СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ПРАВО В СОВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ

Полный текст

I. ВВЕДЕНИЕ События 1917 г. с позиций формационного подхода было принято интерпретировать как Февральскую буржуазно-демократическую революцию, переросшую в Великую Октябрьскую социалистическую революцию и ознаменовавшую строительство государства и права нового типа. Однако методология философии, истории, других областей социально-гуманитарного знания, а также правоведения в последнее время радикально изменилась, что нашло проявление в новых трактовках этих значимых событий нашей истории. Так, в 2013 г. коллективом авторов-разработчиков во главе с академиком О.А. Чубарьяном учебным заведениям Российской Федерации была предложена Концепция нового учебно-методического комплекса по отечественной истории (далее - Концепция), в рамках которой сделана попытка обойти «острые углы» и взаимоисключающие трактовки в осмыслении отечественного прошлого, унифицировать и ввести в единое русло учебный процесс, выстроить периодизацию, отвечающую современным тенденциям в исторических исследованиях, синхронизировать вехи российской истории с общемировыми. В рамках предложенной в Концепции периодизации события отечественной истории начиная с февральских событий 1917 г. в Петрограде и падения самодержавия до начала гражданской войны (июль 1918 г.) предлагается именовать Великой российской революцией 1 . Далеко не все ученые, в том числе и историки права, согласны с предложенной трактовкой, объединяющей события с февраля по октябрь 1917 г. и далее до начала гражданской войны со всеми их социальными проявлениями в одно - Великую российскую революцию - и по-прежнему считают необходимым различать Февральскую и Октябрьскую революции (Tomsinov, 2017). Вместе с тем именно новая трактовка великих и одновременно трагических событий 1917 г. в нашей стране совпадает подходами, существующими в западной историографии. Так, Г. Берман, идентифицируя революции в общем контексте европейского развития, пишет о шести великих революциях, которые изменили западную традицию права. Характеризуя эти революции, Г. Берман отмечает следующее: «Три из них Русская, Французская и Американская - были названы революциями самими их участниками, хотя в каждом случае слово “революция” содержало различный смысл. Четвертая из них, Английская, была впервые названа революцией тогда, когда она уже подходила к концу, в 1688-1689 гг. (Славная революция). Начальный же этап ее (1640-1660) враги называли Великим мятежом, друзья - “восстановлением свободы”; второй этап (1660-1685) в то время называли Реставрацией, хотя некоторые современные авторы называли его также революцией. Впервые слово “революция” было использовано в современном смысле для обозначения крупного политического переворота, однако имелся в виду поворот колеса истории назад к прежней системе правления. Таким образом, явление, которое большинство историков сейчас называют Английской революцией, состояло из трех последовательных “реставраций”». Пятая великая революция, если идти дальше в глубь времени, - это протестантская Реформация, которая в Германии приняла характер национальной революции, началась с нападок Лютера на папство в 1517 г. и закончилась поражением императора в 1555 г. силами протестантского союза и установлением религиозного мира среди немецких княжеств. Шестая, Папская революция 1075-1122 гг.» (Berman, 1998:35). Автор рассматривает революцию как динамичный, длящийся процесс, отмечает довольно длительную временную протяженность революций, считая их единым процессом, цепочкой связанных между собой неординарных событий. Г. Берман не различает российские революции начала ХХ в., не идентифицирует их отдельно: «Русская революция, - утверждает он, - не ограничивается теми несколькими годами, когда Ленин привел большевиков к власти» (Berman, 1998:39). Впрочем, и в работах В.И. Ленина неоднократно подчеркивалась взаимосвязь революционных событий не только 1917 г., но и 1905 г. и 1917 г., а также реформ второй половины ХIX в. и всех революционных потрясений начала ХХ в. Так, В.