Законодательная инфляция как кризисная тенденция в праве: на примере книги Вальтера Ляйснера «Кризис закона. Разложение нормативного государства»

Полный текст

Введение В научной литературе неоднократно высказывалась точка зрения о кризисном состоянии законотворчества в Российской Федерации. Так, Н.А. Власенко в числе кризисных тенденций в законотворчестве современной России отмечает девальвацию роли закона как источника права, обусловленную поспешностью принятия правотворческих решений, «бесконечным внесением дополнений и изменений в действующее законодательство» (Vlasenko, 2015). Данную позицию разделяет Т.Я. Хабриева[129]. По мнению ученого, закон утрачивает статус акта высшей юридической силы (Paigina, Strelnikov, 2014). Статистика законотворческого процесса демонстрирует его высокую интенсивность, связанную со снижением качества принимаемых законов (Golodnikova, Efremov & Sobol et al. 2018; Narutto, 2020). Допустимо утверждать, что данная тенденция в полной мере сохранится в ближайшем будущем. Так, если Государственной Думой Российской Федерации шестого созыва (2011-2016 гг.) было принято 2200 законов[130], то Государственной Думой Российской Федерации седьмого созыва (2016-2021 гг.) по состоянию на 1 сентября 2021 г. уже принято 2673 закона[131]. В 2017 г. М.В. Немытина и К.В. Ахметжанова предполагали, что интенсивность законотворчества в России достигла критической точки (Nemytina & Ahmetzhanova, 2017). Однако приведенная статистика говорит нам о том, что отечественный законодатель не намерен сокращать количество принимаемых законов. В научной литературе проблема избыточной законотворческой активности получила название законодательной (юридической) инфляции (Rukavishnikov, 2021). Данный термин, на наш взгляд, удачно подчеркивает феномен обесценивания закона в контексте наращивания массива законодательных актов. Существует точка зрения, согласно которой законодательная инфляция связана с возникшей в конце прошлого века потребностью в обновлении правовой системы нашей страны (Astanin & Pligin, 2017). Законодательная инфляция в России также объясняется правотворческими ошибками и слабой законодательной техникой в целом (Primakov, Dmitryieva & Volkov, 2010). Таким образом, акцент делается на специфических для Российской Федерации причинах законодательной инфляции. В свою очередь, Т.В. Кашанина рассматривает увеличение динамизма и плотности законодательства как эволюционную закономерность права (Kashanina, 2017). В пользу данного утверждения говорит универсальный характер затронутой проблемы. Процессы, подобные кризису законотворчества в России, протекают и в других странах. Одной из таких стран является Германия, прошедшая долгий путь от постановки проблемы законодательной инфляции в рамках научной литературы (Bühler, 1959) до констатации устаревания модели законотворчества. В частности, Национальный совет по регуляторному контролю в 2019 г. выделил пять тенденций, делающих принятие эффективных законов в Германии чрезвычайно сложной задачей. Во-первых, государство должно реагировать на ускоренные темпы социальных, экономических и технологических изменений. Во-вторых, усложняются общественные отношения, подлежащие правовому регулированию. В-третьих, растет плотность правового регулирования, новые законы необходимо инкорпорировать в уже существующую разветвленную систему законодательства. В-четвертых, растет поляризация мнений политических партий. В-пятых, быстрые медиа-циклы вынуждают политиков поспешно принимать «очевидные» решения, не имеющие необходимой зрелости[132]. По нашему мнению, в схожих условиях функционирует и современный российский законодатель. В этой связи представляется целесообразным обращение к немецкому опыту осмысления причин законодательной инфляции. Примером такого исследования может служить работа немецкого ученого Вальтера Ляйснера «Кризис закона. Разложение нормативного государства». В своей книге В. Ляйснер анализирует причины законодательной инфляции в Германии в начале 2000-х гг., что обуславливает наш интерес к выводам, сделанным немецким ученым. Целью проведенного в рамках данной статьи исследования является оценка научных взглядов В. Ляйснера на природу и причины законодательной инфляции с учетом российской правовой действительности. Методологическую основу исследования составили общенаучные (анализ, синтез, индукция, дедукция, сравнение), а также частнонаучные (формально-юридический, сравнительно-правовой) методы исследования. Кризис закона Как уже было отмечено выше, проблематизация интенсивности законотворчества не является чем-то новым для немецкой юридической науки. Например, Карл Шмитт еще в 1950 г. указывал на резкую интенсификацию законотворческого процесса (Schmitt, 1950:18). По мнению К. Шмитта, такое ускоренное («моторизированное») законотворчество сопряжено с опасностью низведения закона до «постоянно изменяемых приказов, ориентированных