Идея церкви как наилучшего общественного устройства: Ф.М. Достоевский и Вл.С. Соловьев

Полный текст

Введение

Ф.М. Достоевский и Вл.С. Соловьев познакомились в декабре 1873 г. Достоверным источником о первой их встрече можно считать опубликованное краткое письмо Соловьева к Достоевскому: «Вчера, когда H.H. Страхов нашел Вашу записку на столе, я догадался, что это Вас я встретил на лестнице, но по близорукости и в полумраке не узнал. Надеюсь еще увидеться, вероятно осенью буду в Петербурге» [1. C.79]. Сблизились два мыслителя в 1877 г., когда Соловьев недолго жил в Петербурге. Весной 1878 г. Достоевский вместе обер-прокурором Святейшего Синода К.П. Победоносцевым посещал серию публичных лекций «Чтения о Богочеловечестве» молодого философа, которого он уже на тот момент высоко ценил.

Идея христианской общественности: путь от «Чтений о Богочеловечестве» к роману «Братья Карамазовы»

В «Чтениях о Богочеловечестве» Соловьев изложил одну из своих ключевых идей о том, что религиозное чувство не может быть отвлеченным от жизни началом. Жизнь наличная должна ему соответствовать и под его силой преображаться. Философ был убежден, что жизнь человека и жизнь человеческого общества должна быть сообразна его вере. Из всех религий Соловьев совершенной религией считал христианство, которое стало для него фундаментом не только его метафизической системы, но и его социально-политических и практических взглядов. Достоевский остался под большим впечатлением от «Чтений о Богочеловечестве» Соловьева и, в частности, от идеи необходимости религиозного преображения наличной жизни не только отдельно взятого человека, как это им было показано на примере Раскольникова в романе «Преступление и наказание», но и всего общества. С.М. Соловьев в своей работе «Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева» отметил, что «с идеей Богочеловечества тесно связан его (Вл.С. Соловьева. — Прим. Е.Б.) проект создания христианской общественности. Русское образованное общество, воодушевленное идеалами справедливости, гуманности и свободы, должно осознать их христианский характер и принести в Церковь дар своей деятельной любви. Хотя выражение „христианская общественность“ идет от Достоевского, сама идея принадлежит юному Соловьеву, знакомство писателя с которым определило в значительной мере проблематику романа „Братьев Карамазовых“ и вероятно навеяло ему образы Ивана и Алеши» [2. C. 12]. С.А. Кибальник, рассматривая данную линию при анализе романа «Братья Карамазовы», вместо термина «христианская общественность» использует термин «социальное христианство», отмечая, что идеи социального христианства «отчетливо звучат в главе „Буди, буди!“ „Братьев Карамазовых“, в которой герои обсуждают статью Ивана Карамазова о церковно-общественном суде» [3. C. 142].

Также в данной главе представлена одна из ключевых для всего произведения мысль о том, что Церковь есть наилучшее общественное устройство. Собственно, именно так обозначил Соловьев цель романа, вернувшись из поездки с Достоевским в Оптину Пустынь. Философ об этом упоминает в первой части из цикла «Три речи в память Достоевского», где уточняет свое понимание идей писателя. С точки зрения Соловьева мысль Достоевского гораздо точнее проясняет термин «христианская общественность», нежели термин «социальное христианство», который может быть понят ограничено, только в контексте участия христианина и церкви в решении социальных проблем, как это происходило в католицизме, в особенности в период борьбы Западной церкви в середине девятнадцатого века с революционно настроенным социализмом и формирования собственной социальной доктрины^[1].

Соловьев под иным ракурсом предлагает взглянуть на понятие «русский социализм» Достоевского. Философ пишет: «Если мы хотим одним словом обозначить тот общественный идеал, к которому пришел Достоевский, то это слово будет не народ, а Церковь <…> проповедуя Церковь как общественный идеал, он выражал вполне ясное и определенное требование, столь же ясное и определенное (хотя прямо противоположное), как и то требование, которое заявляется европейским социализмом. Поэтому в своем последнем дневнике Достоевский и назвал народную веру в Церковь нашим русским социализмом» [4. C. 196]. Соловьев также обозначил принципиальную для него разницу между идеями европейских социалистов, фактически стремящихся к уравнению всех только по одному материальному принципу и низведению государства и общества до уровня экономической ассоциации, и идеей русского социализма Достоевского, возвышающего общество «до нравственного уровня Церкви как духовного братства» [4. C. 196].