И. Ленин утверждал, что «1861 год породил 1905» (Lenin, 1973:177) и, можно добавить, - 1917 год. В заданном контексте взаимосвязи и взаимообусловленности реформаторских и революционных процессов в России вопрос о хронологических рамках нашей революции остается открытым и может еще неоднократно пересматриваться. В основе вопроса - не столько характер и содержание революционных событий, сколько проблемы социокультурного развития общества в целом, существующие в нем социальные интересы, их реализация определенными способами и средствами, притязания различных социальных сил на власть и обусловленные этим конфликты. Профессор Гарвардского университета Т. Скокпол, отметив расхождение во взглядах между занимающимися анализом революции историками и социологами, предложила использовать сравнительно-историческую методологию, что позволяет прийти к более обоснованным выводам и заключениям на основании макроисторических примеров (Skocpol, 1979:33-40). Революцию она отличает от других видов конфликтов и иных трансформаций общества совпадениями двух составляющих: 1) социальные структурные изменения на фоне классового противостояния; 2) политическая и социальная трансформации (Skocpol, 1979:4). Для исследования она выбрала Французскую, Русскую и Китайскую революции по сходству нескольких параметров: аграрные страны с централизованным и бюрократическим управлением, внешне независимое становление государственности, их традиционность, наличие в недавнем прошлом военных столкновений с другими странами, успех революции (Skocpol, 1979:40-47). Автор устанавливает следующие временные рамки революций: Французской революции - 1787-1800 гг., Русской - 1917-1921 гг., Китайской - 1912-1949 гг. (Skocpol, 1979:XI). Как видим, верхнюю границу российской революции Т. Скокпол определяет 1921 г. Таким образом, представляет научный интерес определение социальной природы и сущности революции теперь уже не в формационном, а в социокультурном контексте, установление ее возможных причин и последствий, обусловленных движением социальных сил, реализующих в ходе революции свои интересы, в том числе и юридическими средствами. Если рассматривать революцию как новую социокультурную программу развития общества, то следует видеть не только ее ближайшие результаты (торжество интересов новых социальных сил, смена власти, новая идеология, смена типа права и государства), но и ее отдаленные результаты и последствия для общества. Представляется весьма значимым обращение к теме революций как феномену, характерному для современного общества. Ракурсы изучения здесь определены произошедшими в последний период «цветными» революциями, революциями в арабских странах, имеющими место массовыми протестными выступлениями. II. РЕВОЛЮЦИЯ КАК НОВАЯ СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ПРОГРАММА Г. Берман полагает, что революция происходит тогда, «когда вся ранее существующая система политических, правовых, экономических, религиозных, культурных и других общественных отношений, институтов, убеждений, ценностей, целей свергалась в пользу установления новой» (Berman, 1998:35). По его мнению, «революции создают не только новые формы правления, но и новые структуры общественных и экономических отношений, новые структуры отношений между церковью и государством и новые структуры права, а также новые взгляды на общество, новые воззрения на историю и новые системы универсальных ценностей и убеждений» (Berman, 1998:36). Выдающийся российский исследователь-правовед Г.В. Мальцев определил, что такое революция, следующим образом: «В политико-правовом смысле революция есть одновременная смена формы правления, политического режима и правовой системы, достигаемая в относительно быстрые сроки, радикальными средствами, прежде всего путем революционного насилия. Однако революция - это более чем замена старой политико-правовой надстройки новой. Главное в этом процессе по возможности наиболее полное обновление фундаментальных структур общества, которые в марксистско-ленинской теории, например, называются «формацией», «способом производства», «общественным строем» и т.д. Меняются не только сами по себе политические и правовые отношения, но и социально-экономические источники, определяющие их характер» (Mal'tsev, 1999:272). Как отмечает автор, революция случается тогда, когда «погрязшее в кризисе общество доходит до последней черты» (Mal'tsev, 1999:273). И далее: «Революции, как правило, опрокидывают негодную или неугодную эмпирическую реальность, они не останавливаются перед основами социального бытия» (Mal'tsev, 1999:274). Следует согласиться с утверждениями ученого о том, что революция влечет за собой изменение всей системы социальных отношений, революция «выступает как кара обществу за его неспособность к саморазвитию и модернизации посредством реформ» (Mal'tsev, 1999:273). В отличие от революций, реформы не разрушают, а трансформируют общественный порядок, они, по мнению Г.