Постколониальность в глобальном и региональном измерениях

Полный текст

Не является ли определением истории то, что она существует лишь постольку, поскольку есть нечто, приходящее после, и в этом смысле — всегда зависит от будущего?

Морис Мерло-Понти
[Merleau-Ponty 1955: 19]

Крушение биполярного мира, война с террором, наконец, обстоятельства «глобального карантина» отделяют уходящую в воды истории Атлантиду Модернити от неведомой культуры, определяемой как «мир после нашего времени» — Постсовременности. Вселенский беспорядок, возникающий в процессе цивилизационного транзита, требует проницательности ума и отменного вкуса. Нынешний планетарный Stunde Null¹ обнулил многие прогнозы и ожидания. Подспудную разделенность Universum Humanum продемонстрировали также беспорядки, вспыхнувшие вслед за гибелью афроамериканца Джорджа Флойда в США, а впоследствии и в других странах, предъявив цивилизации еще одну проблему с многообразными социальными и психологическими аспектами. Теоретической основой бунта, его идейным обоснованием стало междисциплинарное направление исследований, получившее название Постколониальность².

Мировой Север и Постсовременность

Одна из препон футур-истории³ — дефицит понятий и категорий для фиксируемой новизны и обнаруживаемых закономерностей, предрешает лексическую скудость при выборе дефиниции нового эона, что затуманивает его специфику. Сложна также сама проблема исторического транзита и диахронной цивилизационной конкуренции — борьбы за будущее: глобальной трансформации социальной реальности и формирования нового устойчивого ансамбля человеческого общежития.

Ландшафт Постсовременности — своего рода институциональные коридоры без стен, в некотором смысле он схож с иллюзорным общежитием ланей и львов, разделенных незримыми барьерами на лужайках Бронкса. Рассуждения о глобализации — это внятный язык привычного режима знания, однако не меньшее, а, пожалуй, большее значение приобретает кризис институтов «всемирной бюрократии» [Rizzi 1939], административных, коллективистских, идеопартийных тотальностей, прочих унифицирующих механизмов. И, напротив, процессы индивидуализации и приватизации ветвящейся футур-истории, расщепления политических структур, замещения субординативности субсидиарностью фиксируются как генеральное направление перемен, попутно демонстрируя кризис национального инстинкта. Возрастает уровень технической и антропологической сложности, коммуникационной связности, происходит синтез новых умений, практик, структур.

У исторического процесса есть лейтмотив — внутренняя логика идеала. Время быстрых трансформаций может, однако, иметь извилистый и даже рекуррентный, возвратный характер: речь идет о радикальных переменах, воплощении групповых инициатив и смещении индивидуальных горизонтов. Пребывая на кромке ветшающей конструкции, мы наблюдаем зарождение цивилизационной альтернативы со своими ценностями и логикой институтов. Специфика среды в сложном мире Постсовременности заключается в множественности суверенитетов с фрактальными обертонами, это результат их свободного делегирования или темпераментного завоевания. Комплексная реальность, возникающая при отрицании соблазнов и плодов массового общества, трансгрессии из мира индустриальной унификации в мозаичность личностного своеобразия, обладает иной по отношению к Современности формулой полицентризма, основанной не на национальном, а на корпоративном, групповом или персональном суверенитете. Однако в зоне действия прежней социокультурной гравитации природа Постмодерна постигается и определяется все же посредством оптики и категорий современной культуры.

Генезис и очертания этой другой, не территориально-акцентуированной картографии человеческой вселенной, прослеживаются в историях идеологических сообществ и конфессиональных корпораций, чье мировидение в данном отношении схоже с зафиксированным в сентенции: «Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество — чужбина» [Св. Иустин… 1995: 372]. Или же в персоналистичной философии «кембриджских апостолов», так сформулированной Эдвардом Фостером: «Если надо выбирать между предательством по отношению к моей стране⁴ и предательством к моему другу, то, надеюсь, что у меня хватит смелости предать свою страну» [Forster 1965].