Анализируя степень влияния Соловьева на Достоевского в контексте религиозно-церковного вопроса, Н.К. Бонецкая справедливо отметила, что «Три речи в память Достоевского» свидетельствует о явном единодушии автора текста с героем, которого он прославляет. Исследовательница пишет: «Вместе с тем в „Братьях Карамазовых“ — вероятно, под воздействием „Чтений“, а также бесед Достоевского с Соловьевым во время паломничества 1878 г. — действительно, присутствуют софийные Соловьевские идеи — теократические (развернутые в диалоги между монахами и паломниками) и мистические (глава „Кана Галилейская“). <…> „Три речи“ — это на самом деле трактат о влиянии Соловьева на Достоевского, а вместе и прикровенный рассказ об их поездке к оптинским старцам» [5. C. 91].

Церковь как наилучшее общественное устройство и опасность социализма

Для Соловьева идея Церкви как наилучшего общественного устройства в 1880-е гг. стала доминирующей. Именно она легла в основу проекта всемирной свободной теократии, который был призван с точки зрения философа решить назревавшие противоречия в европейском обществе. Соловьев писал в предуведомлении к работе «История и будущность теократии»: «История теократии есть ничто иное как исследование того пути, которым Богу было угодно вести человечество к истинной жизни, не нарушая его нравственной свободы» [6. C. 244].

Для Соловьева Церковь — это истинная среда, в которой человек научается и совершенствуется в Любви. Церковь всегда была всемирным образцом истинной жизни, которая сохраняет в настоящем свое прошлое, и даже в будущем возвращается к себе и к своему прошлому. Соловьев полагал, что истинная жизнь реализуется на примере Церкви, которая является связующим звеном между Богом и Природой. В свою очередь, государство, будучи властным институтом, обеспечивающим порядок в обществе, не вмешивается в дела Церкви, не заменяет собою Церковь, а создает такие условия, при которых возможен свободный выбор, свободный личный религиозный опыт и внутреннее откровение, без которого Церковь уже не является Церковью в том смысле, который в это слово изначально вложен, то есть экклесией — собранием верующих. Практически для Соловьева это значило, что государство должно получать руководящую норму не от внешнего приказа духовной власти, а от религиозного убеждения, и именно такое положение дел могло бы стать основой для реализации «христианской политики».

В романе «Братья Карамазовы» в главе «Буди-Буди» звучит аналогичная мысль о том, что государство должно врасти в истину Церкви. Старец Зосима произносит слова, которые вполне соотносимы с позицией Соловьева: «общество христианское пока еще само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества, как союза почти еще языческого, во единую вселенскую и владычествующую церковь» [7. C. 63], а далее о. Паисий добавляет: «государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, — что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет» [7. C.63].

Стоит отметить, что идеи Достоевского и Соловьева о Церкви как наилучшем общественном устройстве во многом возникли как реакция на распространение социалистических убеждений в европейском обществе. Русский социализм Достоевского в сущности был ответом на европейский революционный социализм.

Данная линия в миросозерцании Достоевского появляется еще в период формулировки писателем его «символа веры». 23 января 1854 г. закончился каторжный срок Достоевского, и он направился на поселение в Семипалатинск. В своей работе «Записки из Мертвого дома» Достоевский описал свое освобождение из острога следующим образом: «Минут десять спустя после выхода арестантов вышли и мы из острога, чтоб никогда в него не возвращаться, — я и мой товарищ, с которым я прибыл. Надо было идти прямо в кузницу, чтоб расковать кандалы. <…> — Ну, с богом! с богом! — говорили арестанты отрывистыми, грубыми, но как будто чем-то довольными голосами. Да, с богом! Свобода, новая жизнь, воскресенье из мертвых... Экая славная минута!» [8. C. 129]. В словах главного героя повести Достоевский отразил мотив своего личного экзистенциального переживания, радости долгожданной свободы и ожидания начала новой жизни, совершенно отличной от предыдущей как до каторги, так и во время нее, отличной от тех страданий, через которые ему пришлось пройти, отличной от его личной Голгофы.

