Почему глава государства был вынужден обратиться к оппонентам напрямую?

Полный текст

Введение Когда встает вопрос (по существу, уже давно ставший риторическим) о системно-институциональном кризисе, поразившим в последние десятилетия государства так называемого «коллективного Запада» (при этом следует иметь в виду тот факт, что терминология подобного рода, введенная в околонаучный и публицистический оборот, обладает чисто политологической окраской и не носит юридического подтекста) и как ржавчина разъедающего основы всего того, что считалось когда-то «примером для подражания» со стороны стран, в свое время освободившихся от колониальной зависимости и вставших на путь самостоятельного цивилизационного развития, как бы за скобки выводится то обстоятельство, что его - прямое или косвенное - воздействие ощутили на себе не только общественное устройство, форма правления, политический режим и основные права и свободы человека и гражданина, но и большинство научных отраслей, среди которых существенным, нередко радикальным деформациям подверглись гуманитарные дисциплины, в частности, история государства[195] и права. На наш взгляд, парадокс, который все чаще «бросается в глаза», состоит в том, что несмотря на то, что полки книжных магазинов буквально завалены печатной продукцией на любой вкус (с точки зрения содержания, персоналий и фактологии), становится все сложнее найти монографическое исследование, достойное внимания, уровень которого отвечал бы необходимым критериям и требованиям в парадигме их актуальности и научной новизны[196]. Сложившаяся ситуация нередко усугубляется с учетом той закономерности, что наблюдается не только снижение качества работ, но и уровень профессионализма авторов, в первую очередь тех из них, кто, будучи школьником, так либо иначе «попал под обаяние» средств и методов пресловутого Болонского процесса (невзирая на победы в различных международных олимпиадах, что является, вероятнее всего, исключением из правил, вместе с тем свидетельствуя о сохранении или преемственности с «отправленной в архив» советской моделью подготовки учащихся и их преподавателей) и реформы системы высшего образования. К этому следует добавить тот очевидный факт, что «переписывание истории» в большей либо меньшей степени наблюдается повсеместно, начиная с бывших советских республик (прежде всего тех из них, государственность которых в итоге насчитывает всего лишь несколько десятков лет) и заканчивая странами, до недавних пор считавшимися «оплотом демократии»[197]. Беспрецедентным образом государство, победившее во Второй мировой (Великой отечественной) войне и потерявшее убитыми, умершими от голода, болезней и каторжного труда, задушенными в газовых камерах и сожженными в печах крематориев более 27 миллионов граждан («игнорируя» информацию, подтвержденную официальными документами, что только при освобождении Польши «тоталитарный» Советский Союз потерял шестьсот тысяч человек, а «оплот демократии» Великобритания, ее колонии и доминионы суммарно с Соединенными Штатами за весь период утратили менее миллиона), лишают этого права и решением наднационального парламента (депутатами которого являются потомки «лесных братьев» и подобного рода «борцов» за свободу и независимость) объявляют страной, совместно с национал-социалистической Германией и «стоявшим за ней» международным финансово-олигархическим капиталом, развязавшей войну, а затем - создавшей «Варшавский блок» и на несколько десятилетий поработившей народы Восточной Европы (правда, при этом почему-то забывая о том, кто был инициатором пресловутого «железного занавеса» и кто в итоге «приютил» на своей территории людей, у которых руки были по локоть в крови, но по каким-то причинам избежавшим наказания). Тот факт, что глава государства, не имея специального образования и не являясь профессиональным историком, был вынужден в одной из публикаций акцентировать внимание читающей аудитории на тенденциях, обусловленных процессом фальсификации итогов Второй мировой войны, свидетельствует о многом, в том числе о нежелании бывших пособников Третьего рейха, к числу которых (достаточно посмотреть, войска каких стран воевали на территории Советского Союза, производили стрелковое вооружение и технику для нужд Вермахта или снабжали нефтью, углем и другими полезными ископаемыми) в той либо иной степени можно отнести большинство государств Европейского союза (даже нейтральную Швейцарию, в банках которой до сих пор хранятся золотые и платиновые слитки, выплавленные из зубных коронок сотен тысяч мужчин и женщин, замученных в лагерях смерти), считать себя «проигравшей стороной» (Shirer, 2017), не имеющей по существу никаких оснований осуждать кого-либо, и приписывать исключительно себе чужие заслуги, к которым они не имеют никакого отношения. Тем не менее парламент Европейского союза принимает резолюцию, где, в угоду меркантильным интересам, не только переписывается история, но и «формально-юридически» ставится знак безусловного равенства между двумя диаметрально противоположными тоталитарными режимами - «национал-социализмом», осужденным в Нюрнберге, и «сталинизмом». И все лишь для того, чтобы, обелив себя, очернить нас. В этой связи прежде всего удивляет то, как «беззубо» и «индифферентно», в частности с правовой точки зрения, на «документ» отреагировало «академическое сообщество», поэтому, видимо, глава государства и взял эту роль на себя, с фактами в руках показав так называемым «оппонентам» (особенно в лице государств, ранее входивших в состав Советского Союза и «социалистический лагерь»), у кого из них «рыло в пушку» и кто все-таки имеет право рассматривать себя победителем: те, кто ассоциируется с «лесными братьями» и бандеровцами, или советский солдат, водрузивший над Рейхстагом красное знамя победы. В контексте «переписывания истории» еще более парадоксальной и во многом абсурдной воспринимается своего рода «болезнь роста», в масштабах которой с различной степенью интенсивности идет процесс «придумывания» (другими словами, «высасывания из пальца») никогда, если придерживаться в целом тех письменных источников, которые давно введены в научный оборот, не имевших места событий, государств, племен и этносов. Как и в ситуации с искажением и откровенной фальсификацией итогов Второй мировой войны, в основе последовательной и целенаправленной деятельности «подмастерьев от науки» лежит отчетливо выраженный (причем совершенно не скрываемый, более того, популяризируемый всеми доступными легитимными способами) шовинизм и русофобия, которая взята на вооружение, придя как бы «на смену» антисемитизму первой половины ХХ в. Отрицание «русскости» в истории государства и права соответствующего народа, игнорирование информации в летописной и апокрифической литературе, утрирование всех тех источников, в которых хотя бы косвенным образом упоминается о «русских» в контексте становления и развития общественных и публичных институтов, приобретает характер не только востребованности со стороны управленческой бюрократии и правящих элит, но и «необходимости», так как отвлекает внимание широких слоев населения от более насущных проблем. Национализм трансформируется в нацизм, одной из крайних форм которого становится русофобия, при этом, в силу тех либо иных обстоятельств, наиболее оголтелыми шовинистами, как ни странно, позиционируют себя этнические русские, отказываясь от родного для них языка (с возможным переходом алфавита от «кириллицы» к «латинице»), стереотипов поведения и элементов культуры, вплоть до изменения фамилий и принадлежности к религии. Феномен, который трудно поддается научному анализу, тем не менее, невзирая ни на что, в первую очередь конституционную императивность нормы о втором государственном языке, количество граждан, в быту говорящих по-русски, и компактность их расселения, доходит до того, что ему отказывают в подобном статусе, предлагая сделать таковым язык, на котором общаются представители англосаксонской правовой традиции. Помимо прочего, кризис гуманитарных дисциплин, в частности истории и истории государства и права, проявляется в том, что на все