Несовпадение границ происхождения с общностью в представлениях о норме поведения, конфликт культур, другая геометрия лояльности, ее динамика в процессе самопознания продемонстрированы в фильмах «Танцующий с волками», «Аватар» или «Четыре дня в мае».

Речь между тем сегодня идет не столько о религиозной или идеологической идентичности «доменов симпатий», сколько о своего рода Великом политическом аттракторе — универсальном агрегаторе, интегрирующем личностно-мотивированные отказы от национально-территориальной идентификации, утверждая противостояние земным обобщениям и разделениям, сохраняя приоритет внутренних обстоятельств над внешними коллизиями и формируя, таким образом, доминанту иного мироустройства.

Трансмодернизм — сумма разбегающихся антропологических галактик, принципиальное разнообразие миров Постсовременности, ареалов обитания изгоев и пионеров, покидающих вселенную Современности, мутантов, живущих своею жизнью и обустраивающих, подобно предшественникам — homines moderni из генерации Модернити, невоплощенные до времени, но вероятные и возможные миры. Занимая социокультурную позицию с отличным от прежнего модуса режимом действия и знания, эти распределенные по планете сообщества генерируют ферменты перемен, оригинальные смыслы, общественные и языковые конструкты, колонизируя внутренние и внешние пространства, культивируя призрачные, зыбкие земли, вычленяя реальность из облачных конструктов и грядущих реализаций. Вторгаясь в изобилие практики, переселенцы преодолевают семантическую немоту, обретают иной язык и различают речь нового эона.

Анализ пестрой феноменологии Постсовременности и партикулярности проявлений социальной молекулярности, определяемой категорией «метамодернизм», парадоксальным на первый взгляд образом смыкается и сопрягается с исследовательским полем, где оперируют категориями «колониальность», «постколониальность» и «деколониальность». Постсовременность, отрицая прежнее мироустройство, воспроизводит во вселенском масштабе подобие постколониальной ситуации, что позволяет обратиться к опыту стран и сообществ, получивших политический / правовой суверенитет и осваивающих новый статус в различных его версиях и пропорциях.

Мировой Юг и Постколониальность

Проблема, возникающая при конструировании человеческого общежития — коллизия принципов социальной организации, связанная, в конечном счете, с различием во взглядах на природу человека.

Истоки одной позиции прослеживаются в христианском учении о несовершенстве этой природы, обосновывая необходимость обуздания, цензурирования, исправления и преодоления людских несовершенств, господства над естеством и как следствие — над природой как окружающей средой, их колонизации, культивации, трансформации. Другой взгляд базируется на возрожденческо-просвещенческой модели — вере в энтузиазм и изначально добрую природу человека, идеалах свободы, равенства и демократии, предполагая борьбу с разного рода господствами и обременениями, включая тяготы универсальной имперскости. По сути, это проблема выбора доминанты социальной эволюции: политический конструктивизм или органицизм, дирижизм или плюрализм. Или в других схожих интерпретациях: «мультикультурное разнообразие — культурный империализм», «динамический хаос — организационный геноцид».

Колониальность наряду с колонизацией (заселением, обустройством) и колониализмом — широкое исследовательское поле; его специфический предмет: последствия гегемонии, выходящие за рамки сложившегося толкования колониализма с сопутствующей политической и экономической зависимостью, утилизацией природных ресурсов метрополией или иной доминантной системой, включая автохтонную. Неравенство прямо не предполагает унижение, однако располагает к нему. Колониальность — это социокультурное состояние, возникающее вследствие перманентного угнетения подвластной среды, узурпации субъектности, дискриминации суверенной ментальности, идеологической монополии [Неклесса 2020b]. В универсальном смысле — это регрессивная и репрессивная эманация мира-империума, предлагающего субалтерным Другим, по сути два модуса поведения: подчинение либо ассимиляцию, отрицая с тем или иным градусом насилия легальность альтернативной самореализации или сопротивления, рождая острую тоску по утрачиваемой идентичности и субъектности. Предельная форма властной колониальности — имперская оккупация или самооккупация — состояние, подобное болезни, требующее терапии, и преодолевается оно схожим образом.

