Справедливость при урегулировании региональных конфликтов: анализ стратегии России в 1992-2021 гг.

Полный текст

Введение

Справедливость не часто является объектом исследований в области международных отношений в целом и в рамках изучения процессов урегулирования региональных конфликтов в частности. В контексте урегулирования региональных конфликтов исследователи уделяют основное внимание типологии конфликтов, анализу интересов и ресурсов их участников, формам международного вмешательства, стратегиям внешних акторов  в процессе урегулирования конфликтов,  эффективности урегулирования (см., например: (Никитин, 2017)).

Все же проблематика «справедливости», скорее в неявной, чем в явной форме, неизбежно присутствует в исследованиях. Как  отмечал Ричард Рубинштейн, «стремление  к справедливости воодушевляет тех, кто  работает в этой области [урегулирования конфликтов. — Прим. авт.], хотя некоторые факторы мешают открыто обсуждать эти  вопросы», так как исследователи не хотят казаться «путаниками» (woolly minded), а практики — утопистами (Rubenstein, 1999, p. 1). Однако в подавляющем большинстве случаев оценка «справедливости» дается с точки  зрения участников конфликта. Как правило, за рамками исследований остается вопрос  о том, что именно считают справедливым посредники, содействующие конфликтному урегулированию. Среди концептуальных исследований на эту тему можно упомянуть лишь работы Оливера Ричмонда (Richmond, 2018) и Яна Шапиро (Shapiro, 2010). В числе редких эмпирических исследований следует отметить работу Андерса Перссона (Persson, 2015).

Для нашего эмпирического исследования мы использовали аналитическую схему,  разработанную в рамках проекта ГЛОБУС (Eriksen, 2016; Sjursen, 2017; Tomić & Tonra, 2018). Цель проекта — критическое осмысление вклада ЕС в укрепление глобальной справедливости¹. В этой схеме сформулировано три концепции глобальной справедливости: недоминирование, беспристрастность и взаимное признание (базовые элементы операционализации приведены в таблице).

Справедливость как недоминирование основана на принципах Вестфальской системы международных отношений, прежде всего на принципах государственного суверенитета, нерушимости границ и невмешательства.

Справедливость как беспристрастность акцентирует внимание на универсальности прав и свобод личности в их западном понимании и опирается на институты глобального управления как инструмент их обеспечения. В этом контексте основное внимание уделяется не взаимодействию с государствами, а упрочению международных (иногда, по сути, наднациональных) структур и процедур защиты индивидов и представления их обоснованных требований справедливости и защиты.

Справедливость как взаимное признание подчеркивает неизбежность различий и неравенства в современном мире. Она предполагает опору на консенсусные делиберативные структуры глобального управления, нацеленные обеспечить более равный доступ к глобальным благам и глобальному управлению.

Выбор этой аналитической схемы для нашего исследования обусловлен тем, что она устанавливает четкую связь между общим пониманием справедливости и действиями государства в качестве посредника / миротворца в региональных конфликтах. Также достоинством такой схемы является четкая операционализация трех вышеназванных концепций: сформулирован ряд параметров, описывающих поведение актора (государства-посредника), придерживающегося того или иного понимая справедливости. Это позволяет легко использовать данную схему для  эмпирических исследований.

Три концепции глобальной справедливости 

Источник: составлено автором на основе: (Eriksen, 2016; Sjursen, 2017; Tomić & Tonra, 2018).

Легко сформулировать, каким образом три концепции глобальной справедливости определяют целеполагание посредника в ходе конфликтного урегулирования. С точки зрения недоминирования справедливым является безусловный приоритет нерушимости границ, что подразумевает неприемлемость любых проявлений сепаратизма. Справедливость как беспристрастность не исключает, что границы могут быть изменены, если защита жизни людей, их благосостояния и прав невозможна в рамках существующих границ. Справедливость как взаимное признание предполагает внимание к причинам конфликта, в частности к дисбалансам власти, благосостояния и т. п. Задача конфликтного урегулирования — разрешить накопившийся комплекс взаимных претензий за счет основанного на консенсусе диалога, при этом изменение границ не исключено, но является лишь одним из вариантов разрешения глубинных противоречий.

Цель работы — выяснить, какое понимание справедливости лежало в основе реализуемой Россией стратегии посредничества /  миротворчества в процессе урегулирования региональных кризисов в 1990—2010-е гг.² Также исследование вносит вклад в понимание внешней политики России за счет уточнения взглядов Москвы на суть и параметры справедливого мирового порядка.