эти метаморфозы общественная мысль до сих пор так и не смогла (или по каким-то причинам не захотела) отреагировать соответствующим образом, что не может не вызывать вопросов. Например, когда в середине 1990-х - начале 2000-х гг. как «грибы после дождя» начали появляться, быстро сформировав корпус сторонников и апологетов, многочисленные «новые хронологии» и «альтернативные версии истории», профессиональное сообщество, отстаивая традиционное понимание цивилизационных процессов, сделало вывод, что если оно не сумеет защитить концептуальных «основ», сформированных за несколько веков национальной истории, то о фундаментальной науке - можно будет говорить, скорее всего, в сослагательном наклонении, не более. В случае с современной Украиной и тем фантомом, в центре которого мы видим так называемых «великих укров» и их, с позволения сказать, «цивилизацию», нет ничего, даже близко похожего, как будто ни у кого нет и тени сомнений в целесообразности «болезни роста». По всей вероятности, одним из негативных последствий (закономерный характер которого все более очевиден) индифферентного, некритического, а в чем-то даже снисходительного отношения российских ученых[198] к «научным изысканиям» представителей новой генерации «незалежных и самостийных» украинских историков является тот абсурд, который периодически выдается за «науку»[199], на основе которого, с настойчивостью, заслуживающей лучшего применения, продолжает формироваться идеология национал-патриотической (радикально-шовинистической) государственности. Выполняя «политический заказ» правящей элиты одной из европейских монархий (речь идет об Австро-Венгрии, в состав которой в начале ХХ столетия территориально входила так называемая «западенщина»), исказив первоначальный смысл средневекового географического термина «окраина», интерпретировав его с государственноправовой точки зрения и экстраполировав на регион Среднего Поднепровья, о котором в летописях нет упоминаний как о «Киевской Руси»[200], была заложена «мина замедленного действия», детонатор которой успешно «сработал» после того, как Украина получила независимость и суверенитет в результате распада Советского Союза, благодаря руководителям которого она и функционирует в граница, доставшихся ей в наследство от ненавистной тоталитарной империи и коммунистической идеологии. В итоге - проблемы с самоидентификацией. Чем либеральная демократия с институциональной точки зрения отличается от современной «цветной» охлократии? Под вывеской борьбы с инакомыслием, идеологизацией исторического процесса, рецидивами периода колониализма и расовой сегрегации не только сносятся памятники бывшим «национальным героям», но и актуализируются чрезвычайно агрессивные и мало предсказуемые тенденции охлократического характера, во многом обусловленные стремлением определенных «сегментов» общества (маргинализация и десоциализация которых становится достаточно ощутимой, нередко востребованной со стороны национальных правящих элит и аффилированных с ними «ассоциаций» или «корпораций»), прежде всего так называемых «меньшинств», взявших на вооружение лозунги неолиберализма, толерантности и мультикультурализма, «получить долги» с потомков тех, кто торговал «черным деревом», в течение нескольких веков неся «бремя белого человека», и рассматривая рабов не чем иным, как «движимым имуществом», кто (от мормонов до тоталитарных общин квакеров и пилигримов), исповедуя протестантизм и различные неканонические религии, строил «Град на холме», заключал «договоры виски» с коренным индейским населением, ограничивая территорию их проживания (вернее, выживания) масштабами резерваций, кто насаждал «демократию» африканским и азиатским варварам. Трудно судить о справедливости, тем более целесообразности «требований» подобного рода, выдвигаемых одной частью общества другой, но факт остается фактом: теперь считается как минимум моветоном - вплоть до официальных руководителей органов государственной власти - не встать на колено в знак солидарности с представителями тех, в отношении которых в законодательстве, судебной или правоприменительной практике традиционно использовался термин «colored people». Не говоря уже о том, что с политической и любой иной карьерой будет навсегда покончено, если человека с темным цветом кожи кто-то публично назовет «чернокожим» или подвергнет сомнению необходимость скорейшего «возврата долгов», мотивируя собственную точку зрения тем, что он никакого отношения не имеет ни к периоду рабовладения, ни к сегрегации, ни к какой-то другой форме дискриминации по расовому или этническому признаку. При этом никакие, в том числе правовые, аргументы не принимаются во внимание, игнорируются и не учитываются: если так пойдет и далее, не исключено (нечто подобное немыслимо a priori), что и многочисленные потомки античных рабов посчитают для себя целесообразным получить какую-либо «компенсацию» от современных греков, египтян или итальянцев[201]. А что делать в том случае, если претензии начнут предъявлять наследники европейских женщин, в отношении которых длительное время действовало средневековое «право первой ночи»[202], принадлежавшее соответствующему феодалу, так как, по мнению кого-то из них, им причитаются алименты либо «возмещение причиненного вреда»? Как ни странно, в рамках англосаксонского прецедентного права достаточно всего лишь судебного решения не очень квалифицированного судьи для того, чтобы подобного рода «абсурд» трансформировался в действующую юридическую норму, со всеми вытекающими из этого правовыми последствиями[203]. Может возникнуть обманчивое впечатление, особенно у тех оппонентов, кто совершенно, даже на уровне беллетристики, не знаком со специфическими чертами, особенностями и институтами англосаксонской правовой традиции, что речь идет о чем-то, не имеющим к нам никакого отношения, и будет прав и неправ одновременно, так как, исходя из норм действующей Конституции (в редакции поправок 2020 года), представить что-то аналогичное европейскому понятию «родитель номер один» и «родитель номер два» нельзя ни при каких условиях, то есть ни с юридической, ни с морально-этической, ни с гендерной точки зрения. На наш взгляд, здесь нет ни предмета, ни объекта, которые так или иначе могли бы стать основанием для научной дискуссии (если, конечно, речь не идет о психически нездоровых людях либо лицах с низкой социальной ответственностью, по каким-то причинам ассоциирующим себя с наукой), не говоря уже - причем однозначно и безапелляционно - о нормативно-правовой регламентации законодательного, подзаконного и судебного характера. Грех, в первую очередь библейский, результаты которого в полной мере ощутили на себе жители Содома и Гоморры, мимикрировал настолько, что в большинстве государств Европейского союза он теперь считается не только добродетелью, но и «ценностью», которой, несмотря ни на что, необходимо соответствовать. И под это подведена юридическая база в форме решений Европейского суда (в этом чувствуется влияние англосаксонской «практики») по правам человека и национального законодательства целого ряда членов данного сообщества. Что в большей или меньшей степени не может не свидетельствовать о системно-институциональном кризисе тех конфессий, в том числе католицизма, которые либо сделали вид, что ничего экстраординарного не происходит, либо, в силу разных причин (от педофилии священнослужителей до коррупции), пошли на поводу идеологизированных политических элит отдельных государств, число которых перманентно возрастает. Более того, есть основания констатировать терминологический кризис, так как дефиниции «демократия» и «либерализм» не только утратили первоначальный смысл, но и не отвечают требованиям дня, хотя, справедливости ради необходимо сказать, что расширение прав и свобод человека de facto не может, причем объективно, не диссонировать и входить в противоречие с осуществлением публичной или общественной власти. Иначе говоря, словом «демократия», известным не одно тысячелетие, обозначается то, что не имеет к подлинному народовластию никакого отношения[204]. Тот «смысл», который вкладывали в