Колонизация (чей обертон — цивилизация) не являлась односторонним процессом; это не только субъект-объектное воздействие (колониализм), но и межсубъектное взаимодействие со сложной гаммой результатов, в числе прочего — эволюционным синдромом и кризисом развития.

Политическая деколонизация — исторически недолгий период, в то время как Постколониальность — это длительное, неоднозначное социокультурное состояние бывших колониальных и других зависимых территорий с ослабленной субъектностью. Предметное поле колонизации включает территории на всех континентах планеты⁵. Это универсальное явление мировой истории, равно как и формирование империй — морских и континентальных, с различной траекторией исторического маршрута, предполагавшее включение в имперский текст и контекст иных социокультурных персонажей, переваривая их либо в своем «плавильном котле», либо в ходе возникавших по тем или иным причинам конфронтаций, приходя к расколу, разводу, суверенизации колонизированных территорий и формируя затем на новой, межсубъектной основе антагонистические или партнерские отношения.

Постколониальные исследования — междисциплинарное направление, сумма интеллектуальных усилий по осмыслению процесса перемен в специфической галактике обществ, обретавших суверенитет, и в своем нынешнем виде существенно интегрированной и модифицированной Севером. Речь также идет об актуальном и прогнозируемом влиянии данного персонажа на состояние человеческого космоса, его определенных аналогиях с «третьим сословием» — инициатора исторического переворота, некогда утвердившего в правах Современность⁶. Этот разнообразный в культурном и социальном отношении мир приступает, однако, к национальному строительству по лекалам Современности в то время, когда цивилизация переходит к созиданию иной социокультурной архитектуры — постмодернизации.

Таким образом, тема Постколониальности возникает на пороге XXI в. синхронно с актуализацией темы Постсовременности, являясь осмыслением взаимно комплементарных и взаимно контаминирующих процессов, развивающихся в едином русле истории, прививая к сложившемуся порядку вещей ветви иной культуры жизни. Другим определением Постколониальности (в прежней лексике) мог бы стать, скажем, «социокультурный антиимпериализм постмодерна». Постсовременность предполагает Постколониальность как часть общей динамики перемен в сложноподчиненном ансамбле «Север — Юг — Запад — Восток».

Предмет постколониальных исследований — комплекс проблем и практик, возникающих после освобождения субъекта от имперского либо иного доминирования и его перехода к суверенному самоуправлению. Между тем изживаемая, но мимикрирующая и реплицируемая зависимость, стойкость стереотипов, равно как и опасения возвратных неурядиц и аберраций, сопровождают траектории национальной и персональной эволюции, сдерживая становление внятной идентичности. И в зависимости от обстоятельств субъектам-в-становлении доводится заигрывать с крайностями как ассимиляции (социокультурная колониальность), так и отчуждения (автоколониальность).

Сопряжение деколонизации как политического процесса, нередко абортирующего культурные связи, и Постколониальности как специфического социокультурного состояния — фундаментальная проблема бывших колониальных, зависимых либо иным образом подчиненных сообществ, включая обширный регион подобных трансформаций — Африку как сообщество новых наций. Континент долгое время находился в фокусе интеллектуального внимания и венчурного проектирования, став едва ли не генеральным объектом постколониальных исследований. Однако проблема оказалась шире и глубже: деколониальность имеет как региональный, так и глобальный аспект, что подтвердили недавние события в США и мире.

Осваивая горизонты самостийного статуса, страны и сообщества, получившие политический суверенитет, подвергают сегодня критике исторический опыт и сомнению — цивилизационный маршрут, охлаждая постсовременный пыл и внося неопределенность в контрапункт глобальной перестройки.

Борьба за будущее

Постколониальность может восприниматься как разновидность национализма, но таковой она не является — всколыхнувшаяся проблематика шире, это нечто иное.