Перед началом исследования по существу следует сделать три принципиальные оговорки. Во-первых, три вышеперечисленные концепции справедливости представляют собой идеальные типы, в реальности их невозможно наблюдать в чистой форме.  Во-вторых, стратегия актора основывается не только на его понимании справедливости, но и на прагматических соображениях, в частности на понимании пределов возможного.  В-третьих, в реальной политике нормативный аспект неизбежно должен быть сбалансирован с интересами. У разных акторов международных отношений этот баланс выстроен по-разному в зависимости, прежде всего, от внутриполитических факторов, особенностей политической культуры, объема доступных ресурсов и места в международной системе. Последнее соображение имеет особое значение при анализе внешней политики России.

Российский взгляд на справедливость  в международных отношениях

Для понимания российского дискурса о справедливости в международных отношениях принципиально важно одно из классических противопоставлений: взаимная справедливость (reciprocity justice) и субъективная справедливость (subject-centered justice).  Аллен Бьюкенен формулирует это различие следующим образом: «субъективная справедливость» — это нормативные принципы индивидуального актора (группы), которые этот актор считает наиболее правильными в сравнении с тем, как справедливость трактуют другие акторы (Buchanan, 1990). Такое понимание основано на подразумеваемом или явно проговариваемом превосходстве данного актора над другими: цивилизованный белый человек и «дикий туземец», демократическая страна и страна, еще не построившая демократию, и т. п.

Этому противопоставляется понятие «взаимная справедливость», трактуемая не как некий нормативный абстрактный идеологический принцип, который априори не  может быть разделяем всеми, но как основанные на соглашении субъектов правила взаимодействия.

Россия является (как минимум претендует на статус) глобальной державой и поэтому уделяет большое внимание базовым характеристикам международного порядка. В русле доминирующей в российской политической мысли концепции реализма важнейшим  признаком (не)справедливости международного порядка является степень защиты главного национального интереса — безопасности.

Абсолютное большинство оценок (не)справедливости международного порядка опираются на концепцию взаимной справедливости. Это редко проговаривается  вслух именно потому, что имплицитно  подразумевается как одна из основ внешнеполитической идеологии. Такое понимание справедливости прослеживается во всех официальных документах последних десятилетий. К примеру, Концепция внешней политики 2008 г. в числе основных целей внешней политики называла «установление справедливого и демократического миропорядка,  основанного на коллективных началах…  а также на равноправных и партнерских отношениях между государствами (курсив наш. — Н.К.)»³.

А.Д. Богатуров, рассматривая три поколения внешнеполитических доктрин России, в центр своего анализа поместил два понятия: солидарность и ресурсы. В первой половине 1990-х гг. внешняя политика Москвы строилась из предпосылки «демократической солидарности», то есть когда все демократические страны, включая Россию, «станут вести себя солидарно, считаясь друг с другом, как и полагается государствам, имеющим общие интересы» (Богатуров, 2007). В этом контексте солидарность одновременно означала и «коллективно», и «справедливо». Интерпретируя политику Запада в 1990-е гг. как несправедливость, иногда даже как обман, современные российские политики и большинство экспертов считают это одним из важнейших факторов трансформации внешней и внутренней политики России в 2000-е гг.

В российском дискурсе взаимная справедливость и субъективная справедливость выступают не только как различающиеся, но и как антагонистические трактовки справедливости. На этом основана общепринятая оценка современного однополярного международного порядка: он не только не соответствует  интересам России, но и фундаментально  несправедлив. Характерно высказывание президента В.В. Путина о том, что страны Запада, поддавшись эйфории, «объективность и справедливость принесли в жертву политической целесообразности, юридические нормы подменили произвольным толкованием и пристрастными оценками»⁴.

Поэтому несправедливость современного международного порядка связывается со структурным (доминирование одной группы акторов) и ценностным (доминирующая группа присвоила себе монополию на истину в последней инстанции) параметрами⁵.  Не входя в доминирующее международное общество (то есть не являясь частью коллективного Запада), Россия (как минимум находящаяся у власти элита) не готова принять транслируемые международным сообществом ценности. Для обоснования такого поведения, как правило, указываются три причины:

1) эти ценности не разделяются широкими слоями российского общества и элитой;
2) Запад регулярно использовал дискуссию о ценностях для достижения своих интересов;
3) Запад не готов учитывать обоснованные интересы России.

Основные характеристики справедливого, с точки зрения России, мирового порядка четко декларированы в Концепции внешней политики 2016 г. В числе приоритетов внешней политики Концепция упоминает формирование «справедливого и устойчивого мироустройства». Это «система международных отношений на основе общепризнанных норм международного права и принципов равноправия, взаимного уважения, невмешательства во внутренние дела государств в целях обеспечения надежной и равной безопасности каждого члена мирового сообщества (курсив наш. — Н.К.)». При этом основой  такого устойчивого и справедливого мирового порядка Россия видела новый концерт  великих держав: «Коллективное лидерство ведущих государств, которое должно быть представительным в географическом и цивилизационном отношениях»⁶.