В. Мальцева, «управляемы, подконтрольны, они осуществляются в рамках права» (Mal'tsev, 1999:274). В то же время автор возлагает на реформаторов ответственность за проводимые ими преобразования: «Ослабление механизмов правового контроля и юридической ответственности за проведение реформаторских мер влечет тяжелые последствия для реформы, которая выходит из правового пространства» (Mal'tsev, 1999:278-279). Приведенные выше тезисы вполне применимы к России, где правительство Александра II во второй половине ХIХ в. отчетливо демонстрирует пределы и возможности реформирования, обусловленные стремлением сохранить самодержавную власть, «высший эшелон» государственных структур, лидирующие позиции дворянского сословия в обществе. Очевидными становятся те конфликты, которые способны породить непоследовательные действия реформаторов. В действиях либерального окружения императора Александра II прослеживаются две взаимоисключающие тенденции. Первая тенденция была связана с консервацией самодержавия как специфической политической формы с всевластием царя и администрации, с опорой на дворянское сословие, которая не должна быть поколеблена в ходе проводимых преобразований. Вторая - с модернизацией социального и правового порядка в виде отмены крепостного права, судебной реформы, реформ местного самоуправления, дабы создать условия для развития экономических отношений, защиты собственности, реализации прав личности. Войдя в полосу реформ, но стремясь при их проведении отсрочить принятие конституции, учреждение парламента, сохраняя сословный строй с его привилегиями и ограничениями, российское самодержавие, тем не менее, уже вступило на путь конституционализма, продвигая российское общество именно в этом направлении. В ходе проведенных преобразований в систему общественных отношений самим правительством внедряются элементы конституционного строя - равенство всех подданных перед законом и судом, самостоятельная и независимая судебная власть, местное самоуправление. Провозглашенная Судебными уставами 20 ноября 1864 г. независимость суда от администрации фактически ограничивала самодержавную власть, а принцип равенства перед законом и судом противоречил сословному строю, являвшемуся опорой самодержавия. Такова суть противоречий, которые породила непоследовательная политика правительства, и которые впоследствии будет обостряться, пока не дойдут до критической точки. Не то чтобы нежелание, а скорее неспособность либерального окружения Александра II идти дальше по пути модернизации общества, утрата контроля над реформами предопределили трагическую судьбу самого императора и страны, которой он правил. «С юридико-позитивистской точки зрения, - утверждает Г.В. Мальцев, - революциям и радикальным реформам в правовом пространстве, очерченном законами государства, нет места; они всегда противозаконны» (Mal'tsev, 1999:275). Просматривается взаимосвязь и взаимная обусловленность философского и юридического позитивизма в объяснении реформ и революций. Если в философском позитивизме предполагается непрерывность опыта, относящегося к содержанию и формам индивидуальной и общественной жизни, то в юридическом позитивизме презюмируется незыблемость порядка, установленного законодательством. «Позитивный правопорядок совершенно определенно и логически закономерно ставит революцию, как и любые радикальные насильственные действия, разрушающие данный общественный и конституционный строй, вне закона». По утверждению Г.В. Мальцева, «юридический позитивизм не приемлет революций не только потому, что они разрушают актуальный правопорядок, над совершенствованием которого постоянно трудится суверензаконодатель, но и потому, что они стремительно и насильственно, не всегда продуманно и ответственно, ломают старые формы вообще (только потому, что они старые), прерывают то, что не должно никогда прерываться, - общественные традиции» (Mal'tsev, 1999:275-276). Тем не менее, в обоих случаях - и в философском, и в юридическом позитивизме - речь идет о трансляции опыта и традиций в правовой культуре. Тем самым революцию можно определить как реализованную радикально новую программу общества, неспособного жить по старой социальной программе. При анализе проблематики, связанной с революциями, представители различных научных направлений - системно ценностно-согласованного, агрегативно-психологического, интегративного, процессуального, относительной депривации, ресурсной мобилизации, структурных теорий и др. (Skocpol, 1979:6- 12; Nikiforov, 2007:92-104) - обосновывают необходимость многоуровневого подхода. В ряду необходимых условий наступления революции они видят: несбалансированную социальную систему (Johnson, 1982:61-90), неудовлетворенность населения в его основных потребностях (физиологических и/или