«Мосты» и «перекрестки» философии русского зарубежья

Аннотация

-

Полный текст

Изданный под редакцией О.Л. Грановской, Д.Н. Дроздовой и А.М. Руткевича том в серии «Философия России первой половины ХХ века» посвящен анализу биографических и интеллектуальных связей трех значимых мыслителей: А.В. Койре, А.В. Кожева (Кожевникова) и И.М. Берлина. Сам заголовок книги продиктован целью составителей продемонстрировать в наследии этих философов русского зарубежья «перекрестье культур» как следствие их взаимодействия, диалога, «разговора» со своими современниками на ключевые темы эпохи. Отметим, однако, что за простотой формулировок скрывается ощутимое титаническое усилие составителей и авторов, объясняемое масштабом мысли каждого из героев книги, и вследствие этого несоответствия возникает присущий всему труду «обман ожиданий»: все написанное в разы более актуально и значимо для современной философии и науки.

Первый раздел посвящен Александру Койре и открывается статьей, подготовленной Д.Н. Дроздовой (с. 8—40). В ней подробно (с привлечением архивных материалов) описываются его основные биографические сведения (участие в революционном движении, связь с феноменологическим кружком, учеба во Франции) и штрихами набрасываются основные интересы философского поиска. Далее следует статья А.В. Ямпольской (с. 41—71), где осмысливаются теологические изыскания А.В. Койре. Продолжает раздел материал, написанный А.М. Руткевичем, который, прежде всего, анализирует связь «Гегель→Койре» (с. 72—89). «Гегельянцем Койре не был, однако его интерпретация Гегеля в нескольких статьях начала 1930-х годов оказалась решающей и для французского неогегельянства, и опосредованно для французского экзистенциализма» (с. 75). И кроме того, обращает наше внимание на исследования Койре в области истории русской философии 1840-х гг. (с. 90—105). Руткевич показывает, что Койре в отличие от многих историков русской философии сближает Чаадаева и славянофилов (с. 98). Не менее значимы представленные в этом разделе материалы Д.Н. Дроздовой о научной революции в творчестве Койре (с. 106—119) и его полемике с Пьером Дюгемом (с. 120—143). Тема научной революции в ее историческом измерении представлена и в статье С. Геруланоса (перевод А.С. Коротоножкиной). По мнению автора, «Концепция истории, представленная Койре, возможно, была самым перспективным, академически признанным и оказавшим большое воздействие призывом к философскому и научному антифундаментализму 1930-х годов» (с. 155). В созвучии с этой точкой зрения находится и статья Ж. Жорлана (перевод В.В. Земсковой), который рассматривает модель научной революции Койре как «смену онтологии» (с. 159). Особо следует отметить, что авторы (Д.Н. Дроздова) показали влияние феноменологической философии на творчество Койре, сосредоточивая внимание на его газетных публикациях в еврейской и эмигрантской прессе Парижа 1920-х гг. (с. 172—183). «Жемчужиной» в этом материале можно считать фрагмент, где мыслитель сам характеризует свое интеллектуальное видение. В приложении помещена небольшая архивная работа, где он излагает свои взгляды на развитие «философской мысли у евреев» (с. 184—186).

Второй раздел книги посвящен Александру Кожеву (Кожевникову) и открывается исследованиями А.М. Руткевича (с. 203—360). Он подробно излагает интеллектуальную биографию мыслителя, опираясь не только на опубликованные труды, архивные материалы, но и на воспоминания его родственников. Такой ракурс позволяет ему увидеть специфику интеллектуального развития Кожева. В течение длительного времени среди историков философии господствовала мысль о том, что философия русского зарубежья была по преимуществу религиозной. Творчество Кожева, как показал Руткевич, позволяет иначе посмотреть на нее: «…ни о каком влиянии на Кожева богословской проблематики не приходится говорить, а именно эти темы более всего обсуждались ведущими философами-эмигрантами» (с. 227). Тексты А.М. Руткевича — фундаментальное описание, где даже буквальные повторы мыслей служат напоминанием о ключевых темах в творчестве А.В. Кожева, в частности, диалектика Господина и Раба в творческом переосмыслении глав из «Феноменологии духа» Гегеля. А многостраничная рукопись Кожева, план которой представлен А.В. Руткевичем на страницах книги (с. 299), ждет своих исследователей. Заключает раздел текст О.Л. Грановской (с. 361—376), где она выявляет интеллектуальные созвучия в общении А. Кожева и И. Берлина. Эта статья фактически открывает нам путь к третьему разделу, с одной стороны, и показывает целостность замысла составителей, с другой.