В этой связи очень характерна инициатива Владимира Путина: во время визита в Израиль 23 января 2020 г. он предложил провести встречу пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН, «которые несут особую ответственность за сохранение цивилизации», для того чтобы обсудить «коллективные  ответы на современные вызовы и угрозы»⁷.

Справедливый международный порядок в понимании Москвы подразумевает суверенитет государств, невмешательство во внутренние дела, равенство государств и взаимный учет законных интересов. Разумеется, имеется в виду, что в полной мере это касается лишь великих держав, поскольку только они обладают полноценным реальным суверенитетом и несут особую ответственность за стабильность и справедливость международного порядка. Только на этой основе, по мнению Москвы, возможны полноценные переговоры и выработка правил глобального  мироустройства, которые в равной мере  (не) устраивают всех, то есть все великие державы. Для Москвы справедливость международного порядка невозможна без права России как одной из великих держав влиять на принятие решений по важнейшим вопросам международной жизни, в первую очередь — вопросам мира и войны.

Внешнеполитическая идеология Москвы — оборонительная и консервативная. Оборонительная, поскольку Москва стремится de facto подтвердить те позиции, которые она de jure имеет как член Совбеза ООН, и сохранить влияние в регионе ближнего  зарубежья от экспансии других акторов. Консервативная, поскольку главный интерес — безопасность от внешних угроз, прежде всего угроз «жесткой безопасности», и сохранение суверенитета внутри страны. Это имеет абсолютный приоритет над интересами общественного, экономического и даже технологического развития.

Практика участия России  в урегулировании региональных  конфликтов

В последние годы российские воинские контингенты не участвуют в миротворческих миссиях ООН. Это объясняется двумя  причинами. Во-первых, Россия с начала  1990-х гг. проводила несколько собственных миротворческих операций в ближнем зарубежье, что требовало значительных ресурсов.  Во-вторых, подавляющее большинство миссий ООН проводится в регионах, где Москва не имеет существенных интересов. В то же время за три десятилетия имели место несколько случаев активного участия Москвы в урегулирования кризисов за пределами СНГ, включая участие в военных миротворческих операциях.

Наиболее известный из них — косовский кризис. Не пытаясь оправдать действия  С. Милошевича в отношении албанского населения, но желая предотвратить жесткие международные меры против Белграда, Москва в 1998—1999 гг. убеждала сербское руководство принять срочные меры для стабилизации обстановки, в частности прекратить вооруженные действия, обеспечить условия для возвращения беженцев, принять меры для преодоления гуманитарного кризиса и предоставить Косово широкую автономию (Примаков, 2015, с. 271—273, 301—319). В то же время Москва не готова была давать США карт-бланш на нанесение военных ударов по Сербии и настаивала, что применение силы как крайней меры возможно только  на основе специальной резолюции Совета  Безопасности ООН. Именно готовность США действовать вопреки возражениям Москвы и в обход Совета Безопасности «объясняет  остроту реакции Москвы на авиаудары по Югославии, создававшие опасный прецедент игнорирования статуса России как обладающего правом вето постоянного члена Совета  Безопасности ООН» (Загорский, 2017, с. 64)

Реакция Москвы и последующие события общеизвестны. В контексте нашей темы следует указать лишь основные мотивы участия Москвы в урегулировании конфликта: стремление сохранить влияние в регионе, а также статус великой державы и возможность на равных условиях участвовать в диалоге  с другими великими державами, обеспечивать политическое решение на основе учета интересов всех участников конфликта.  С точки зрения урегулирования конкретного конфликта подход Москвы выглядит как  основанный на принципе недоминирования (абсолютный приоритет территориальной целостности). Однако в более широком геополитическом контексте требование диалога  и равенства с другими великими державами  отражает понимание справедливости как взаимного признания.

Представляет интерес дискуссия о возможности взаимодействия России и ЕС в области кризисного регулирования, имевшая место в первой половине 2000-х гг. На саммите ЕС в Севилье в 2002 г. был одобрен документ (Севильская формула) о параметрах возможного участия России в операциях ЕС по управлению кризисами⁸. Этот подход был неприемлем для России, поскольку предусматривал лишь возможность участия России в операциях, проводимых Евросоюзом. Москва настаивала на признании равного статуса сторон. Не исключая возможности участвовать в операциях ЕС, Москва хотела зафиксировать возможность участия ЕС в российских операциях, а также проведения совместных операций, что подразумевало совместное принятие политических решений и оперативное планирование (Загорский, 2017, с. 116; Данилов, 2012, с. 530). Такого рода требования очевидным образом свидетельствуют о приверженности Москвы  пониманию справедливости как взаимного признания.