на быстро меняющуюся конкретную ситуацию» (Schmitt, 1950:20). Тревогу К. Шмитта относительно «моторизированных законов» разделяет и В. Ляйснер. По мнению В. Ляйснера, кризис закона проявляется в совокупности фундаментально неизученных явлений, в числе которых ученый называет колоссальное количественное увеличение числа законодательных актов, постоянное изменение законодательства, демонстрирующее обесценивание закона (Leisner, 2001:44). Позиция ученого основана на понимании закона как нормативного правового акта, сущностным свойством которого является стабильность. Как указывает В. Ляйснер, в известной истории изменения закона всегда были чрезвычайным событием, в своей неизменности закон оставался «священным» вплоть до XIX в. (Leisner, 2001:135-136). Такое понимание закона, на наш взгляд, является обоснованным. В российской научной литературе отмечается необходимость поиска баланса стабильности и динамизма законодательства, его постоянного совершенствования (Zhuravlev, 2008). Однако поиск такого баланса - чрезвычайно сложная задача. Более того, существует точка зрения, согласно которой противоречие между стабильностью и динамизмом закона в принципе неразрешимо[133]. В этой связи наиболее приемлемым представляется смещение баланса динамизма и стабильности закона в пользу неизменности законоположений, поскольку только в этом случае закон может оставаться основой устойчивого и предсказуемого развития общественных отношений. Состояние законотворчества в Германии видится В. Ляйснеру далеким от идеала стабильности. Рассмотрим отдельные аспекты законодательной инфляции, выделяемые ученым. 1. «Легкость» допущения новеллизации законодательства. Неприкосновенность закона не является более достойной защиты ценностью. Данное утверждение справедливо в том числе и для основного закона. Изменение закона - отработанная и детально регламентированная процедура, мало ограничивающая парламентское большинство в своих стремлениях. Юридико-техническая легкость законотворчества соблазнительна. В мире, в котором поощряется активность, бездействие законодателя кажется проявлением отсталости. Закон как постоянное настоящее - удел прошлого (Leisner, 2001:133-134). Обозначенная В. Ляйснером проблема актуальна и для нашей страны. Очевидный пример - внесение изменений в Конституцию Российской Федерации, одобренное в ходе Общероссийского голосования в 2020 г.[134] Данный пример, на наш взгляд, подтверждает позицию И.Г. Дудко, согласно которой «жесткость» конституции как гарантия ее стабильность легко преодолевается высшей властью исходя из текущих политических потребностей (Dudco, 2018). 2. Утверждение идеи новеллизации законодательства как прогресса. Новый закон представляется обществу как «улучшенный» по отношению к ранее принятому. Доказательство необходимости принятия закона фактически сводится к нескольким скупым строчкам в пояснительной записке к законопроекту (Leisner, 2001:136-137). В практике российского законотворческого процесса также нередки случаи «перфекционизма» законодателя, выраженного в стремлении обосновать изменение закона необходимостью его улучшения. Демонстрацией подобного подхода к целеполаганию в законотворчестве, на наш взгляд, может служить обоснование необходимости упразднения Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. В качестве цели формирования единого высшего судебного органа авторы законопроекта указывают «совершенствование судебной системы Российской Федерации и укрепление ее единства»[135]. При этом проблему правого регулирования, на решение которой направлено принятие данного правотворческого решения, авторы анализируемой пояснительной записки не формулируют. Таким образом, необходимо сделать вывод о том, что текущее состояние судебной системы Российской Федерации оценивалось авторами законопроекта как удовлетворительное. В этой связи уместен вопрос о необходимости принятия правотворческого решения в условиях нормального развития общественных отношений. По нашему мнению, на данный вопрос следует дать отрицательный ответ. В противном случае правовая система рискует погрязнуть в бесконечном реформировании. 3. Увеличение доли «временных законов» в массиве законодательства. Например, модификация значимой части социального законодательства (в особенности пенсионного и трудового) синхронизирована с периодичностью принятия закона о бюджете. Временный закон, по мнению ученого, из исключения превратился в общее правило (Leisner, 2001:138). Проблема фактического ограничения срока действия законодательства его перманентной новеллизацией не осталась без внимания отечественных специалистов. Так, Н. Ткаченко отмечает рост количества российских кодексов, период стабильности которых составляет менее одного месяца (Tkachenko, 2017). Это означает, что, в частности, Кодекс административных правонарушений Российской Федерации не является в полной мере постоянно действующим нормативным