенного состояния в ходе его исторической эволюции. Такое общество называется обществом знания, ему соответствуют обновленные формы управления и права. Схема производства и функционирования знания, доставшаяся нам от классической эпохи, навсегда ушла в прошлое. Согласно этой схеме знание создается теоретиками в своих кабинетах, а затем его проверяют экспериментаторы в стенах своих лабораторий. Еще более архаично выглядит модель использования научного знания, относящаяся к той же исторической эпохе. Долгое время казалось очевидным, что «производственники» применяют результаты научных открытий на практике - они внедряют полученные знания, создавая новые технические устройства. На основе новой техники разрабатываются столь же новые технологии. Сегодня научные знания из разрозненных предметов владения превращаются в объекты управления. Их производители объединяются в единое целое с потребителями, что позволяет говорить о рождении нового явления - протребителей (professional либо producer + consumer). Так технологии способствуют перераспределению некоторых важных концептуальных оппозиций, в том числе и относящиеся к сфере знания. Так, например, теряют свой первоначальный смысл дихотомии: «природное - социальное», «старое - новое», «теоретическое - прикладное», «техническое - фундаментальное» и др. И, что особенно важно, интеграции подвергаются дифференцированные прежде отрасли человеческой деятельности, такие как право, управление и философия. Этический комитет - гибрид философии, управления и права Существуют данные о месте и времени появления первого этического комитета, который взял бы на себя ответственность за решение, исполнение которого может привести в будущем к разнообразным и недостаточно прогнозируемым последствиям. Исполнение такого решения чревато правовыми последствиями, что невольно превращает этический комитет в субъект нормотворчества и правоприменения, потому что он наделяется полномочиями в принятии решения о способе лечении больного в случаях, когда такое решение не может принять ни лечащий врач, ни медицинский консилиум. В его компетенцию входит разрешение как моральных, так и правовых коллизий, что превращает его в институт, соединяющий в себе функции и компетенции, ранее распределенные институционально и четко разделенные между врачами, правоведами, философами, администраторами и общественностью (Yudin, 2018). Соединить в рамках одного института то, институциональная дифференциация чего считалась несомненным признаком модерна и достижением цивилизации, не может не вызывать вопросов. Но еще больше вопросов вызывает превращение этического комитета в обычный инструмент администрирования, который опирался бы на экспертные оценки врачей, правоведов или философов, что нередко происходит на практике. Эксперты дают оценки в рамках своих компетенций, а сконцентрировавший в своих руках власть администратор принимает решение с учетом экспертных прогнозов и заключений (Pronin, Yudin & Sineokaya, 2017). Хельсинская декларация в 1975 году в Токио провозгласила этические принципы «проведения медицинских исследований с участием человека в качестве субъекта, в том числе исследований биологических материалов или данных, допускающих идентификацию лица, от которого они были получены»[211]. Эти принципы предназначались для активно функционирующих в США и Западной Европе этических комитетах, призванных решать моральные вопросы, выходящие за рамки профессиональной компетенции врачей. Десятилетием ранее, в 1962 году в больнице города Сиэтла врач, при использовании одного из первых в мире аппаратов «искусственная почка», неожиданно осознал, что если нельзя предоставить спасительное лечение всем нуждающимся, выбор того, кто будет подключен к хроническому гемодиализу, фактически означает выбор того, кому будет продлена жизнь. И ему, и окружающим стало ясно, что выбор должен осуществляться не индивидом - решение обязательно должно быть коллективным. То, что назовут первым этическим комитетом, изначально замышлялось как «особая гражданская структура», способная взять на себя ответственность для трудного решения. Не случайно в его состав были включены не только врачи, но и юристы, философы и даже священники. Важную роль в функционировании специально созданного комитета выполнила не входившая в число его членов журналистка, обеспечившая участие широких слоев общественности в обсуждении возникающих коллизий. Это позволило П.Д. Тищенко и Б.Г. Юдину выдвинуть тезис об особой роли СМИ в том, чтобы этические комитеты не превращались в заформализованные бюрократические структуры, а биоэтика могла эффективно взаимодействовать с институтами управления и права. Другими словами, биоэтика немыслима вне общества, которое одновременно является и информационным, и гражданским. А значит, «те технологии, которые порождают современные биологические и медицинские науки, очень часто отнюдь не диктуют человеку, что ему надлежит делать в той или иной ситуации. Эксперты, представляющие эти науки, могут объяснить ему, как грамотно применить ту или иную технологию, могут квалифицированно провести соответствующее медицинское вмешательство, но вопрос о том, применять ли ее, должен решать сам человек, что называется, простой человек “с улицы”» (Tishchenko & Yudin, 2011:9). Интересен вопрос о том, каковы компетенции того, кто может быть приглашен в качестве эксперта при решении этических вопросов. Казалось бы, этим экспертом должен быть специалист в области моральной философии или философской этики. На самом же деле ситуация гораздо сложнее. Усвоение идеи, лежащей в основе самого появления биоэтики, оказалось делом трудным даже для тех, кто сам претендует на роль эксперта в этой области. Нередко среди философов и юристов можно встретить сторонников идеи перенесения неких теоретических положений или общих норм в сферу законодательства, регулирующего деятельность медицинских работников. Р.