Предметное поле постколониальной аналитики очевидным образом не ограничено рассмотрением ситуации на Африканском континенте или даже всей калейдоскопичной реальности развивающихся стран после обретения ими независимости⁷. Проблематика послевоенной деколонизации дополняется феноменологией латиноамериканских, азиатских и в 1970 гг. — европейских антиавторитарных революций, начиная с «революции гвоздик» в Португалии.

Исследуемая проблема отражает один из аспектов общей несправедливости земного, в том числе современного, мироустройства, его внутреннюю асимметрично-властную разделенность, воспроизводимую в разных исторических обстоятельствах в различных формах и конфигурациях системы сдержек и противовесов. В конечном счете это вопрос политики — определения и закрепления оптимального баланса сил и средств, обеспечивающего выживание и развитие.

Присутствие темы Постколониальности в композициях Постсовременности усложняет конструирование образов высокотехнологичного мира и становление высокоорганизованного и гармоничного строя, прогнозируя вселенское разделение и те или иные антиутопии. Проблема человеческой ущемленности в перспективе лишь усугубляется относительно ее прежней исторической аранжировки, порождая системные страхи и отражая драму «последнего класса» париев и масс в сценариях индивидуации избранных и приватизации ими жизни. Модель разделенного общества и борьбы «классов передвижения» по загубленному и отторгнутому миру представлена в фильме «Сквозь снег» и более подробно — в последующем одноименном сериале.

Критика и рецептура пересмотра репрессивных аспектов социокультурного кода Современности связаны с именами Карла Маркса, Фридриха Ницше, Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда и других. Влияние же на генезис собственно постколониальной культурной оптики и ее трансляцию оказали:

• общий академический ориентализм per se (научное сообщество от исследователя «цивилизации ацтеков» Александра Гумбольдта [Humboldt 2014] до наших дней);
• французская (по преимуществу) философия ХХ в. (Ролан Барт, Феликс Гваттари, Жиль Делез, Жак Деррида, Жак Лакан, Эммануэль Левинас, Жан-Франсуа Лиотар, Жан-Поль Сартр, Клод Леви Стросс, Мишель Фуко) [Postcolonial Thought in the French Speaking World 2009];
• неомарксизм Франкфуртской школы [Адорно 2003; Маркузе 2011; Фромм 1992] или политизированные антизападные вариации в духе «социалистической ориентации» [Социалистическая ориентация освободившихся стран… 1982] и «теории разделения» [Амин 2007].

Постколониальность с ее опытом интерпретаций в духе Эдварда Саида [Said 1978], Гаятри Спивак [Spivak 1988], Хоми Бхабха [Bhabha 1994], Лиилы Ганди [Gandhi 1998] предстает как универсальный и космополитичный феномен (обертон — постцивилизация), реконституируя права поверженного Другого и подверженной унижению инаковости [Fanon 1963] на реституцию собственной версии ментальности, социальную организацию, политическую манифестацию и культурную эскалацию, а также на критический и страстный диалог с властным официозом, извлекая образ нового мира из трещин прежнего. В сфере же знания подвергается сомнению претензия современного интеллектуального и социокультурного стандарта на модальный монолог, расценивая подобную позицию как «культурный колониализм».

В отличие от прописей политической деколонизации постколониальная теория мыслит мир другими идеалами, проблематизируя культурную ригидность и социальную антагонистичность, противопоставляя им эмансипацию и самоорганизацию. Постколониальный дискурс интегрирует в своих проскрипционных списках практики широко понимаемой колониальности с претензией на их удаление из исторической памяти. Неполный их список содержит постимперские, милитарные, расовые, этнонациональные, языковые, миграционные, гендерные, феминистские, экологические, а также иные предрасположенные к угнетению формы межличностных взаимодействий — гастарбайтерство, офисное и патриархальное «рабовладение» и т. д. Акцент при этом делается не только на гражданском равноправии, десегрегации и демократизации, но также на легитимации самого принципа особой субъектности, «эффективном равенстве», выводя покореженные насилием оригиналы из-под груза и гипноза привнесенных несовершенств как с той, так и с другой стороны.