правовым актом, поскольку срок его стабильного действия лимитирован дополнительным законотворчеством. Однако В. Ляйснер, на наш взгляд, указывает на еще более радикальное изменение концепции закона, связанное с юридическим закреплением периодичности изменений законодательства. Примером такого подхода к законотворчеству может служить так называемое «закатное законодательство» (sunset legislation), особенностью которого является наличие в правовом акте положения, предусматривающего прекращение его действия после истечения заранее установленного срока (Barinova & Eremkin, 2016). По нашему мнению, отечественным законодателем уже сделаны первые шаги на пути к легализации законодательства с ограниченным сроком действия. Так, статья 3 Федерального закона «Об обязательных требованиях в Российской Федерации» устанавливает ограниченный цикл действия содержащих обязательные требования нормативных правовых актов Правительства Российской Федерации, федеральных органов исполнительной власти и уполномоченных организаций, который не может превышать 12 лет[136]. Таким образом, данное законоположение устанавливают ограниченный цикл действия отдельных категорий нормативных правовых актов. Следует отметить, что проблема устаревания законодательства делает неограниченное во времени действие закона практически невозможным. Данное обстоятельство является важным аргументом в пользу периодичности обновления законодательства. По нашему мнению, затронутая В. Ляйснером проблема «временности» закона выражается скорее в фактической и юридической нормативизации радикального сокращения приемлемого периода стабильности закона. Приведем следующий пример. Положения пункта 79 разработанных Джоном Локком «Фундаментальных конституционных основ Каролины» 1669 г. предусматривали правило, согласно которому каждый парламентский акт по истечению 100 лет с момента его принятия прекращал свое действие[137]. Таким образом, период стабильности закона, с точки зрения Дж. Локка, должен был охватывать годы жизни нескольких поколений граждан. Закон, период стабильности которого измеряется столетием, может быть назван временным, равно как и закон, обновляемый ежемесячно. Между тем очевидна качественная разница в стабильности таких законодательных актов. Закон и законодательная власть Процессы обесценивания закона связываются В. Ляйснером с институционализацией законотворчества. Раскрывая свое видение концепции закона, В. Ляйснер подчеркивает нетождественность закона воле избранного парламента. Так, нормы, отраженные в законе, часто принадлежат далекому прошлому. Стабильность закона дистанцирует закон от политической жизни. В этой связи закон привлекателен для свободного общества, поскольку обеспечивает подчинение абстрактному порядку, а не лицам, облеченным законодательной властью: «подчиняясь закону, человек не кланяется человеку» (Leisner, 2001:21). Таким образом, стабильность закона - это гарантия поддержания демаркации закона и политики, в широком смысле - гарантия свободы личности. Порождение конституцией законодательной ветви власти опасно сблизило закон и политику. Произошла подмена закона законодателем, в результате которой закон очень часто становится случайным выражением воли законодательного органа, раз и навсегда созданного конституцией (Leisner, 2001:49-50). Законотворчество рационализирует полномочия законодательного органа, постоянные правки закона оправдывают существование законодателя. Это обстоятельство делает изменяемость формой существования закона, поскольку ставит законотворчество в зависимость от существования законодательного органа как такового (Leisner, 2001:50). Следует отметить, что законотворчество не является единственной функцией легислатуры. Кроме того, отсутствие потребности в правовом регулировании общественных отношений может привести к длительному квалифицированному молчанию законодателя. Вместе с тем необходимо согласиться с позицией Ю.А. Нисневича, согласно которой законодательная деятельность объективно осуществляется в поле политики. Закон является тем продуктом, который политические партии могут предъявить обществу как результат своей работы (Nisnevich, 2005:4-5). При таких обстоятельствах приоритетом ведомого парламентским большинством законодателя является правотворческая активность как форма отчетности перед избирателями. Например, на сегодняшний день проделанная Государственной Думой Российской Федерации работа измеряется ее председателем в количестве разработанных и принятых законов[138]. Вполне очевидно, что ориентация законодателя на увеличение количества издаваемых законодательных актов слабо совместима со стабильностью закона. Таким образом, тезис В. Ляйснера об институализации законотворчества как о причине кризиса закона может быть принят при условии понимания законодателя как политически мотивированно субъекта. Причина кризиса закона также усматривается В. Ляйснером в