Г. Апресян приводит пример обсуждения проекта этического кодекса депутата в одном из региональных законодательных собраний. При этом он отмечает непрозрачность процедуры разработки документа, а также неясность общественно-значимых целей его появления. Делясь подозрениями об исключительно бюрократическом способе формирования этого и ему подобных этических кодексов, Р.Г. Апресян отмечает, что данный документ в случае его принятия способен поднять в глазах простых избирателей пошатнувшуюся репутацию депутатов и способствовать возвращению доверия всему институту законодательного собрания. При этом сама разработка документа не потребовала участия в нем приглашенных экспертов - главным разработчиком выступил заместитель председателя комиссии по регламенту, имевший докторскую степень и профессорское звание, но не имевший ни стажа исследовательской работы, ни иных признаков, позволявших отнести его к числу экспертов. Как замечает Р.Г. Апресян, «работник аппарата простодушно заметила, что этическая сторона депутатской деятельности ясна и отражена во многих документах, регламентирующих деятельность депутата. Так что перед разработчиками стояла задача сбора в одном документе норм и положений, уже имеющихся в других документах, к тому же, она с гордостью добавила, что они изучили всю литературу по вопросу…» (Apresyan, 2012:108). В медицинских учебниках и учебных пособиях можно найти указания на то, что этические комитеты являются независимыми, но при этом подчеркивается, что их решения выполняют консультативную функцию и носят рекомендательный характер. Более того, они создаются решением администрации и о фактической их независимости говорить не приходится. Выстраивается иерархическая система этических комитетов: комитеты при федеральном и региональных министерствах наделены правом контролировать деятельность комитетов, созданным при больницах, исследовательских центрах и институтах. Но тогда возникает вопрос о возможности того самого высокотехнологичного регулирования генетических исследований, который предлагается в концепции трех новейших гуманитарных технологий стандартизации. Гуманитарное начало здесь вновь растворяется в стихии социального, а социальное редуцируется до административно-бюрократического. Заключение Одним из самых больших вызовов, несомненно, является вызов технологический. И, как показало развитие современных обществ, этот вызов имеет не только технико-технологическое, но и социальное, гуманитарное и даже антропологическое измерение. Его решение видится в создании гибкой системы правового регулирования, способной поставить под надежный контроль инновации, не тормозя при этом развитие творческой мысли. Область научного и технологического развития современных обществ, в которой вызов проявляется особенно остро - это область генетических исследований. Современные общества, называющие наступившую эпоху молекулярной, столкнулись с отсутствием традиционных институциональных инструментов, которые смогли бы эффективно регулировать развитие специальных знаний в области генетики. Потребность в создании новой системы регулирования, ее легализации и институционализации продиктована необходимостью наращивания темпа и эффективности генетических исследований, с одной стороны, и следования ценностям, - с другой. Социальные или гуманитарные технологии, без которых невозможна модернизация системы регулирования генетических исследований, не должны нарушать права человека, их воздействие не должно противоречить нормам, закрепленным в конституции, они не должны ставить под сомнение традиции и ценности, без которых невозможно существование самой цивилизации. Само по себе законотворчество, как и осуществляемое на его основе судопроизводство, сохраняет свой регулятивный функционал, но к этой традиционной регулирующей инстанции добавляются управление типа governance и биоэтика, представляющие собой равноправные элементы системы регулирования генетических исследований. Все три области с технологической точки зрения занимаются производством знания и контролем над его применением, в том числе и в области генетики. Поэтому их институционализация и легитимация, пока еще носящая фрагментарный и не всегда взаимно согласованный характер, жизненно необходима для решения названной проблемы. Таким образом, нормотворчество, управление типа governance и биоэтика лишь в сочетании друг с другом обеспечивают принятие необходимых решений и вынесение обоснованных суждений. Традиционные модели коллективного принятия управленческих решений, подразделяющее всех его участников на управленцев-модераторов, правоохранителей и экспертов, не соответствуют требованию времени, как не соответствует ему и соединение в одном лице управленца и эксперта, независимо от наличия у последнего соответствующих дипломов или опыта работы в соответствующем каждой роли качестве. Разделение ролей должно соответствовать разделению функций точно так же, как, например, это предусмотрено в судопроизводстве или процедуре публичной защиты научной степени и т.д. Нет сомнения в том, что сегодня создать подобную систему чрезвычайно трудно, но только такая система смогла бы решить обе задачи регулирования генетических исследований: содействовать, а не их препятствовать проведению, но при этом сделать данные вид исследовательской активности максимально безопасным. Но для этого наряду с микробиологическими и компьютерными технологиями должны разрабатываться и новые социальные или гуманитарные технологии.

Об авторах

Владимир Игоревич Пржиленский

Московский государственный юридический университет имени О.Е. Кутафина (МГЮА)

Автор, ответственный за переписку.
Email: viprzhilenskij@msal.ru

доктор философских наук, профессор, профессор кафедры философии и социологии

123995, Российская Федерация, г. Москва, ул. Садовая - Кудринская, д. 9

Список литературы