В принципе обе стороны выражали  готовность к сотрудничеству. Дорожная карта по общему пространству внешней безопасности, принятая на саммите Россия — ЕС 10 мая 2005 г., предусматривала взаимодействие с целью предотвращения и урегулирования конфликтов «посредством взаимного сотрудничества, ориентированного на результат, в том числе через разработку возможных совместных инициатив», включая «регионы, прилегающие к границам России и Европейского союза»⁹. Однако обе стороны  рассчитывали играть лидирующую роль  в таком сотрудничестве и использовать механизмы кризисного регулирования для увеличения собственного влияния в регионе общего соседства. В преддверии подписания дорожных карт Еврокомиссия, отмечая в пресс-релизе желание расширять сотрудничество с Россией в области кризисного регулирования в Приднестровье, Абхазии, Южной Осетии, откровенно заявляла о стремлении «к участию России в конкретных мероприятиях,  а также в политическом диалоге в целях содействия усилиям, которые ЕС уже предпринимает в этих регионах»¹⁰. Фактически ЕС полностью игнорировал все действия в сфере урегулирования конфликтов, осуществляемые Россией с начала 1990-х гг., и вместо этого предлагал России подключиться к пока еще гипотетическим действиям ЕС. Стремление ЕС играть лидирующую роль в урегулировании кризисов в регионе особых интересов России было абсолютно неприемлемо для Москвы. Это стало причиной для противодействия любым попыткам подключить ЕС  к идущим операциям и форматам конфликтного регулирования, в частности к переговорному процессу об урегулировании  в Приднестровье (Данилов, 2012, с. 531).

В этом контексте становится понятен единственный случай российского участия в миротворческой операции ЕС. В 2008 г. Россия направила вертолетную группу численностью около 200 военнослужащих со штатным вооружением, боеприпасами и военной техникой для участия в миссии Евросоюза EUFOR Chad/CAR¹¹. Решение об участии в миссии ЕС Москва приняла непосредственно после войны на Кавказе в августе 2008 г. Это был четкий сигнал, что европейский вектор внешней политики остается для России  приоритетным. Участие российских военных в миссии в Чаде позволило наработать важный опыт оперативного взаимодействия. Оно также продемонстрировало, что Москва в принципе готова участвовать в операциях в рамках Общей внешней политики и политики  безопасности (ОВПБ) ЕС в качестве третьей стороны. Однако на пространстве общего соседства Москва рассчитывала исключительно на равноправное сотрудничество. Это требовало создания иных механизмов совместного миротворчества, к чему ЕС оказался не готов.

Еще один пример прагматичного подхода Москвы к урегулированию кризисов — это сотрудничество с НАТО в Афганистане.  В данном случае интересы России и НАТО совпадали почти полностью: обеспечить формирование в Афганистане действенной  и легитимной власти, способной дать отпор «Талибану»¹², движению радикальных исламистов (Загорский, 2017, с. 112).

Также у России имелись особые интересы, связанные с пресечением наркотрафика. С 2005 г. под эгидой Совета Россия — НАТО проводилось обучение персонала антинаркотических служб Афганистана и стран  Центральной Азии¹³. В 2008 г. Россия  предоставила НАТО возможность транзита военных и гражданских грузов через свою территорию¹⁴. С 2011 г. Москва по просьбе НАТО поставляла армии Афганистана военные вертолеты Ми-35 и организовала обучение афганских летчиков¹⁵. Поскольку Москва не считала Афганистан сферой особых интересов, она продемонстрировала готовность рационально взаимодействовать c НАТО и выполнять отдельные вспомогательные задачи. Подход России, основанный на понимании справедливости как взаимного признания, в данном случае оказался совместим с действиями Запада, который в афганском кейсе продемонстрировал готовность учитывать практические интересы российской стороны и вести равный диалог.

Россия последовательно играла активную роль в урегулировании конфликтов на пространстве СНГ. Три крупнейшие миротворческие операции России реализовывались в Южной Осетии, Абхазии и Приднестровье. Во всех трех случаях одна из сторон конфликта стремилась получить бóльшую автономию или независимость, вступив в противоборство с центральной властью в лице правительств Грузии и Молдовы соответственно.

Особняком стоит конфликт в Нагорном Карабахе, который быстро трансформировался в межгосударственный конфликт между Арменией и Азербайджаном. С начала  1990-х гг. Москва аккуратно балансировала между интересами Армении и Азербайджана, демонстрируя свою беспристрастность. Это стало возможным, поскольку конфликт не рассматривался как одна из локальных точек комплексного противостояния между Россией и Западом. Наоборот, Нагорный Карабах долгое время оставался уникальным пунктом в Евразии, где российские, американские и французские дипломаты работали совместно для реализации общей цели¹⁶.

Можно выделить несколько общих черт  в политике Москвы в отношении урегулирования конфликтов в Южной Осетии, Абхазии и Приднестровье.

На постсоветском пространстве Россия преследовала две стратегические цели.  Во-первых, предотвратить экспорт нестабильности из соседних стран. Во-вторых, поддержать новый статус-кво в Европе с целью  сохранить в зоне своих привилегированных интересов соседние с ней страны, часть из которых рассчитывала на перспективу вступления в НАТО и ЕС (Загорский, 2017, с. 64).