понятие непосредственных или представительных форм «демократии», в частности Платон и Аристотель, давно не соответствует (и еще вопрос, соответствовал ли где-нибудь и когда-нибудь) ни парламентаризму, ни электоральным механизмам (особенно четко это проявлялось в периоды действия различных цензов и ограничений), о чем с большей либо меньшей степенью наглядности свидетельствует практика, так как, расширяя права и свободы одной части населения, сословия или класса, публичный институт, de jure олицетворяющий и аккумулирующий власть, не будет заинтересован в том, чтобы «равенство» носило всеобщий, ни чем и ни кем не контролируемый характер (в качестве иллюстрации можно упомянуть голосование нескольких десятков миллионов американских граждан по почте, в результате чего конверты многих из них по каким-то причинам теряются и не доходят до пункта назначения, когда в выборах участвуют недееспособные и даже давно ушедшие из жизни граждане, не говоря уже о том, что пассивным избирательным правом, что абсурдно по определению, могут обладать, как ни странно, даже домашние животные). «Всеобщность», как и «равенство» (попробуйте избраться куда-нибудь, хотя бы на уровне муниципалитета, не обладая финансовым обеспечением или партийной поддержкой, и вы поймете, что это всего лишь разрекламированная фикция), не что иное, как одна из либеральных «мифологем», предназначенная для того, чтобы «реакция человека», вызванная декларативностью его статуса, дискомфортом и разочарованием от невозможности реализации прав и свобод, была бы - максимально «амбивалентной». Например, о какой «всеобщности» может идти речь, если главу государства избирают не дееспособные граждане, достигшие необходимого возраста и отвечающие определенным требованиям, а всего лишь несколько сотен человек, именуемых «коллегией выборщиков», в численном отношении не равных между собой, так как представительство от штатов в этом «временном» органе носит дифференцированный характер. Еще более «демократичной» является практика, согласно которой в выборах - ни в какой из форм - не принимают участие граждане, имеющие судимость: одно дело, когда человек, совершивший уголовное преступление, ограничивается в правах всего лишь на период нахождения в пенитенциарном учреждении, где он отбывает наказание, после чего они восстанавливаются, другое дело, когда поражение в праве избирать и быть избранным носит абсолютный характер, независимо от того, снята с человека судимость или нет. Когда во главу угла организации и деятельности органов публичной власти ставится процедура и периодическая сменяемость «избранников народа», то каких-либо вопросов, связанных с «равенством» или «всеобщностью», не возникает, даже с учетом того факта, что один и тот же человек может занимать выборную должность в течение многих десятилетий (и это считается воплощением «демократии»). Идущие параллельно, как бы дополняющие друг друга, политизация и извращение истории (что характерно не только для англосаксонских, но и для отдельных европейских государств романо-германской правовой традиции, позиционирующих себя «оплотом демократии») все более актуализируются и становятся доминирующими в кругах научного сообщества, выполняющего «социальный заказ», и средствах массовой информации, de facto развязавших бескомпромиссную идеологическую войну против стран, не разделяющих так называемых «постмодернистских ценностей», основанных на толерантности, мультикультурализме и современной интерпретации соответствующих стадий и тенденций исторического процесса, популяризируемых в качестве «примера для подражания». Справедливо или нет - принципиального значения не имеет, но оправдывается, в большей либо меньшей степени, практически все, что не противоречит устойчивым шаблонам и стереотипам, сложившимся в течение последних веков в общественном сознании, в том числе в отношении того, что с конституционно-правовой и институциональной точки зрения представляет собой «буржуазно-либеральная демократия» и ее англосаксонский вариант в виде пресловутого «Града на холме». Особенно учитывая то обстоятельство, что ни о каком «равенстве» правового положения различных групп населения, олицетворявших собой американскую гражданскую нацию, длительное время речь не могла идти в принципе, не говоря уже о «всеобщности», носившей de facto декларативный и расово-сегрегационный характер. К примеру, ряд фамилий некоторых действующих политиков[205] хорошо известны еще с периода, когда «заморские территории» являлись британскими колониями: их предки (землевладельцы, банкиры, адвокаты, судовладельцы), относившиеся к экономической, финансовой и политической элите, занимали различные должности сначала в колониальных структурах представительной, исполнительной и судебной власти или «оппозиционных» Континентальных конгрессов, подготовивших почву для провозглашения тринадцатью штатами независимости от метрополии, а после ее получения автоматически пересев в кресла делегатов Конституционных конвентов и ассамблей (где мы не найдем, даже, несмотря на то, что будем очень стараться, ни одного «colored people», ни одного представителя коренного индейского населения или женщины). Это никогда не рассматривалось «семейственностью», не подвергалось критике и воспринималось в качестве преемственности (особенно в контексте того, что, согласно решениям судов, в некоторых штатах чернокожие не могли получить высшего образования вплоть до конца ХХ в.), как и тот факт, что членами обеих палат федерального Конгресса или легислатур штатов представители соответствующих семей являлись в течение тридцати, сорока и более лет. Тем не менее, практика подобного рода повторяется регулярно (и на региональном уровне, и на общенациональном), из кампании в кампанию, однако стоит в любом другом государстве, особенно в тех, где не разделяются «ценности» и «критерии» демократии строго определенного образца, кому-то избраться на конкретную должность более двух сроков подряд, это квалифицируется - не иначе, как авторитаризм, диктатура, попрание прав и свобод человека, за что вводятся санкции и всевозможные «штрафные» ограничения. С учетом высказанных замечаний, трудно отказаться от мысли, исходя из которой, современные государство и право, в процессе как эволюционного, так и революционного развития, продолжают воспринимать «демократию» (в весьма вариативных словосочетаниях - от буржуазно-либеральной, сословно-представительной или христианской до советской и народной) примерно в тех же смысловых значениях, что и двести пятьдесят лет назад, в эпоху системного кризиса феодальной общественной формации и стагнирующего абсолютизма, который предполагали существенным образом ограничить либо полностью ликвидировать посредством таких институтов, как выборы и парламентаризм. Но электоральные процедуры, традиционно лежащие в основе любых форм представительной демократии, весьма дорогое удовольствие, «дороговизна» которого лишь только возрастает в зависимости от того, какой властный орган - муниципальный, региональный или общенациональный - формируется. Уже в этом заложено противоречие фундаментального характера между тем, что продекларировано в юридическом акте, и тем, что имеет место на практике. В новейшей истории лишь в «советский» период, когда организация проведения очередных или внеочередных выборов лежала исключительно на государстве, материальное положение лица, баллотирующегося в депутаты, по существу не играло никакой роли, так как ему не требовались «спонсоры», из финансовых средств которых оплачивались конкретные стадии избирательного процесса. В государствах, позиционирующих себя «оплотом демократии»[206], начиная со времени появления такого института, как выборы, важнейшую роль играло не что иное, как экономическое положение лица, материализацией которого был «имущественный ценз» и «избирательный налог», действовавший, например, в тех же Соединенных Штатах по историческим меркам еще совсем недавно[207], позволявший или лишавший человека возможности участвовать в реализации пассивного либо активного избирательного права (при этом подчеркнем, что речь идет о второй