Практически сразу после своего поселения в Семипалатинске Достоевский писал Н.Д. Фонвизиной: «Я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться с Христом, нежели с истиной» [9. C. 118]. Так был сформулирован Достоевским его символ веры о том, что, если даже истина вне Христа, он все равно останется с Христом. Христос — центр его личного бытия. Конечно, для христианского богословия в тезисе Достоевского присутствует принципиальное противоречие, так как Христос и есть истина, Божественный Логос, открывшийся человечеству. Именно этот принципиальный момент лег в основу религиозно-метафизической системы Соловьева. «Человечество, — пишет он, — воссоединенное со своим божественным началом во Христе, есть церковь — живое тело божественного Логоса, воплощенного, т.е. исторически обособленного в богочеловеческой личности Иисуса Христа» [10. C. 291].

В свою очередь у Достоевского присутствует доля сомнения, и его символ веры становится понятен только в контексте другого его утверждения о становлении своей личной религиозности — тезиса о том, что вера в нем через осанну сомнений прошла. Речь, безусловно, идет о сомнениях человеческого разума, классическом сомнении человека рациональной эпохи девятнадцатого века, прошедшего через школу французских просветителей и немецкой философии. Это сомнение человека, который на секунду представляет, что Христа в истории не было, что не было воскресения, что Христос и его Церковь — это конструкт, не имеющий реальной силы в истории, и не способный преобразить наличное бытие, что это иллюзия или простая идея, но никак не истина. Но при этом Достоевский говорит: все равно останусь с Христом, так как в его личном религиозном опыте, в его фактической жизни, именно вера в Него является светом во тьме, это то, что дает ему свободу и полноту бытия. Христианская идея, воспринятая через страдания, становится фундаментом жизни Достоевского, и всего его творчества.

Но при этом линия возможности «истины вне Христа» у писателя точно также присутствует. В контексте его личной религиозности столп уже найден, но остается вопрос, релевантен ли он для других и для всего общества. Именно с данных позиций Достоевский обращается к анализу социализма. В «Дневнике писателя» за 1873 г. в части «Старые люди», анализируя идеи Белинского и Герцена, он пишет: «он (Белинский — прим. Е.Б.) верил всем существом своим, что социализм не только не разрушает свободу личности, а, напротив, восстановляет ее в неслыханном величии. <…> Учение Христово он, как социалист, необходимо должен был разрушать, называя его ложным и невежественным человеколюбием, <…> но все-таки оставался пресветлый лик Богочеловека, Его нравственная непостижимость, Его чудная и чудотворная красота. Но в беспрерывном, неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием» [11. C. 10].

Достоевский подошел к пониманию того, что социализм будет использовать форму христианской идеи. Он в сущности станет двойником христианства. Радикальную сторону новых идей Достоевский блестяще показал в романе «Бесы». Именно с главы «У Тихона» и исповеди Ставрогина живущему в отдаленной келье священнику начинает проявляться оппозиция социалистического идеала и христианско-церковного идеала, который в романе «Братья Карамазовы» будет преобразован в идею Церкви как христианской общественности.

В главе «У Тихона» в романе «Бесы» отчетливо прослеживается не только идея о необходимости внутреннего религиозного преображения, но и славянофильская идея соборности и невозможности спасения человека в одиночестве вне церковного общения. Ключевая глава романа представляет собой не публичную исповедь или исповедь одного героя другому, как это было в более ранних романах Достоевского, а исповедь представителю Церкви, духовному лицу, которое направляет Ставрогина к открытию истины в себе: «Подвиг ваш, если от смирения, был бы величайшим христианским подвигом, если бы выдержали. <…> Но я вам предлагаю взамен сего подвига другой, еще величайший того, нечто уже несомненно великое... Вас борет желание мученичества и жертвы собою; покорите и сие желание ваше <…> и тогда уже все поборете. Всю гордость свою и беса вашего посрамите! Победителем кончите, свободы достигнете...» [12. C. 30].