В начале 1990-х гг. Россия прилагала активные усилия, чтобы заморозить горячую фазу всех трех конфликтов, и даже проводила миротворческие операции, опираясь на дислоцированные в регионах конфликта вооруженные силы бывшего СССР. В целом эти действия оказались успешными, привели  к установлению перемирий и стабилизации  гуманитарной ситуации. Очевидным приоритетом России во всех трех случаях было предотвращение дальнейших человеческих жертв и гуманитарные мотивы.

Присутствие российских миротворцев в зонах конфликтов основывалось на договоренностях со всеми участниками конфликта и их вовлечении в мероприятия по обеспечению безопасности. Смешанные силы по поддержанию мира в Южной Осетии были  созданы в 1992 г. в составе трех батальонов (российского, грузинского и южноосетинского)¹⁷. Для мониторинга ситуации была  создана Смешанная контрольная комиссия. Президенты России и Молдовы подписали Соглашение о принципах мирного урегулирования в Приднестровье 21 июля 1992 г.¹⁸ Для поддержания мира в регионе было согласовано создание трех миротворческих контингентов России, Молдовы и Приднестровья. Также была создана Совместная контрольная комиссия в составе трех делегаций, которая должна была принимать решения консенсусом.

Размещение российского миротворческого контингента в Абхазии было основано  на решении Совета глав государств СНГ от  22 августа 1994 г.¹⁹ Формально любое государство СНГ имело право принять участие по проводимой под командованием России операции, однако на практике военный контингент направила только Москва. Грузия как член СНГ регулярно поддерживала решения Совета глав государств СНГ о продлении мандата миротворческой операции.

В 1990-е гг. Россия приветствовала участие международных организаций в урегулировании кризисов. Переговоры о ситуации  в Абхазии проходили под эгидой ООН при посредничестве России и с участием Организации по безопасности и сотрудничеству  в Европе (ОБСЕ) и Группы друзей Генерального секретаря ООН. Меморандум 1996 г.  о мерах по обеспечению безопасности  и укреплению взаимного доверия между грузинской и осетинской сторонами был разработан при посредничестве России и ОБСЕ²⁰. Характерно, что российский министр по  делам СНГ Б.Н. Пастухов, комментируя  в 1997 г. роль ОБСЕ, отмечал: «Мы не монополизируем право на участие в урегулировании конфликта, ни к кому не испытываем ревности. Места в этом благородном деле хватит всем»²¹. Россия тесно сотрудничала с миссией ОБСЕ в Грузии и наблюдательной миссией ООН в Грузии до 2008 г.

Помимо этого, Россия использовала международные организации как средство легитимировать свои миротворческие операции. Например, как упоминалось ранее, размещение российского миротворческого контингента в Абхазии было проведено на основе решения Совета глав государств СНГ.

В середине 1990-х гг. Россия стремилась способствовать политическому урегулированию региональных конфликтов на основе принципа территориальной целостности  Грузии и Молдовы. Эта политика, в частности, была связана с желанием не давать дополнительных аргументов сепаратистским движениям внутри России, прежде всего на Северном Кавказе. К тому же в то время Москва не рассматривала эти конфликты как элемент конкуренции между Россией и Западом. Все это объясняет действия Москвы в духе справедливости как беспристрастности (приоритет безопасности людей, готовность принять активное участие в урегулировании конфликтов, тесное взаимодействие с международными организациями).

Стратегия России начала меняться на рубеже 1990—2000-х гг. Усиление напряженности в отношениях с НАТО после военной операции в Югославии и растущее влияние ЕС на постсоветском пространстве стали основанием переосмыслить стратегию в сфере конфликтного урегулирования. Стремление Грузии вступить в НАТО и усиление прозападных (и в определенной степени антироссийских) политических сил в Молдове  было воспринято в Москве как элементы  антироссийского заговора, инспирированного странами Запада. С этого времени Москва использует неурегулированные региональные конфликты как инструмент поддержания  зависимости указанных стран от России  (Арбатова, 2019, с. 93). С концептуальной точки зрения это свидетельствует о трансформации российского понимания справедливости от беспристрастности к взаимному признанию, а также об инструментализации конфликтов на постсоветском пространстве с целью добиться от Запада признания равенства, то есть статуса великой державы и приоритетной роли на постсоветском пространстве.

Нападение Грузии на Южную Осетию в августе 2008 г. привело к российско-грузинс-кому военному конфликту. В итоге Россия признала независимость Южной Осетии и Абхазии. Соответственно, статус российских военных контингентов в этих регионах изменился. Россия блокировала продление миссий ОБСЕ и ООН в Грузии. С того времени Приднестровье оставалось единственным кейсом российской миротворческой операции на постсоветском пространстве в строгом смысле понимания термина «миротворчество».