половине ХХ века, а не о средневековом периоде). Другими словами, в общественных системах, основанных на классовой или сословной дифференциации населения, «демократия» не ассоциируется с большинством и всегда будет носить декларативный характер, обусловленный социальной стратификацией и отсутствием равенства, так как у человека[208], не отвечающего соответствующим критериям, установленным правящей элитой, прежде всего не обладающего частной собственностью либо необходимым (в количественном и качественном выражении) имуществом, a priori не должно быть совокупности прав, идентичных или сопоставимых с объемом, которым законодательно наделен иерархически вышестоящий член общества. Именно по этой причине в период первых буржуазно-либеральных революций словом «демократия» не называли те политические режимы, которые сформировались в результате, отдавая предпочтение терминам «конституционная монархия» и «республика», ни de jure, ни de facto не корреспондирующим форме правления, ассоциируемой с народовластием и большинством дееспособного населения. Идентификация населения по гендерным, расовым и этническим признакам не рассматривалась - вплоть до ХХ в. - критерием, лежащим в основе равенства и всеобщности (несмотря на стремление современных кинематографистов и писателей внушить нам мысль о том, что представительницы «слабого пола»[209] и люди с темным цветом кожи обладали практически такими же правами, как и белые мужчины, занимая должности в государственном аппарате, полиции и прочих структурах публичной власти), в связи с чем правом избирать и быть избранным реально были наделены всего лишь несколько процентов граждан или подданных (в том числе Соединенных Штатов и Туманного Альбиона)[210]. С какой целью «редактируют» историю государства и права? У кого-то может возникнуть обманчивое впечатление, что политизация истории, с вымарыванием отдельных периодов, несущих на себе негативный отпечаток для народов, испытавших так называемое «бремя белого человека», - это явление, закономерность которого не только очевидна, но и оправданна с гуманистической точки зрения, так как многое, непосредственно связанное с рабовладением, торговлей людьми и колониализмов в целом, имевшими место в странах, позиционирующих себя в качестве «оплота демократии», до сих пор так и не получило адекватной оценки, несмотря на большое, по отдельным вопросам значительное количество исследований. Ситуация усугубляется тем обстоятельством, что после распада Советского Союза, ученые которого шли как бы в авангарде процесса изучения характерных особенностей и специфики становления государства и права стран «третьего мира», освободившихся от колониальной зависимости и вставших на путь самостоятельного развития, о чем свидетельствуют работы, посвященные широкому кругу проблем, были в той или иной степени утрачены научные школы, что не могло не сказаться на качестве «произведений» современных авторов. Не зная прошлого, тем более подвергая не всегда оправданной ревизии наиболее неприятные и трагические «страницы», со всеми вытекающими «последствиями», нельзя с уверенностью сказать, каким будет будущее, несмотря на новую промышленную революцию и поэтапную цифровизацию общественных процессов (с гипертрофированной абсолютизацией прав и свобод человека), с чем сталкивается ряд государств, в истории которых весьма существенный след оставили взаимоисключающие друг друга тенденции: демократизация политического режима внутри страны и колонизация «заморских территорий», торговля рабами за ее пределами (что было довольно характерно для Соединенного Королевства, ликвидировавшего рабство в конце первой трети XIX в., параллельно существенным образом активизировав процесс либерализации избирательного права, завершившийся реформой 1832 г., ни в чем не изменившей положение «слабого пола» как подданных, так сказать, «второго» сорта, пораженных в праве избирать и быть избранными, в то же время продолжавшего снабжать свои бывшие «заморские территории» рабами из ряда регионов Африки)[211]. К сожалению, то, что происходит с «переписыванием истории» (в угоду политическим элитам и отдельным группам населения, маргинализирующим и десоциализирующим, давно сложившиеся и ставшие традиционными сферы мировоззренческих, этнокультурных и нравственно-этических отношений), не может - с большей или меньшей степенью наглядности - не свидетельствовать о том, что капитализм как общественно-экономическая формация переживает не только системно-институциональный, но и интеллектуальный кризис, мало сопоставимый по масштабам и своим последствиям с тем, что наблюдалось на предшествующих стадиях развития, в том числе государства и права, не говоря уже о «субъектах», прямо либо косвенно вовлеченных в него. Несомненно, что при переходе от феодализма к капитализму цивилизационный процесс также носил характер компиляции «старого» и «нового», в результате чего общество (в лице тех, кто «концентрировал» в своих руках публичную власть и рычаги управления) отказывалось от того, что уже неэффективно функционировало в рамках монархической формы правления, одновременно актуализируя другое, предназначенное для реализации качественно иных задач, возникавших перед ним. Принципиальное отличие от того, что имело место на предыдущем этапе эволюционного и революционного процесса государственного строительства, и наблюдается в последние годы, проявляется, помимо прочего, в отсутствии научно обоснованной концепции движения вперед, так как теории и доктрины классического либерализма, ставшие основой капиталистических отношений, не в состоянии дать адекватные «требованиям дня» ответы на большинство вопросов, все чаще встающих перед государством, обществом и гражданами[212]. Парадокс, как ни странно на неискушенный взгляд, состоит в том, что, осознавая это, никто - ни на так называемом «цивилизованном западе», ни на «ревизионистском востоке» (термин, которым благодаря все тому же «оплоту демократии» и «примеру для подражания» в последнее время стали именовать государства, не разделяющие новых ценностей) - не берет на себя «смелость» инициировать дискуссию, необходимую для преодоления интеллектуального кризиса, поразившего многие гуманитарные науки, без которой нельзя будет сформировать «нового» взгляда на перспективы социальной трансформации, тем самым усилив не только негативные тенденции, наблюдаемые сейчас, но и спровоцировав появление еще более абсурдных и неестественных с точки зрения традиционных прав и свобод человека, брачно-семейных отношений и морально-нравственных ценностей. Без идеологического обоснования в этом случае любая полемика будет носить неконструктивный характер, что в итоге может привести к «забалтыванию» самых прогрессивных и востребованных временем концепций, от кого бы они в конце концов ни исходили и кем бы ни популяризировались, каждый раз в качестве «аргументов» ссылаясь на какие-то «неточности», диссонирующие с общепринятыми нормами[213]. Одной из тенденций, в большей либо меньшей степени обусловленной кризисными явлениями системно-институционального характера, с которыми сталкиваются государство и право периода стагнирующего и деградирующего капитализма, следует рассматривать «сегментацию» общества, направленную, с одной стороны, на раздробление того, что входит в понятие «электорального большинства», de facto ассоциируемого с прямыми или косвенными формами представительной и непосредственной демократии, с другой - актуализацию всевозможных групп так называемых «меньшинств», настойчиво, агрессивно и все более безапелляционно требующих эксклюзивного отношения к своим «особым» правам и свободам, похожим, скорее, на вседозволенность, чем на общепринятые «правила поведения»[214]. Говоря в этой связи о причинах тех «тенденций», которые все активнее охватывают различные сферы общественных отношений, мы, судя по всему, не будем далеки от истины, если выскажем мысль о том, что многие из них следует искать непосредственно в самой модели демократии «западного» типа, апогеем которых можно считать возведенные в абсолют пресловутые «ценности», приобретающие в Европе и Соединенных