Художественная интерпретация объективации личности представлена в незавершенной трилогии Ларса фон Триера — фильмах «Догвиль» и «Мандерлей», овеществление индивида — в недавнем отзвуке той же темы в «Преимуществах путешествий поездами» Аритца Морено или «Дау» Ильи Хржановского, сложное соподчинение людей — в «Ночном портье» Лилианы Кавани. Сознательные и бессознательные аллюзии отличают эти произведения от традиционных интерпретаций темы наподобие «Соединенного королевства» Аммы Асанте, толкующего ту же тематику, но в прежней стилистике постколониального дискурса.

Деколониальность — осознанная критическая и деятельная позиция [Mingolo, Walsh 2018; Maldonado-Torres, France, We, Radebe 2019; Тлостанова 2020], производящая, координирующая и суммирующая практики атакующего поведения и рефлексии, имеющие целью коррекцию социальных институтов. Речь идет о противодействии институциональному угнетению (предубеждение плюс власть). Сливаясь с постмодернистским кругом идей и практик, деколониальность стимулирует интеллектуальный и социальный акционизм, направленный против объективации подвластной личности, подавления креативной экспрессии и ущемления своеобразной ментальности. Но также она рискует оказаться источником, подпитывающим очередную версию «идеологии ненависти», и это серьезное противоречие.

В стремлении преодолеть униженность прошлым деколониальная терапия рекультивирует былое и стигматизирует прошлое, пытаясь достичь в данной социокультурной реинкарнации пределов промысленного. Внимание и усилия концентрируются не столько на перипетиях борьбы за независимость и политической модальности в категориях pro или contra, сколько на цивилизационной компенсации и культурной оригинальности, перестраивая в духе «золотой легенды» историю, смысловые поля, трансформируя психологический ландшафт и социальную ментальность («фактам мы предпочитаем правду»).

Процесс сопрягается с критическим восприятием всей совокупности имперских концептов, авторитарных рецептов, прочих навязчивых влияний. В свою очередь, критическое восприятие модернизации [Эйзенштадт 1999] стимулирует генезис альтернативных практик развития. Отдельная проблема — трансляция и совместимость систем ценностей и правовых норм в ходе непростого транзита. Контур же универсального эпистемологического переворота предъявлен в претензии на пересмотр сциентистского, шире — катафатического модуса и схоластичного, монологичного нарратива «гуманитарных наук».

Эволюционный транзит

Речь, в сущности, идет о становлении обширной смысловой, социокультурной и политической контргегемонии [Грамши 1991], выходящей из длительной исторической рокировки. В постколониальной дискурсивной практике американских кампусов диспозиция примерно такова: человек предрасположен к совершенству («исправление сердца»), а люди способны к самоосвобождению и утверждению идеала («исправлению мира»). Дикость, подспудно присутствующая в человеческой природе, втягивается в эволюционный процесс — изменение нравственной конституции: мы не наблюдаем мир, мы его создаем. Другими словами, революции идей противопоставлена революция отношений. Проблема, однако, остается.

Критический пафос и категорический идеал постсовременной, постимперской и постколониальной терапии декларирует и продвигает права индивида и сообществ на оригинальную идентичность и диссимиляцию лояльностей, свободную социальную композицию и поиск политических альтернатив, подавляя современный модально-ассимилирующий комплекс «знание — власть», остающийся под подозрением. Вместе с тем продвижение к суверенности привносит мучительное осознание безнравственности пережитого в прошлом, стимулируя экстремизм и неистовство при опровержении авторитарных установлений. В локальных расовых и социокультурных водоворотах («На улице пена цунами со сполохами расизма»⁸) присутствует не только традиционная антиэлитная враждебность с примесью неоархаики погрома, но и парадоксальная на первый взгляд тяга к брутально-карнавальной индигенности. Гнев прозрения распечатывает подавленные страсти, указывая Фирсу путь Акакия Акакиевича, обретающего мощь («суперсилу») глобального Франкенштейна.