социальных), вероятную возможность их неудовлетворения (James, 1962:6,8), желание людей улучшить свои социальные и статусные позиции (Goldstone, 1991:37-51), неразрешимые конфликты между различными социальными группами (Lichbach, Gurr, 1981:12), политические притязания относительно структуры власти, альтернативные концепции справедливости, организация принуждения, ведение войны, коалиции в обществе, степень легитимности государства (Tilly, 1973:447). Даже те исследователи, которые считают нецелесообразным построение универсальной теории революций, объясняют их наличием элементов ««случайности», «свободной причинности» (в смысле прекращения или приостановки действия некоторых причинно-следственных детерминаций, определявших дореволюционный статус-кво), спонтанного появления дотоле неизвестных форм идентичности и субъектности коллективных акторов» (Kapustin, 2015:6), при обосновании революций как явления, присущего современности, приводят такие обобщающие характеристики, как открытость революций творимому ими будущему; глубинное изменение социальных отношений; завоевание власти новыми социальными силами, созданными самой революцией или пробудившимися под ее влиянием. Представляется, что наиболее продуктивный взгляд на проблему революции возможен сквозь призму культуры общества, существующих в ней и поддерживаемых ею программ социального поведения, общения и деятельности, социальной памяти, традиций и инноваций. В этом общем контексте культуры просматривается и правовая культура общества, существующие в нем правовые отношения, которые поддерживаются в рамках традиций и не свободны от инноваций. Так, академик В.С. Степин определяет культуру как надбиологическую программу общества, в которой живут образы и образцы человеческого поведения, традиции и инновации. По его мнению, культура общества «может быть определена как система исторически развивающихся надбиологических программ человеческой жизнедеятельности (деятельности, поведения и общения), обеспечивающих воспроизводство и изменение социальной жизни во всех ее основных проявлениях. (…) В своей совокупности и исторической динамике они образуют накапливаемый и постоянно развивающийся социальный опыт. Культура хранит, транслирует этот опыт (передает его от поколения к поколению). В этой функции она выступает как традиция, как социальная память. Но культура способна также генерировать новые программы деятельности, поведения и общения людей, и часто задолго до того, как они внедряются в ткань социальной жизни, порождая социальные изменения» (Stepin, 2011:43). Определение правовой культуры находим у И.Л. Честнова, который рассматривает ее «как механизм воспроизводства правовой реальности» (Chestnov, 2012:6-7). «Очевидно, что социальном мире действуют не некие коллективные организмы, например, государство или право, и даже не формы их внешнего выражения (например, закон), а только люди», - отмечает автор. Поэтому «можно предположить только вероятностные тенденции» (Chestnov, 2012:8) массового поведения людей, руководствующихся господствующими в общественном сознании представлениями, следующих сложившимся в социуме образцам поведения. Таким образом, в развитии общества следует видеть, с одной стороны, тенденции к воспроизводству социальных отношений, с другой - импульсы к социальным изменениям, которые, если ими не управлять, способны достичь критической отметки, изменить существующую социальную программу развития общества. Сквозь призму социокультурного развития революция видится не просто как переворот и связанная с ним цепь событий, фактов, явлений, а как инновационное развитие общества, принявшее крайние, наиболее радикальные формы, как отказ от традиции в преемственности идей и течений в культуре общества, как новая социокультурная программа, в реализацию которой входит общество. III. СОЦИОЛОГИЗМ И ЭТАТИЗМ В СОВЕТСКОМ ПРАВЕ И ПРАВОВЕДЕНИИ Если обратиться к правовым воззрениям в России в преддверии событий 1917 г., то следует отметить, что концепции юридического позитивизма не дали возобладать над собой уже получившим развитие в дореволюционный период социологическим и иным течениям юридической мысли. Как отметил Г.В. Мальцев, именно «юридический позитивизм определил профиль российского правового развития» (Mal'tsev, 1999:18) того времени. В начале ХХ в. российское правоведение меняло вектор своего развития, и ученые отходили от юридического позитивизма. В тот период С.А. Муромцев и Н.М. Коркунов выступали с социологических позиций, В.М. Гессен и П.И. Новгородцев развивали идеи возрожденного естественного права, сложилось психологическое направление, возглавляемое Л.