Штатах (как и в других государствах «коллективного Запада») гипертрофированный тоталитарно-либеральный характер. Помимо прочего к ним, на наш взгляд, целесообразно отнести: во-первых, романо-германский синтез (с конвергенцией «элементов» варварского и римского права, причем как в масштабах континентальной, так и островной части Европы), во-вторых, ортодоксальный католицизм и его проявления (с крестовыми походами, кострами инквизиции, борьбой с ересью и «неканоническими» конфессиями, захватом территорий и насильственным воцерковлением народов и этносов), в-третьих, либерализм (с «драконовским» законодательством этапа «первоначального накопления» капитала, массовым обнищанием населения, стратификацией и поляризацией традиционного общества), в-четвертых, колониализм (с шовинистическим «бременем белого человека», рабовладением и торговлей людьми). Никто, видимо, и не думал о том (даже предоставив кому-то из колоний или доминионов октроированную государственность), что когда-нибудь «исторический маятник» качнется в другую сторону, и потомки тех, кто в течение всей своей жизни подвергался дискриминации и не расставался с кандалами, потребуют - в качестве акта покаяния - публично встать на колени и возместить физический и моральный ущерб, который двести лет назад был нанесен их безымянным предкам[215]. Принято считать, что история, в том числе государства и права, не имеет сослагательного наклонения, тем не менее кое-кого (в этом случае требования по переписыванию истории совпадают у представителей совершенно разных групп и «слоев» населения, рассматривающих себя в качестве «меньшинств», среди которых сосредоточены всевозможные «борцы за свободу» от нацистов, не утративших своих надежд на политический реванш, русофобов и потомков угнетенных до «великих укров», «родителей номер один» и «родителей номер два») не покидает ощущение, что цивилизационное развитие протекало не так, как оно «отражено» в научной, учебной, публицистической и художественной литературе, написанной преимущественно «победителями», среди которых в одних случаях преобладали белые мужчины, с их субъективным пониманием специфики исторического процесса, численностью не превышая нескольких процентов от общего количества населения соответствующей «империи» или национального государства, в других - страна, сумевшая, несмотря ни на что, не только сохранить суверенитет и независимость, но и создавшая уникальную многонациональную и многоконфессиональную цивилизацию, не желающая быть такой же, как «оплот демократии», ломающая стереотипы толерантности и мультикультурализма, не вписывающаяся в стандарты и шаблоны, принятые в государствах «коллективного Запада». В первом случае вопрос стоит таким образом, что школьникам Соединенных Штатов, общий уровень образования которых (тенденция носит, по существу, перманентный алгоритм) по целому ряду параметров катастрофически снижается[216], навязывается «идеологема» о нескольких, как минимум трех, альтернативных версиях истории тринадцати британских колоний, подписавших в 1776 г. «Декларацию независимости». Так, чернокожая часть профессионального сообщества и поддерживающее ее население убеждены в том, что о ней следует говорить с момента прибытия в «заморские территории» африканских рабов, белые традиционно считают, что процесс государственного строительства берет «начало» с периода активного освоения континента европейскими переселенцами, ассоциирующими себя с протестантизмом и неканоническими религиями, искавшими в Новом Свете место для второго «Града на холме», испаноговорящие - с открытия Америки и ее колонизации отрядами конкистадоров, рассматривая государства ацтеков, инков и майя в качестве одного из важнейших элементов генезиса[217], наряду с коренным индейским населением Северной Америки, эволюционный переход которого в новое качество был насильственно прерван. Подобные тенденции, обусловленные требованиями населения ускорить «переписывание истории», проявляются прежде всего на уровне отдельных штатов, где в силу различных причин преобладают граждане с определенным цветом кожи, поэтому пока преждевременно говорить об их общенациональном характере, хотя их вектор и приобретает все более ярко выраженный негативный оттенок[218]. При всей парадоксальности ситуации, спровоцированной стремлением (справедливым или конъюнктурным существенного значения не имеет) детей и внуков бывших «colored people» (к которым «присоседились» даже те, кто рассматривается гражданином лишь в первом, максимум втором поколении) получить с потомков рабовладельцев или, что является более приоритетным, со всех, кто обладает белым цветом кожи, материальное «возмещение вреда», события последних лет не могут не свидетельствовать о том, что демократия, к сожалению одних и радости других, постепенно трансформируется в своего антипода - охлократию, со всеми вытекающими последствиями не только для системообразующих публичных институтов, но и гражданской нации в целом. Демократия, вне всякого сомнения, не имеет «цвета», в то же время достаточно провести параллель между политическими режимами в Африке и Латинской Америке с их современным «американским аналогом» (при этом не забывая о том, что до ратификации и вступления в силу в 1865 и 1870 году XIII и XV поправок к федеральной Конституции 1787 года демократия в Соединенных Штатах была преимущественно «белой» и исключительно «мужской») как сравнение не будет в пользу разновидностей демократии по-африкански или по-латиноамерикански с точки зрения диктаторских режимов и совершенных государственных переворотов. Поэтому проблемы будут лишь усугубляться[219]. Бессмысленно отрицать достаточно очевидный факт, что люди с темным цветом кожи внесли большой вклад в становление и развитие государства, тем не менее нельзя преуменьшать и всего того, с чем ассоциируются переселенцы из Англии и других европейских стран, отправившиеся за океан в поисках «рая на земле», и в тяжелейших условиях повседневной жизни заложившие основы цивилизационного феномена, вошедшего в историю государства и права под именем Соединенных Штатов Америки, олицетворяющих «западную» модель демократии, «западный» менталитет, «западное» мировоззрение и «западную» исключительность. Причем осуществляя колонизацию чаще всего за свой счет и под свою ответственность (так как преобладали «общинные» формы труда и быта, в том числе обусловленные религиозными догматами) до тех пор, пока не появилась необходимость в привлечении дополнительной дешевой рабочей силы, поэтому ни о каких «colored people» и внеэкономическом принуждении - речь не могла идти a priori: в этом возникла какая-либо «потребность» лишь тогда, когда иссяк приток «белых рабов» в лице ортодоксальных католиков из Ирландии (которых первоначально хотели «заменить» коренным индейским населением, но от этой «затеи» в итоге пришлось отказаться в связи с тем, что по ряду объективных причин оно не оправдало возлагаемых на него надежд)[220]. Исходя из этого не следует ли современным американцам вставать на колени не только «отдавая дань уважения» потомкам африканских рабов, оплакивая вместе с ними судьбу их предков (при этом было бы целесообразно проверить, обратившись к архивным документам, наличие таковых), но и тем, кто был их непосредственными предшественниками в лице ирландцев - одной из самых многочисленных «диаспор» на настоящий момент? Это было бы как минимум справедливым на фоне «сумасшествия», наблюдаемого в отдельных штатах, связанного с «выплатой долгов» и скопившихся за несколько веков «пеней» и «процентов», которые требуют возместить граждане с темным цветом кожи, в целом обращая свои финансовые претензии не только к англо-протестантской части населения, но и ко всем «белым»[221]. В данный процесс весьма органично (так сказать, к месту) «вписывается», ставшее одной из «ключевых тем» дня, предложение об альтернативной - «цветной» - версии североамериканской (не исключено, что в самой ближайшей перспективе речь пойдет и о всемирной) истории, призванной доказать «сомневающимся», что именно «colored people» являются тем решающим фактором, благодаря которому