Эволюция российского подхода  к урегулированию в Приднестровье

В контексте данного исследования особый интерес представляет эволюция подхода Москвы к приднестровскому урегулированию, которую легко видеть при сравнении «плана Примакова» и «меморандума Козака».

После того как Стамбульский саммит ОБСЕ 8—19 ноября 1999 г. увязал ратификацию адаптированного Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) с выводом российских войск из ряда регионов СНГ, в частности из Молдовы²², приднестровский вопрос был поднят в Москве на самый высокий уровень. Комиссия под руководством экс-министра иностранных дел  Е.М. Примакова разработала концепцию «общего государства», или так называемый «план Примакова», который следует оценить как прагматический. Россия предложила довольно сбалансированный проект, учитывавший интересы обеих сторон конфликта. Кроме того, документ закладывал возможность частичной интернационализации миротворческой миссии при сохранении российского лидерства. После провала «плана Примакова» Россия, Украина и ОБСЕ представили новый план урегулирования, так называемый Киевский документ. Это был первый и одновременно последний проект, который выражал консолидированную позицию посредников. Даже после его провала Москва сохраняла приверженность идее интернационализации процесса политического урегулирования, что позволило в 2002 г. создать новый формат переговоров «5+2».

С учетом геополитических соображений (создание устойчивого режима контроля над обычными вооружениями в Европе) и в контексте позитивной динамики отношений с Западом Россия прилагала последовательные усилия для политического урегулирования конфликта в Приднестровье в 2000—2002 гг. РФ выступала в роли честного посредника и даже оказывала ограниченное давление на своего клиента в лице Приднестровской  Молдавской Республики (Девятков, 2012).  В действиях России видны элементы понимания справедливости как беспристрастности, такие как поддержка усилий по интернационализации конфликта и увязка процесса урегулирования с обеспечением безопасности в регионе. Также заметны элементы понимания справедливости как взаимного признания: попытки вести открытый и равный диалог со всеми сторонами конфликта и создание  эффективных форматов переговоров.

Отказ стран Запада ратифицировать адаптированный ДОВСЕ подтолкнул Москву оценить ситуацию в сфере безопасности  в Европе уже сквозь призму конкуренции.  В этом контексте политика Москвы в отношении Молдовы и приднестровского урегулирования стала строиться на противодействии риску расширения НАТО, угрозе румынизации и медленно, но поступательно идущему процессу евроинтеграции Молдовы (Маркедонов, Гущин, 2016).

В отличие от более ранних посреднических усилий подготовка «меморандума Козака» проводилась в атмосфере повышенной секретности (Девятков, 2010). 18 ноября  2003 г. парафированный проект Меморандума был передан сторонам конфликта и  ОБСЕ²³. Через несколько дней появилась  вторая версия документа, регулирующая  гарантии урегулирования²⁴. ЕС, ОБСЕ и Украина предоставляют Молдове лишь политические и экономические гарантии, в то время как Россия обеспечивает военные гарантии на основе Соглашения между Россией и Молдовой о размещении миротворческого контингента. Российские посредники осознанно уклонились от согласования положений о гарантиях  с представителями других стран-посредников и международных организаций.

24 ноября 2003 г. президент Молдовы В.Н. Воронин встретился с послом США Памелой Гайд-Смит, провел телефонные разговоры с Генеральным секретарем ОБСЕ Яап де Хооп Схеффером и Верховным Представителем ЕС по ОВПБ Xавьером Соланой, которые настоятельно убеждали молдавское руководство отказаться от российского плана. В итоге президент Молдовы отказался подписать  Меморандум, отметив, что выбранный Молдовой курс на европейскую интеграцию обусловливает непременное одобрение предложенного плана урегулирования европейскими организациями, и в первую очередь ОБСЕ (Девятков, 2010).

Не вызывает сомнений, что действия России при подготовке «меморандума Козака» носили односторонний характер, строились на принципе «игры с нулевой суммой» и стремлении извлечь максимум дивидендов из собственного лидерства. Задачей было  достичь окончательного политического урегулирования под эгидой России, что в итоге должно было сделать неизбежным присутствие в Молдове российского контингента в качестве основы военно-гарантийной операции. Однако следует отметить, что страны Запада выступили против Меморандума по причинам аналогичного характера и также действовали, исходя из логики игры с нулевой суммой и конкуренции за влияние  в Молдове.

Подход Москвы к урегулированию конфликта становится все в большей степени соответствующим пониманию справедливости как взаимного признания. Однако действия Запада не соответствовали ожиданиям Москвы касательно великодержавного равенства  и добросовестного разбора ситуации (учета приоритетных интересов Москвы). Нарастающая геополитическая конкуренция России  и Запада породила борьбу за лидерство в  урегулировании приднестровского конфликта  и определение будущего Молдовы. Внешние акторы (Москва, Брюссель и Вашингтон) имели достаточно ресурсов, чтобы блокировать усилия друг друга, но оказались не способны вести эффективное посредничество  в одностороннем порядке.