И. Петражицким. Однако на фоне изживающих себя государственных форм, в результате военного поражения в русско-японской войне, под воздействием революционных событий 1905- 1907 гг., в преддверии Первой мировой войны и радикальных потрясений 1917 г. в обществе «создалась благоприятная ситуация для своеобразного реванша этатического позитивизма с его правопониманием, замешанным на идеях государственного авторитаризма и государственного принуждения», как емко охарактеризовал ее Г.В. Мальцев (Mal'tsev, 1999:21). В социальной практике большевиков на ее начальной стадии усматривается ярко выраженная социологическая направленность, строившаяся на творческой, в том числе и правотворческой, активности социальных групп, прежде всего пришедшего к власти рабочего класса. Когда происходит революция, «в историческом смысле это стремительная, прерывная, насильственная перемена, от которой лопается по швам правовая система» (Berman, 1998:37), характерной особенностью правового развития становится самолегитимация власти. Одним из первых актов, отразивших характер правоотношений в советском обществе, стал Декрет о суде от 22 ноября 1917 г., который предписывал при решении дел и вынесении приговоров руководствоваться не отмененными революцией законами свергнутых правительств в той мере, в которой они «не противоречат революционной совести и революционному правосознанию» 2 . Это наводит на мысль не только о том, каков был массив прежнего законодательства, подлежащего применению в новых условиях, но и позволяет констатировать, что в качестве основных источников советского права Декрет провозгласил «революционную совесть и революционное правосознание». Одновременно встает вопрос о пределах действия революционной совести и революционного правосознания и критериях их действия. Как отметил историк права, профессор В.М. Курицын, «в качестве критерия законности действий органов и должностных лиц Советской власти зачастую выступали соображения революционной целесообразности» (Kuricyn, 1983:18). Критикуя сложившиеся в ранние советские годы механизмы правотворчества, В.М. Курицын одновременно оправдывал их следующим образом: «Социалистические преобразования совершались впервые в мире, конкретные формы новых отношений могла выработать только практика, опыт трудящихся масс, а он был еще не велик». Далее он отмечает: «Трудность борьбы за укрепление социалистической законности заключалась в том, что эта задача решалась впервые в мире» (Kuricyn, 1983:18). Г.В. Мальцев утверждает, что первые определения советского права, данные П.И. Стучкой 3 , Е.Б. Пашуканисом 4 , носили социологический характер, по- скольку классовые интересы в них были первичны, издаваемые государством законы - вторичны (Mal’tsev, 1999:27). Первое легальное определение права находим в ст. 1 «Руководящих начал по уголовному праву» от 12 декабря 1919 г., где было сказано: «Право - это система (порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной его силой» (Stuchka, 1921:9). Исследователи отмечают, что данного определения в первоначальной редакции документа не было. Автором его считается П.И. Стучка. Еще одна характерная особенность этого документа. «Руководящие начала по уголовному праву» 1919 г., этот фактически первый советский уголовный кодекс, где упор делался на общую часть уголовного права, в то время как конкретные составы преступлений и меры наказаний еще не удалось систематизировать, был принят коллегией Наркомата юстиции. То есть если оценивать этот документ как источник права, то это был ведомственный нормативный правовой акт. Как отмечает В.М. Курицын, «законодательство должно было гибко и оперативно реагировать на обстановку в стране. Поэтому фактически законодательствовали не только съезд Советов и ВЦИК, но и СНК. В первые годы Советской власти еще не сложилось четкого различия между декретом (законом), принимаемым высшим органом государственной власти, и ведомственным (подзаконным) нормативным актом. Нередко нормативные акты, по своему политическому значению и юридическому содержанию ничем не отличавшиеся от закона, принимались наркоматами и ведомствами» (Kuricyn, 1983:20). Однако с развитием государства и права потребовалось «повышение роли закона, как акта высшего органа государственной власти, что, в свою очередь, вызвало потребность в повышении роли и авторитета высших представительных органов государственной власти - Всероссийских съездов Советов и ВЦИК» (Kuricyn, 1983:91). Если же обратиться к доктринальным определениям права, то П.