страна со временем стала «оплотом демократии» и «примером для подражания»[222]. Во втором случае процесс «редактирования истории» и вымарывания из нее периодов, не соответствующих современным идеологическим тенденциям новых государств, в течение нескольких веков территориально входивших в состав Российской империи и Советского Союза, как правило носит не только конъюнктурный, но и подчеркнуто националистический характер, «основой» которого - в большей либо меньшей степени - является русофобия и отрицание общего «имперского» и «советского» прошлого, общей исторической судьбы. При этом русофобия приобретает такие масштабы, с которыми приходилось сталкиваться лишь во время иностранной интервенции и военной оккупации, что не может не вызывать вопросов о причинах крайне негативного отношения к народу, считавшемуся «братским», и совместно с которым были побеждены германский национал-социализм и японский милитаризм. Странно, но, как и в случае с «восстановлением» исторической справедливости и «возмещением вреда», на которых настаивает цветное население Соединенный Штатов, к нам предъявляют аналогичные требования, за небольшим исключением: все те, от кого они «непосредственно» исходят (оказывается, являясь частью Советского Союза и «социалистического содружества», они в течение всего этого периода только и делали, что подвергались национальному угнетению, перманентной культурной экспансии и языковой дискриминации[223]), не хотят даже говорить о том, что и с них, в свою очередь, так же причитаются определенные «долги» в виде территории, недвижимости и имущества других государств, de jure или de facto «доставшихся» им в результате соответствующих договоров и тайных протоколов к ним. Однако с их точки зрения они никому и ничего не должны, исходя из этого, целенаправленно «переписывая историю», справедливым во всех случаях рассматривается лишь то, что правящие «компрадорские элиты» этих государств считают «справедливым» исключительно для себя, особенно если это относится к претензиям бывшего «братского» народа. Иными словами, если требуют у нас - это демократия, если просим мы - это тоталитаризм, если «цветное» население уничтожает государственную или частную собственность, «занимается» мародерством и осуществляет массовые акты вандализма в отношении исторических памятников и монументов - это демократия, «реализация прав и свобод», закрепленных в одной из поправок к действующей Конституции, если по центральной улице столицы маршируют члены пресловутых «добровольческих батальонов» - это демократия, однако если внуки ветеранов войны участвуют в шествии «бессмертного полка» - это охлократия и «сталинизм». Таким образом, налицо двойные стандарты, что и вынудило главу государства в очередной раз обратить на это внимание в одной из своих публикаций, что нашло поддержку со стороны большинства граждан нашей страны, одновременно вызвав истерику и бурю негодования у потомков «лесных братьев» и других «борцов» за свободу и независимость, активистов движений за права цветных, сексуальных, гендерных и прочих «меньшинств», исповедующих толерантность, мультикультурализм и так называемые «новые ценности», примкнувших к ним, «родителей номер один» и «родителей номер два». Речь идет, ни много ни мало, о «конфликте цивилизаций», от скорейшего разрешения которого во многом зависит не просто поступательное движение вперед каждой из них, но и вопрос о том[224], смогут ли они в перспективе (пусть отдаленной) существовать, преодолев столь фундаментальные противоречия, не отторгая, а дополняя друг друга. Как правило, не имея никаких оснований, даже косвенных, то одна страна «коллективного Запада», то другая, апеллируя к нормам международного права (о котором никогда не вспоминают, если это им не выгодно), предъявляют в наш адрес претензии, вызванные нарушением «чьих-то» прав или свобод, совершенно забывая о своем «возмущении», если «виновником» этого является тот, кто позиционирует себя в качестве «оплота демократии» и «примера для подражания», от чего имеющий место конфликт - еще больше углубляется, о чем и свидетельствует политизация истории. Следует признать, что проблема «редактирования» актуализируется при условии, когда правящие элиты, волей случая (самостоятельно либо при чьей-то поддержке) получившие власть, внушают себе, а затем и населению страны мысль об «исключительности» и «пассионарности» определенного народа или этноса, «древности» и «историчности» государства, созданного им «несколько тысячелетий назад», и внесшего решающий вклад в становление и развитие не только человечества, но и таких феноменов, как религия, культура, разделение труда, невзирая на комичность ситуации, возникающей из утверждений такого рода. Наиболее «преуспевает» в этом правящий класс сравнительно недавно - несколько десятилетий назад - появившихся на современной политической карте государств, которых (используя терминологию, применявшуюся когда-то в отношении стран, освободившихся от колониальной зависимости, хотя и получивших независимость, но по-прежнему продолжавших экономически и политически зависеть либо от «метрополии», либо от кого-то другого) нельзя назвать иначе, как «компрадорский» (от испанского «comprar» - покупать). Его практически всегда отличает одна особенность: во всех случаях, когда ничего не получается в тех областях общественных отношений, которые прямо либо косвенно связаны с повышением уровня благосостояния населения, тем более, если в «наследство» от бывшей метрополии достались очень «лакомые куски» в виде соответствующих регионов, используется весьма эффективное средство в форме шельмования и очернения общего политико-правового прошлого, с одновременным «придумыванием» собственной, эксклюзивной (так как о ней нет ни слова в письменных источниках, литературных памятниках, апокрифах и официальных документах, введенных в научно-исследовательский оборот и доступных для глубокого анализа) версии цивилизационного развития, которая не выдерживает никакой, даже самой снисходительной критики. Цель всегда, по существу, одна - отвлечь внимание от насущных проблем и «продать» себя (а заодно и свою страну) как можно дороже. Именно поэтому правящая элита таких государств и называется «компрадорской» (указанный термин не имеет отношение к юриспруденции и носит чисто политологический подтекст). Как никто другой, подобный «политический класс» заинтересован в новой версии истории, способной поднять дух нации, особенно на стадии ее формирования, акцентируя внимание на наиболее низменных чувствах определенной части населения, испытывающей комплекс неполноценности, и способной на любые противоправные действия для его преодоления, вплоть до террористических. И первое, что они делают, возводят в абсолют свою «местечковую» историю, со всеми вытекающими последствиями, придавая ей значимость «вселенского масштаба», не обращая внимания ни на критику ученых, ни на бросающуюся в глаза откровенную нелепость или фальшивость обобщений и выводов[225]. Лишь на первый взгляд может показаться, что процесс «переписывания истории» носит хаотичный и ничем не обусловленный характер, основанный на стремлении одного или нескольких сегментов общества доказать всем тем, с кем когда-то ассоциировались такие устаревшие социально-экономические (и производные от них) понятия, как класс, сословие, страта, «эксклюзивность» своего общественного статуса и совокупности прав и свобод, диссонирующих с традиционным представлением о том, по каким критериям и признакам раса, этнос или гендер, составляющие население страны, отличаются не только друг от друга, но и от тех, кто является гражданами или подданными другой страны. Например, когда одна часть общества буквально «с пеной у рта» поддерживает лозунг «жизнь черных имеет значение», вынуждая другую вставать на колени, демонстративно игнорируя тот факт, что и их жизнь «также не менее важна», когда нацисты разрушают и оскверняют памятники тех, кто в свое время так и не сумел «добить гадину», целенаправленно принимавшую участие в геноциде собственного народа, возникает ощущение, что все это происходит отнюдь не