После украинского кризиса 2014 г.  процесс урегулирования стагнировал и постепенно трансформировался в состояние  кризисного диалога.

Заключение

Доминирующее в России понимание международной справедливости соответствует сформулированной А. Бьюкененом концепции субъективной справедливости. С точки зрения Москвы, международная справедливость — это набор правил, выработанных в процессе переговоров на основе консенсуса между великими державами. Таким образом, справедливый международный порядок — это результат консенсуса великих держав, а всем прочим, в соответствии с Мелосским диалогом Фукидида, остается «принимать то, с чем вынуждены смириться»²⁵. В свою очередь, справедливый региональный порядок, по мнению Москвы, это результат консенсуса региональных держав и заинтересованных глобальных держав. С этой точки зрения, справедливое урегулирование конфликта в конкретных регионах возможно на основе консенсуса сторон конфликта в соответствии с интересами заинтересованных глобальных и региональных держав.

Для России деятельность по урегулированию любого регионального конфликта очевидно была вписана во внешнеполитическую стратегию страны. В связи с этим основное значение имело справедливое взаимодействие великих держав по поводу урегулирования регионального конфликта и влияние, которое оно может оказать на формирование справедливого международного порядка. Вопрос  о том, насколько результат урегулирования  будет прочным и справедливым для участников конфликта, безусловно, имел значение, но был вторичен. Как отмечала Н.К. Арбатова (2019), Москва была заинтересована в поддержании равенства с другими игроками больше, чем в эффективном урегулировании конфликта.

Стратегия России в урегулировании конфликтов вдали от собственных границ в основном была связана с проявлением своего великодержавного статуса. На постсоветском пространстве она была вписана в широкий контекст взаимоотношений со странами  Запада и эволюционировала в связи с изменением этих отношений.

После некоторых флуктуаций 1990-х гг. активность России в сфере конфликтного урегулирования на постсоветском пространстве в 2000—2010-е гг. в целом соответствовала  модели справедливости как взаимного признания. В частности, можно отметить ожидание взаимодействия с другими великими державами по вопросам урегулирования региональных кризисов, а также готовность игнорировать принцип территориальной целостности, если добросовестный разбор ситуации ведет  к такой необходимости. Однако абсолютная приоритизация национальных интересов привела к постепенной трансформации сути диалога: на первое место вышла тема признания права Москвы на доминирование в процессе кризисного урегулирования на постсоветском пространстве, оставив позади вопросы самого урегулирования конфликтов. Такое понимание справедливости соответствовало основным интересам России в регионе: поддержанию стабильности, обеспечению собственного  лидерства, а также использованию своего влияния как аргумента во взаимоотношениях  с другими великими державами.

Вопрос о соотношении нормативных  соображений и национальных интересов во внешней политике представляется чрезвычайно сложным. Очевидно, что доминирующее в российской элите понимание международной справедливости сформировалось на основе консолидировавшегося в рассматриваемый период понимания национальных интересов. Однако ответ на вопрос, являлись ли эти  нормативные представления глубоким  внутренним убеждением или всего лишь  рационализацией стратегии максимизации собственных достижений, возможен лишь на основе комплексных исследований операционального кода политиков. С учетом указанного ограничения проведенное исследование показало релевантность использованной  методологии и аналитической схемы, разработанной в рамках проекта ГЛОБУС, для  исследования внешней политики России.

^{1 Reconsidering European Contributions to Global Justice (GLOBUS). URL: https://www.globus.uio.no (accessed: 09.08.2022).}

^{2 Мы рассматривали лишь те кейсы, где Россия играла роль посредника в строгом смысле, а российское военное присутствие в регионе конфликта имело статус миротворческой операции. Это естественным образом выводит из сферы исследования начавшийся в 2014 г. конфликт на юго-востоке Украины. Временные рамки исследования (до 2021 г.) связаны с тем, что эскалация российско-украинского конфликта привела к кардинальному переосмыслению внешнеполитической стратегии России. Для ответа на вопрос о том, в какой степени это привело к трансформации деятельности России в качестве посредника в региональных конфликтах, необходимы дополнительные исследования на дополнительном эмпирическом материале.}

^{3 Концепция внешней политики Российской Федерации // Президент России. 15.07.2008. URL: http://www.kremlin.ru/acts/news/785 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{4 Путин В. В. Мировой порядок: новые правила или игра без правил? Выступление на XI заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» // Президент России. 24.10.2014. URL: http://kremlin.ru/events/president/news/46860 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{5 Бордачев Т. Сила, мораль, справедливость // Россия в глобальной политике. 2014. Т. 12, № 2. URL: https://www.globalaffairs.ru/articles/sila-moral-spravedlivost/ (дата обращения: 09.08.2022).}