Двойная линия, повествующая о социализме и церкви-государстве, то есть Римско-католической церкви, как главных искушениях человечества, присутствует и в «Поэме о Великом инквизиторе». Достоевский в одном лице Великого инквизитора изображает и социализм, и Рим в тот исторический период, когда сама Римско-католическая церковь объявила идеологическую войну социализму. Напомню, что в декабре 1864 г. папа Пий IX опубликовал энциклику Quanta cura, в которой осудил и назвал противоречащими христианскому духу многие идейные течения девятнадцатого века. К энциклике был приложен документ под названием Syllabus errorum (Силлабус), который, по сути, представлял собой перечень самых важнейших заблуждений времени. Силлабус в категорической форме осуждал идеи и концепции, «порожденные эпохой Просвещения: рационализм, либерализм, социализм, коммунизм и, среди прочего, принцип отделения Церкви от государства, а также отрицание права римского первосвященника на светскую власть» [13. С. 13].

Таким образом, папа Пий IX пытался усилить свой авторитет как в духовной, так и светской сфере. Кроме того, Римско-католическая церковь согласно энциклике и Силлабусу оставляла право на применение насилия в случае угрозы со стороны светских движений и правительств. Одновременно папа Пий IX ввел принцип non expedit^[2], который фактически запрещал участвовать итальянским католикам в выборах правительства. А.А. Юдахин в своей статье «Достоевский и „Римский вопрос“ (1862—1865 гг.)» показал, что Достоевский в 1860-e гг. уделял значительное внимание вопросу борьбы римских понтификов за сохранение светской власти [13]. Католическая проблематика для писателя была важной частью его историософских размышлений, резюмированных в «Поэме о Великом инквизиторе» и в словах о. Паисия, который, определяя основные аспекты идеи о Церкви как наилучшем общественном устройстве, отмечает: «не церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье диаволово искушение!»
[12. С. 63].

Заключение

В сущности, Достоевский проекту Великого инквизитора в форме рационалистического социализма противопоставляет идею русского социализма, который построен на религиозно-мистическом восприятии Христа как истины, а проекту Великого инквизитора как политике Римско-католической церкви противопоставляет чистоту предания и религиозно-мистическое чувство сопричастности истине, сохранившееся, по мнению писателя, в Православной церкви. Именно она призвана со временем стать истинной христианской общественностью, распространиться на всю Россию, а затем на все европейское человечество, то есть, если воспользоваться терминологией Соловьева, реализоваться в рамках идеи Богочеловечества.

Безусловно, Соловьев в свой теократический период разошелся с Достоевским в понимании того, где находиться центр церковного единства, и пересмотрел свое критическое отношение к католическому Риму, которое в период написания «Чтений о Богочеловечестве» присутствовало в его взглядах под влиянием Достоевского и старших славянофилов. Философ, разочаровавшись в Православной церкви в России (Греко-Российской церкви) и не видя в ней субъектности в силу ее подчиненности государству и исторической неспособности стать центром объединения, свой взор обращает на Запад и делает скалой христианского человечества Вечный Духовный Рим. Но при этом не стоит забывать, что в основе проекта всемирной свободной теократии Соловьева лежит идея Достоевского о Церкви как наилучшем общественном устройстве. Это та самая линия, которая очевидным образом свидетельствует о взаимовлиянии двух русских мыслителей, определивших направление интеллектуальных поисков всего грядущего Серебряного века.

^{1 В данном случае речь идет о социальной политике папы Льва XIII, программным документом которой стала энциклика Rerum Novarum, которая провозгласила необходимость участия Церкви в решении проблем рабочего класса и признания их прав.}

^{2 Нецелесообразно (лат.).}

Об авторах

Елена Валерьевна Бессчетнова

Автор, ответственный за переписку.
Email: ebesschetnova@hse.ru

кандидат философских наук, школа философии и культурологии, факультет гуманитарных наук

Список литературы