случайно, несмотря на требования и участников подобных мероприятий. Идет процесс, «главные» и «второстепенные» роли которого, вероятнее всего, четко распределены (мы не имеем в виду какую-либо из «теорий заговора»): кто-то «заказывает музыку», кто-то «пишет сценарий», кто-то «занимается кастингом актеров», среди которых важнейшее место принадлежит идеологии и тем, кто ее научно разрабатывает и популяризирует. Яркий пример - «великие укры» и все, что с ними связано, или «родитель номер один» и «родитель номер два»: и в первом, и во втором случае письменные источники (летописи и Библия) о чем-то «подобном» либо не содержат никакой информации, даже косвенной, либо характеризуют в качестве одного из самых тяжких грехов. Не исключено, что в перспективе древнерусское летописное наследие будет признано не чем иным, как «москальской пропагандой», и уничтожено, а Ветхий и Новый Завет (если их не отправят на костер представители «новой» интерпретации понятия вины и ее последствий) сначала сданы на хранение в «архив», а затем вообще выведены - за ненадобностью - из свободного обращения. Несомненно, кто-то из оппонентов («справа» или «слева») возразит, прежде всего мотивируя тем, что «здорового» в обществе намного больше, чем «нездорового», срабатывает в нужный момент «коллективный иммунитет», поэтому сценарии такого рода чаще всего обречены на провал (имея в виду тот факт, что человечеству в его истории приходилось уже сталкиваться, причем неоднократно, и с рецидивами «сексуальных революций», и с различными по характеру проявлениями ереси, святотатства и богоборчества). Будем надеяться, что и на этот раз «болезнь», невзирая ни на что, не зайдет слишком далеко, «поразив» системообразующие элементы «социального организма», без четкой и ритмичной работы которых цивилизация неизбежно обречена на стагнацию и регресс, а затем - крах[226]. Что такое «цивилизационный тупик» и можно ли из него выйти? Когда речь идет о стагнации и регрессе это, к сожалению, не фигура речи или гипербола, которую используют компаративист и историк государства и права при оценке сложившейся ситуации с целью преднамеренного «сгущения красок». Проблема намного сложнее, чем может показаться на первый взгляд, и от того, к каким выводам придет исследователь в результате своего анализа, будет зависеть «методика лечения» заболевания, поразившего либо общество в целом, либо его отдельные сегменты. Особенно в том случае, если рецепт на получение лекарства будет выписывать не квалифицированный «врач» в лице ученого, специализирующегося в конкретной сфере социальных отношений, а непосредственно «больной», дилетантизм которого вполне очевиден. Только слепой или заинтересованный в негативных результатах человек не может не видеть того, что происходит в самых разных областях взаимодействия друг с другом государства, общества, граждан, их объединений, антагонизм которого все более отчетливо начинает проявлять себя даже там, где о чем-то подобном некоторое время назад можно было рассуждать лишь чисто гипотетически, не задумываясь о последствиях и их характере. По целому ряду как объективных, так и субъективных причин высказанное замечание имеет прямое отношение к кризису гуманитарных дисциплин, масштабы которого еще недавно мало кто из ученых мог с уверенностью предсказать, в связи с чем ему не придавалось особого, тем более катастрофического или экстраординарного значения[227]. Осознанно или неосознанно отдавая предпочтение экспертному анализу (к сожалению, не всегда объективному) представителей «западного» научного сообщества, не испытавшего на себе влияния «единственно верного учения», мы поверили в выводы о «конце истории» Фрэнсиса Фукуямы и ему подобных авторов, совершенно не задумываясь об их идеологической составляющей, в той или иной степени призванной внушить нам «комплекс неполноценности» и «второсортности» того, что являлось предметом и объектом исследований в области гуманитарных дисциплин в течение всего советского периода (совсем иначе воспринимая отдельные достижения второй половины XIX - начала XX в.), в том числе в таких научных сферах, как сравнительное правоведение, теория и история государства и права. Имея в активе очень мощную историко-правовую школу, многие представители которой составили бы честь любому государству, либерально настроенная часть академического сообщества, судя по всему, уже давно не разделявшая «господствующей идеологии», поверила обобщениям американского футуролога об окончательной победе «западной» модели демократии, что, по всей видимости, и сыграло злую шутку с теми, кто посчитал нецелесообразным заниматься концепцией развития общественных процессов при переходе от одной политической системы к другой. Парадокс, объяснить который еще только предстоит, проявляется в том, что возникший в результате этого вакуум не посчитали необходимым чем-либо «заполнить», полагая, что публично провозглашенный «конец истории» носит объективный и по целому ряду критериев необратимый характер, что, на наш взгляд, было с научной точки зрения неверным a priori. Не исключено, что, не найдя ничего лучшего, вместо качественно новой модели демократии обществу предложили некий «суррогат», основанный на гипертрофированной абсолютизации прав и свобод человека, в контексте отказа от «традиционных» и переходе к «новым» ценностям, базирующимся на идеях толерантности и мультикультурализма, в центре которых находится не абстрактное «общество», а конкретное расовое, этническое, гендерное, сексуальное, любое иное «меньшинство», обладающее эксклюзивным статусом. Именно в этом и следовало искать «конец истории», а не в крахе коммунистической идеологии и политической системы советского образца, в течение чуть менее семидесяти лет составлявшей (причем по ряду аспектов, в первую очередь - в социальной сфере, доступности образования и здравоохранения, решении национального и женского вопроса, существенным образом доминируя) конкуренцию «западной» модели демократии, о которой, если тенденции последнего времени продолжатся и далее, вероятнее всего, в краткосрочной перспективе придется говорить (правда, если к этому времени свобода слова еще сохранится в своем «первоначальном» значении) не иначе, как о чем-то, ушедшем (или вернувшемся назад) в прошлое. В этой связи не может не удивлять тот факт, что термином «демократия» обозначается теперь все, что угодно, в том числе «либеральный экстремизм» (иногда приходится слышать и более жесткую формулировку - «либеральный фашизм»), представляющий собой крайнюю форму индивидуализации прав и свобод всевозможных «меньшинств» в контексте перманентного остракизма тех групп населения, которые придерживаются традиционных ценностей как в области «гендерной идентичности», так и брачно-семейных отношений (без учета их полигамности или моногамности), в течение многих лет считавшихся чем-то безальтернативным, непререкаемым с морально-этической и правовой точки зрения. Нельзя не констатировать, что «мораль» и «право», исходя из публичных или общественных целей и задач, для которых они предназначены, относятся к категории феноменов консервативного характера, поэтому крайне трудно отделаться от мысли, что в настоящий момент они не только находятся в состоянии кризиса, в рамках которого им придается новая социальная роль, но и постепенно утрачивают значение поведенческих регуляторов, благодаря которым нормативно соизмеряются и легитимируются действия государства, общества и граждан. Если в основе «классической» демократии находится не что иное, как интересы «большинства», с учетом мнения «меньшинства», то в современном понимании демократии доминантой является «меньшинство» в совокупности с другими «меньшинствами», при этом мнение «большинства» (при условии, что суммарно оно не представляет собой конгломерат все тех же «меньшинств») может быть в целом либо частично проигнорировано, если расовое, этническое, гендерное, сексуальное и любое другое «меньшинство» посчитает это необходимым или целесообразным. «Либеральный фашизм»[228] как разновидность тоталитаризма a priori ничем не отличается от какой-либо теории или