И. Стучка понимал под правом то «социальное явление, содержанием которого являются меняющиеся общественные отношения» (Stuchka, 1921:9,28). Основным явлением он называет право, по его мнению, закон - не тождественная праву формальная категория, которая «не обнимает всего права» (Stuchka, 1921:89). Е.Б. Пашуканис, автор весьма авторитетных работ по марксистской теории права, интерес к которым не ослабевает в современной науке (Bowring, 2011; Bowring, 2017; Head, 2007; Petukhova, 2012; Solomko, 2011; Tikhonovsky, 2009), выступая с критикой формально-догматической юриспруденции Г. Кельзена и в целом позитивизма, утверждал следующее: «Подвергнув тщательному анализу основные юридические понятия, он [Г. Кельзен] старательно устраняет оттуда все психологические и социологические элементы, всякий налет фактического» (Pashukanis, 1923:228). По Е.Б. Пашуканису, «право не … принадлежность абстрактного человеческого общества, но … историческая категория, отвечающая определенной общественной среде, построенной на противоположности частных интересов» (Pashukanis, 1927:30). Норма права, в соответствии с концепцией Е.Б. Пашуканиса, может быть как писаным правилом, так и неписаным, так же, как и норма морали. «В материальной действительности отношению отдается примат над нормой» (Pashukanis,1980:79), поскольку право должно быть реализовано. Автор утверждает следующее: «Для того, чтобы утверждать объективное существование права, нам недостаточно знать его нормативное содержание, но нужно знать, осуществляется ли это самое нормативное содержание в жизни, т.е. в социальных отношениях» (Pashukanis,1980:80). Государство при этом не является источником правовых норм и не создает предпосылок возникновения права. Предпосылки права ученый видел в общественных, прежде всего производственных, отношениях (Petukhova, 2012:23). В текущем 2017 г. году исполняется 150 лет с опубликования работы Карла Маркса «Капитал» (1867). В 2013 г. «Капитал» и «Манифест коммунистической партии» были включены по рекомендации Нидерландов и Германии в Реестр документального наследия ЮНЕСКО «Память мира». Обе работы были признаны ЮНЕСКО как «две из наиболее важных публикаций XIX в., имеющих огромное влияние и по сей день» 5 . Марксистская методология носит ярко выраженный социологический характер, поскольку в основе ее лежат интересы больших социальных групп - классов, которые на протяжении всего исторического пути развития общества борются за экономическое и политическое господство. Ориентированная на социальные процессы в странах Западной Европы - К. Маркс и Ф. Энгельс по происхождению были немцами, их идеи в конце ХIХ - начале ХХ в. широко распространялись в европейских странах представителями различных партий левого толка - марксистская теория впервые получила практическое воплощение в масштабах такой страны, как Россия, с ее противоречиями в виде сохранившегося в начале ХХ в. сословного строя и доминирования крестьянских масс в общем составе населения. Таким образом, на основе идеологии, созданной в Европе, именно в РСФСР и СССР была создана политико-экономическая система, которую на Западе не удалось реализовать. В то же время принято считать, что в марксистской методологии правовой компонент не был достаточно обоснован и аргументирован. В частности, П.И. Стучка отмечал, что «марксизм не излагал новой философии права, не дал сразу нового понимания права, но он дал метод и материал для такого понимания» (Stuchka, 1964:201). Представления о постепенном снижении значимости права по мере развития социалистического общества, вплоть до отмирания права вообще, стали, как полагает Г.В. Мальцев, «источником правового нигилизма в первые годы советской власти». (Mal'tsev, 1999:24). Е.Б. Пашуканис утверждал, что «буржуазное право - исторически наиболее развитый, последний тип права, после которого невозможно какое-либо новое право» (Pashukanis, 1927:9). Он отвергал возможность существования «пролетарского права». Буржуазное право, по его мнению, существует и в условиях социализма (в современный ему период - период нэпа, и позднее в «такой общественный строй, при котором средства производства принадлежат всему обществу и в котором производители не обмениваются своими продуктами») (Pashukanis, 1927:22). П.