Третий раздел книги посвящен Исайе Берлину. Последовательно, очень живым языком О.Л. Грановская очерчивает интеллектуальную биографию мыслителя, его основания политической теории либерализма и рефлексии над политикой в целом (с. 387—509). «Властитель дум» британской политики, «серый кардинал» европейской идеологии, «сторонний наблюдатель» с чувством вины за свое благополучие — все эти эпитеты позволяют нам увидеть в Берлине разностороннего мыслителя с очень непростой судьбой. Биографический метод, который использует (вслед за Берлиным) О.Л. Грановская, дает свои плоды. Мировоззренческие основания философских построений Берлина проступают сквозь призму его общения с А.А. Ахматовой, И.А. Бродским, Б.Л. Пастернаком, К.И. Чуковским. Далее О.Л. Грановская рассматривает идейные точки пересечения И.М. Берлина и М.М. Бахтина, сравнивая концепцию либерализма у первого с теорией полифонии у второго. Этот момент заочного диалога весьма примечателен, поскольку позволяет обнаружить неочевидные параллели в концепциях двух мыслителей. В заключении помещен материал Б.С. Дынина, который первым открыл творчество Берлина для российских философов в 1990-е гг. Он перевел фрагмент переписки И.М. Берлина с Б. Полановской-Сигульской, где идет речь о концепции свободы.

Финал тома, где Берлин «разговаривает» с Бахтиным, как бы взывает к диалогу и поиску неочевидных соответствий. Если А.В. Койре считал, что «каждый автор должен быть прочитан, исходя из собственного исторического контекста, и помещен в свой «мир мысли» (с. 23—24), то близкое к этому направление — русская теория языковой личности (Г.И. Богин, Ю.Н. Караулов), которая стремится восстановить картину мира и знание языка, исходя из текстов пишущего. Когда утверждается, что «философия языка Аксакова, без сомнения, принадлежит к самому положительному из того, что произвело русское гегельянство» (с. 102), то в этом пункте обнаруживается пересечение с положительными оценками лингвистической традиции у А.Ф. Лосева. Койре, будучи совсем не религиозным философом, прочитывает Псевдо-Дионисия, Августина, Ансельма, Парацельса, немецких мистиков вплоть до Бёме, что заставляет серьезно задуматься о необходимости хотя бы в ознакомительных целях включать его итоги анализа в образовательное пространство духовных семинарий и академий вместе с вариантом «обмирщенной теологии» (с. 277) А.В. Кожева для сравнения с идеями С.С. Аверинцева. И.М. Берлин, окруженным мощной школой позитивизма, делает шаг навстречу континентальной философии, формируя то ли оппозицию Н.А. Бердяеву в персонализме (с. 396), то ли секуляризированный вариант экзистенциализма (с. 426). Говоря словами О.Л. Грановской, «наличие общего горизонта человеческой мысли, того, что делает людей людьми, образует “мост” между ними» (с. 472) как современниками, и это же становится основой для «перекрестка культур» прошлого, настоящего и будущего.

«Перекрестки культур» — это не только судьба Койре, Кожева, Берлина, это их интеллектуальное богатство. Авторы сборника единодушны в том, что русская культура оказала серьезное влияние на формирование концептуальных оснований героев книги. Каждый из них обогащает европейскую философию по-своему. Койре выходит из феноменологии в историю науки, Кожев открывает французским интеллектуалам гегелевскую диалектику и философию Владимира Соловьева, а Берлин заставляет американских философов иначе посмотреть на труды Герцена, Шестова и многих других русских мыслителей.

Книга включает уникальные фотографии (в том числе из семейных архивов родственников А. Койре, А. Кожева и И. Берлина, из фондов зарубежных музеев и библиотек). Проделанная работа по атрибуции фотографий и фрагментов писем заслуживает отдельного упоминания, поскольку были исследованы труднодоступные источники. Эта книга имеет большое значение не только для философов и историков науки, но и для специалистов самых широких научных областей. Отдельное спасибо Российскому фонду фундаментальных исследований, поддержавшему этот оригинальный исследовательский и издательский проект.