^{6 Указ Президента Российской Федерации от 30.11.2016 г. № 640 «Об утверждении Концепции внешней политики Российской Федерации» // Президент России. 30.11.2016. URL: http://www.kremlin.ru/acts/bank/41451 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{7 Форум «Сохраняем память о Холокосте, боремся с антисемитизмом» // Президент России. 23.01.2020. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/62646 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{8 Presidency Report on European Security and Defence Policy // Council of European Union. June 22, 2002.  P. 21—27. URL: https://www.consilium.europa.eu/uedocs/cms_data/docs/pressdata/en/misc/71189.pdf (accessed: 09.08.2022).}

^{9 «Дорожная карта» по общему пространству внешней безопасности // Президент России. 10.05.2005. URL: http://www.kremlin.ru/supplement/3589 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{10 EU/Russia: The Four “Common Spaces” // European Commission. March 18, 2005. URL: https://ec.europa.eu/commission/presscorner/detail/en/MEMO_05_103 (accessed: 09.08.2022).}

^{11 Группа российских военнослужащих ВВС направляется в Республику Чад // РИА Новости. 14.11.2008. URL: https://ria.ru/20081114/155009778.html (дата обращения: 09.08.2022).}

^{12 Здесь и далее упоминается организация, включенная в РФ в список террористических.}

^{13 НАТО и Россия начинают программу обучения методам антинаркотической борьбы в Афганистане // НАТО. 04.11.2008. URL: https://www.nato.int/cps/ru/natohq/news_21364.htm?selectedLocale=ru (дата обращения: 09.08.2022).}

^{14 Россия разрешила транзит вооружений в Афганистан // Известия. 20.11.2008. URL: https://archive.is/20120802211817/www.izvestia.ru/news/news192704#selection-767.0-767.48 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{15 ФС ВТС: не путайте контракт по Ми-17В5  и создание Трастфонда с НАТО // РИА Новости. 01.06.2011. URL: https://ria.ru/20110601/382870021.html (дата обращения: 09.08.2022).}

^{16 Маркедонов С. М. Нагорно-карабахское урегулирование: оправдано ли ускорение? // Российский совет по международным делам. 03.03.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/ nagorno-karabakhskoe-uregulirovanie-opravdano-li-uskorenie/?sphrase_id=41449618 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{17 Соглашение о принципах урегулирования грузинско-осетинского конфликта // Электронный фонд нормативно-технической и нормативно-правовой информации Консорциума «Кодекс». 24.06.1992. URL: https://docs.cntd.ru/document/1902246 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{18 Соглашение о принципах мирного урегулирования вооруженного конфликта в Приднестровском  регионе Республики Молдова // Электронный фонд нормативно-технической и нормативно-правовой  информации Консорциума «Кодекс». 21.07.1992. URL: https://docs.cntd.ru/document/901857454 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{19 Решение Совета глав государств участников  Содружества Независимых Государств об использовании Коллективных сил по поддержанию мира в зоне грузино-абхазского конфликта // Ассоциация ООН Грузии. 22.08.1994. URL: https://civil.ge/ru/archives/ 172171 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{20 Меморандум 1996 г. о мерах по обеспечению безопасности и укреплению взаимного доверия между сторонами в грузино-осетинском конфликте // Электронный фонд нормативно-технической и нормативно-правовой информации Консорциума «Кодекс». 16.05.1996. URL: https://docs.cntd.ru/document/1902534 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{21 Пастухов Б. Идет движение навстречу друг другу // Независимая газета. 1997. № 88. 16 мая.}

^{22 Стамбульский документ // ОБСЕ. 19.11.1999. URL: https://www.osce.org/ru/mc/39573 (дата обращения: 09.08.2022).}

^{23 Меморандум о принципах устройства объединенного государства // РИА Новости. 16.11.2003. URL: https://ria.ru/20031116/1719495.html (дата обращения: 09.08.2022).}

^{24 «Меморандум Козака»: Российский план объединения Молдовы и Приднестровья // ИА Regnum. 23.05.2005. URL: https://regnum.ru/news/polit/458547.html (дата обращения: 09.08.2022).}

^{25 Мелосский диалог. Отрывок из «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида // НИУ ВШЭ. 2017. URL: https://we.hse.ru/data/2017/12/29/1160703552/Melosskiy_dialog.pdf (дата обращения: 09.08.2022).}

Об авторах

Николай Юрьевич Кавешников

Автор, ответственный за переписку.
Email: n.kaveshnikov@inno.mgimo.ru
ORCID iD: 0000-0003-0223-1083

кандидат политических наук, заведующий кафедрой интеграционных процессов, МГИМО МИД России; ведущий научный сотрудник, Институт Европы РАН

Список литературы