Негативная версия становления персоны при нарастании внутреннего и внешнего бунта представлена в оскароносном «Джокере» Тодда Филлипса — своего рода «романе воспитания» протеста.

Современность столкнулась с диверсией истории как компенсации за несовершенное бытие. Не являясь мейнстримом постмодернистского продвижения, деколониальный извод все же срезонировал, заявив о себе и предъявив претензию на присутствие в актуальной повестке. И заодно пробудил тени разномыслящих, союзников, представив летом 2020 г. мировой перформанс как микс из йиппи⁹ и «черных пантер», ностальгии по Парижу-68 и акционизму антиглобализма, проведя ревизию имеющихся в наличии антисистемных альтернатив. Ситуация порой пробуждала также память о столкновениях конфедератов с федералистами, но в непривычной аранжировке, с иными персонажами, другими средствами и с решительно отвергнутым, радикально переписанным сценарием «Рождения нации» Дэвида Гриффита, влияя на «большую политику» и претендуя на новое издание общественного договора¹⁰.

Попытки уничтожить память о былом и обрести чаемое, приблизив конец отрицаемой истории, чреваты соблазном лидерства в деструкции. Длительная нестабильность может обернуться сбоем исторического маршрутизатора и обрушением цивилизации. Уместно вспомнить всплывающую временами тему политического мессианизма, притяжения и постижения странного идеала наподобие предполагаемой связи Махмуда Ахмадинежада с апокалиптически-ориентированным направлением ислама [Khalaji 2008]. Или ряд других идеократичных по форме, но гностических по духу умонастроений, связанных с темой рукотворного апокалипсиса. Библейское «мене, текел, упарсин» — трагическая последовательность, развернутая как закономерность Аристотелем (анамнез, диагноз, прогноз) — грозит подобными производными от темпераментной политики, учитывая широкие возможности индустриальной цивилизации.

Глобальная критическая ситуация может быть также активирована эколого-климатическим катаклизмом, адаптацией микроорганизмов к фармакологическим воздействиям, высоколетальной пандемией, распространением мутаций, геофизической аномалией или даже падением крупного небесного тела. Результатом подобных событий либо их комбинации может стать форсированный обстоятельствами демографический переход и деградация цивилизации.

В турбулентных водах нового эона, штормах суверенных страстей, факториале возможностей мир противостоит сам себе, впитывая капризность набирающей темп яви. Вглядываясь в умножающиеся горизонты бытия, задумываешься: сохранится ли в стремительно ветшающих уставах нравственный закон, удерживая обретенные рубежи человечности? Будущее при всех переживаемых перипетиях — чертеж, меняющийся в процессе работы, иначе — что есть эволюция.

^{1 «Нулевой час» — термин, означающий уничтожение старых традиций и старт нового порядка вещей. Возник в годы Первой мировой войны, но известность получил после Второй. В промежутке между войнами применялся в значении пересечения некой «красной черты» в ряде серьезных политических и военных ситуаций.}

^{2 См. лозунги демонстрантов, отражающие как социальную ментальность движения: Respect Existence or Expect Resistance; No Justice, No Peace; Be the Voice, not Echo; Silence is Violence; People Over Profit; Occupy Justice; Burn Everything Down; The Time Is Now, так и весьма специфическую антирасистскую: Black Lives Matter; Racism is a Pandemic; Dismantle Whiteness; Fuck White Privilege; Whiteness, White Silence is Violence; White Silence is Compliance.}

^{3 Логика тут примерно такова: человечество — развивающийся антропологический космос, открытая система, реализующая эволюционный социокод с определенным набором сопряженных траекторий («геном истории» как предзаданное целеполагание социального организма и аутопоэзиса личности). Предполагается, что постижение гештальта — целостностности образа истории — и познание логики ее маршрутизатора вкупе с осмыслением фрактальной структурности событий позволяют, прогнозируя будущее русло истории, декодировать с той или иной степенью успеха характер и последовательности грядущих перемен. Футур-история, таким образом, представляет не осуществленную в событиях действительность, но ее «должный порядок», возможный и вероятный маршрут развития. Полнота жизни, умножение случайностей, спутанность и прерывание последовательностей привносят в сюжет временные искажения, прочие сюрпризы, влияя на точность прогнозов этой дорожной карты. Но даже при хаотизации организации история сохраняет заложенный в нее природой или Творцом код эволюции как тягу к воплощению взыскуемого идеала [Неклесса 2020а].}