инструментализации законотворчества. По мнению ученого, в своем первоначальном виде закон как выражение воли государства в публично-правовой форме представлял собой суверенную основу отношений частных лиц. Оригинальная функция закона выражалась в сохранении общей динамики развития общества и удержании ее в стабильной траектории развития. Таким образом, закон было чрезвычайно трудно подвергнуть изменениям. На сегодняшний день, по мнению ученого, концепция закона имеет двойственный характер. С одной стороны, закон от имени государства задает границы в отношениях между граждан. С другой стороны, закон является правовой основой для действий исполнительной и судебной ветвей власти (Leisner, 2001:51). Закон как основа для действий государственных органов приобретает свойство инструмента в руках государства, руководствующегося собственными представлениями о целесообразности принятия тех или иных правотворческих решений (Leisner, 2001: 52). Инструментализация законотворчества привела к радикальному изменению функции закона, выражающемуся к переходу от стабилизации общественной жизни к стимулированию его развития при помощи закона. Там, где общественные отношения кажутся законодателю недостаточно «развитыми», законодатель имеет возможность исправить ситуацию посредством закона. Постоянно улучшаемый закон, таким образом, становится синонимом постоянно изменяемого закона (Leisner, 2001:54). С данной точкой зрения следует согласиться. Для того, чтобы проиллюстрировать связь инструментализации законотворчества и законодательной инфляции, обратимся к понятию правообразования. Как отмечает В.В. Трофимов, правообразование представляет собой «двуединый процесс спонтанного (общесоциального) и планомерно-рационального (правотворческого) формирования системы правовых норм (Trofimov, 2013). Исходя из предложенного определения правообразования, можно выделить два подхода к законотворчеству. Первый подход выражается в поиске и закреплении в тексте принимаемых законов формирующихся в обществе правовых норм. Данный тип законотворчества предполагает объективные ограничения правотворческой активности, поскольку законодатель не «изобретает» правовые нормы, но лишь фиксирует в законе существующую правовую реальность. В основе второго подхода к законотворчеству, который может быть назван инструментальным, лежит принцип разумности, предписывающий целесообразность действий субъектов в правовом регулировании (Vlasenko, 2012). Законодатель может самостоятельно устанавливать цели нормативной регламентации общественных отношений и выбирать подходящие юридические конструкции для их достижения. Из этого следует, что правотворческая активность законодателя ограничивается лишь его собственным целеполаганием и может быть прямо не связана с процессами формирования правовых норм, протекающими в обществе. Цели законодательного регулирования характеризуются динамизмом, их корректировка является обычным явлением. Однако вслед за изменениями целей законодательного регулирования обновлению подвергается и инструментарий их достижения - законодательство. Инструментализациия законотворчества смещает баланс стабильности и динамизма закона в сторону изменчивости законоположений. Таким образом, свобода целеполагания законодательного регулирования в совокупности с политической мотивацией превращают законодателя в источник юридической инфляции. Закон и исполнительная власть Обесценивание закона связывается В. Ляйснером с ослаблением ограничений, налагаемых законом на действия исполнительной власти. Способность закона ограничивать действия исполнительной власти прямо обусловлена независимостью его содержания от воли управленцев. Однако именно исполнительная власть во многом определяет содержание законодательства, в первую очередь посредством фактического контроля законотворческой инициативы. Действия исполнительной власти должны быть основаны на законе. На практике это означает, что законодатель вынужден разделять бремя решения управленческих вопросов с исполнительной властью. Формируя нормативную базу для действий администрации, законодатель оказывается вовлеченным в динамику управленческой деятельности, поскольку управленцам для эффективной работы нужны новые и постоянно меняющиеся нормы. Отсюда постоянная интенсификация законотворчества, диктуемая потребностями управления. По мнению В. Ляйснера, современный парламент - это не что иное, как ратификационный орган для административных нужд. Содержание законодательства определяется исходя из текущих потребностей бюрократии (Leisner, 2001:61-62). Данный вывод обосновывается В. Ляйснером статистикой законотворческого процесса. Правительственные законопроекты количественно преобладают в общем числе законопроектов. Таким образом, установление господства исполнительной власти над законотворчеством реализуется посредством «захвата» правительством законодательной инициативы (Leisner, 2001:63-64). С того момента, когда управление оказалось в руках поддерживаемого парламентом правительства, разделение властей утратило свое фундаментальное значение. Превращение закона из стабильного порядка отношений в инструмент политической власти стало возможным благодаря трансформации закона в нормативную основу управленческой деятельности (Leisner, 2001:65). Статистика федерального законотворческого процесса в России также демонтирует значительное влияние исполнительной власти на принятие законотворческих решений. Например, в период с 1994 по 2005 г. большинство законопроектов было внесено в Государственную Думу по инициативе Правительства Российской Федерации, что, по мнению К.