концепции, основанной на исключительности «кого-то» или «чего-то», будь то класс, сословие, пол, цвет кожи, религия или ориентация человека, так как дискриминации (причем в самых разных сферах отношений) подлежат все, кто не соответствует определенным шаблонам, штампам или стандартам, вытекающим из толерантного мультикультурализма, и свидетельствующим о чьей-то исключительности, поэтому «черный» шовинизм по существу мало в чем отличается от «белого», а нередко его даже превосходит. Однако на такие «мелочи» стараются не обращать внимание, от чего ситуация становится еще более непредсказуемой с точки зрения «окончательного решения» (если такое в принципе вообще возможно) «расового» вопроса. К сожалению, приходится в очередной раз акцентировать внимание на вполне очевидный факт, что, если какая-либо «проблема», длительное время существующая в обществе, не была отправлена в «архив» в тот момент, когда для этого созрели предпосылки, она вообще не будет решена в полном объеме, так как ее «рецидивы» будут давать о себе знать при всяком удобном случае, провоцируя очередной социальный и системно-институциональный кризис, результаты которого станет все труднее не только предугадывать, но и пытаться каким-то образом предотвратить[229]. Исходя из того, что процесс «дряхления» демократии «западного» типа[230] ощущается все отчетливее, пришло, видимо, время поставить вопрос о новой правовой идеологии, целью и основной задачей которой будет формирование представления о том, чем должны быть «право» и «мораль» на современном этапе цивилизационного развития. Вопрос не только чрезвычайно непростой в научно-теоретическом смысле слова, прежде всего с учетом тех «кризисных явлений», которыми de facto характеризуется современное состояние целого ряда гуманитарных дисциплин, но и фундаментальный по своим последствиям и возможным «результатам», так как учесть интересы всех заинтересованных сторон, особенно тех, кто считает свой статус чем-то «эксклюзивным» (спектр желающих его получить трудно предугадать, даже гипотетически), отличным от остальных, не менее «своеобразных» и «специфичных», с точки зрения той части общества, которая предпочитает рассматривать себя исключительно в контексте традиционных ценностей, конституционных прав и свобод, будет во много раз сложнее, чем обычно. В этом же ряду стоит проблема радикального реформирования и модернизации политического режима, системообразующие институты которого не всегда и адекватным образом отвечают «требованиям» дня[231], а какие-то не только устарели, но и тормозят движение вперед. В связи с чем противодействие со стороны правящих элит будет беспрецедентным. Интересно, какой из векторов будет выбран - в направление подлинного народовластия или автократии с элементами охлократии и тоталитаризма? К сожалению, этого не знает никто, поэтому можно только «гадать на кофейной гуще» либо, используя в том числе исторические аналогии, предполагать один из альтернативных вариантов с поправкой на современное состояние «базиса» и «надстройки», которые - где-то больше, а где-то меньше - необходимо будет привести в некое «соответствие», с одной стороны, исходя из коллективных и индивидуальных «правил поведения» субъектов публичных и общественных отношений, сформулированных в рамках новой правовой идеологии, с другой стороны, четко обозначив своего рода «красные линии» ничем не оправданной абсолютизации прав и свобод человека[232]. В противном случае (и этого нельзя исключать полностью) может возникнуть вопрос, причем не гипотетический, так как примеров - более чем достаточно, о существовании цивилизации в ее «западном» варианте. Напомним, что «варваризация», с которой столкнулась в свое время Римская империя (вернее, ее «западная» часть), в итоге отбросила Европу на несколько веков назад в экономическом, социальном и культурном развитии (недаром этот исторический период известен как «темные века»), на фоне того, что из себя представляла ее «восточная» составляющая, служившая для многих государств «примером для подражания», в частности, правовой и политической системами, и уничтоженная тем же «западом» в лице Святого престола, крестоносцев, венецианских или флорентийских банкиров и купцов. Кто-то скажет, что «сравнения» подобного рода - не совсем корректны, так как речь идет о совершенно разных по целям и задачам тенденциях, тем более что итогом «варваризации» и последовавшим за этим процессом «конвергенции» римских и германских элементов стал приход «эпохи Возрождения», на смену которой позднее пришла «эпоха Просвещения», заложившие основы будущих преобразований, ассоциируемых с либерализмом и демократией. Однако, как нам кажется, исторические аналогии и параллели затем и необходимы, чтобы не «наступать» на одни и те же «грабли» и не повторять тех ошибок, которые были совершены когда-то в угоду «своим» либо «чужим» интересам. В этом отношении прошлое должно быть «наставником» для настоящего, поэтому тот народ (непосредственно как «источник» и «носитель» власти или делегировав такого рода «деятельность» политической элите и ее ближайшему окружению в лице чиновников от науки), который «редактирует историю», оказывает себе «медвежью услугу»[233]. Возможно, что у «оппонентов» высказанная авторская точка зрения не вызовет в итоге никакой эмоциональной реакции, тем не менее факт остается фактом: фальсификация прошлого и настоящего идет полным ходом. Заключение Как бы сам собой возникает вопрос о том (не исключено, что кому-то он покажется неуместным и даже провокационным), что же представляет собой демократия в практическом смысле слова, применительно к реалиям XXI в., а не в коннотации, доминантами которой являются политическая демагогия и социальный утопизм, опирающиеся на теории, сформулированные античными философами, взявшими в качестве примера опыт небольших по территории и числу лично свободного населения рабовладельческих городов-государств, получившими дальнейшее доктринальное обоснование в трактатах светских и религиозных мыслителей позднего Средневековья и Нового времени, ставших в итоге фундаментальной основой актов учредительного характера периода буржуазно-либеральных революций и конституций стран, освободившихся от колониальной зависимости? Имеет ли смысл говорить в таком случае о какой-либо преемственности или перед нами всего лишь «исторические феномены», которых объединяет «общее название», перешедшее от одного политического режима к другому, и обозначающее «власть народа», особенно если учитывать соотношение таких базовых категорий, как «равенство» и «равноправие», в их правовом и социальном значении? Иными словами, есть ли у компаративиста и историка государства и права основания, проводя параллели и сравнивая их, ставить знак тождества между понятиями «демократия» и «народовластие», не с точки зрения буквального перевода с одного языка на другой, а в значении таких системообразующих институтов как власть, ее источники и носители? Наконец, как взаимодействуют политический режим и форма правления, как они соотносятся с учетом особенностей и специфики государственного строя, тенденций генезиса, развития, стагнации и упадка в рамках соответствующих этапов исторического процесса? Вот приблизительный перечень вопросов, без ответа на которые исследователю будет сложно определить - синонимичны de facto демократия и народовластие или это не более, чем игра слов[234].

Об авторах

Виталий Владимирович Еремян

Российский университет дружбы народов

Email: v.v.eremyan@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0001-6271-4568

доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой конституционного права и конституционного судопроизводства, Юридический институт

Российская Федерация, 117198, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, д. 6

Эдуард Витальевич Еремян

Некоммерческая организация «Фонд современной истории»

Автор, ответственный за переписку.
Email: must.legal@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0002-0883-2800

кандидат юридических наук

Российская Федерация, 123112, г. Москва, Пресненская наб., д. 12

Список литературы