^{4 См.: «Я истину ставлю выше моей родины, и у меня возникает вопрос: многие ли способны поставить истину выше видимого интереса своей родины. А если не могут — то они плохие христиане» (Философия действительности. Интервью с Мерабом Мамардашвили // Мераб Мамардашвили: Метафизика свободы. 1999—2002. URL: http://www.mamardashvili.ru/index.php?texts/interwiev/deystvitelnost.htm (дата обращения: 16.06.2020)).}

^{5 Так, в Европе, к примеру, строительству межконтинентальной Британской империи предшествовало созидание Королевства Великобритания, в процессе которого взаимоотношения с Ирландией включали не только военную интервенцию и экономическую эксплуатацию, но также социокультурную репрессивность и обращение повстанцев в indentured servants, продаваемых английским поселенцам в Вест-Индии и Вирджинии на некоторый срок. Другой, несколько иной пример — судьбы восточно-европейских народов (Volkchen по характерному выражению Фридриха Энгельса). Или Российская империя со своим институтом торговли людьми (автоколониальность) и колониальными войнами ввиду отсутствия непосредственного выхода к океанам — на сопредельных территориях (наиболее крупные — столетняя Кавказская, но также среднеазиатские, сибирские, дальневосточные, североамериканские походы и присоединения). Будучи разрушенной, как и прочие европейские континентальные империи в начале прошлого века, страна в условиях национальной чересполосицы и слабости гражданского общества (характерная черта постколониальных обществ, предопределяющая проблемы в государственном строительстве) пережила постимперскую реконструкцию, сформировав «советскую» репрессивную систему. А ее полураспад оставил постсоветскую Россию в ситуации, многие аспекты и характерные черты которой схожи с проблематикой прочих постколониальных стран, обществ и территорий.}

^{6 «Этот третий мир — игнорируемый, эксплуатируемый и презираемый, подобно третьему сословию, теперь тоже желает стать чем-то» [Sauvy 1986: 82].}

^{7 Характерный штрих: профильный журнал «Азия и Африка сегодня» отверг данную статью даже без рассмотрения ее рецензентами с формулировкой «Такого рода глобальная тематика — вне формата нашего журнала».}

^{8 См. различные точки зрения по данному вопросу: Костецкий С. Черные начинают и выигрывают. Темнокожие борцы за равноправие не любят белых. Почему в США это не считают расизмом? // Lenta.ru. 13.06.2020. URL: https://lenta.ru/articles/2020/06/13/hate_and_racism/ (дата обращения: 16.06.2020); Черняховский С. Черная Месса афронацизма // Km.ru. 15.06.2020. URL: https://www.km.ru/world/2020/06/14/problemy-migrantov-v-mire/874615-chernaya-messa-afronatsizma (дата обращения: 16.06.2020).}

^{9 Йиппи — леворадикальное контркультурное движение в США на рубеже 1960—1970-х гг.}

^{10 Интересно сопоставить волну свержения памятников героям Конфедерации в США с украинским «ленинопадом», упразднением нацистских мемориалов в Германии, просоветских и пророссийских монументов в Восточной Европе и в постсоветских странах, памятников, связанных с имперским прошлым, в СССР и с колонизацией — в российских регионах (Чечня, Тюмень и т. п.), коммунистических — в России в 1990-е гг.}

Об авторах

Александр Иванович Неклесса

Автор, ответственный за переписку.
Email: neklessa@intelros.ru

руководитель Группы «Север - Юг» Центра цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН; председатель Комиссии по социальным и культурным проблемам глобализации; член бюро Научного совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН

Список литературы