С. Щелокова, следует расценивать как один из аспектов бюрократизации права (Shchelokov, 2008:81). По состоянию на март 2021 г. в Государственную думу было внесено 1705 «правительственных» законопроектов. С точки зрения законотворческой активности Правительство Российской Федерации является вторым после депутатов Государственной Думы субъектом права законодательной инициативы[139]. Даже не имя возможности прямо определять содержание законов, бюрократия способна навязать законодателю свою волю с помощью административного толкования законодательства. В силу особенностей своей деятельности бюрократия имеет в сфере управления компетентностное и информационное превосходство над гражданами, судьями и законодателем. Обладая обширными познаниями кейсов правоприменения, исполнительная власть в наибольшей степени осведомлена о фактических последствиях применения закона. При этом детализация законодательства не влечет усиления подчиненности исполнительной власти закону. Напротив, чем более нюансировано правое регулирование, тем больше широкие возможности толкования закона отрываются перед бюрократией (Leisner, 2001:84-85). В этой связи при возникновении споров судебные органы в большинстве случаев охотно полагаются на высокий уровень правовой экспертизы органов исполнительный власти. Кроме того, принимая во внимание глубокую вовлеченность исполнительной власти в процесс принятия законотворческих решений, судебные органы учитывают фактическую аутентичность толкования закона, предлагаемого управленцами. Как показывает практика, судебное толкование закона следует пониманию закона, исходящего от бюрократии (Leisner, 2001:86). Подводя итог, В. Ляйснер отмечает, что закон ограничивает исполнительную власть лишь в крайних случаях. Исполнительная власть в различных формах заключила «мировое соглашение» с законом, в котором бюрократия видит упорядоченное выражение своей воли (Leisner, 2001:88). По нашему мнению, установление исполнительной властью прямого или косвенного контроля над законом путем определения его содержания оказывает существенное влияние на интенсивность законотворческого процесса. «Бюрократизированный» закон может оставаться стабильным лишь постольку, поскольку в этом заинтересована исполнительная власть. Однако заинтересованность исполнительной власти в стабильности закона не является очевидной. Ученые-правоведы неоднократно обращали внимание на проблему нецелевого использования механизмов правотворчества в нашей стране. Например, С.А. Денисов описывает приемы законодательной техники, часто используемые в интересах групп управленцев. Среди них: неопределенность и неясность, а также противоречивость правовых норм (Denisov, 2001:254-268). Легко видеть, сколь выгодным становится положение управленцев в контексте интенсификации законодательного регулирования. С одной стороны, количественное увеличение нормативного материала обеспечивает бюрократию новыми полномочиями. С другой стороны, коллизионность и неопределенность правовых норм открывают дополнительные возможности для бесконтрольных действий. Таким образом, если безоговорочно принять тезис З.М. Черниловского о природном стремлении исполнительной власти к независимости и бесконтрольности (Chernilovsky, 1989: 55), необходимо также признать, что бюрократизация закона порождает законодательную инфляцию. Закон и судебная власть Как отмечает В. Ляйснер, конституционный принцип независимости правосудия не делает судебную власть врагом закона. Судебные решения демократически легитимны только в том случае, если они основаны на законе. Это обстоятельство обуславливает заинтересованность судебной власти в строгой законности своих решений. Подчинение закону надежно защищает судебную власть от политического и общественного давления (Leisner, 2001:94-95). В то же время независимость судебной власти предоставляет ей сильную позицию по отношению к закону. По мнению В. Ляйснера, воля законодателя, выраженная в законе, релятивизирована оговоркой судебного правоприменения. Так, даже отдаленные эффекты еще не принятого закона определяется уже выраженной волей судебных органов, применяющих закон, то есть существующей судебной практикой. Принцип независимости правосудия делает суд хозяином