И. Стучка также указывал на временный характер существования советского права, отмечая следующее: «С падением или, правильнее, отмиранием государства естественно падает, отмирает и право в буржуазном смысле. О пролетарском праве мы можем говорить лишь как о праве переходного времени» (Stuchka, 1919:210). Таким образом, состояние советского права как нормативной регулятивной системы было обусловлено произошедшей в ходе революционных событий 1917 г. сменой социокультурной программы общества, преобладанием в нем поначалу социологических подходов, что вполне объяснимо, поскольку старые правовая система была разрушена, а на создание новой требовалось время. Утверждение в советском обществе в начале 30-х гг. партийногосударственной системы обусловило отказ от социологических концепций. В правопонимании безраздельное господство приобрел этатический позитивизм как крайняя форма юридического позитивизма. «Новая философия права, - утверждает Г.В. Мальцев, - являлась, в сущности, грубо сработанной версией этатического позитивизма. Плоть от плоти тоталитарного понимания политической власти, она сводила все правовое к предписаниям и приказам “сверху”, не видела в праве ничего, кроме утверждения политической мощи государственного аппарата, средства государственного принуждения» (Mal'tsev, 1999:30). На I Всесоюзном съезде марксистов-государственников и правовиков, прошедшем в январе 1931 г., было заявлено, что требуется «выкорчевывание в среде самих марксистов-ленинцев всяких отклонений от правильной линии», к коим причислены «разновидности психологических, идеологических и формально-нормативных теорий», в том числе «буржуазно-социологическая, подкрашенная под марксизм» (Rezolyutsiya…, 1931:144, 146). П.И. Стучка в ответ на то, что его критикуют за непризнание своих ошибок, писал в 1931 г.: «Ошибки признавать и там, где я их не вижу, я не могу и не буду» (Stuchka, 1931:67). И далее: «Меня упрекали в последнее время, что я находился под влиянием социологической школы права (Муромцева, Коркунова, отчасти и Иеринга и др.). Это естественно было так; но брал я у них только результат их исследований, а отнюдь не буржуазно-классовые атрибуты их науки» (Stuchka, 1931:69). В условиях смены государственной идеологии Е.Б. Пашуканисом в 1936 г. была выдвинута идея «социалистического права». В статьях середины 30-х гг. он критикует собственные, изданные ранее, труды, признает прежние свои суждения «ошибочными», «путанными», и отмечает: «Разговоры о том, что право отмирает при социализме, представляют собой такую же оппортунистическую чепуху, как и утверждение, что государственная власть начала отмирать на другой день после свержения буржуазии», и с этого момента советское право было социалистическим (Pashukanis, 1936:7). «Великая социалистическая Октябрьская революция, - пояснял он, - нанесла удар капиталистической частной собственности и положила начало новой социалистической системе права. В этом основное и главное для понимания советского права, его социалистической сущности как права пролетарского государства» (Pashukanis, 1936:8). С глубоким сожалением приходится констатировать, что предпринятые учеными, создававшими советскую правовую науку, попытки пояснить и уточнить свои позиции, а подчас и кардинально их изменить, не помогли им самосохраниться в условиях тоталитарного режима - многие из них были репрессированы. С конца 30-х гг. отечественное правоведение вынужденно развивалось в жестко заданных идеологических рамках этатического позитивизма. Вполне сложилось отношение к праву как к воле государства, облеченной во множество имеющих различную юридическую силу нормативных актов, возводилась в абсолют роль законодателя как некой абстрактной субстанции, а также законодательной деятельности как единственно возможной формы правотворчества. При этом законы рождались в бюрократических кабинетах, отражая чьи-то субъективные интересы, а отнюдь не согласованные интересы общества. Этатический позитивизм советского права предполагал привнесение в право и правопонимание классовой идеологии, обосновывающей непримиримую борьбу социальных сил за свои интересы, полное отождествление общественных интересов с государственными, а государственных - с партийными. Право как «не только политическую надстройку, но (…) и [как] форму общественного сознания, его идеологическую форму» рассматривал советский правовед И.П. Разумовский (1923; 1925:17). Он отмечал, что «правовые отношения, будучи “отношениями волевыми”, составляют заодно первоначальный идеологический момент, позже развивающийся в систему норм правовой идеологии». Вместе с тем он обращает внимание на некую оторванность идеологии от реальной жизни. «Идеологии, коренясь в материальных общественных отношениях и необходимо способствуя оформлению и выражению этих производственных отношений, вместе с тем под воздействием накопляемого мыслительного материала утрачивают сознание своей связи с общественными отношениями» (Razumovsky, 1925:17). И.