толкования и применения законоположений. В этой связи собственный вклад судебной власти в содержание законодательства оказывается решающим (Leisner, 2001:93-94). Закон таков, каким его понимает судья, воля законодателя вторична. При этом значение судебного толкования увеличивается пропорционально снижению качества закона. Там, где законодатель не достиг поставленных целей в силу перегруженности или нехватки времени, на помощь приходят судьи. Слабость законодателя порождает господство судебной власти над законом (Leisner, 2001:97). Гипертрофированное значение судебной практики приводит к тому, что индивидуальный правой акт, который должен быть подчинен закону, в реальности занимает место закона. По мнению В. Ляйснера, уравнение решения по конкретному делу и закона выражает кризис концепции закона. Ученый указывает на недопустимость смешения судебного права и права, основанного на законодательстве. Так, значение и смысл закона заключается в стабильности, ясности и предсказуемости его положений. В свою очередь, судебное право постоянно подвергается непредсказуемым и необсуждаемым изменениям в пользу самих судов, судебное право не знает публичности законотворческого процесса. Иными словами, судьи своими решениями не способны создать правовой акт, эквивалентный закону. Подмена судебным правом законодательного права ведет лишь к ослаблению закона (Leisner, 2001:100-101). По мнению В. Ляйснера, проблему релятивизации закона усугубляет конституционное правосудие. Появление конституции создало внутреннею несогласованность в концепции закона. Так, конституция оказалась противопоставлена «простому закону», то есть прочим законодательным актам, отражающим динамику общественного развития. При этом решение вопроса о соответствии положений «простого закона» конституции оставлено на усмотрение органа конституционного правосудия, призванного сдерживать радикальное демократическое законотворчество (Leisner, 2001:46). Несмотря на то, что доля законов, признаваемых высшими судами несоответствующими конституции, является незначительной, тем не менее, существует потенциальная возможность расхождения позиций независимого конституционного суда и законодателя по вопросу конституционности тех или иных законодательных актов. Из этого следует принципиальная оспоримость закона, положения которого могут быть подвергнуты ревизии высшим судом. По мнению В. Ляйснера, вместе с оспоримостью закон приобретает свойство неокончательности. Издаваемый парламентом законодательный акт находится под угрозой пересмотра его положений высшим судебным органом. Полномочия конституционного суда по пересмотру законодательных актов делают его квазизаконодателем, «третьей палатой парламента» с правом отложенного голосования. В этой связи закон может стать полноценным только в том случае его одобрения конституционным судом, обладающим монополией на высшее юридическое знание (Leisner, 2001:104-106). Следуя логике рассуждений В. Ляйснера, необходимо сделать вывод, что до момента «ратификации» судом закон представляет собой лишь некую нормативную «заготовку», из которой судебной ветви власти еще предстоит сделать действенное правовое средство. Закон, таким образом, не может претендовать на постоянство, поскольку является принципиально неокончательным правотворческим решением. Отмеченная В. Ляйснером проблема взаимоотношений закона и судебной ветви власти, на наш взгляд, заключается в частичной уступке суду контроля над законом. Законодательная и судебная власть образуют коллективного законотворца при формальном разделении судебной и законодательной ветвей власти. Таким образом, судьи вторгаются в чуждый им процесс законотворчества, следствием чего является обесценивание закона. В отечественной научной литературе высказываются различные точки зрения относительно вовлечения судебной власти в законотворческий процесс вне рамок реализации права законотворческой инициативы. Так, по мнению В.В. Ершова, разделяемого Т.А. Желдыбиной, «“судейский активизм”» приводит к смешению правотворческих и правоприменительных функций законотворческих и судебных органов государственной власти, размыванию права “неправом”» (Zheldybina, 2015). В свою очередь, по мнению А.