П. Разумовский предложил следующее понятие права, определив его как «порядок общественных отношений, в конечном счете отношений между классами, поскольку он отображается в общественном сознании, исторически неизбежно абстрагируется, отдифференцировывается для этого сознания от своих материальных условий и, объективируясь для него, получает дальнейшее сложное идеологическое развитие в системах “норм”» (Razumovsky, 1925:50). Г.В. Мальцев справедливо утверждает, что «к области идеологии можно отнести всякую социально-заряженную идею, будь она истинной или ложной. Идеологическим является любое в социальном смысле функциональное знание, идея, несущая известную общественную функцию, выступающая инструментом социальной (религиозной, политической, моральной, правовой или иной) стратегии. (…) Гораздо ближе подводит нас к сути дела анализ идеологии как формы социально-группового, коллективного самосознания, в рамках которой при необходимости можно выделить сознание внутригрупповой идентичности (…) и осознание субъектности группы в межгрупповых (общественных) отношениях» (Mal'tsev, 1999:242-243). Можно утверждать, что идеология есть знание, навязанное обществу в интересах определенной социальной группы. В отличие от юридической догматики это социальная догматика, совокупность норм и принципов, целенаправляющих общество и позволяющих управлять им. В этом смысле представляется правильным предлагаемое автором противопоставление «идеология - наука»: «Идеология служит интересам, наука - истине» (Mal'tsev, 1999:244). Если в позитивистском «чистом учении о праве» Г. Кельзена оно должно быть очищено от политических пристрастий и идеологических установок, то в этатическом позитивизме советского права оно полностью идеологизировано, поставлено на службу государственной системе - «это стратегия прежде всего для государства, которое нуждается в ней» (Mal'tsev, 1999:32). К середине 30-х гг. в советском праве и правоведении возобладал этатический позитивизм, причем в форме идеологии, что привело к деформации социальной структуры общества. Переведенные из контекста науки в русло идеологии этатические концепции права способны породить жесткий авторитарный или тоталитарный режим, как показывает исторический опыт нашей страны. IV. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА С помощью идентификации существующих в обществе интересов как реальных причин социальных действий, а также посредством выявления возможных трансформаций одних интересов в другие можно объяснить путь развития права и эволюцию правовых форм в определенные исторические периоды. Исследование интересов, получивших развитие в юридических нормах и правоотношениях, позволяет глубже проникнуть в суть права как социального феномена, выявить различные его проявления, определить тенденции развития в историческом контексте. В обосновании проистекающих в обществе процессов лежит определение и обоснование социальных интересов различными идеологическими течениями. Так, марксистско-ленинская методология строилась на интересах, классовых интересах, антагонизм которых, вылившийся в формы классовой борьбы, приводил к сменам общественно-экономических формаций, а вмести с ними и исторических типов государства и права. Методология, основанная на признании господства в обществе в конкретный период определенного типа отношений собственности, производственных отношений и связанного с ними класса, сдерживала на протяжении 70 с лишним лет в нашей стране развитие плюралистического общественного сознания. При пристальном взгляде на историю России она оказывается малопродуктивной. Так, определяющим фактором в общественных отношениях применительно к дореволюционной России был сословный строй, который не совпадал с общепринятой в рамках формационного подхода классовой структурой общества. Деление общества на сословия - дворян, духовенство, горожан и крестьян, действовавшие для каждого сословия, с одной стороны, п

Об авторах

М В Немытина

Российский университет дружбы народов Юридический институт

Автор, ответственный за переписку.
Email: nemytina_mrvk@pfur.ru

Немытина Марина Викторовна - доктор юридических наук, профессор, заведующая кафедрой истории права и государства Юридического института Российского университета дружбы народов.

117198, Москва, Россия, ул. Миклухо-Маклая, 6

Ц Ц Михеева

Российский университет дружбы народов Юридический институт

Email: mikheeva_tsts@rudn.university

Михеева Цыбик Цырендоржиевна - кандидат юридических наук, доцент кафедры истории права и государства Юридического института Российского университета дружбы народов.

117198, Москва, Россия, ул. Миклухо-Маклая, 6

Список литературы