В. Демина, такое смешение не влечет обесценивание закона. Напротив, судебный активизм (судебное правотворчество) является одним из направлений эффективного противодействия законодательной инфляции. Проявлениями судебного активизма являются конкретизация правовых норм, расширительное (ограничительное) толкование, восполнение пробелов путем аналогии, использование судебных доктрин, а также обращение к принципам права и правовым ценностям. Наделение суда правотворческой функцией в указанных формах, с точки зрения ученого, способно «разгрузить» законодателя и снизить темпы законотворчества (Demin, 2016:88-89). Данная позиция заслуживает внимания. Судебное правотворчество в первую очередь ассоциируется с формированием судебного прецедента. Серьезным достоинством прецедентной системы является «стабильность правовых позиций при их постепенном эволюционировании» (Ivanov, 2010). Данную точку зрения разделяют и зарубежные специалисты. Например, по мнению Гвидо Калабрези, поскольку медленное судебное развитие правовых норм приемлемо и даже желательно, суды общего права лучше всего приспособлены к изменению правовых норм, сохраняя при этом их преемственность и стабильность (Calabresi, 1982:163). Объективные ограничения интенсивности прецедентного правотворчества делают судебный прецедент существенно более стабильным источником права, нежели нормативный правовой акт. В этой связи Г. Калабрези рассматривает прецедентное правотворчество как действенное средство против правовых патологий, связанных с интенсификацией законотворческого процесса (Calabresi, 1982:240). Вместе с тем подобная модель стабилизации правотворчества слабо применима к странам романо-германской правовой семьи, к числу которых может быть отнесена и Россия. Доминирующий характер нормативного правового акта в системе источников права, сочетаемый с фактической суверенизацией судебной власти (Timoshina, 2016), создает предпосылки для выходящего за рамки законотворческой инициативы вмешательства судебной ветви власти в законотворческий процесс. Проиллюстрируем данный тезис следующим примером. В соответствии с пунктом 1 статьи 333 Гражданского кодекса Российской Федерации, если подлежащая уплате неустойка явно несоразмерна последствиям нарушения обязательства, суд вправе уменьшить неустойку[140]. На первый взгляд, данное законоположение может показаться достаточно ясным. Вместе с тем, с точки зрения Конституционного суда Российской Федерации, в указанной статье Гражданского кодекса Российской Федерации речь идет не о праве суда, а, по существу, о его обязанности установить баланс между применяемой к нарушителю мерой ответственности и оценкой действительного (а не возможного) размера ущерба, причиненного в результате конкретного правонарушения[141]. Таким образом, без учета позиции Конституционного суда Российской Федерации положения пункта 1 статьи 333 Гражданского кодекса Российской Федерации лишены всякого смысла. По нашему мнению, приведенный пример показывает, что судебная практика способна вносить существенные коррективы в правотворческие решения законодателя. Непрецедентное судебное правотворчество формально не создает самостоятельную систему источников права, поскольку объектом правотворчества судебной и законодательной ветвей власти остается закон. Данное обстоятельство подтверждает уже упомянутый тезис В. Ляйснера о судебном правоприменении как о финальной, и, в конечном счете, решающей стадии законотворческого процесса. Заключение На основании проведенного исследования необходимо сделать следующие выводы. Законодательная инфляция может быть определена как процесс смещения баланса стабильности и динамизма законодательства в сторону изменчивости массива законодательных актов, сопряженный с нарастанием правовой неопределенности. Внешним выражением законодательной инфляции выступает перманентная интенсификация законотворческой деятельности. По нашему мнению, отмеченные В. Ляйснером аспекты законодательной инфляции (кризиса закона), такие как отсутствие действенных юридических барьеров для новеллизации законодательства, стремление законодателя к постоянному улучшению действующего законодательства, а также радикальное сокращение периода стабильности законодательства характерны и для российской правовой действительности. Базовой предпосылкой кризиса закона выступает самостоятельность и независимость ветвей государственной власти. На уровне законодательной ветви власти эскалация законотворческой активности обусловлена политической мотивацией парламента, ориентированного на принятие инструментальных правотворческих решений по запросу демократического большинства. На уровне исполнительной ветви власти источником законодательной инфляции выступает вовлечение законодателя в динамику управленческой деятельности. В свою очередь, на уровне судебной ветви власти обесценивание закона обусловлено выходящим за рамки законотворческой инициативы вмешательством судебной ветви власти в законотворческий процесс. В России принцип разделения властей образует одну из основ конституционного строя. В этой связи предложенный В. Ляйснером подход к поиску причин кризисного состояния законотворчества, основанный на анализе отношений закона и ветвей власти конституционного государства, может быть применен для целей определения механизма законодательной инфляции в Российской Федерации.

Об авторах

Иван Викторович Сехин

Автор, ответственный за переписку.
Email: ivan.sekhin@gmail.com
SPIN-код: 5322-2660

Ведущий консультант отдела правовой экспертизы и государственных закупок управления правового обеспечения и земельных отношений

Список литературы